Р.О. и Р.О.

— Эгмонта? — переспросил Ричард. — Ну да, я сын Эгмонта Окделла. А вы, получается, его знали? Эрэа, простите, но мне срочно надо позвонить. У вас есть телефон? Удивительно было после целого дня скитаний по безлюдному краю, не встречая ни одной живой души, первым наткнуться именно на человека, когда-то знавшего его отца. Отец, правда, рассказывал, что в экспедициях, бывало, заворачивал в глухие деревни — помыться, перевести дух, привезти местным новости, технику, иногда даже продукты. Наверное, здесь как раз было такое уединенное, заброшенное место — вроде бы и недалеко от цивилизации, а вроде бы и в стороне от торных дорог. Но телефон-то уж должен быть? Старуха, однако, его вопрос проигнорировала и, уставившись теперь на раненого, пожевала губами, попереводила взгляд с него на Ричарда и обратно и наконец заключила: — А это у тебя, стало быть, братик? — Да нет, какой же брат, это просто… — Ну что же, я не вижу: оба на одно лицо и оба — вылитый старый тан… Опять «тан» — неожиданно приятно оказалось узнать, что и отца кто-то умудрился наградить тем же прозвищем, что досталось теперь ему самому; и вдвойне неуютной, тревожной была мысль, что они с этим парнем и правда похожи: похожи даже больше, чем были бы родные братья — больше, чем Ричарду бы хотелось. Но, если отбросить их пугающее сходство: общие шрамы и эту одежду из видений, — то ведь и все остальное — волосы, черты лица, изгиб бровей, форма носа — все роднило их друг с другом и все сводилось к отцу. Неужели тот изменял маме, заводил интрижки в своих экспедициях? Сколько еще таких братьев и сестер раскидано по Надору? …Нет, не может быть, отец не стал бы — мало ли на свете двойников, у них просто у обоих неприметная северная внешность. И вообще Ричард здесь не за этим! — Эрэа, — повторил он, — у вас ведь будет откуда позвонить? Пострадавшего обязательно нужно доставить в больницу как можно скорее! — Ой какой чумазый, — старуха опять как будто не расслышала и, подойдя ближе, отвела раненому волосы со лба, сочувственно погладила по щеке. — Ох как расшибся! Ну что же ты стоишь, — подняла она глаза на Ричарда. — Давай скорее в дом, заноси, сейчас постелю, воды согрею… Это где же вы так умудрились? Что же, свалился, пока горы трясло? Ой как у нас тут трясло — да ты и сам небось знаешь — почитай, с самой зимы, с Ветров. Соседи, видишь, все поразбежались, — она кивнула на соседский дом со сползшей на сторону дранкой на крыше, — одна тетка Агнес и осталась, доживу уж свой век, где родилась. А вчера… — она задумалась, — нет: не вчера, третьего дня. Да, третьего дня, вот на закате… нет, к полудню ближе — перестало трясти: как будто и не было. Но люди-то падали, калечились, вот и вы… Так тараторя без остановки, она завела Ричарда в дом и принялась суетиться: развела огонь в кухонной печи, походя бросив Баловнику вытащенную откуда-то большую говяжью кость, поставила кипятиться воду в железном чане, распахнула сундук у стены и, нырнув туда с головой, стала вытаскивать наружу тряпки, рогожи, лоскуты, все древнее, полуистлевшее, пересыпанное трухой. Речь ее была густо сдобрена жутким деревенским говором, так что Ричард понимал от силы каждое второе слово, и ему приходилось напрягать слух, чтобы сообразить, что она имеет в виду. Раненого устроили на сдвинутых вместе лавках, в гнезде из домотканых половиков (чистых, Ричард проверил), выцветших простыней (вроде бы тоже чистых), толстого комковатого одеяла, набитой соломой подушки и соломенного же тюфяка; и, пока грелась вода, Ричард наконец сумел осмотреться. Никакого телефона в доме, очевидно, не было: хозяйка жила по старинке — вообще без электричества: свет днем давали затянутые слюдой окна, а вечером — масляная лампа, которая стояла на полке возле входа. Проводов тоже нигде не было, как не было их и во дворе, и на улице — деревня словно совсем не знала цивилизации. Вспомнилось, что выше в горах, ближе к Каданской границе, пряталось несколько таких поселений — отшельники, какие-то сектанты, отрицавшие любые современные блага и жившие в единении с природой. Похоже, Ричарду не повезло (или повезло?) наткнуться на что-то подобное. Но даже отшельники не оставались без связи с внешним миром — пожалуй, стоит пройтись по соседским дворам: может быть, найдется или транспорт, какой-нибудь древний трактор — если сбежавшие крестьяне не забрали с собой всё, — или хоть простенькая радиостанция: Ричард, конечно, не специалист, но уж сигнал «СОС»-то как-нибудь сумеет отстучать. — Хозяйка, — позвал Ричард. — Скажите, а радио у вас есть? Только не приемник, а передатчик? Или у кого-то из соседей — может, вы знаете? Или у вас тут где-то почта? Телеграфная станция? — А? Ой, милый, ты погромче-то скажи, тетка Агнес на старости лет глуховата стала… Или ты издалека — не по-нашему говоришь? Из Горика, что ли? — Ну да, из Горика. А, — сделал он еще одну попытку, — транспорт мог остаться у кого-нибудь? Хотя бы доехать до врача? Здесь же должен быть врач, я не знаю, фельдшер? — Стой, стой, погоди так братика закутывать, — снова ушла от ответа хозяйка, забирая у Ричарда из рук одеяло. — Мы же его сначала умоем — так эту одёжу давай снимай, потом постираем, залатаем. И ты сам раздевайся, некого тут стесняться… О какие пуговички, гляди, как сияют, что твой самоцвет, — она провела пальцем по застежке куртки. — И где только такой камзольчик-то справили? С прохожего сняли на большой дороге? А не лихие ли вы люди, а, милый? Слово «камзол» из уст крестьянки и это дикое обвинение отвлекли Ричарда от размышлений о том, как же он будет стирать комбинезон руками и потом сушить на заднем дворе, все это время щеголяя перед ней нагишом, и он поспешно объяснил: — Нет-нет, вы что, я не разбойник. Я спасатель, понимаете — ну… примерно как пожарный. — Какой еще пожар? Только пожара не хватало! — хозяйка замахала на него руками. — Шучу, шучу, не разбойники, не слушай тетку Агнес! Я же вижу, что вы лесорубы, вон какие штаны, — она ткнула пальцем в штанину Ричардова комбинезона. — Но пуговички хороши… А зовут-то тебя как, милый? А братика? Наверное, согласиться было проще, чем ее переспорить: да, лесорубы; да, брат. Не то чтобы Ричард мечтал о младшем брате — достаточно было сестер (о старшем вот иногда позволял себе пофантазировать). В самом деле, парень ведь едва старше Дейдри — той недавно исполнилось восемнадцать, и у Ричарда внутри все переворачивалось, когда он представлял, как на его нежную, наивную сестренку кто-то вот так же бы напал: завлек погулять в горы, выстрелил в спину и сбросил в овраг. А если и правда брат — получается, отец обманывал маму, пока они с Айри были совсем маленькие, а младшие еще и не родились? Не может такого быть! — Я Ричард, а это Дикон, — ответил он и тут же пожалел, что не выдумал другого имени: не могут же братьев звать одинаково! Хозяйка рассмеялась: — Мамаша-то, видать, неученая, да? Почитай, лесничиха? У тана-то, болтали, по молодости в каждом лесу было по лесничихе! Ну надо же было придумать — детишек так назвать! А третий у вас Рикон, а четвертый Дик? — Мама работает в школе при церкви, — сухо ответил Ричард: сплетни о похождениях отца неожиданно обидели его — хотя их и тренировали общаться с населением: профессионально, отстраненно, доброжелательно, любезно; не поддаваться на провокации, не вступать в дискуссии, делать свою работу. — А, значит, грамоте обучен, — легко отмахнулась хозяйка. — Вода согрелась, пойдем-ка, неси корыто. *** Ричард не представлял, как хозяйка в одиночку успевала управляться с домом, готовкой, стиркой, скотиной и огородиком, да еще и согласилась повесить себе на шею двух гостей, из которых один, правда, готов был помочь (они договорились, что завтра, когда рассветет, Ричард наколет ей дров, натаскает воды и починит забор), зато другой лежал теперь в тяжелом бреду и никак не реагировал на то, что происходит вокруг. Он не приходил себя со времени последнего привала, еще в лесу: быстро тогда снова впал в беспамятство и не шевельнулся ни разу ни пока Ричард препирался с хозяйкой, искал телефон, радио, трактор и выяснял, кто чей сын, брат, сват; ни пока больного в четыре руки раздевали, вытаскивали из постели, обтирали водой; ни пока хозяйка не переставая причитала над ним: «Ой какой бледный, ой какой горячий, ой как побился»; ни пока Ричард заново его перевязывал, колол лекарства, тупо разглядывал рану — насколько все плохо, протянет ли до утра? — и жалел, что за свою карьеру не догадался пройти хоть какой-нибудь углубленный курс за пределами обычной первой помощи. К ночи же, когда раненый, переодетый в просторную рубаху, опять был устроен на импровизированной постели, укутан, обложен подушками, он вдруг начал метаться и бормотать: какой-то кинжал, щит, мушкет (что за мушкет?), опять Катарина, опять Карваль, отчего-то Гаунау… Ричард, сидевший на полу, привалившись спиной к ножкам лавки (на полу хозяйка ему и постелила, он собирался спать на брошенном поверх досок одеяле: комбинезон он таки выстирал и остался в белье — футболке, трусах и носках, которые так удачно угадал взять на смену), запустил пальцы в волосы, подергал, помотал головой и позвал хозяйку: — Эрэа… — Ну чего «рэа, рэа»? — охотно откликнулась та с кровати: она завесила лежанку больного простыней, перегородив комнату пополам, и теперь был слышен только ее голос. — Говорила же: тетка Агнес. А, что? — Обязательно нужен врач, — сказал Ричард. — Доктор, тетушка Агнес, — сам я точно не справлюсь. — Ай, врач? Это что же, лекарь? — хозяйка ненадолго замолчала: должно быть, задумалась, припоминая. — Сбегайте завтра с собачкой до старой Бесс — она недалеко тут живет, хорнах в трех, сразу найдешь; приведете вот ее, она полечит. — А кто это? — Старая Бесс? Да знахарка наша, — ответила хозяйка, и Ричард понял, что нет — никаких фельдшеров, никаких медпунктов он не найдет; и, наверное, нет смысла тоже ходить по соседним дворам, как он собирался, и искать брошенные мотоциклы, трактора или другой транспорт. Наутро хозяйка разбудила его ни свет ни заря и, освободив от повинностей — колоть дрова, чинить забор, — отправила к той самой знахарке старой Бесс, указав приблизительно направление и напутствовав по дороге «поймать ей пару зайчиков», потому что «больному ведь надо супчика покушать», а «курочек уже мало осталось». Ричард, кстати, предложил ей бисквитные брикеты из сухпайка — это был особый паек, разработанный для экстремальных условий, и бисквиты можно было как грызть всухую, так и разводить водой (и при умении даже наварить из одного целую кастрюлю с супом), но та только повертела брикет в руках, постучала им о стол и резюмировала: «Сухари-то сохрани, по пути вдруг оголодаешь». Никаких зайчиков, конечно, Ричард ловить не умел — представлял теоретически, что на них вроде бы ставят силки, но сам в жизни никогда не охотился (городскому жителю незачем, зайчиков жалко, да и Айрис бы ему такого не простила!), даже не интересовался вопросом — и был уверен, что и Баловник не умеет загонять дичь; решил оставить проблему зайчиков на потом и понадеяться, что она как-нибудь разрешится или до вечера он что-нибудь успеет придумать — ну почему вот тот, в видениях, тоже не охотился? Вот что ему стоило? Дорога до дома знахарки тянулась по тому же бесконечному глухому лесу — ни жилья, ни людей, ни пастбищ, одни рытвины, ямы, расселины и голые камни, — и Ричард все сильнее убеждался: то ли он самым натуральным образом заблудился, выбравшись из оврага и повернув не в ту сторону (но это исключено! Разве не были на месте развалины, площадка, другие приметы?), то ли попал в некую пространственную аномалию, перекрестье магнитных полей — в духе страшилок у костра, — которая затянула его вместе с пострадавшим, Баловником, рюкзаком и, может, частью местности и выкинула совершенно в другой точке, на другом краю Надора. Или же — еще более фантастичное предположение — случилась загадочная локальная катастрофа, которая вдруг избавила мир (или не весь мир, а только вот этот район Надора?) от большинства людей, включая и Ричардовых коллег, и местных, и оставила только их втроем (считая Баловника) и тетку Агнес, и тогда неизвестно еще, разыщет ли он вообще знахарку. Брезжила на краю сознания и другая мысль — не играет ли с ним время, не перенесся ли он случайно в другой год, другой век, другой Круг? Хозяйка вот говорила, что скалы трясло, да так, что все соседи разбежались — а отец рассказывал, что последнее землетрясение в Надоре случилось еще на исходе прошлого Круга, и с тех пор их не просто не было, а не могло быть — сейсмическая активность сместилась. Но все равно мысль о перемещении в пространстве отчего-то казалась чуть более здравой, чуть более разумной, вероятной, чем о перемещении во времени: пространство, твердь земная казалась надежной, понятной, реальной материей, а время — предметом эфемерным, почти нереальным. Ни один нормальный человек, конечно, не рассматривал бы ни ту, ни другую версию всерьез — а Ричард был, само собой, нормальным, иначе не проходил бы без проблем каждый год психиатрическую комиссию (он и так чуть не завалил медицинскую после того года, когда постоянно болел: ему дали отсрочку на несколько месяцев, отправили восстанавливаться и потом очень строго проверяли, может ли он пробежать норматив на время, способен ли поднимать тяжести рукой, которая была сломана, хватает ли дыхания, хватает ли выносливости): нормальным, за исключением видений, но те ведь так или иначе бывали у всех. Итак, Ричард решил придерживаться гипотезы о том, что загадочное движение скальных плит, перемещение магнитных линий забросило его в надорскую глушь подальше от обжитых районов, и цеплялся за нее, пока за новым поворотом не показалось место, которое он точно знал. Тропинка здесь шла полукругом, повторяя изгиб горного карниза, а ниже, где темнел лес, тянулась широкая просека — Ричард помнил ее прямой, идеально ровной; сейчас она чуть подзаросла, немного затянулась кустами, высокой травой и, возможно, слегка сместилась в сторону — но это точно была та же просека, тот же изгиб горы, тот же карниз. Вдоль просеки раньше шла ЛЭП, а дальше, за лесом, начиналась уже территория горноперерабатывающего завода — бетонные ограждения, колючая проволока на столбах, дымящие трубы, башни градирен. Сейчас опор ЛЭП не было, завод тоже не просматривался. Телефон все так же не видел сигнала, хотя на заводе стояла вышка мобильной связи, и сеть всегда ловилась здесь отлично: Ричард включил его, подождал пару минут, открыл сохраненные карты, еще раз убедился, что память его не подвела — место и правда то самое, — и с обреченным вздохом выключил и спрятал обратно в потайной карман. Последняя надежда получить цивилизованную помощь рассеялась, как дым от костра; делать крюк и проверять, не спрятался ли завод за лесом, было бессмысленно. Что же, идем к знахарке. Домик старухи Бесс, укрывшийся в самой сырой, глубокой чащобе, напоминал жилище сказочной колдуньи — массивные, потемневшие от времени бревна, щели законопачены мхом, крытая дерном кровля, сложенная из торфа старонадорского вида пристройка, выкопанный в земле погреб — не хватало только шестов с бычьими черепами. Сама же знахарка оказалась — по контрасту — приземистой, круглолицей, румяной, жизнерадостной старушкой, которая, услышав, что ее ждут у больного — раненого, — тут же вскочила, накинула на плечо лекарскую сумку — с травами ли, с инструментами или с чудотворными снадобьями, — подхватила Ричарда под руку и, не озаботившись даже запереть дверь, отправилась с ним в обратный путь. По дороге она, пока не утомилась, расспрашивала его только о больном: что за рана, да как спал, да чем поили, да если ли боли (какого свойства, спросили бы знакомые Ричарду врачи, но старуха таких слов не знала), да стонал ли, и все в таком духе — и ни вопроса о том, откуда Ричард, кто его родители, чем живет, почему говорит так странно. Потом надолго замолчала, обдумывая услышанное, прикидывая, наверное, методы лечения; потом устала, потребовала привала, потом опять поднялась, и все началось с начала, теперь другие вопросы: что случилось, где покалечился, из чего стреляли, застряла ли пуля или навылет. Путь назад занял у них без малого полдня, и при очередной остановке, пока старушка отдыхала, Ричард попробовал поймать зайца: велел Баловнику искать, не особо надеясь на результат. Вдруг тот действительно учуял чей-то запах, заметил движение в траве: тут собачьи инстинкты взяли верх, и он бросился следом, догнал кого-то и слегка придушил, примяв лапой. Ричард, отобрав у него зайца — а это был настоящий заяц, серый, ушастый и лупоглазый, — не сумел заставить себя убить зверька и, связав тому лапки бечевкой и заткнув пасть (уворачиваясь от укусов — а вдруг бешеный?), так и нес потом за уши в вытянутой руке, подальше от себя. *** Они добрались до деревни уже в темноте. Знахарка сразу устремилась в дом — оттуда теперь доносились приветствия, шарканье ног и торопливые шаги, плеск воды, скрип полов, стук дерева о дерево и лязг железа. Ричард же задержался во дворе, прикидывая, куда ему девать зайца и что вообще с ним делать. Баловник крутился рядом, тыкался носом в плечо и настойчиво тянул за собой, в дом, но Ричард только отмахивался — мол, не зовут, справятся без него, — пока в доме не стукнуло что-то особенно громко, а голос знахарки не воскликнул возмущенно: — Агнес, старая ты гусыня, да что же у тебя тан-то на лавке лежит?! Ты бы еще на пол положила! Ты бы еще в хлев к свиньям кинула! Ричард в первое мгновение вздрогнул, но сразу осознал, что имели в виду не его. — Да какой тан? — отвечала ей в тон хозяйка. — Говорю же, лесорубы это, братья, из Горика! Ну да, правда, тана Эгмонта сынки, но... — Да что же я, молодого тана не узнаю?! Ты посмотри, какие руки! А одежда, одежда-то где, он ведь не в рубахе этой к тебе пришел? — Да одёжу я прибрала… Сейчас, гляди… — Ну вот, сама смотри, какие пуговички! Как же не тан! Давай стаскивай свое барахло с кровати! Ричард понял, что пора вмешаться. Он сунул зайца за колоду для рубки дров, поднялся, принял решительный вид и вошел в комнату как раз в тот момент, когда знахарка, склонившись над раненым, звала: — Тан Ричард, откройте-ка глазки ради старухи Бесс! Но тот, конечно, не послушался: ни тогда, ни позже, когда Ричард переносил его на кровать; ни когда знахарка с хозяйкой затеяли спор, справедливо ли будет помародерствовать немного и позаимствовать вторую кровать в брошенном соседями доме (сошлись на том, что можно и вторую, и третью — для знахарки, было бы куда ставить; потом, как соседи вернутся, отдадут тем назад); ни назавтра, когда знахарка, оставшаяся при больном, отправила Ричарда за запасами трав в свою избу, и он все пропустил; ни через день, когда Ричард занялся-таки работой и даже сумел поймать еще пару зайцев (тот, первый заяц в суматохе освободился от пут и сбежал). Открыл глаза раненый только на третий день — на шестой, если считать от того, когда Ричард его нашел.