Ласка встречает Зиму

Стив устал ото сна, а проснуться не мог, словно заколдованный. Хотя про колдовство не смекнул бы, не в тех чувствах был. И всё же он что-то чувствовал и слышал сквозь пелену, кинутую ему на голову, точно пуховое одеяло. Как то любимое одеяло, что мама сначала долго собирала из лоскутов, потом аккуратно шила с первым лучом солнца – приберечь свечные огарки для долгого зимнего беспросветья. Он слышал звук копыт: цок-цок, цок-цок, но не всегда. И не всегда от одного гнедого, порой слышалось, что повозку тянут два, а то и три разом. Про повозку был уверен, скрип продольных широких колес не спутал бы ни с каким другим – зря что ли торговые обозы в соседнюю крепость сопровождал по опавшей листве, хоть мама и не пускала поначалу. Серчала на него сильно, ссорилась, потом плакала, но он один в семье за мужика, отца уж сколько нет, а целковые лишними бывают только, когда их много. У них немного было, зато свои – честные. Не сразу мама приняла такой заработок, да только Стив убеждать умеет, с поклажей ценной, по делу купленной, возвращаясь и с монетами в мешочке из синей парчи. “А жеребчики-то гнедые, славные… Вон как на беспутье покладисто стелют, не вязнут, не ропщут ржанием громким. Не зря в походах почитают их, легких на подъем и красивых, как сама красная охра… В походах…” – он не успел додумать мысль о походе, вновь упав под глубину “пуховую”. Однако подметить важность подметил: всякий раз перед забытьем своим беспамятным прикосновения чувствовал, будто кто по голове его гладит, а потом будто каплей росы вкусной-вкусной угощает. Но глотка Стив сделать не успевал, только с губ слизнуть вкус необыкновенный, и сразу спать так хочется. И будто роса та разными руками принесена была, потому как и до лица его по-разному прикасались: то сильными ладонями, горячими, как у самого Стива; то холодными и шибко цепкими, похуже клеща в разгар сенокоса. – … Щит в двух днях позади остался, будить можно нашу Принцессу! От охриплости возгласа вблизи себя Стив встрепенулся было, но тут же затих – проверить, кто и что вокруг, никогда вреда еще не приносило. И лучше проверять хоронясь, как умом вложено: не сменив позу, не дрогнув дыханием, даже глаза не приоткрыв для подсматривания, он продолжил лежать и внимательно вслушиваться, чтобы понять – это сон его тяжелый длится или не спит больше, дурманом опоенный. Про дурман-траву, вкусную-превкусную, это он догадался только что, иначе не проспал бы столько и не оказался бы в страшной дали от родного дома. До горного перешейка, что Щитом зовется, от его крепости семь дней пути согласно Северной звезде. Там, на перешейке проживает маленький, гордый народец, которых гномами величают и которые спуску не дадут любому, покусившемуся на их богатства в виде чистого золота и каменьев драгоценных, но торговлю ведут, не совсем закрылись от мира. Вот гномы как раз через Щит и ведут всех желающих в дальнейшее путешествие. “Да кто ж по доброй воле зажелает путешествовать по темным землям, где Гидра властвует?” – Стив призадумался, пока горевать не помышляя. Горевать позже решил, а сейчас прислушаться нужно, с кем путь-дорогу разделил недобровольно. Коней впряженных точно три, шагают средним, ноздря в ноздрю, как во сне ему и слышалось, да не совсем: позади привязаны еще два рысака, идут в свободе – на смену, значит. Потому и слышал только троих, не созвучных в шаге друг с другом. И не шпорят, в галоп не бросают ни первых, ни подменных, то бишь путь неблизкий предстоит, ну, и погони, вестимо, тоже никакой нет. Он невзначай вспомнил Фила, который домой по всем крайним срокам уже вернулся и который его дома точно не обнаружил. Мечтать глупо, конечно, что друг вечерний или кто еще из добрых соседей вдогонку отряд собрал, коли исчез без предупреждения, Стив и не стал. Мечты, вообще, не про него, тем более такие воинственные, как целый отряд в копьё. Сирота, считай, никому не родня, да и Фил ему ничего не обещал и в верности до гроба не клялся. Подошел черед и про массив обдумать, коль гробы вспомнились. Не простая повозка оказалась, ох, не простая!.. По скрипу тонкому, слух щадящему, по глухому эху, любой звук со стороны ловящему, по запаху обжигающему, но благородному – дуб, и не абы какой, а королевский. Стив с этим благородным древом за свою короткую жизнь всего раз встретился, когда суда на портовом берегу ожидал, оказавшись в чужой стороне не из блажи, а за надобностью. Искал для мамы снадобье лечебное на заговоре, весьма ценное. Искал, нашел и успел вовремя вернуться, но не помогло. Не всё можно излечить и молитвами избавить, зато все мы там будем, каждый в свой срок – вовремя. – …И сколько притворствовать будем, Принцесса? Тот же хриплый голос обратился к нему, вдогонку еще и пальцами за пятку голую пощекотав. Горячие пальцы оказались, но и Стив не из хладнокровных – со всей прыти пяткой зарядил, куда попадет, с лежанки скок и наутек под-шубой между сундуков. – Ишь, какая бойкая!.. Стив влетел лицом в кольчугу-змеевидку, расцарапался до крови, метнулся обратно в непонимании, почему оборота нет, попав точно в ноги хрипуну, но борьбу за свободу продолжил, с кувырка обогнуть решил. Не обогнул. Ласки, они же юркие, как радужные рыбки, и голыми руками их не поймать, как ни старайся, но хриплый поймал, даже не смотря на то, что Стив дрался и кусался в-человеке не на жизнь, а на смерть. – Ну, не беснуйся, не надо, – крепкий хрипун оказался и держал крепко, но бережно, боли зазря не чиня. На словах тоже как без умысла добавил: – Поздно уже… – Пусти! – Стив не мог вывернуться, не справлялся и в-зверя уйти не мог. Не выходил заветный оборот у него, точно держало что. – Пущу, – без злости, спокойно уверовал хрипун. – Когда судьбу свою примешь, Принцесса, сразу пущу. – Не принцесса я! – обиделся Стив, от гнева алея лицом и шеей, как яблоко наливное красное. – Среди нашей братии “в принцессах” походишь, уж больно страшные мы все как на подбор, – так же спокойно, ни словом, ни делом в угрозы не вступая, обосновал хрипун. “А ведь, правда, страшный”, – подумал Стив, впервые всмотревшись в своего пленителя. Лица у хрипуна толком-то и не было, если только одна половина уцелела, остальное огонь прибрал подчистую, как умеет. И дальше вниз прибрал – Стив усмотрел рубцы горелого мяса заместь кожи на шее и на руке левой, державшей его. И так ему дурно сделалось, так муторно на жженное заживо смотреть да боль чужую немыслимую представлять: – Пусти, плохо мне… – признался, оседая. Хрипун отпустил тут же, воды из бурдюка напиться позволил и рядом на пол бревенчатый присел для разговора. – Принцесса, слушай внимательно и решай, как поступишь. Про зверя своего забудь до поры, – тронув тонкий плетеный браслет на его запястье, сразу обозначил про колдовство, что силой натуру оборотня держало. А Стив ведь и не заметил обнову сгоряча, так вырваться хотел. Известная недоброму люду хитрость с “ожерельем” из осинки-молодки, ни разу слезу не пустившей, чтобы пленить и удерживать любого, кто под-шубой рожден, потому как снять с себя не сможет. Только тот, кто надел, колдовство разбить способен. Да зачем, ежели на преступное против другого решился? Сколько такой злой хитростью в рабство братьев угнали – не перечесть. А тут уж и сами братья за науку взяли – Стив чувствовал волка, рядом сидящего, и понимал, насколько путь его с лиходеями непростым сложится. – Про свободу свою выбирай, – волк оскалился, как могло показаться, от тени, набежавшей на обожженную часть, когда потянул за узкую цепь. Цепь колодкой кончалась на ноге Стива как раз, дотронулся и не поверил, как упустил еще одно лихо. – Коли смелый – на равных с нами пойдешь. Без утяжеления дозволю, – разбойник легко дернул за поножи*, зато вышло звонко и обидно. Стив всё в толк не мог взять и злился сам на себя. Досадное упущение про звенья мелкие, потому особо громкие, что тянулись к его ноге литым медным оловом, позором вышло – сродни стреляной куропатке выглядел, сбежать пытаясь. – Коли бабьей породы – здесь посидишь, – и охрипший главарь, Стив не сомневался более, кто рядом с ним порядки устанавливает, зашвырнул монетку, боком золотым за червонец кажущуюся, метко по центру клетки, очень на птичью похожую. Напомнив Стиву еще раз об обидном – о куропатке, бьющей перьями попустому. – Некогда гоняться за тобой, если бежать надумаешь, да и неохота. Так что решай. – Про дом мой где условие? – Стив хоть и трясся нутром от горечи и стыда за себя, но спросил строго, почти угрозив голосом, что серчает. – Ай, смелая Принцесса, славная! Не ошибся я в тебе, не ошибся!.. – хохотнул волк, сделавшись на мгновение приятным взору. – А про дом свой в голове самым первым держи, коли вернуться задумал. Слово даю – вернешься! – На словах только песни поются, – не унимался Стив, смелость почуя такую, что отчаянием попахивает. – Много ли проку от договора с тем, кто закон о братьях рушит? На крови давай уговариваться. – И умная!.. – восхитился главарь, будто взаправду, без насмешки. – Давай лапку свою, будет тебе договор. На крови договор кровью скрепляться должен, потому укусил его волк без всякого аппетита. И себя укусил, чтобы каплей с пленником поделиться. И в свидетели остальных позвал, откинув прочный полог из оленьей кожи с разлета, хоть клятва кровная чужих глаз и ушей никогда не требовала. – Братья, примите договор на разум и совесть ваши!.. На речь вожака вся банда к медным дверцам подтянулась. Стив верно рассудил о королевском дубе, что на воде применим, в покоях царских да в военных походах – повозка, где сидел сейчас куропаткой пришибленной, собирая взгляды насмешливые и суровые от злодеев, коих и братьями назвать совестно, оказалась по всем правилам для воинских дел сотворенной – усиленной* с трех сторон, с бойницами снизу доверху, с лазами секретными. – Прими слово мое, – волк-вожак держал их разодранные ладони вместе, чтобы кровь смешать, и говорил тихо, сухо, точно клятву большую дает, а не перед пленником показушничает. – Домой вернешься, как помощь окажешь нам в деле непростом и опасном. – Принимаю, – согласился Стив, услышав, как дрогнул голосом от напряжения. – Дай слово теперь свое, Принцесса, – волк посмотрел на него в упор, будто в душу заглянул, вторую клятву принимая. – Сердцем выбор сделать, когда трудным выбор станется. Стив не понял, в чем клянется, но переспросить под натиском взглядов, не решился. – Даю свое слово, – согласился, лишь потому что в сердце своем уверен был. Пусть и небольшое оно у него в размере и любви взаимной, окромя родни, так и не познавшее, но совесть ведает. – Принимаем за кровную!.. – хором подтвердили свидетели. – А теперь посиди, отпыхни, обдумай, – вожак говорил, выставляя перед ним угощения: бурдюки, большой – с водой, поменьше – с вином; хлеб, целую половину от края; шмат мяса соленого, ароматный от чеснока; сыр и зелень – в достатке, чтоб наесться не одному. – Как надумаешься, выходи. На бабу ты не похож, чтоб в клетке сидеть, и своим стать сможешь. Договорив, волк спрыгнул с повозки, полог обратно не накинув, оставив Стива в темноте сумеречной. Не столько от всходящей Луны-матушки, сколько от мыслей, голову закрутивших похлеще речной буйной воронки, сумрак возымел силу свою. Но не успел по полной поглотить смятением – от доброго взгляда рассыпался в бусины да разлетелся под лавки с сундуками. Вампир, любый и без ворожбы всякому, кого повстречает, смотрел на него издалека, будто мимо шел и споткнулся. Ласково смотрел, с вниманием и заботой, как на старого приятеля, в беду попавшего. У Стива отродясь таких красивых приятелей не было, ох, и шарахнуло ж его, точно молнией в грудину впалую, от этого внимания. И важно ведь, не скрывал ворожей* перед ним сути своей холодной и дикой любому, кто с кровью горячей рожден, как и чарами сердце выкрасть не пытался, а просто смотрел. Стив голову от стеснения всего на миг опустил, вроде как цепь поправить, а вампира уж след простыл. И так захотелось вновь взгляд этот добрый почувствовать, что и про судьбу свою тяжкую полегче думать сделалось и руки как-то сами к еде потянулись, а ноги уж сколь дней земли не чувствовали. Пора бы из повозки-то выбираться, пора, а то как та куропатка, эгей!..