На троих

— Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, братец. Тобирама даже не оборачивается. Всё его внимание где-то там — где виднеется кусок полигона, где нет Хаширамы, зато есть совершенно другие люди. Хаширама сейчас здесь, рядом с братом, плечом к плечу и бедром впритык к братскому, однако даже так вне поля его зрения. На секунду в просвете меж деревьями мелькает гунбай. Мадара, тренирующийся вместе с Изуной, неизменно приходит именно сюда — на этот полигон, далёкий от квартала Учих, но близкий к кварталу Сенджу, почти у самой границы селения. Они оба приходят, и сдаётся Хашираме, причина у них одна и та же. — Тора, я серьёзно. Возможно, я слишком мало говорю тебе об этом, но… — Хаши, я услышал тебя. Кончик юркого языка мгновенно проходится по нижней обескровленной губе, прежде чем Тобирама всё-таки переводит взгляд на старшего. Тем не менее глаза его остаются мутными, даже несмотря на алые отблески в лучах заходящего солнца. Мыслями Тобирама всё ещё не с ним. Не с Хаширамой. И Хаширама не знает, что с этим делать. Смириться? Так ведь никак. Ждать, когда брат снизойдёт до него? Так ведь долго ждать придётся. С жаждой Хаширамы каждый час промедления — пытка. Это неправильно и, быть может, даже нездорóво, но такова уж природа его привязанности. Будь он чуть более безумен, обязательно попытался бы присвоить Тобираму любыми способами: по праву старшины клана, по праву братского старшинства или же по праву первого, кто когда-то к Тобираме прикоснулся. Во всех, мать их, смыслах. Хаширама был первым во всём. Он был первым, кто взял Тобираму с рук повитухи, ведь обессиленная мать не приходила в сознание, а обречённый на вечную войну отец вновь проливал чью-то кровь на поле боя. Он был первым, кто взял Тобираму, ведь любовь Хаширамы не знала границ. И любовь Тобирамы — тоже. Для них двоих близость была лишь её проявлением, чистым и непорочным. Объятие, поцелуй, секс — всё это лишь способы сказать три заветных слова, не говоря их вслух. И плевать, что это неправильно. Им так нужно, и это главное. Вот только Тобираме в последнее время, кажется, нужно всё меньше… — Я тоже тебя люблю, — молвит он без капли вовлечённости. Но и без лукавства. Тобирама честен с братом. Однако этого недостаточно. — Может, проведём этот вечер вместе? Выпьем, поговорим?.. — Хаширама опускает ладонь на его колено. Хочется придвинуться теснее. Хочется уединения. Тоска за братским вниманием, видимо, никогда себя не исчерпает, пускай тот и находится рядом. Рядом, да не так. Совсем не так, как нужно Хашираме. — Не получится, — негромко отзывается Тобирама, вновь обратив взор в сторону полигона, где, кажется, что-то стремительно разгоралось. Не иначе как последствия Катона. — Кое-какие дела допоздна. Ложись сегодня без меня. «Кое-какие дела» Тобирамы жгут полигон и развязно матерят друг друга на всю округу, подначивая на очередную серию нападений. Всё это напоминает Хашираме брачные танцы. От таких ассоциаций подташнивает. Собственные мысли также отвратительны. Ведь ни давняя дружба, ни недавно подписанный мир не имеют веса перед желанием выгнать Учих сию секунду. Вышвырнуть обоих взашей в родной квартал, подальше отсюда, от их дома, от Тобирамы. Не навсегда, но хотя бы на сегодня. Он ведь просил такую малость: отдать ему этот вечер. Только этот. Когда-то хватало наглости претендовать на каждый из семи вечеров в неделю — теперь Хашираму устроит и один внеплановый. Но братья Учихи не уходят. Вместо этого уходит Тобирама — уходит к ним, скрываясь за густой листвой, и лишь скупое, наскоро брошенное пожелание спокойной ночи придаёт каплю спокойствия. На фоне моря разочарования эта капля — ничто. Но ведь и Хашираме никто ничего не обещал. И не заставлял. Он мог прекратить это в любой момент и выйти из игры тотчас, как пожелает. Проблема лишь в том, что тогда он останется ни с чем. А ему так не надо. Уж лучше делить главный приз меж тремя, чем отдать свою долю без боя. Впрочем, по факту и боя-то никто не объявлял… Было лишь слово Тобирамы, на поводу у которого все они шли. И похоже, что только одного Хашираму это не слишком-то устраивало. Может, потому что лишь у него была возможность сравнить то, как было раньше, и то, как оно стало сейчас. Для Учих этого самого «раньше» попросту не существовало. Для них Тобирама изначально был трофеем, делимым на двоих. Чуть позже, когда всё вскрылось — уже на троих. Не сказать, что их это сильно расстроило. Казалось, напротив, воодушевило. А как иначе?.. Для них Тобирама был самым настоящим открытием, полным тайн и неожиданностей. Впрочем, и Хаширама, знавший брата всю его жизнь, оказался весьма удивлён. С заключением мира Тобирама изменился. Само собой, сперва он, как и все, оставался недоверчив и закрыт перед недавними врагами, однако позже, спустя время… Хаширама в душе не ведал о той стороне Тобирамы, что вскрылась и вышла наружу спустя несколько месяцев мирной жизни. Казалось, будто вся нехватка человеческого тепла разом рванула из него, желая добрать упущенное как можно скорее. Всю свою нерастраченную любовь Тобирама отдавал без жалости и сомнений, и хватало той на всех: на Изуну, что внезапно сдружился с ним; на Мадару, что так легко смог последовать примеру своего брата; на совсем ещё юного Данзо, что таскался за наставником хвостом; на такого же Кагами, что, как утверждал Тобирама, был совсем не похож на прочих Учих. И на Хашираму его любви тоже хватало. На Хашираму, который всё реже вспоминал о былых днях, когда он и Мадара стояли рука об руку против всего мира. На Хашираму, который всё чаще сжимал кулаки при виде Изуны, коему было дозволено касаться Тобирамы везде, где заблагорассудится, даже на глазах у людей. На Хашираму, который с ужасом ловил себя на мысли расформировать эскорт, состоящий из совсем ещё зелёных юнцов, ведь и они грозились однажды составить для него очередное препятствие. Знай Тобирама, на какого Хашираму он растрачивает свою любовь — быть может, давно уж отобрал бы её без остатка. И проблема тут не в нём, а лишь в самом Хашираме. Ему одному из всех мало. Одному жаль. Всех их в детстве учили делиться, но вот Хашираму, похоже, недоучили. Ему мало братского внимания и жаль делить его с кем-то ещё. Ему мало разговоров, объятий и совместного времени в целом. Ему жаль, что у других всего этого может быть больше. Хаширама Тобираму не присваивал, но в глубине души желал этого больше всего на свете. И ненавидел себя за это от всей души. Порой даже больше, чем тех же Учих в моменты, когда их руки касались Тобирамы там, где ещё недавно его мог трогать лишь старший брат… Тобирама не повинен в том, что способен любить всех и сразу. Он тянется ко всем подряд, забирая то, чего его бессовестно лишали большую часть жизни, и имел на это полное право. Возможно, Хаширама слишком много на себя взял. Быть может, предрассудки и убеждения, заложенные в его голову с детства, закрепились чересчур крепко для того, чтобы позволить вот так просто пойти им наперекор. Потому что то, что все они задумали и чему до сей поры следовали — то ещё сумасшествие, если задуматься. Целомудрие, верность — ценности, коим их всех учили. Однако ж взгляните, к чему они пришли… В этом случае даже хорошо, что их отцам уже не доведётся стать свидетелями всех их деяний. Впрочем, если взглянуть под иным углом… Их отцы мыслили иначе во всём — и где же они теперь? Может, и был резон идти наперекор любой их воле. И всё, что казалось верным и правильным прежде, должно потерять свою значимость сейчас. Во имя лучшего будущего. Ну, или хотя бы ради всеобщего, эгоистичного блага. Лично Хашираме достаточно того, что его брату так захотелось. Значит, так оно и будет, пускай Хаширама находил сотню причин для сомнений в его выборе. А две из них и вовсе казались разрушительными… Первая и главная — Изуна. Младший из братьев Учиха. Бывший соперник Тобирамы. Враг номер один. Человек, что едва не погиб от его рук. Как же так вышло, что теперь Изуна самовольно лез в эти руки да тянул свои собственные к тому, кто едва не стал его палачом? Как эти двое смогли забыть? Простить? А смогли ли?.. Хашираме тревожно. Хаширама не по наслышке знает о том, какой сильной порой бывает жажда мести. Заглянуть в голову к младшему Учихе и узнать об истинных его намерениях он не может. Если б мог — давно бы уже вскрыл его черепную коробку и при надобности выпотрошил все мозги. Что угодно, лишь бы не проглядеть опасность. Но Тобирама — сенсор и опытный воин — доверяет ему. Открывается ему. Отдается ему. Выходит, бояться нечего?.. Ведь бывшие враги и вправду имели дивное свойство сближаться. Так же, как и близкие друзья — отдаляться… Мадара, как бы то ни было прискорбно признавать — вторая причина. Хаширама безуспешно пытается отговорить самого себя. Ведь это же друг… Такой же старший брат в конце концов. Однако с каждым его появлением близ Тобирамы шальная мысль формируется всё чётче: Учиха — угроза. Как раз потому, что такой же старший, такой же главный, такой же сильный, как и сам Хаширама. Он способен на многое. В том числе и затмить собой. Заменить Тобираме того, кого тот называл старшим братом. А Хаширама попросту не сумеет быть ему только братом. И избавиться от мысли, на кой чёрт Тобирама вообще связался со старшим Учихой, если уже всецело обладал Хаширамой — тоже. Первое время он даже противился. Считал, что подобное — табу. Ведь любовь — та самая, что текла лавой по венам и теплилась под рёбрами — вещь неделимая. Так их учили. Так он думал. Такова была его собственная любовь, принадлежавшая лишь брату и никому более. Теперь же Хаширама смиренно дожидается, когда подойдёт его очередь на очередную дозу любви Тобирамы. И это только его проблемы. Его непонимание, отторжение, ревность, неготовность принять вещи такими, какими они стали. Пройдёт время, и ему всё равно придётся привыкнуть, как это сделали все остальные. Иных вариантов ему не собирались предоставлять. А доза любви поспевает тут как тут, стоит Хашираме забыться в чуткой, тревожной полудрёме… Тобирама — сонный и ужасно взъерошенный, вваливается на порог, раздеваясь на ходу и беззастенчиво сверкая свежими отметинами на шее и на плечах, на груди и даже на бёдрах. Он выглядит по-настоящему расслабленным, довольным и счастливым, точно мартовский кот после случки. В кои-то веки насытился? Едва ли надолго. — Ха-ши, — тянет он. — Братец, подъём. У меня для тебя сюрприз. Тобирама всё чаще возвращается под утро, хотя по первости таскался к Учихам лишь на несколько часов. От него за версту несёт терпким запахом сакэ и секса, жаром разгорячённого тела и собственным неповторимым ароматом, различить который Хаширама смог без труда даже в такой мешанине. Как ни крути, а брат по-прежнему пахнет домом… — Тобирама, ты пьян, — Хаширама устало отмахивается, уворачиваясь от поцелуя в щёку. — Ложись и спи. У тебя мозги набекрень. Теперь, когда Тобирама дома, на их общем футоне, под боком и в безопасности, Хаширама не прочь провалиться в глубокий сон. Чужой запах, доносящийся от младшего, сбивает весь настрой. Хочется вымыть Тобираму с мылом и вымыться самому. Может, даже перестелить футон. Однако смысла в этом мало, ведь Учихами от Тобирамы пахнет постоянно, а загонять того в онсэн по три раза на дню кажется не слишком разумным. — Тобирама! — повторяет Хаширама чуть резче, когда шальной от хмеля брат лезет к нему под юкату. — Прекрати. — С чего бы? — всерьёз недоумевает тот. Хаширама, сам себя не узнавая, цедит: — От тебя разит за милю. Отвратительно. Вот только Тобираме хоть бы хны. Его не впечатляют ни крик, ни холод, ни язвительность старшего брата. Может, спьяну растерял остатки стыда и субординации. Может, привык, что ему всё спускают с рук. Никак от Учих нахватался… — Н-да?.. — шепчет он, хихикая, точно дурная девица. — И чем же явственней — алкоголем или ими? Хаширама мысленно усмехается. Давно пора признать неоспоримый факт: Тобирама ему неподвластен. Не подчиняется уже очень-очень давно. А всё потому, что и мир его вокруг Хаширамы не крутится. В отличие от мира Хаширамы, который только и делал, что огибал имя брата по спирали, точно заведённый. Хаширама чувствует, как тёплая братская ладонь увесисто оглаживает его бедро, так и норовя переместиться выше, однако на деле лишь дразня и заводя до кругов перед глазами. Дыхание Тобирамы, влажное и шумное, опаляет ухо, затылок и шею, мгновенно пробуждая от сонного морока. А вместе с Хаширамой пробуждаются и все его демоны. — Твою же мать… — взвивается он, когда горячие пальцы разом заключают член в плотное кольцо. — Не поминай матушку лихом, братец, — хмыкает Тобирама, порывисто подавшись бёдрами. Хаширама чувствует его стояк впритык к своей заднице. Слышит, как неровно дышит Тобирама, старательно водя рукой по его члену. В очередной раз ощущает мерзкий запах, однако теперь без труда игнорирует его. Лишь внутренний голос вопит что-то о своём, собственническом, заставляя выкрутиться из-под тяжести чужого тела и, усадив Тобираму на себя, злостно процедить тому в лицо: — Хоть раз, Тора. Хоть один чёртов раз ты думал о том, чтобы прекратить это… блядство? Но в ответ доносится лишь тихий, совершенно беззаботный смех и лёгкое покачивание головой — мол, нет, братец. Не думал. И Хаширама всё понимает. Его это не устраивает, но он понимает. Ведь таково решение Тобирамы. Кто он такой, чтобы противиться ему? Чуть погодя Тобирама уже не смеётся. Его задушенные стоны разносятся по дому, лаская слух Хаширамы. Тобирама захлёбывается ими, течёт в плавится в мёртвой хватке и самозабвенно насаживается на крепкий член, будто и не был в руках у других всего несколькими часами ранее. Хаширама был бы рад обмануться и поверить, однако ж вещи говорят сами за себя. Внутри Тобирамы скользко и влажно. Двигаться в нём до того легко, что Хаширама зажмуривает веки от удовольствия, когда, получив разрешение, вбивается в него на всю длину без жалости и передышки. Податливые мышцы услужливо сжимаются вокруг плоти, пока Хаширама мягко целует Тобираме плечи и грубо сжимает его яйца, желая достичь оргазма вместе. И плевать, благодаря кому его брат так хорошо сегодня подготовлен. Плевать, чей вкус остаётся фантомным флёром у Хаширамы на языке. Хаширама нарочно не называет их по имени даже мысленно. Они — это где-то там, в квартале Учих, в чужой спальне, за чужими закрытыми дверями. Сейчас и здесь есть только он и Тобирама — захмелевший, дурной, дышащий через раз. Выстанывающий его, Хаширамы, имя; хватающийся за его волосы и смотрящий сквозь пелену в его глаза. Тобирама всецело и полностью сейчас с ним. В его руках. За его спиной. В его спальне. Под ним. И больше ни с кем. И на данный момент Хашираме этого достаточно. — В иной раз я вылижу тебя подчистую, — судорожно шепчет он, впиваясь пальцами в нежную кожу бёдер. — Не люблю возиться в чужой сперме, знаешь ли. С этими словами Хаширама чувствует, как Тобирама, вздрогнув всем телом, кончает ему на живот. Его немой крик переходит в звучное всхлипывание, и тогда уже следом кончает Хаширама, не утруждаясь вынуть член из сжимающей его задницы. Одним больше, одним меньше… Брату не впервой вымывать из себя их семя. Сам же из раза в раз просится. — Пусти меня, — лезет Тобирама, нагло закидывая на Хашираму ногу. Меж его бёдер вязко и влажно, и Хаширама морщится, смиренно признавая, что и сам сейчас не в силах подняться и обтереться. Проходит едва ли пара минут, когда Тобирама засыпает. Его хмельное дыхание оседает у Хаширамы на шее, но нисколько не мешает тому думать. Думы, правда, невесёлые, да только избавиться от них не получается. Впрочем, как и всегда. Толку от них никакого, но нервы выносят основательно. Однако доля правды в них, пожалуй, имеется… Хашираме бы остановиться. Отпустить и не терзать душу — ни свою, ни брата. Ему бы по-хорошему жену, наследника, может, двух, и дом побольше… А этот оставить Тобираме, которому навряд ли доведётся обзавестись семьёй с учётом всех обстоятельств. Хаширама — глава клана, в конце концов. От него ждут каких-то действий, ему это положено. И сам Хаширама знает: Тобирама отпустит его без промедления, стоит только попросить. Не потому, что не любит — напротив, как раз потому, что любит. Язык любви Тобирамы — свобода, воля, безукоризненная честность. Жаль, он лишь отчасти совпадает с языком любви Хаширамы… Однако Хашираме этого, опять-таки, достаточно. Ему не нужно чего-то большего, будь то жена, отпрыски, власть и признание. Воротит от одной мысли о том, что есть альтернативы. Выбирать между чем-либо и братом кажется сумасшествием. Он уже не раз выбирал Тобираму, наплевав на дружбу, мораль и принципы — что уж говорить о такой мелочи, как чин?.. Тем более когда все жертвы себя оправдывают. Несмотря на все нюансы, обиды и недопонимания, они того стоят. Ведь Тобирама может таскаться по чужим кварталам, протирать чужие простыни, ластиться к чужим рукам и целовать чужие губы сколько угодно. Однако наутро он всё равно вернётся домой, чтобы уснуть рядом с братом. И покуда это так, Хаширама готов терпеть, мириться и жертвовать.