Светское Солнце

* * * Я начинал чувствовать, что мое время используется не по назначению, застряв в череде одних и тех же повторяющихся вопросов и светской беседы от гостей этого дорогого бала. Чувство выгорания было невероятно обескураживающим, так как я жадно пытался почувствовать искру страсти, которую ждал всю ночь. Тем не менее, я также должен был смириться с одной вещью - эти события с самого начала утомляли меня, и эта конкретная ночь стала лишь продолжением. Если раньше я узнавал лица своих знакомых и сам начинал разговор, то теперь их имена казались далекими и бессмысленными. И всякий раз, когда ко мне подходил еще один из этих прекрасных джентльменов или дам, я изо всех сил старался просто терпеть их присутствие, но все же пытаться вовлечь их в разговор. Я уверен, что они были бы достаточно счастливы, если бы я просто согласился с этим и заставил их чувствовать себя непринужденно. — Как вы воспринимаете последние новости? — О, ну, я боюсь, вам придется сообщить мне, какие новости происходили, так как я не так просветлен, как хотелось бы. — О, вы что, не слыхали? Это были какие-то странные случаи, я просто обязан вас предупредить... И это просто растянется на милю. Но все равно было пессимистично вспоминать, с каким энтузиазмом я когда-то был, когда думал, что эти встречи будут иметь большой успех. Каждая из них представлялась мне прекрасной возможностью узнать о своих интересах и социальном положении, посещая такие мероприятия и встречаясь с важными людьми. Кто бы мог подумать, что все это окажется просто поверхностным развлечением, за которым практически нет смысла? Я действительно не хотел ассоциировать себя с такой тупостью. Ну, возможно, "тупость" было неправильным словом. Ведь само место было красивым и роскошным. Оно было оборудовано для проведения самых престижных балов, с его величественным бальным залом в стиле барокко с высокими потолками, украшенным позолоченными светильниками, открытыми и широкими окнами, мраморными полами и тяжелой ослепительной хрустальной люстрой. Даже воздух казался свежим и сияющим, как будто он всегда был наполнен чистой летучей энергией и элегантностью комнаты. И все же я никогда не мог чувствовать себя там вполне комфортно, даже после добрых получасов утомительной социализации. Может быть, я становлюсь слишком чувствительным ко всему здесь. Огни и мерцания кажутся не такими захватывающими, а скорее просто раздражающими. Как и люди - мое первое впечатление о них было ревность, ревность от того, как райски выглядели их лица, как они шли, как их улыбки, казалось, были нарисованы на их лицах, как легко произносились их слова. Несомненно, их чувство стиля было на высшем уровне, а их богатство было в изобилии. Разнообразные, но гармоничные цвета женских перистых и объемных платьев и мужских строгих и элегантных вечерних нарядов излучали утонченный класс и вкус, что несомненно привлекало. Однако мужчины мало носили, предпочитая повседневные костюмы, которые выглядели скроенными по пропорциям их тела. Но больше всего поражало все же то, как они себя вели. В этом месте не было ни минуты, чтобы я чувствовал себя менее уверенно, но теперь я здесь, чувствую себя чужаком, когда смотрю через большие стеклянные двери, ведущие в сады. Мой взгляд задерживается там, охватывая все это, поскольку это последнее, что я могу увидеть, не будучи подавленным количеством шума. Люди, двигающиеся группами и разговаривающие за коктейлями и закусками, вызывают у меня беспокойство, я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме их голосов.   Тем не менее, я заставляю себя оставаться на месте. Это мой долг остаться здесь на ночь. Ведь я не просто какой-то неизвестный - то, что меня даже пригласили, говорит само за себя. Моя внешность может показаться другим простой, но многие знают о моем истинном положении в обществе. Во всяком случае, я должен гордиться, зная, что для меня большая честь присутствовать на мероприятии такого высокого уровня. Это не отменяет факта отсутствия смысла. Как бы я ни старался ставить себя выше других, трудно себя в этом убедить. Особенно, когда всем остальным это так нравится. Всем, кроме меня. Я уверен, что если бы они знали, каким скучным стало мое присутствие в этой ситуации, они были бы... — О, - я чувствую, как вопрос сорвался с моего языка без моего сознательного участия, — Кто она? Она, однозначно, была женщиной, более чем достойной внимания. Она выделялась среди всех остальных своим своеобразным образом. Ее волосы цвета глубокой полуночи были зачесаны назад в непринужденной манере, позволяя лицу и шее свободно дышать. Единственным украшением головы женщины была хрупкая, но артистичная серебряная тиара, вокруг которой слегка спутывались пряди черных волос. Волосы незнакомки, возможно, не были так чрезмерно уложены, блестели или светлого цвета, как у других дам, но, по крайней мере, они были со вкусом неухоженными. В них было что-то такое, что мгновенно привлекло мое внимание; темный оттенок каким-то образом контрастировал с ее кремово-белой кожей и словно перетекал в ее соболью бархатную шубку. Было странно, как что-то такое простое могло создать самый ошеломляющий эффект, какой только можно вообразить. Остальная одежда, спускавшаяся ниже ее шеи, была для меня просто размытым пятном, но тоже была угольно-черной, только украшенной светло-золотыми блестками, которые вспыхивали при каждом движении. Я мог видеть ее глаза, мерцающие в тени ее собственных волос, и я был очарован ими. Мне кажется, на долю секунды я мог поклясться, что услышал чье-то хихиканье позади меня. — О, вы должны знать ее - это Мария... Человек продолжил свой длинный список истории женщины и, вероятно, упомянул ее фамилию, но, по правде говоря, я не мог сосредоточиться. Мария - ее зовут Мария… Мысль задержалась у меня в голове, задержалась, пока я не почувствовал, как во мне закипает мужество. С вновь обретенной решимостью я заставил себя подойти и поприветствовать ее. Я терпел ощущение того, что все вокруг замолкает, пока я медленно приближался к женщине. Было странно, что это был единственный момент, который отличался от всех остальных, и это ощущение было опьяняющим... Мария оторвалась от своего бокала с красным вином и несколько секунд смотрела прямо на меня, ее лицо ничего не выражало. Затем она резко повернулась к мужчине, который все это время стоял рядом с ней. Мария снова засмеялась, оживленно разговаривая с ним. Но я так и не смог уловить ни одного его слова. Мужчина время от времени вежливо кивал. Выражение его лица было спокойным и собранным, несмотря на многочисленные разговоры вокруг него. Он выглядел как интеллектуал, и я мог сказать, что его не испугала эта ситуация. Его осанка была идеальной, его манера поведения царственной и величественной — воплощение совершенства. Но на самом деле он ни на кого не смотрел, словно взгляд его был устремлен куда-то далеко. Он казался совершенно отстраненным от всего, что происходило вокруг него. Возможно, вино притупило его чувства. Он все еще выглядел таким неземным с его безупречно ухоженными пепельными волосами и резкими чертами лица, но его движения были вялыми и медленными. Когда я продолжал приближаться к мужчине, было ясно, что он не полностью отвлекся, так как мои движения привлекли его внимание.  Внезапно Мария обернулась и поймала мой взгляд на ней, и я тут же остановился. Мне потребовалась вся моя концентрация, чтобы взять себя в руки, прежде чем я осмелился оглянуться на женщину, которая улыбалась мне. Она как будто слышала, как я думаю о ней.  Я едва взглянул на мужчину рядом с ней. Вместо того, чтобы поприветствовать его должным образом, я решил обратиться к женщине. — Здравствуйте, миссис... гм...? — неуверенно спросил я, не зная, протягивать мне руку или нет. Я не мог поверить, что заикаюсь из-за нее! Что же я за дурак, даже не способный уважительно обратиться к дворянке? Мне даже не стоит с ней разговаривать, наверное, лучше держаться подальше и не беспокоить ее. С моей стороны это будет неразумный поступок, если она решит, что я какой-то идиот, а я боюсь, что это может привести к тому, что она потеряет ко мне интерес. Но Мария, хотя и была несколько озадачена видом моей некрасивости, тем не менее достаточно изящно откликнулась на мою просьбу. Она мило улыбнулась мне и протянула руку. Я на мгновение посмотрел на нее, ошеломленный неожиданным жестом. — О, я не думаю, что мое имя сейчас важно, – голос Марии был низким, но молодым и культурным. — Нет, прошу прощения. Я не хотел обидеть — улыбка на моем лице была искренней, хотя и немного застенчивой — Я не хочу быть самонадеянным, пожалуйста, простите меня за грубость. Меня зовут… Прежде чем я успел представиться, Мария уже взяла меня за руку. Ее хватка была теплой и крепкой, а кожа - белой, как мел, и идеально гладкой. Я чувствовал, что мне нужно дышать, но едва мог, чувствуя, как мои щеки становятся теплее с каждой секундой, жар, распространяющийся от кончиков пальцев вверх по руке.  Мои глаза следили за ее рукой, которая теперь женственно трогала мою. — О да, да, это то, что я... – бормотал я, но почти не замечал, - Я хотел пригласить вас на танец —  закончил я без особого успеха — А это, надеюсь, не проблема?  - мой голос прозвучал более нервно, чем я ожидал. — Конечно, нет! - с энтузиазмом ответила Мария — Я бы с удовольствием. Ее спутник бросил на меня взгляд, ясно показывающий, что он не разделяет ее азарта. Я почувствовал, как мое сердце немного упало — может быть, я немного перестарался. В конце концов, она должна была быть просто встречной. — Тогда пойдемте. Нас ожидает оркестр. — Я не хотел бы вмешиваться, но моя сестра видела достаточно джентльменов, приглашающих ее на танцы сегодня, и я полагаю, что она, должно быть, утомилась, так что, возможно, было бы лучше, если бы … — человек, который, как я теперь знал, был братом Марии, замолчал, когда его глаза встретились с женщиной. Мария стрельнула в него взглядом и уперла свободную руку в бедро.  — Прости меня, милый Василий, но я вполне способна позаботиться о себе, — она ​​снова взглянула на него, — Я была бы очень признательна, если бы ты воздержался бы от комментариев по поводу моего выбора в компании. Я не мог не посмеяться над тем, как Мария разговаривала со своим братом. Брат и сестра были очень разными: Василий был старше, гораздо более формальным и сдержанным, а Мария была явно моложе, но тоже была умной, но более общительной. Хотя я могу понять, почему она предпочитает выступать в одиночку, особенно на такого рода мероприятиях, я легко могу себе представить, что она могла бы ладить с гостями намного лучше, чем я. Несмотря ни на что, женщина вытащила меня за руку прямо на голое пространство посреди бального зала. Оно казалось начищенным от обуви и оживленного движения. Она притянула меня ближе к толпе.  От того факта, что само присутствие Марии выделяло пыл и темперамент, у меня в груди стало легче; давление в моем желудке уменьшилось только от того, что я был рядом с ней. — Это замечательно! — радостно прокомментировала она, — Я много лет не была на балу. Как вам атмосфера? Я не хотел смущать себя, говоря что-либо, поэтому просто кивнул в ответ. Я все еще не мог точно сказать, была ли Мария искренне тронута мной, но просто недоверчива, или же она болтала, чтобы отвлечься от моей неудачной попытки заговорить. В любом случае, я оценил ее любезное предложение. Когда мы резко остановились, мой разум лихорадило от осознания того, что пальцы Марии переплетаются с моими. Я был удивлен тем, насколько удобным и в то же время таким неустойчивым и нервным было ощущение. Были и другие пары, кружащиеся в поле зрения и исчезавшие из виду, мерцающие огни и люстры, сверкающие отраженным светом огня. Но мой взгляд продолжал возвращаться к Марии, хотя я не мог удержать его больше секунды.  Когда мы двинулись вперед, и оркестр начал играть первое музыкальное произведение, и это был первый раз на этом мероприятии, когда я действительно соприкоснулся с его звучанием. Она без колебаний вела нас. Мы вальсировали в такт мелодии, которая казалась мягкой. Комната наполнилась тонким, но чарующим амбре, который принес слабый аромат сирени - аромат, который напомнил мне о цветущем, безоблачном золотом закате. А вместе с ним и ощущение чего-то шевелящегося внутри меня.  По ходу песни мое сердцебиение учащалось, а напряжение в моем теле начало расти. Было довольно странно, что я чувствовал себя таким суетливым и рискованным, и в то же время более стремящимся и взволнованным, чем когда-либо, чтобы испытать жизнь. Мария пыталась поймать мой взгляд, прикусив нижнюю губу. Я чувствовал, что она собирается спросить меня о чем-то, от чего у меня, несомненно, закружится голова. Но здесь не было ни места, ни обстоятельства для разговора. Вместо этого я решил действовать импульсивно. Я потянулся к ее талии и прижал ее еще ближе к своей груди. Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и сильно покраснела, отчего я тоже покраснел. Было странно быть так близко с другим человеком, но у меня сложилось впечатление, что эта близость кажется естественной. И мне хотелось как можно дольше продолжать испытывать это чувство.  Я посмотрел на губы Марии и закрыл глаза. Прежде чем я это сделал, я увидел, как зрачки женщины дернулись в сторону в ожидании и сомнении. И вдруг я понял, что поцеловал ее. Сначала я ничего не чувствовал — вообще никаких ощущений. Все, что я мог чувствовать, это мягкую ткань платья, касающуюся моих ног, и только тогда я почувствовал ее внезапно обезвоженные, но вишневые на вкус с горьковатым оттенком губы. И несмотря на то, что ранее Мария почувствовала на мгновение холодный пот, теперь ее язык тела не выражал ничего, кроме самообладания и чистого удовольствия. Это осознание поразило меня, но Мария авторитарно сжала мою руку, чтобы успокоить меня. Другой рукой она ухватилась за лацкан моего пиджака и притянула меня ближе к себе. За такой короткий промежуток времени ей удалось привести мой разум в мечтательное и мягкое, может быть, просто немного нереальное состояние. Но в одном я был уверен: это был первый раз, когда я позволил своей дрожи и настороженности пройти мимо, и результат того стоил. * * * И снова меня успокаивает тишина. Солнце село, и опустились сумерки. Несмотря на царивший мрак, свечи в моей комнате продолжали мерцать, каким бы неутомимым ни был северный ветер. С моего старого и широкого балкона открывался головокружительный вид на весь город, панорама серых крыш и домов с темным сосновым лесом, возвышающихся у непрозрачного своенравного горизонта. Но истинное намерение стоять здесь так тяжело и непобедимо было то же, что и в предыдущие несколько дней: стоять у парящего вечернего неба, затянутого густой, тяжелой пеленой. В начале моего предвкушения эта пелена была пурпурной, как синяк, но теперь она приобрела цвет вина. Вино... Как траурно представить, что не так давно Мария держала в руках бокал с таким же вином. Нет, нет... не сегодня... Но я уже понял, что выставляю себя идиотом. Бог свидетель, легче в этот день не стало. Пришло время смириться с тем, что я люблю ее. И да, действительно, теперь это могло превратиться в реквием, но я должен был принять это спокойно, потому что оно никогда не исчезнет, ​​даже если сама Мария… И вновь я останавливаюсь.  Предположим, мне также придется признать, что я, возможно, никогда полностью не сойду со своей собственной орбиты и что я навсегда останусь привязанным к ней. Мысль, которую я хотел подавить сейчас, но никогда не мог этого сделать. Времена так сложились, что, по крайней мере, у меня была обязанность, чтобы отвлечься от этого. Теперь, когда Василий, предыдущий правитель, был свергнут собственным народом, мне пришлось взять на себя ответственность стать новым царем. Слишком безрадостно, что я не мог по-настоящему ощутить славу и награду за это в настоящем времени. И я могу выглядеть сейчас как праведный образ царя: полированные волосы цвета пыльной бронзы, бледное лицо с высокими скулами и янтарные глаза с оттенком более темного, обрамленные бахромой густых черных ресниц. На мне было благородное черное пальто с меховым воротником. Мех был цвета сепии, переходящий в серый по краям. Вышитый золотой пояс с золотым крестом свободно висит у меня на шее, изысканная оборка черной рубашки... Все это кажется таким сюрреалистичным; это, вероятно, самое близкое к достижению величия, которым я должен обладать. Но вновь таки, я, скорее всего, упущу так много, что, может быть, лучше все забыть. Однако, как бы я ни заставлял себя вспомнить, образы всегда мимолетны — они кажутся несбыточными, хотя я знаю, что боль слишком реальна. Почему я должен вспоминать ее лицо, как сгорающее воспоминание, а не ожидать с веселым сердцем взгляда этих глаза цвета заката? Я так сильно жаждал субъекта, на который я мог бы сейчас распространить бурю в своей голове, просто чтобы почувствовать, что я не был брошен один в этом сокрушении. Но это только вызовет довольно безумные взгляды и предположения со стороны моих подданных и друзей. Нет причин останавливаться на таких вещах, но это кажется неизбежным. Мои мысли пронеслись через последние два часа или, возможно, три, и теперь они, наконец, вернулись к кошмарным событиям и их последствиям. Это было почти невыносимо. Много ночей подряд мое тело оставалось начеку, как будто я все еще надеялся на другой исход. Мои руки сжались в кулаки, когда сцена возобновлялась снова и снова, картиной моих мыслей. Я сделал усилие, чтобы сказать себе, что, если бы Мария осталась в живых, у нас было бы множество дорог, по которым могла бы пойти наша жизнь, что нет никакого честного слова, что мы останемся такими, какими мы были. Это жизнь, и я прекрасно понимаю, что два человека могут быть связаны любовью, но это не гарантирует, что они останутся единственными звездами друг для друга до конца жизни. Но та же самая идея может также предложить прямо противоположный результат. Если нет ничего определенного и нет ничего однозначного, то это сводится к тому, что мы можем выбирать, чем мы готовы пожертвовать, ради того будущего, от которого мы не хотим отказываться. Пока человек жив, он может говорить и действовать, и приходящее с этим скверное предчувствие — просто иллюзия. Можно сказать, что это легко только в теории, но я был точно таким же и только теперь понимаю, что идея стоит больше, чем подозрения, призванные ее убить. В каком-то смысле я считаю себя эгоистом — я хочу, чтобы мое сердце было удовлетворено. Но разве Мария не добивалась этого тоже? Если так, то мы оба нашли утешение друг в друге. Раньше я беспокоился о том, что однажды она может сказать мне, что хочет двигаться дальше, что она желает чего-то или кого-то другого, но не меня. И тогда это была такая болезненная мысль, которую мне хотелось как-то стереть из бытия. Но теперь я помню, как Мария улыбалась мне всякий раз, когда я был слишком сентиментален, как она робко, но увлеченно смеялась, как она пересказывала события своего дня и говорила о вещах, занимавших ее ум - тех, что оккупировали ее свободное время. И уязвимость и свобода действий в тоне ее голоса в те моменты говорили о том, насколько по-весеннему свежа ее жизнь, и постепенно все эти факторы затмили ее внешность или любую физическую привлекательность, которую я видел. Очевидно, я все еще мог это оценить, но со временем я перестал смотреть даже на ее лицо и глаза. Это может показаться небрежным, если кто-то не знает, что я чувствую. Но как я мог думать о внешности Марии, когда одни только ее слова быстро подрезали все мои старые стены и оставляли после себя изуродованный и уродливый пейзаж. Но то был пейзаж, который теперь был открыт солнечному свету, мог стать чем угодно. Стать кем угодно, и даже после этого еще иметь шанс стать лучше — просто потому, что когда-то такой человек, как она, мельком увидел то, что даже мне казалось потерянным. И особенно горько, что я тратил то короткое время, которое мы провели вместе, чтобы выразить это словами. И все же этого было еще недостаточно, чтобы передать ей мой мыслительный процесс. Если бы она знала все это, было бы у нее больше сил, чтобы пережить болезнь, чуть ли не за долю секунды унесшую ее жизнь? Но в тот момент, когда посыльный от брата Марии доставил известие о ее быстро прогрессирующем заболевании, я мог заподозрить, что для нас уже слишком поздно. Я едва мог созерцать Марию такой безжизненной и безразличной. Слышать ее затрудненное дыхание было невыносимо, потому что пока наши сердца бились в такт, ее сердце могло замерзнуть навсегда в любую секунду, а мое бы даже не замедлилось. Как могли высшие силы где-то там быть настолько мстительными, чтобы забрать Марию, не дав ей шанса высказать свои мнения, воплотить в жизнь каждую свою мечту?  Всякий раз, мы с ней удирали, на зло покою Василия, в тишину садов после наступления темноты. Его сумрак укроет нас, как детей, строящих игровую палатку из одеял. Мы сидели рядом друг с другом, то и дело соприкасаясь ногами, прислонившись головами к каменным стенам, отделявшим нас от внешнего мира. Наши голоса заполнили наши собственные уши, так что все недолговечное, как время и сон, перестало существовать в промежутке.  Это было блаженством, но потом раздавались суетливые шаги, за которыми следовали какие-то слуги, говорящие что-то о "послании". Это всегда было от Василия, который терял терпение. Он так неизменно предохранял и ограждал свою сестру, но даже это не спасло ее… Возможно, все сошлось вовремя, и мне довелось услышать последние слова возлюбленной перед тем, как смерть освободила ее от столь отрывистого, но мучительного недуга.  — Пожалуйста, не плачь... не плачь... ты не должен плакать, -- прошептала Мария, -- я не хочу уходить, не увидев твоей улыбки в последний раз... У нее не было сил прикоснуться ко мне или даже пошевелиться, но я видел беспомощность в ее глазах, несмотря на то, что они были налиты кровью, за блестящей вуалью, которая сигнализировала о близком занавесе ее жизни.  Мне было больно — Мария не заслуживала того, чтобы ее так скоро оторвали от жизни, а я еще больше усугублял ситуацию, не зная, что сказать и что делать, чувствуя какое-то оцепенение, которое, казалось, проникало во все части тела, так что стало тягостно даже поднять руки, чтобы вытереть глаза. — Можешь ли ты видеть эти звезды? — спросила она меня, едва заметно повернув голову вбок, туда, где был незапертый балкон, — Не жалей и не горюй по мне, так как я не хочу смотреть на тебя с этого неба и видеть, как ты страдаешь. Ночной ветер сдул ее кудри со лба, и ее ресницы были подхвачены им же. — И ты же не хочешь, чтобы я тужила, потому что не могу тебя утешить оттуда, не так ли? - слабо продолжила она —Я буду одной из тех звезд там наверху, как только я попрощаюсь с тобой, и поэтому я не плачу. — Почему ты так уверена в этом? — Потому что если я так сказала, пока была жива, то этому суждено сбыться. … И вот я на месте, молясь гнетущим пасмурным облакам, чтобы они благоволили мне увидеть хотя бы одну звезду на ясном ночном небе. Но облака не слушают и не дают мне даже проблеска света; И я удивлялся, почему все должно отказывать мне в той единственной тонкости, которую оставила мне Мария.  Она должна все еще быть здесь, и я должен был восчувствовать ее голос, а не пытаться удержать что-то столь же неопределенное, как ее душа, якобы покоящаяся в местах, которых я не знаю. Но самое меньшее, что я мог сделать сейчас, это осознать тот факт, что как бы скоро Мария не ушла из этого мира, моя любовь к ней не изменилась бы, будь она жива или нет. Я бы не огорчился, даже если бы она решила расстаться со мной при жизни. Пока я был так поглощен своими попытками  рационализировать, я почти проигнорировал просвет неба, загоревшийся ни с того ни с сего. Мой взгляд вернулся к тому, чего я так долго ждал, когда атласный лунный свет, текущий словно утренняя река, щекотал мою щеку. Единственная звезда, появившаяся на таком густом тенистом небе, была почти микроскопической, и вряд ли кто-нибудь бы обратил на нее внимание, но мне она показалась ослепительной. Она лишь мерцала, поэтому я не мог удержаться от того, чтобы в течение нескольких секунд окидывать взглядом весь вид. На этот раз я не мог представить, чтобы Мария солгала мне раньше — только кто-то вроде нее может выйти на свет даже в ночь, которая начинала казаться самой черной в моей жизни. Насколько я знаю, возможно, это то, чего она хотела от меня. Я не стремился к многолетнему знакомству с Марией, потому что всего за несколько недель я узнал ее больше, чем кто-либо другой, с кем я мог быть знаком в течение многих лет. Я отрицал возможность иметь шанс, отрицал возможность быть в нее влюбленным — отрицал все. Но одного знакомства с ней было достаточно, мне казалось, что я провел с ней всю свою жизнь.