сырое

I

Сатана олицетворяет потворство, а не воздержание

Маленькие города часто лишены грамотно выстроенной инфраструктуры, пренебрежительно называются деревнями жителями миллионников, иногда использующих куда более емкие выражения и получают государственный бюджет на отстройку дорог, разве что в случае смены губернатора. Сосланные в командировку чиновники, желающие осесть в столичном кресле, предлагают десятки проектов, попутно отстегивая в карман десятую часть из выделенных денег. Под такое колесо необходимости выслужиться перед коллегами попадает и студенческое общежитие, прикрепленное к политехническому институту. За три летних месяца успевают обновить фасад, покрывая уродливые трещины штукатуркой и приятным пастельно-бежевым цветом, меняют вздутый линолеум, местами отрывающийся от пола и проеденный клопами, ставят новую технику и пластиковые стеклопакеты, закрывая проблему со сквозняком, пробирающимся под кожу через дряхлые щели. Сонхун очарован сроднившимся с ним городишкой, называемым среди местных ведьминой землей. По слухам, в послевоенный период здесь проживали овдовевшие женщины, формирующие целые коммуны активно практикующих черную магию, работу на погосте и шаманизм. Тесный контакт с миром мертвых, изучение дьявольских догм, философия порицаемого православной церковью сатанизма, подклады в полуразрушенные дома, на месте которых позже вырастили советские панельки и жертвоприношения сформировали особенное восприятие, суеверие и заметно сократили количество действующих храмов. Небольшая церквушка, в паре километров от здания общежития претерпела все ужасы, прямиком из зарытого оскверненной почвой ада. У людей, ранее ее посещавших, сдавливало горло посреди службы, хористы страдали от гипергидроза, острой головной боли и высокого давления, а у старушки, обитавшей за стойкой с восковыми свечами и иконками на продажу, резко отнялись ноги прямо во время причастия. Разумеется, полные чернухи и необоснованного страха сплетни Сонхун регулярно выискивает самостоятельно, пользуясь проходными статьями на сайтах со сборником городских легенд с разных уголков страны и редкими группами с фотографиями, к которым энтузиасты крепят километры мелкого текста с сочинениями разной степени качества и правдивости. Оказывается, на выезде, где проходит лесополоса и пролегает криво выложенная асфальтом дорога, снимали целый выпуск для желтушного шоу на федеральном канале. Сонхун бросил смотреть серию на половине, не особо вникая в сюжет с автомобильной аварией. Телевизионщики не поддержали идею провести съемку на неухоженном забытом кладбище с кучей безымянных могил и заглянуть в гниющий деревенский дом посреди центральной улицы. Подростки, снимающие короткие влоги с наложенными звуковыми спецэффектами и делающие закосы под «Искателей могил» находили там обглоданные кости с остатками плесневелого мяса, чашку детских зубов, куколок вуду, набитых сухими обожженными волосами и срезанными полумесяцами ногтей, но участковый принял происходящее за затянувшийся развод на просмотры, отправляя молодняк восвояси. Странные вещи замечает каждый, но никто не хочет разбираться, нарушать принятый обет молчания. Сонхун представляет, что происходящим управляет не привычное людское безразличие и жажда оставаться в мнимой зоне комфорта, а вышестоящая сила, очерняющая воздух. Сонхун считает себя частью современного поколения молодежи, набивающего огромные цифры подкастам о пойманных маньяках, серийных убийцах и мошенниках. Мрачное, скрытое от посторонних неподготовленных глазенок влечет, вызывает неподдельный интерес и трепет, пуская вдоль позвоночника волну мурашек, от которых шевелится легкий пушок на коже. Его увлечения охотно разделяет Хисын, правда, чуть менее маниакально. Щеки розовеют, Сонхун сводит голые колени вместе, пробегаясь взглядом по крепкому торсу, прикрытому огромной белой майкой со смазанным самопечатным принтом. Точеный профиль Хисына подсвечен кольцевой лампой, он точечными движениями мажет жирный, приторно пахнущий ванилью и табаком крем по шелковым щекам и острому подбородку Сонхуна, сдувая лезущую в глаза отросшую челку. Ему нравится зарываться носом в мягкие густые волосы, стягивать вплетенные в них ленточки и мелкие шпильки, отделанные блестящими камнями. Сдвинутые скрипучие кровати с торчащим острием пружин завалены одеждой, косметикой, крошками анаши, остатками глиттера и купленными недавно подушками, унылая, выкрашенная в пудровый стена заклеена страничками из манги, плакатами с анонсами игр, персонажами различных серий, вырезанными из коробок и до сих пор пахнущих пиццей. Над компьютерным столом висит пробковая доска с маленькими полароидами. На первой фотографии Сонхун держит измазанного в песке толстенького шпица, похожего на пушистое привидение, далее Хисын в клетчатой рубашке на фоне чистого озера, а затем в хаотичном порядке разбросаны их совместные снимки. Лакированная поверхность кадра, где Сонхун кусает Хисына за его хомячью щеку изрисована красным маркером, рядом с ярким маленьким сердцем прописана строчка из любимой песни. Сонхун жмется к широкой спине с бугорками подтянутых мышц, смыкает замок объятий поперек торса, кусает перекатывающееся плечо, оставляя быстро исчезающий след маленьких зубиков. Высокого, точно сделанного из известкового камня Хисына хочется щипать, оттягивать медовый бархат резцами и шлепать раскрытой пятерней, смотря на оставленные следы, которые до неприличного быстро сходят. Сам Сонхун от природы обладает куда более хрупкой комплекцией: тощие молочные бедра и впалый живот болезненно реагируют на ответные тычки, выставляя метки всем напоказ. Вымазанные, скользкие от крема пальцы смыкаются на подставленной лодыжке, Хисын тянет Сонхуна за ногу, побуждая пересесть ближе. К общему ноутбуку подключен разряженный вибратор, мигающий фиолетовым, из приоткрытого прикроватного ящика торчит брошенный вакуумный кролик вместе с остальными игрушками. Хлопая длинными ресницами, Сонхун укладывает влажные ладони на медленно вздымающуюся грудь Хисына, томно выдыхая в сухие приоткрытые губы. Сердце трепетно стучит, смотря друг другу в глаза, они шумно дышат в такт, осторожно стаскивая беспорядок к краю сборной постели. Помимо союза плоти между ними существует другая связь, закрепленная в духовном ядре, позволяющая общаться через многозначительные взгляды, тихие вздохи и невесомые прикосновения. Сонхуну кажется, что если кто-нибудь попытается их разделить, то боль будет соразмерна грубой разделке заточенной циркулярной пилой. Хисын молчаливый, он любит слушать и неспеша прокручивать полученные данные в черепной коробке, попутно рассматривая идеальный прямой нос и россыпь родинок на белоснежном полотне. Ему становится скучно, когда люди рассказывают о своих отношениях и сексе, Хисын не переносит романтические комедии, неухоженные ногти, слой жира на мясных продуктах и самих людей. Он может сутками смотреть разборы популярных айсбергов нижнего интернета, в том числе знаменитую пирамиду фильмов ужасов, криповые короткометражки и прохождение тревожных видеоигр с элементами преследования. Иногда Хисын умудряется засыпать под крики игровых персонажей и зацикленную мелодию с помехами. Подобные личностные качества выворачивают желудок Сонхуна наизнанку, рядом с Хисыном он не ощущает себя странным, помешавшимся на чернухе вкупе с дьявольскими заповедями. Зажимая меж бедер подушку, Сонхун укладывается на бок, удерживая зрительный контакт с большими карими глазами, отливающими озорными бликами. Хисын напоминает зверушку из диснеевских мультфильмов. Пленительные, проедающие душу глазные яблоки, золотистый отлив, ряд ровных коренных зубов, лохматящиеся пряди, падающие на лоб — и только Сонхун имеет право рассматривать юношу настолько интимно. Со звериной жадностью. Атласные шорты медленно оттягиваются вместе с бельем, теплые фаланги осторожно обхватывают еще мягкое основание, нажимая подушечкой на сухой кончик. Из горла Сонхуна вылетает первый стон, который моментально ловят пахнущие растворимым какао губы. Хисын смыкает длинные ноги на другой стороне наволочки, слегка толкается тазом, в такт движениям собственной руки. Утыкаясь в сгиб ключиц Сонхуна, он старательно подавляет волну мурашек, поддаваясь нежным ладоням и позволяя стянуть домашние штаны на резинке. Совмещая неторопливую взаимную мастурбацию и импульс в зажатую перину, они ловят каждый вздох партнера, терзают мокрые языки, размазывая слюни вокруг рта и пачкая подбородки. Сонхун протяжно скулит, жмурясь до мерцающих звезд, Хисын шумно дышит, вгрызаясь в ребро свободной ладони. Плотская ненасытность постоянно маячит на задворках сознания, хочется касаться чувствительных точек с особенным рвением, заполнять легкие ароматом выделяющегося сладкого пота и подставлять собственное тело в поисках ответного удовольствия. Между ними всего пара миллиметров, пересохшие губы слипаются и неприятно оттягиваются при попытке сдвинуться. В животе бьются в агонии десятки бабочек, царапая крыльями стенки пищевода и застревая в клубке кишечника, аккуратные пальчики на плоских ступнях поджимаются в предоргазменной волне. Фактурное лицо Хисына покрывается розовыми пятнами, он выгибается грудью вперед, напоминая колесо на дыбе, волосы спутанной паутиной оплетают лоб. Сонхун кончает с выразительным кошачьим писком, выпуская наружу поток соленых слез и жидкий полупрозрачный ком прямо в любимую пижаму, с трудом сползает ниже, опираясь на локти. Хватает пары умелых всасывающих движений щеками и слизанных жемчужных капель с коралловой чуть загнутой головки, чтобы Хисын наполнил покорно разжатую глотку густой струей. После секса Хисын любит трогать Сонхуна за чувствительный торс, играясь с кругляшками набухших бежевых сосков и мнет плоскую грудь. В общий душ они ходят вместе глубокой ночью, чтобы не наткнуться на соседей по этажу. Мальчишки до ужаса любят пялиться, оставляют после себя лобковые волосы, застревающие на краю сливного отверстия, ходят с подтекающими неухоженными концами и пользуются ядреными мужскими гелями, от которых у Сонхуна слезятся глаза. Квадратная по форме комната служит неким убежищем от грязного окружающего мира, за тонким гипсокартоном они могут пробовать друг друга, быть одной цельной клеткой. Воздух пропитан свежими цветочными духами, невидимые пионы и магнолия цветут веночком вокруг его макушки, плавно опускаясь на шею и обвивая запястья. Сонхун любит эту серию детских ароматов, хотя Хисыну больше нравится пронизывающее сочетание персика и лимона. Оттерев сперму с живота и дрожащих бедер, Сонхун впрыгивает в свежие, еще пахнущие стиральным порошком шорты, подхватывая заряженный ноутбук. Хисын бросает вибратор к остальным штучкам, достает из холодильника недопитую газировку и усаживается обратно, сооружая из одеяла и подушек подобие открытого шалаша. Огрубевшая широкая ладонь смыкается в замок с утонченной шелковистой Сонхуна, он в свою очередь греет о горячее разморенное тело ледяные конечности. В отложенном плейлисте куча разборов и реакций на пугающие, психоделические каналы, объяснение смысла японских хоррор-игр, сделанных в эпоху популярности «Сайлент Хилла» и залитые в плохом качестве американские фильмы, раскрывающие в той или иной степени тему поедания человеческого мяса. Чем больше на экране кровяных потоков, снятых вблизи волокон розовой плоти, разделки с помощью холодных инструментов, тем сложнее оторваться. Странные, непривычные обоим наклонности проявились совсем недавно, перекраивая заточенными спицами восприятие и холст впечатлительного подсознания. В своих воспоминаниях Сонхун был довольно брезгливым мальчиком, выбрасывающим носовые платочки после первого чиха, читающим лекции другим детям о том, что в песочницу испражняются дворовые собаки и некоторые взрослые. Хисын морщил нос при виде слегка обветренной пищи, отказываясь доедать остатки в холодильнике, никогда не интересовался картинами в духе «Техасской резни бензопилой» и «У холмов есть глаза», в два голоса с самим Сонхуном говоря о мерзости, провоцирующей рвотный рефлекс и сильную тревогу от вида показанных мутантов. Помимо тяги к довольно сомнительным кинематографичным картинам, проявляется нечто куда более странное. Голод напоминает настоящую пытку: стоит лишь немного проголодаться, переварив крайний прием пищи, как начинает сводить желудок, рот наполняется вязкой слюной. Сонхун долго рассматривает прилавки с замороженным мясом в магазине, откусывая заусенцы с пальцев, вдыхает аромат пережаренной курицы с гриля, отчетливо визуализирует полный таз теплых потрохов, которые продаются на рынке, где всегда стоит тяжелый смрад от выпотрошенной рыбы. Навязчивую идею куснуть сырой мякоти, еще источающей бордовый сок, сгрызть в крошку застревающие в фарше хрящики и снять остатки кожицы с кости подавляет панический страх дурных, омраченных влечений. Сонхун всегда обладал хорошим аппетитом, наслаждался домашней курятиной и любил тащить у отца различные копчености, но сыроедение ранее не входило в область предпочтений. Он спрашивал о подобных ощущениях у Хисына, с облегчением находя во взгляде кофейных радужек понимание. Хисыну не нравится озвучивать вслух происходящие с ним девиации, но он поддается животным позывам куда охотнее Сонхуна, подсаживаясь на доступный фаст-фуд. От строгой, годами выдержанной диеты остается лишь отголосок в заброшенном ежедневнике с составляющей тяжелых тренировок. Гораздо охотнее длинные пальцы снимают корочку панировки, позволяя вытянуть из вырезки капельки жира, а затем приступить к белому мясу. Будучи поколением высоких технологий, используемых в кинематографе, грамотно снятых кислотных кадров, холеными актерами, которые легко преображаются в проблемных, страдающих зависимостями подростков и отданному предпочтению красоте и терпимости, а не реализму Сонхун и Хисын плохо разбираются в культовых узконаправленных поджанрах ужасов. Наличие графичной бутафории человеческих внутренностей, изувеченных трупов и гедонизма, чаще всего подразумевающего под собой присутствие потворствующих каннибализму персонажей, встречается далеко не на первой вкладке браузера. От отчаяния Хисын включает кулинарные шоу на развлекательных каналах, со скукой наблюдая за скворчащими кусками говядины. Сонхун щелкает по подборкам с прохождением «Обители Зла», теплясь надеждой закрыть сосущее под ложечкой чувство. По краям черепной коробки крутится навязчивая идея заглянуть в папку на гугл-диске, куда один из контентмейкеров заливает ссылки на найденные им снаффы. В основном кладезь с распотрошенными тушами, криками и разделыванием человека на отдельные куски размещается на японских кривых сайтах, форумах, открывающихся только через Тор и ранее фигурирующих в криминальных сводках американских ресурсах, где знакомятся люди с особенными сексуальными предпочтениями и фетишами. Перейти в заманчивое жерло не позволяет искрящий от моральных дилемм мозг, подкидывающий параноидальные теории, что подобные наклонности проявляются вследствие психологических заболеваний. Ментальные порушения начались после конкретного столкновения с теневой стороной ведьминых земель, чье внутреннее разложение медленно пробирается в каждый угол, изводя неподготовленных жителей и приезжих. Прирост населения по меркам городишки, состоящего из спальных районов, прослеживается значительный. В основном на руку владельцам земельных участков, подходящих под застройки, играет до смешного низкая цена и отсутствие живых хозяев бесхозной недвижимости. Людей пугает вереница смертей, гнилые сплетни, наличие потомков женщин, лечивших солдат нетрадиционной медициной и пущенные под корень предрассудки. В первый год поступления Сонхун слышит о пустующих пятиэтажках, которые администрация официально признала аварийно-опасными, но позже узнает, что апартаменты считаются проклятыми. Полиция вместе с экспертами судебной медицинской экспертизы находили замурованные в бетон ссохшиеся мумии пропавших без вести людей, сотни воткнутых игл, вылепленных из черного воска куколок и свернутые в пучок детские волосики. В родном пригороде Сонхун посвящал свободное время чтению любовных романов, признанных мировой классикой, простеньким локальным дискотекам и просмотру телепередач про раннюю беременность. Он всегда с отвращением наблюдал за тем, как безжалостно родной отец режет горло общипанным курицам, разделывает свиные туши и скидывает вонючие бордовые потроха в ведро. Отказываться от мяса Сонхун не хотел, пряный вкус тушеной грудки ему нравился, но периодически мутило от вида крови убитых животных и запаха их испражнений, намертво приклеивающимся к стенам дома. Хисын приезжал каждое лето к любящей бабушке, отдыхать от столичной суеты, восстанавливаться после соревнований по плаванию и наполнять легкие свежим воздухом, незахламленным ядовитыми бензиновыми выбросами. На самом деле, юноша искренне ненавидел проводить время вдали от быстрого интернета, домашней дорогой техники и существовать рядом с занудной пенсионеркой, помешанной на теме продолжения рода. Родители предпочитали оставаться вдвоем, поэтому освобождающийся от школьного бремени ребенок отправлялся в ссылку с огромными чемоданами, списком литературы и презентами для пенсионерки. Они познакомились, будучи совсем детьми, необремененными комплексами взрослых и делением на касты, которое присуще мальчишкам постарше. До популяризации социальных сетей писали друг другу письма, отправляя по обычной почте и с трепетом выжидали около трех недель, пока почтальон принесет извещение о пришедшем ответе. Сонхун покупал в киосках наклейки с блестками, персонажами популярных сериалов и мультфильмами, облепливая ими исписанный с двух сторон лист. От Хисына часто приезжали милые рисунки и похожие стикеры, а сбоку он подписывал оставшиеся дни до новой встречи. Переписка была их самым сокровенным, некоторые послания Сонхун сжигал в очаге гостиной, с других вырезал самые красивые вкладыши и вклеивал в импровизированный коллекционный альбом, который девчонки в его классе любили рассматривать. Наличие общей тайны добавляло в детские глупости тень будущих откровений, подсознательно замешивая в краску оттенки интимности. В возрасте пятнадцати лет, когда макулатура полностью потеряла свою актуальность и круглый год нежное общение проходило через мессенджеры в виде бесконечный ленты сообщений и звонков, дружеская непорченая любовь стремительно переросла в закрытые от чужих глаз отношения, оседающие на языке вкусом спелых ягод, яблочных сигарет с мятным холодком, привозимых Хисыном целыми блоками и домашним вином, которым мальчиков угощала матушка Сонхуна. Оставаясь вместе на ночевках, разморенные дурманящим зельем они доставали с полки ароматные книги с пожелтевшими страницами, Хисын включал собранные для летних поездок плейлисты, а Сонхун стелил им постель, скидывая выбранную литературу на край. — …Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот, — стараясь читать короткий рассказ с выражением, Сонхун чувствует подступающий к полным щекам румянец. Вслепую он выбрал короткий рассказ с рассуждениями об истинном гедонизме и новаторстве Ницше. — Ты очень красиво читаешь, — розовые нежные губы Хисына прижимаются к голому плечу. — Хотя это бредятина какая-то. Гипнотическая меланхоличная музыка опьянеет сильнее пряной выпивки, тонкий сборник сползает на нагретый жаркой погодой пол, горячие юношеские тела блестят от липкого пота, неумелые движения рук пропускают ток по высеченным тонким костям. Русые брови Хисына изламываются от накатывающей неги, Сонхун сводит бедра вместе, хлопая мокрыми от слез ресницами. Из неловкого, местами тушующегося и нескладного утенка Хисын обращается в оперившегося лебедя. Дождливым августовским вечером, прощаться было настолько тяжело, что у Сонхуна поднимается температура. Он упорно глотал слезы, сжимал мягкие ладони и едва слышно предложил поклясться быть навечно вместе. Подростковый максимализм охватил тронутые мороком влюбленности головы, едва вкусившие тела друг друга мальчишки придумали собственный ритуал, должный связать их красными нитями. Сидя перед зажженной свечкой, плачущей каплями воска, они обмениваются маленькими серебряными колечками, стащенными из заполненной доверху шкатулки матери и осторожно укалывают безымянные пальцы острой иглой, слизывая капельки крови. Хисын намеренно заваливает выпускные экзамены, набирая смешное для него количество баллов и коротко отмахивается от золотых медалей, Сонхун подает документы на дизайн в соседний, относительно развитый город, вырываясь из рук любящих родителей в студенческое общежитие. Поступать на коммерцию Хисын отказывается, укладывая пачку документов в то же место, где мелькает имя Сонхуна, сама судьба настолько им благоволит, что даже совместную комнату удается получить без особых сложностей. Отсутствие между ними расстояния поистине сводит с ума. На новом месте скрупулезно выращенные чувства подпитываются чем-то инфернальным, порой Сонхун ощущает голыми ступнями, как гудит очерненная земля. Атмосфера разжижает рассудок и другим студентам, порождая кровавые и жестокие инциденты. Запоминается самый губительный, срезавший давно зреющий волдырь, обливая сукровицей подставленные головы остальных. В конце первого курса на девятом этаже общежития одна из дипломниц покончила с собой. Если бы это было привычным повешением, прыжком с крыши или порезанными бритвенным лезвием венами, вряд ли происшествие мусолили в региональных новостях и до сих пор выпускаемых газетах. Труп девушки обнаружила соседка, с громким, почти каркающим криком ставшая ломиться в каждую закрытую дверь. От увиденного у бедняжки началась паническая атака, спровоцировавшая приступ астмы, часть взбудораженных сонливых студентов бросилась искать ингалятор, другая — вызывать скорую и будить остальных. Линолеум залит свернувшейся подсыхающей кровью, в центре пепельного круга, чьи грани слегка размылись из-за сквозняка, лежит мертвое тело. Отросшие желтые ногти с облупленными остатками лака впиваются в черный огарок свечи, вторая рука сжимает каменной хваткой кухонный нож с остатками человеческой плоти. Мышечное окоченение держит ноги покойницы раздвинутыми, открывая обзор на распухшие половые губы. Мутные высохшие глаза смотрят в потолок, сморщенные в уголках. Темные пятна расползаются по всем конечностям, наливаясь сочными и яркими цветами, но куда больше внимания привлекает вспоротый живот. Наружу выползают грязно розового цвета внутренности, змеи кишечника продолжают скользить по худой ноге, пол липкий от перемешанной с кровью мочой. Девушка стремительно разлагается, сидя на деревянном стуле, под которым проглядывается стертая кровяная пентаграмма. Сонхун крепко сжимает ладонь Хисына, от страха кожа покрывается холодной испариной. Маленькая женская грудь прикрыта длинными растрепанными локонами, сухие тонкие губы слегка приоткрыты. Вокруг стоит гомон, кого-то тошнит от увиденного, происходящее снимают на телефоны, моментально сливая в сеть.

Взгляните на распятие — что символизирует оно?

Мертвенно бледная немощность, висящая на куске дерева

Голова кружится, вокруг словно скапливается густой туман, забивающий череп ватой. Осоловело моргая, Сонхун смотрит вслед за пальцем Хисына, которым он показывает на девичье запястье. На нем красуется явный след от острых зубов, часть кожи снята, оголяя прокушенное мясо. Сознание, находясь в шоковом состоянии, требует последовать примеру остальных, согнуться в мучительном спазме рвоты, заплакать или потерять сознание от вида нанесенных увечий. Вместо этого Сонхун завороженно разглядывает потухшие черные фитили, открытое человеческому взору нутро и знакомую звезду. Хисын тяжело дышит, явно разделяя околдованность партнера, прижимаясь ближе, он позволяет почувствовать размеренный стук сердца. С приездом полиции и скорой становится спокойнее, всех разводят по комнатам, фельдшеры отсыпают успокоительное и бегло осматривают позеленевших от впечатлений. На допросе едва держащаяся в трезвом сознании подруга суицидницы поделилась скрываемыми ранее подробностями о странном поведении. Девушка постоянно испытывала голод, держала под подушкой мясные сырые продукты, складывала в морозильную камеру купленные свиные уши. Ранее фанатично православная, она в один момент возымела граничащий с безумием интерес к сатанинской культуре, повторяла наизусть девять заповедей из черной библии и постоянно кусала себя, оставляя гематомы. О странном поведении заявлять боялись: местный психоневрологический диспансер имеет крайне дурную репутацию.  Комнату опечатывают, следствие заканчивается довольно быстро. Девушка самостоятельно вспорола себе брюхо, а искать источник резко наступившего безумия никто не планировал. Произошедшее никак не покидает мысли Сонхуна, брыкаясь на дыбе, желая получить положенную дозу внимания. Он видит точно такой же нескрываемый интерес в дрожащих радужках Хисына, дергающийся при глотке кадык, глубокие тени под глазами и необъятную тягу к очагу возгорания. Ведьмина земля подселяет в них пожирающего рассудок червя, разрастающегося прожорливого паразита. — Хочу посмотреть, — Сонхун лохматит соломенные волосы Хисына, бросаясь короткой фразой. — Я тоже, — он отклоняется назад, упираясь в втянутый живот и открывая обзор на смуглое лицо с легким порезом от бритвы на подбородке. — Есть идеи, как достать ключ? — связываться с вахтершей, отлавливающей каждого забывчивого студента без пропуска, не хочется. Тумбообразная женщина, укутанная в шерстяной платок и носящая пенсне, по силе превосходит сторожащего ворота в Ад цербера. — Справимся без него. Хисын вооружается двумя тонкими и длинными скрепками, заглядывает к знакомым с общего лекционного потока парням, забирая у них плоскогубцы, после чего возвращается в их комнату. Едва дожидаясь вечернего планового обхода, Сонхун пролистывает сайты, где упоминаются похожие случаи собственноручного вскрытия. Крайнее любопытство вызывает фрагмент сатанинской библии с прикрепленной ссылкой на маркетплейс, где ее можно оплатить и заказать на нужный адрес. — Посмотри через бот, — указывая на экран ноутбука, Сонхун расталкивает задремавшего со скуки Хисына. — Эй, не спи. — Это тупо, — промаргиваясь, юноша смахивает пушащуюся челку, снимая телефон с зарядки. — Какой смысл скачивать библию? — Я хочу пролистать ее сейчас, а не ждать три дня, — усаживаясь рядом, Сонхун целует острые костяшки, нежно улыбаясь. Изучая открывшееся оглавление, Сонхун сразу цепляется взглядом за целый раздел, посвященный теории и практике сатанинской магии. В книге Белиала подробно расписываются типы ритуалов, подготовка помещения для интеллектуального раскрепощения и пошаговый порядок самого проведения. Поза покойницы легко находится в конце главы, где женское тело заменяет традиционный христианский алтарь. Сатанизм описывается как вера плоти, и центральная точка полностью отражает ее суть. В обеих руках женщина обязана держать горящие свечи, одна из которых обязательно должна быть белого цвета, являя лицемерие белого света и последователей ложной религии. Далее следует книга Левиафана, непосредственно с перечислением заклинаний, енохианским языком и ключами к нему. Просматривая текст по диагонали, Сонхун с большим разочарованием подмечает, что никаких жертвоприношений и самоистязаний здесь не упоминается. Хисын, замечая изменения на молочном личике, сдается и вычитывает понравившиеся ему части, смеясь над наличием в ритуале фаллоса из дерева и значения греховного поцелуя Сатаны. Ровно в полночь они осторожно выходят в коридор, держась друг за друга влажными ладонями. Босые ноги бесшумно переступают по пыльным лакированным доскам, Сонхун прижимается к широкой спине Хисына, задерживая дыхание и напрягая слух. Формально — дело закрыто, все необходимые отпечатки пальцев и вещдоки давно вывезены на экспертизу, а проклятое ныне помещение замуровано по причине аббераций. Быть пойманными за любопытство не так страшно, но выдрессированные осторожность и осмотрительность врезаются в барабанные перепонки громким шепотом, требуя оставаться незамеченными. Пока Сонхун всматривается в темный беспросветный коридор, готовый дать сигнал об отступлении, Хисын разгибает первую скрепку для отмычки. Вставляя импровизированный натяжитель в низ замочной скважины, он ловко надавливает на корпус, вращая скрепку в поиске правильного направления. Вторая самодельная отмычка залезает в верхнюю часть замка, прожимая штифты, раскачивая их и переводя в открытое положение. Точно опытному мастеру, Хисыну хватает одного плавного движения и тишину прорезает победный щелчок. — Где ты этому научился? — проскальзывая внутрь окутанной мглой комнаты, Сонхун смотрит на погнутые скрепки в стертых спортивным оборудованием ладонях. — В школе, — горделиво задирая острый подбородок, юноша заходит следом, морщась от неприятного прелого запаха. Убраться в апартаментах никто так и не потрудился, линолеум вздулся пузырями от пролитых литров крови, пепел скатался комьями и засох. Личные вещи девушки забрали следователи для передачи родственникам, но Сонхуна куда больше интересуют улики, указывающие на связь с ритуальными практиками. Хисын открывает дверцы шкафа и прикроватной тумбочки, скучающе осматривая забытые остатки косметики и средства личной гигиены, сдувает пыль с круглого зеркала, замызганного красными каплями и треснутого по краям. — Смотри, — под хлипеньким рваным матрасом, между железных прутьев койки Сонхун находит тонкую тетрадь, исписанную черной ручкой. — Одиннадцать ключей? — В твоей библии это было, — не отрываясь от изучения сложенных в аккуратную кучку полупустых тюбиков кремов, иконки и серебряного кольца с гравировкой «Спаси и Сохрани», Хисын смещается дальше. — Есть подробности потрошения кроликов или оргий? — Только набор букв, — на секунду Сонхуну кажется, будто смазанные символы разбегаются, как это бывает в видеороликах об особенностях дислексии.

Придите! Появитесь!

Пред страхом Земли, и для нашего наслаждения,

и для подобного ему, ибо готовы!

  Внезапно Хисын вздрагивает, шипит подобно вымоченной кошке, дергая ворот футболки и резко срывает с шеи маленький золотой крестик. По грудным мышцам расползаются красные пятна легких ожогов, от контакта с металлом достается и пальцам. На указательном наливается серозной жидкостью желтоватый волдырь. Сонхун берет его ладони в свои, прижимается губами к тыльной стороне, целуя потревоженную кожу, касается кончиком языке вздувшейся болячки. В памяти всплывает вкус капли крови, которую он слизывал с мягких рук во время их подростковой клятвы. Взгляд Хисына темнеет, юноша словно прослеживает фетишизированный ход мыслей, раскусывая его. Грудь пронизывает ледяной поток воздуха, Сонхун подается вперед, сжимая зубы на чужой шее, поднимается к высеченной линии челюсти, впуская в легкие неощущаемый ранее аромат солоноватого белка. Сырое, пропитанное гемоглобином мясо пылает жизнью, прячется под дермой и волосяным покровом, напрашиваясь на укус. Всего один. На секунду Сонхун теряет равновесие, когда Хисын грубо толкается языком в приоткрытый рот и больно оттягивает нижнюю губу, кусая ее. Руки смыкаются на плоских костлявых ягодицах, он жмется к высушенному телу ребрами, но в движениях не чувствуется ничего сексуального. Скорее, крупное оголодавшее насекомое зажимает в тисках жертву. Сонхун с трудом промаргивается, отгоняя наваждение, а вместе с трезвостью рассудка приходят и болевые ощущения. Область ключиц усеяна натянутыми фиолетовыми пятнами, у Хисына — глубокие следы зубов на горле, наливающиеся ярким грязно-желтым цветом. В поблескивающих глазах от мимолетного опьянения рассудка плещется испуг.

Я освобождаюсь ото всех условностей,

которые не ведут к моему земному благополучию и счастью

  Вина надавливает на хрупкие плечи, Сонхун прячет взгляд, выискивая хотя бы малейшее оправдание произошедшему. Он забивается на край постели, гусиная кожа неприятно царапает пальцы бугорками мурашек. Язык вяжет от фантомного привкуса крови Хисына, всплеск эритроцитов представляется букетом ржавчины, перемешанной с коричной горечью. Настойчивые руки окольцовывают бока, слух режет шумное дыхание. Хисын молчит, в воздухе висит навязчивая мысль, что извиняться им обоим не за что. Корка льда трескается между ними довольно скоро, соцветия оставленных повреждений бледнеют, наращивая обратно всю трогательную нежность, без которой Сонхун теряет ощущение собственной интегральности. Корень зла неминуемо проклюнулся в ту ночь, неспеша заражая остальные росточки и покрывая собой человеческие клетки, запуская процесс разложения.

II

  Откладывая просмотр странного глуповатого мультфильма про кровожадную собаку и мальчика-инвалида, Сонхун начинает копошиться в шкафу с чистой одеждой, выискивая узкие джинсы и укороченный топ с чешуйками блесток. Он вертится у зеркала, вбивая снежную пудру в тонкий слой тонального крема, перебирает баночки с глиттером и выдавливает на полные розовые губы густой бальзам, размазывая его пальцами. — Приятный запах, — Хисын едва заметно улыбается, разглядывая партнера. — Новые духи? — Я бы тебе сказал, — Сонхун не до конца понимает, о чем говорит Хисын. Вряд ли роликовый антиперсперант источает настолько контрастный аромат. Под громкое ворчание удается куснуть щеки Хисына праймером, Сонхун со знанием дела подбирает оттенок переливающихся перламутровых теней, вымазывая их поперек медового предплечья. Хисын позволяет с ним играться, расслабляется от мягких касаний, цепляясь сонливым взором за крупные мозоли на тыльной ладони. Поднося конечность ко рту, он внезапно вгрызается в нее зубами, оттягивая огрубевшую кожу и отрывает желтоватый кусочек. Клыки продолжают терзать потревоженное место, очищая края ямки, проступает сочно-красная кровь, стекающая ручьем по запястью, и образую узор, схожий с паутиной. — Ты чего делаешь? — Сонхун отрывается от своего занятия, хватая запястья в свои. Словно в бреду, не по своей воле, Хисын прикладывает кровяной след с содранными мясными кусочками к губам Сонхуна, заходясь нервной дрожью. Сердце подобно задыхающейся канарейке бьется о прутья ребер, рот наполняется вязкой слюной. Внутренний голос заходится в возбужденном хохоте, наблюдая за тем, как Сонхун послушно касается длинным, лишенным белого налета языком источающей гипнотические миазмы крови. Резцы укалывают зудящую плоть, Хисын не реагирует на боль, только трепетно наблюдает за мраморным лицом Сонхуна и его расширенными зрачками. Он вылизывает оплетающую предплечье сеть, жадно причмокивает, пачкая белые зубы, оставляет клейкие отпечатки губ. Морок, скручивающий желудок отступает неохотно, Сонхуна отрезвляет острая резь в брюшной области, от которой покалывает кончики пальцев. Наружу просачивается удивленный вздох, он отрывается от Хисына, лихорадочно промаргиваясь и сплевывая на пол алый сгусток. На месте укуса зияет проеденная почти до кости плоть, мышца в проеденном месте совсем тонкая. Отдаленно просачивается давно забытое от поедания обычной пищи насыщение. — Хочешь еще? — Хисын с характерным хлюпом втягивает немного сукровицы, после оставляя почти животный поцелуй на щеке Сонхуна. — У нас должна быть перекись, — съезжая со скользкой темы, юноша утирает рот влажной салфеткой, загнанно оглядываясь в поисках чемоданчика с аптечкой. Стоит только поднести проспиртованный бинт к травмированной конечности, как оба замечают нарастающий слой эпидермиса. Свежее пятно выделяется пунцовым оттенком, напоминая продаваемое сырое мясо птицы на развес. Единственном доказательством того, что случившееся пару минут назад не является галлюцинацией, остаются подсыхающие кровоподтеки. — Тебе было больно? — утирая руки от вони ржавчины и слюны, Сонхун обнимает себя за плечи в защитном жесте. — Было приятно, — в моменте Хисын кажется удовлетворенным от странных наклонностей. — Идем. Большое скопление людей коробит Сонхуна, привыкшего к тихим вечерам в родном пригородном коттедже. Местные ночные клубы долгое время были далеким, не касающимся его островком для различного сброда. Он регулярно видит новости в группах чрезвычайных происшествий о полицейских облавах, растущем трафике дешевых синтетических наркотиков и исчезновении молодых девушек, коих после находят мертвыми от зашкаливающего количества веществ в организме. Хисын, взращенный шумом большого города и кучей доступных развлечений покрывается мхом, постоянно проводя время в общежитии. Его тянет к мигающим софитам, дрожащему от громкости колонок полу, давлению окружающих потных тел и приятной сонливости от алкоголя. И этим он скоропостижно заражает Сонхуна, обожающего кислотный вайб и часто фантазирующего об отсосе в кабинке общественного туалета, где придется зажимать рот и держаться в неудобном положении. Сонхун решает, что вечер студентов послужит неплохим оттягиванием серьезного разговора, касаемо метаморфоз, изводящих обоих в течение месяца. По сути, помимо бесплатного прохода за предъявление студенческого билета никаких особенных привилегий не предлагается, вход так же открыт для любого прохожего. Красная лампочка в голове беспорядочно мигает, растущую тревогу Сонхун умасливает новыми совместными снимками. Хлопая подкрашенными ресницами и самозабвенно кликая по кнопке фронтальной камеры, он высовывает язык, укладываясь на сжатые вместе бедра и ловит Хисына в объектив. — У меня талант, — Сонхун смотрит на нанесенные собственноручно отливающие изумрудом тени. — Нравится? — Очень, — вытягивая персиковые губы, Хисын с обходительной улыбкой целует юношу в кончик обведенного хайлайтером носа. Крепко сжимая локоть Хисына и кутаясь в дутую куртку, Сонхун семенит следом, обходя участки чавкающей слякоти. Ночное заведение вырастает впереди квадратной черной тенью с неоновой вывеской, у входа стоит двое рослых мужчин с забритой щетиной, большими пивными животами и отблескивающими от света фонаря цепями на мощных шеях. Сонхун чувствует смрад перегара, кислый пот, пропитывающий ткань мятых рубашек и едва уловимые нотки остатков дешевого одеколона. Проходя мимо них, Хисын ободряюще подмигивает, замечая смыкающиеся к переносице брови Сонхуна. На ресепшене молодые охранники смотрят дату рождения в паспорте, дергающийся в такт приглушенной музыке парень в широкой бейсболке лепит каждому на запястье печать с проходкой. Рядом с банковским терминалом располагается небольшой баннер с обозначением цветов браслета. Красный — для тех, кто не ищет знакомств, а зеленый наоборот. — Два красных, — старательно перекрикивая рокот толпы, Хисын поворачивается к Сонхуну, протягивая полученную красную полоску. — Нужно выпить, — ноги резко становятся ватными, разношерстная публика топчется у гардероба, со скрипом пропуская новоприбывших. Огромный прямоугольный танцпол с высоким просторным подиумом и металлическим шестом по середине вмещает в себя сотни дергающихся тел, зал до самого потолка заполнен густым дымом от электронных сигарет, минимальная вентиляция практически не спасает от подкрадывающегося удушья. У бара скапливается очередь, толпа девушек в коротких юбках и топах со звонким смехом толкают друг друга, собирая из салфеток нечто похожее на розочки и протягивают их бармену. За столиками сидят в основном парами, около импровизированной сцены происходит настоящая вакханалия: женщины в обтягивающих, задирающихся до нижнего белья платьях агрессивно лижутся, сжимая прикрытые флисом округлости, рядом неуклюже сотрясаются озадаченные мужчины. Один из них ежесекундно оправляет брюки, тяжело сглатывает и предпринимает несколько попыток сократить расстояние. Сонхун морщится, возвращаясь к наблюдению за более спокойной зоной. Хисын вклинивается в просвет у барной стойки, подзывая одного из вертящихся парнишек. Он диктует заказ ему на ухо, щелкает банковской картой, скалится точно пустынная гиена. Из-под задравшейся футболки выглядывает тренированный пресс с едва заметными красными точками от сбритых волос, длинные ноги прячутся под черной джинсой, на тазобедренных косточках красиво держится кожаный ремень. Иногда Сонхуну тяжело поверить в ту разницу между крошкой с круглым заплаканным лицом и распустившейся мухоловкой, смотрящей на окружающих хищным оскверненным взглядом. — Здесь неплохо, — настойчиво расцепляя сжатые ладони, Хисын оставляет липучий смазанный отпечаток на широком лбу Сонхуна. — Хочу нахуяриться. — Не оставляй стаканы без присмотра, — короткие ногти врезаются в плоть, оставляя глубокие кровоточащие лунки. — Мы пойдем танцевать? — Только под градусом, — по выражению лица Хисына легко читается, что ему приятны внимание и забота, от чего он легко мирится с нотациями. — До дна. Скрытый цитрусовым сиропом и сладким соком алкоголь обжигает горло, заставляя глотку узко сжиматься. Подступающий рвотный позыв вынуждает моментально сплюнуть обратно в стакан, Сонхун лихорадочно отставляет коктейль на ближайшую поверхность, покрываясь испариной. С подобной реакцией организма на выпивку он никогда ранее не сталкивался, в нем словно копошится живой паразит, отметающий неугодные ему продукты потребления. Хисын заливает в себя напиток тремя крупными глотками, кусает размякшую дольку апельсина и отправляет в рот глазурованную вишню, обхватывая Сонхуна за щеки. Сахаристые губы юноши размыкают плотно сжатые, по корню языка глубоко в горло стекают слюни, влажные кисти опускаются на открытую шею. Сонхун поддается ласке, позволяет себе забыться, обхватывая шею Хисына и поднимаясь на носочки. Пшеничные пряди обрамляют худое, тронутое румянцем лицо, плавные танцевальные движения завораживают, вставшие от легкого сквозняка соски пробиваются через полупрозрачную ткань. Пристально рассматривая каждую деталь в Хисыне, словно созданном быть частью эйфорической картинки, Сонхун плавно втягивается в ритм, виляя бедрами. Он хватает ртом воздухом, смеется, демонстрируя маленькие клыки, притираясь поближе. Оттягивая мочку уха и вбирая в рот кольцо, Сонхун переплетает их пальцы, опаляя горячим дыханием. Пузырящийся в ликворе мозг представляет окружающую среду лишенной живых душ, мир сейчас сократился ровно до двух необузданных, ретивых телес. Мигающие прожекторы мешают разглядеть цвет глаз Хисына, но Сонхун готов поклясться, что его радужки наливаются сочно-красным цветом, будоражат сеть капилляров в белках и прожигают насквозь. Смачивая слюной бледные губы с трещинками, Хисын нажимает большим пальцем на объемную налитую вену, пульсирующую в районе сонной артерии. Он нагревается подобно духовке, превращает поцелуи в колючие укусы, заставляя Сонхуна заходиться нервной дрожью от боли. — Меня сейчас вывернет, — состояние транса отпускает, Хисын в панике оглядывается вокруг, выискивая спасительный коридор, ведущий в уборную. — Я с тобой, — места с ярко-очерченными следами зубов отзываются ноющим уколом, когда Сонхун жмет на них подушечками пальцев. Мужской туалет пустует, на белых керамических раковинах размазан сигаретный пепел и раскиданы использованные влажные салфетки. Стоящая около двери урна заполнена туалетной бумагой, амбра мочи и фекалий цепляется за кафельные стены, вынуждая прятать нос под воротом и дышать ртом. Сонхун опирается плечом в косяк кабинки, пробегается взглядом по многочисленным надписям маркером с номерами телефонов, ссылками на Телеграм-каналы и оторванными от контекста фразочками. Доставая из барсетки подсохшую старую помаду, он рисует на гладкой поверхности с редкими сколами краски сердце. — Ты как? — ведя контур первых букв их с Хисыном имен, Сонхун прислушивается к кашляющим задушенным хрипам. — Хисын? — Все окей, малышка, — стульчак с грохотом опускается, слышится звук смываемой воды. — Дай какой-нибудь платок. Сонхун заглядывает внутрь, роняя тюбик от неожиданности и слегка пятится назад. Мокрые ресницы обрамляют алые, цвета сочной артериальной крови глаза, краска заливает черный зрачок. Красные капли словно нанесли распылителем: пол, санузел, стенки кабинки, насквозь мокрая от пота футболка и подбородок Хисына перемазаны густоватой лимфой. Губы слегка оттягивают рвущиеся наружу клыки, крупнее и острее человеческих в несколько раз. Короткие срезанные под корень ногти частично врастают в кожу, Хисын неотрывно смотрит на Сонхуна, криво ухмыляясь. Волна трепетного страха поднимает волоски на теле, но вместе с ней в животе цветет совершенно противоестественное возбуждение, согревая сжавшиеся в предвкушении внутренности. Зловоние выделений, пропитывающее каждый квадрат комнаты, сменяется на металлический аромат с добавлением перца и молока, Сонхун хватается за пшеничные волосы Хисына, проводит языком по острому подбородку, смакуя распускающийся букет. Подавляемый животный голод обхватывает цепкими лапами стенки пищевода, поднимается по трахее в глотку. Десны немеют, будто ввели инъекцию анестезии в кресле у стоматолога, Хисын оттягивает большими пальцами уголки губ Сонхуна, разглядывая ощутимо прорезающиеся зубы. Слюни текут бесконечными потоками, свертывающаяся червленая жидкость выливается через край, пачкая джинсы и шею. Пустота в желудке сводит с ума, но Сонхуна не тянет вцепиться в партнера крепким, рвущимся через плоть рядом клыков. Сознание обозначает второго хищника, с которым хочется разделить трапезу. — Я так голоден, — Хисын крепко сжимает точеную худую талию, сталкивая со своих колен. — Нам стоит вернуться, — выпачканная ладонь прижимает к раскаленному телу так близко, словно хочет срастить их вместе, как сиамских близнецов. Прогибаясь в спине, Сонхун тянет руки вверх, потираясь задницей о пах Хисына, ловит ртом воздух, продолжая плавно двигаться. Он чувствует сладостный аромат чужого возбуждения, окутывающий его со всех сторон, мутным взором окидывает другие кружащиеся пары на танцполе, сравнивая между собой. Хисын грубо мнет его бока, игриво прихватывает загривок, не переходя за грань, с усилием вдыхает запах влажных шелковых прядей, позволяя смещать опору на себя. — Видишь, как тот жирный на тебя смотрит? — шепот Хисына закручивается в барабанных перепонках. — Хочу вспороть ему брюхо. — Думаю, на вкус будет как сало, — Сонхун не сдерживает легкий смешок от мысли, что они так легко обсуждают разделку живого человека. Происходящее кажется таким естественным. — Я его выманю. Адские ворота открываются, являя взору полный заливной закуски стол, гонг сообщает о начале праздника чревоугодия. Вокруг рассудка стремительно растет гнилая опухоль, ломающая моральный компас и восприятие собственного тела. Подселенный червь дорывается до лакомой пищи, ненасытная тень поджигает фитиль свечи, расплываясь в кровожадной ухмылке. Сонхун проходит мимо выбранной жертвы, пробегается подушечками пальцев по его руке, едва заметно кивая на выход. Муругий, с легкой проплешиной на затылке мужчина торопливо семенит следом, на ходу достает толстый коричневый кошелек, поправляя жирные влажные волосины. По щербатому лицу течет вонючий пот, он смотрит на Сонхуна точно бородавочник на серебряную сказочную лань. Розовый кончик языка слизывает остатки бальзама, Сонхун кидает ему свой номерок, позволяя поухаживать и взять вещи. Стоя в очереди, мясистая зловонная куча постоянно оглядывается, стараясь не упускать попавшееся произведение искусства. Решая немного поглумиться, Сонхун вставляет указательный и средний пальцы в рот, втягивает щеки и хлопает густыми ресницами, стряхивая крошки туши. Он моментально улавливает прилив похоти, ударяющей мужчине в скрытый отвисшим пузом и брюками член. Холодный воздух охлаждает перегретое лицо, Сонхун отказывается от предложенной сигареты, отслеживая движения рук мужчины. Он трясется, противно шепелявит и трясет пачкой наличных, справедливо полагая, что бесплатно связываться с ним никто не собирается. — У тебя есть машина? — открывая обзор на ровные здоровые зубы, Сонхун наклоняется ближе. — Иначе мой бойфренд не отпустит меня. — Есть, — отвечает сипло, смешно скрещивая ноги. Терпкий запах капающего семени просачивается через плотную ткань, закручиваясь вместе с кислятиной и алкогольным душком. — Ты сверху? — Я, — Хисын подкрадывается со спины, не отрывая клюквенных воспаленных глаз от Сонхуна. — Хрюшка готова быть униженной? В таком амплуа Сонхун не видел Хисына уже давно, привыкший к спокойному неконфликтному характеру и редким вспышкам агрессии, прижившимися со времен изнуряющих тренировок. Сейчас вырисовывался образ очнувшегося от долгой спячки зверя, жадно капающего слюной на брошенный свиной окорок и открывающий огненную смертоносную пасть. От раззадоренного живоглота веет смертью, за широкую спину цепляется могильная сырость. Пойманный боров едва не срывается с места, Хисын пускает в жалкую душонку бегающие тени ужаса, дающие форы на побег. Теперь убийственные чары включает Сонхун, проникая через лобную кость в центр нейронов, щелкая переключателем человеческой воли. Подавляя обреченного, Сонхун шепчет тихий приказ, подталкивая взмокшую тушу к парковке. Проклевывающаяся динамика вожделенной приманки и крадущегося по пятам мясника едва не выбивает кислород из легких, Сонхуну хочется упиваться собственной прелестью.  

Сатана представляет человека всего лишь еще одним животным, иногда лучшим,

чаще даже худшим, чем те, кто ходит на четырех лапах;

животным, которое вследствие своего «божественного», духовного и интеллектуального развития» стало самым опасным из всех животных

Усаживаясь на переднее сидение, Сонхун нетерпеливо облизывается, переглядываясь с Хисыном и покорно ждет отмашки, прежде чем выпустить из рук держащийся из последних сил тросик. Происходящие с организмом метаморфозы шевелят кости на челюстях, ощутимо разрывают уголки губ и словно увеличивают в объемах желудок. Хисын, прикрытый густой непроницаемой тьмой теряет человеческий облик куда стремительнее, демонстрируя хищный оскал. Отделившиеся хелицеры напоминают паучьи жвала, удлинившийся влажный язык проезжается по блестящей от пота щеке, алые кратеры с вертикальным зрачком полностью обрывают связь с реальностью. Сонхун забирается мужчине на колени, вжимает его всем немногочисленным весом в мягкую спинку, спуская собственное оскверненное нутро с цепи. Заострившиеся кривые акульи зубы врезаются в грубоватую персть, мышцы шеи напрягаются, когда Сонхун отрывает первый желанный кусочек умерщвленной плоти. Порванная артерия брызжет фонтаном крови, попадает на пыльное, с разводами дождевых капель окно и зеркало заднего вида, от боли поросенок возвращается в сознание, начиная лупить Сонхуна по груди. Кожа рвется неровными лоскутами, наружу лезут плотные жировые массы, облепляющие сочные дряблые волокна. Букет из солоноватого металлического душка провоцирует обильное слюноотделение, Сонхун продолжает терзать вырванное горло, желая добраться до шейных позвонков. Хисын неторопливо перелезает к еще неопробованному ужину, долго рассматривает выпачканное гранатовыми подтеками личико, после чего входит бритвенными когтями, продолжающими фаланги, в надутое брюхо. Вонь от частично переваренной еды на секунду перекрывает дыхалку, стылый сырой аромат закупоривает носовую полость, соблазняет нырнуть прямо в кольцо выползающих кишок. В четыре руки Сонхун и Хисын рвут туловище надвое, выискивая в червленой массе поджелудочную железу и печень, стараясь игнорировать неопорожненный кишечник. Пока Хисын глотает, практически не пережевывая, полученные лакомые кусочки человечины, Сонхун опускает на вытянутый корень языка срезанный лоскут легкого, порченого горьким никотином. Впервые за долгое время, Сонхун вспоминает каково это — быть сытым. Он тяжело дышит, переживая мощнейшую дрожь, точно после оргазма. Одежда тяжелеет от количества впитанной крови, подступает едва заметная тошнота, которая часто возникает при долгом недоедании и последующем безграничном обжорстве. Хисын ободряюще кусает Сонхуна за плечо, постепенно успокаиваясь вместе с ним и откашливая попавшие в рот хрящики. — Заводи тачку, — ноги съеденного отделяются от торса, беспомощно сползая к педалям. — Бросим где-нибудь на трассе. — Люблю, когда ты командуешь, — Сонхун едва не поскальзывается на клубке кишок, выуживая ключи зажигания из кармана порванного поло поросенка. Ведьмина земля слышит шепот Сатаны, потворствуя грехам его новоиспеченных детишек. Фонари вдоль лесополосы частично отключены, улицы пустуют, пропуская старенькую девятку без лишних свидетелей. Хисын спихивает трупные остатки на задние сидения, усаживаясь за руль, зачесывает слипшиеся в сосульки волосы пятерней, окончательно возвращаясь в человеческий облик. Его спокойствие заводит Сонхуна, смакуя исходящую от партнера уверенность, он закидывает длинные ноги Хисыну на бедра, царапает уже родными слегка отросшими ногтями предплечье и раздвигает колени, специально громко выдыхая. — У меня идея, — дергая тощую лодыжку, Хисын с невероятной мощью и прытью подтягивает Сонхуна к себе. — Сейчас будем прыгать. Вдавливая педаль газа в пол, Хисын разблокирует дверцу машины, приглашающе раскрывая объятия, готовый обхватить чужое тело. Сонхун покорно пристраивается к взмокшей грудной клетке, цепляется скользкими ладонями за напряженное горло, капризно хнычет из-за стремительно твердеющего члена. Он представляет, как Хисын берет его в покорной коленно-локтевой, тянет за корни волос и оставляет глубокие укусы, играясь с ним точно со своей добычей. Похотливые деградирующие фантазии никогда раньше не посещали голову Сонхуна, мефистофельская воля окончательно сжигает остатки мирского, извращая рассудок. Возможно, сами того не зная, они подписали кровью скрытый контракт, впервые опробовав ее на вкус в подростковом неведении? Холодный ночной воздух отрезвляет, они катятся слипшимся клубком по сухому асфальту, крепко жмурясь. Основной удар приходится на спину, предплечья и бицепсы Хисына, серая острая крошка оставляет глубокие царапины, сдирает медовую дерму, но он не выпускает из звериной хватки дрожащего от выброса адреналина юношу. Сонхун до крови раскусывает внутреннюю часть щеки, зализывая языком размягченную в кашицу плоть, взбухающую небольшим воспаленным холмиком. Брошенный автомобиль сворачивает с дороги, покачивается из-за продавливающейся почвы и на сбавленной скорости впечатывается капотом в ствол ближайшего дерева. Сосна опасно покачивается от давления корпуса, двигатель продолжает шуметь. — Ты в порядке? — сплевывая розовый вязкий сгусток, Хисын отпускает от себя Сонхуна, резко выпрямляясь. Разодранное мясо стремительно заживает, в радужках пляшут озорные огоньки. — В полном, — губы впечатываются в подставленную щеку, Сонхун первым поднимается на ноги. — Нам придется идти пешком. — Можем вызвать такси, — кидая прощальный сытый взгляд на включенные фары разбитой машины, Хисын подтягивает Сонхуна за запястье. — И съесть водителя. — Я не голоден, — вырываясь немного вперед, Сонхун ежится, наконец возвращая человеческую реакцию на низкую температуру. — Догоняй. Лавируя по безлюдным переулкам, нечищеным дорогам и грязным от весенней слякоти тропинкам они добираются до общежития в районе полутора часа, уставшие и продрогшие. Белые ночи пока не наступили, непроглядная тьма любезно укрывает их от редких, занятых распитием спиртного на расставленных скамьях прохожих и проезжающих мимо машин. Главный вход закрывается ровно в одиннадцать часов, но такой ранний отбой большинству студентов с горячей кровью и смакующим вкус свободы от надзора родителей не подходит. Имея договоренность со сторожем через покупку водки всеми этажами по очереди, многие пролезают обратно через любезно открытый черный вход, который обожранный «Абсолютом» охранник должен контролировать по камерам. Когда последнее препятствие оказывается преодолено, Сонхун расслабляется, отлепляет от вымазанной спекшейся кровью кожи твердый наощупь топ, стягивая через колючую голову. — Пошли в душ пока никого нет, — попутно Хисын достает пережившие тяжелое испытание ключи от комнаты, болтающиеся тяжелой связкой в кармане джинс. В скромных апартаментах находится объемный непроницаемый пакет для мусора под испорченную одежду, которую Хисын предлагает сжечь после. Сонхун берет свежие полотенца и сумку с гелями для душа, представляя, насколько кропотливая работа им предстоит. Регулируя напор воды, Хисын подставляет пропитанную багряной жидкостью голову под теплые струи, набирает воду в рот, ополаскивая десны от остатков мясных ошметков. Влажная среда раскрывает впитавшийся в ноздри запах парной плоти, вокруг распускаются бордовые цветы, стекающие в канализационный слив. Согревая онемевшие ладони о литую мускулатурой грудь, Сонхун чуть наклоняется, жмурясь от приятных ощущений, когда Хисын массирует корни волос, вспенивая кремовую текстуру с ароматом персика. За этот вечер Сонхун успевает забыть, что родной цвет Хисына схож со свежими колосьями пшеницы, еще не налившимися золотом и замешанные с бледно-серыми оттенками. Махровое полотенце закрывает бедра, целлофан с пропитанными кровью вещами отправляется под кровать. Носиться с зажигалкой в районе пяти утра и устраивать несанкционированный шабаш около мусорных контейнеров неиронично кажется самой подозрительной темой, которая легко их выдаст. Сонхун не испытывает страха быть пойманным, не содрогается от сгнивающих сознание моральных дилемм и не разделяет того выброса дофамина, присущего серийным убийцам. Смерть незнакомого мужчины, жалкого наливного поросеночка, не провоцирует сексуальное возбуждение и формирование мессии, должной очистить мир от бесполезного биоматериала. Единственное осознанное чувство, приятно оседающее костной пылью на сердце и пищевод — утоление голода. Заметно улучшается самочувствие, снижается мотивация выискивать отборный контент с гуро и прочей разделкой человечинки. Полужидкий крем приятно увлажняет кожу с распаренными порами, Сонхун завязывает маленький хвостик, пряча усеянный крошками родинок торс под чистой футболкой. Хисын отряхивается схоже с крупной мокрой собакой, опаляет собой на расстоянии. В нем меняется стержень на невидимом потустороннем уровне, Сонхун видит омраченные глазницы, глубокие тени под веками и приклеившуюся ухмылку. Интересно, видит в нем самом изменения Хисын? — Поцелуешь? — вытирая руки о щеки Хисына, Сонхун покорно разлепляет губы, давая кончику языка царапаться о ряд зубов. — Люблю тебя. Сонхун привык чувствовать равенство с Хисыном, психологического превосходства юноша никогда не держал, в основном двигаясь за Сонхуном по течению. Сейчас от лопнувшего внутри пузыря исходит чернявая запретная энергия, Хисын напоминает дозревший плод или оперившегося птенчика инфернального создания. Каждый участок его тела излучает доминацию, пылающую силу, от которой подкашиваются ноги и проявляется не испытываемая ранее потребность подчиняться. — И я тебя, — привычное нежное признание окрашивается в кроваво-красный оттенок, скрепляя союз по-настоящему.

III

Привычная пища постепенно теряет свой выразительный, запоминающийся вкус. Попадая на язык, она превращается в пресный полуфабрикат с истекшим сроком годности, провоцируя приступ тошноты и усиленную изжогу. Вместе с простыми человеческими радостями в виде богатого выбора деликатесов, жирных пересоленных снэков и продуктов с зашкаливающим количеством сахара, уходит весь алкоголь, не задерживающийся в желудке дольше получаса. Вошедший в полную силу паразит, являющийся отголоском земной оболочки Дьявола, сажает своих новых хозяев на строгую диету, не допуская исключений. Хисын, ощущающий как собственные мышцы наливаются анафемской энергией, изъявляет желание вернуться в спорт, вписываясь на тренировки по тяжелой атлетике. Адская выносливость заметно выделяет его на фоне остальных, порождает обвинения в употреблении допинга, но отсутствие в шейкере даже элементарного белкового протеина оставляет завсегдатаев тренажерного зала в недоумении. Сонхун откровенно наслаждается мощными фактурными плечами, холмиками на твердом прессе, перекатывающимися при ходьбе, рельефу бедер и переплетением вен на руках. Растущая разница в массе заводит до раскуроченных внутренностей, Сонхун замечает за собой, насколько ему доставляет сбрасывать на партнера ответственность практически в каждой мелочи, за исключением поиска жертвы. Уступать место приманки Хисыну он противится, нездоровая, фиксируемая собственничеством ревность ослепляет вспышками гнева вкупе с портящей кровь мыслью о потере львиной доли внимания. Хисын совершенно не против выступать в роли нападающего, четко разделяя подходящего на роль надувать ягодные губы и загонщика скота. Шелковые отросшие волосы становятся заметно гуще, практически не остаются на зубьях расчески, упрямо выбиваясь из привычной укладки. На узком лице проклевываются острые скулы, исключающие необходимость проходиться по ним скульптором, сочные конфетные уста набухают, словно их коснулось пчелиное жало. Бледная от природы кожа перетекает в по-настоящему мраморный оттенок, Сонхун легко может соперничать с неживыми, высеченными из вечного камня статуями, безмолвно наблюдающими за миром. К особенно заметным изменениями добавляется и секс, ранее воспринимающийся как нечто не столь важное. Лишившись друг с другом девственности, юноши в большей степени обходились мастурбацией, стесняясь соблазна испробовать нечто более грязное и требующее подготовки. Сонхун часто ублажал Хисына ртом, никогда не говоря вслух, как ему нравится тяжесть скользкой солоноватой головки на корне языка, позволял вставлять в себя множество игрушек и любил редкие эпизоды, когда Хисын придавливал его к матрасу, осторожно проникая внутрь. Праздник плоти ныне касается каждого аспекта, меняя не только пищевые привычки, но и сексуальные аппетиты. Хисын долго изводит Сонхуна, толкается в него грубыми пальцами, разводя внутри «ножницами», оставляет пятна засосов, едва не прогрызая особо чувствительные места зубами, подминает под себя, заставляя физически ощущать разницу с проявившейся властностью. Он не позволяет заглушать рваные стоны подушкой, подтягивая за слипшиеся пряди, вбивается размашистыми толчками, то полностью опустошая похабно раскрытую дырку, то проникая обратно. Перламутровая кожица раскрывает пульсирующий кончик, затем снова его проглатывая, Сонхун натурально теряет связь с реальностью от того, с каким рвением Хисын трахает его длительными марафонами. — Давай в меня, — напрягая мышцы ягодиц, Сонхун старается сжать крупный орган в себе, надеясь заставить Хисына кончить быстрее. — После тебя, детка, — член проходит еще глубже, вновь задевая простату, от чего разъезжаются колени и обмякает все тело. — Здесь так мокро… Сонхун готов поспорить, что не так сильно, как под ним. Простыни клейкие, противно прилипают к животу и кусают мерзейшим холодом, постепенно становясь тверже. Он течет под Хисыном словно сливочное мороженое под июльским солнцем, множественные оргазмы изводят Сонхуна до опустошенной сухости в яйцах и потери координации. В момент, когда Хисын доверху наполняет его семенем и зажимает в удушающих объятиях, частично блокируя поступление кислорода, Сонхун вгрызается в его запястье, прокусывая бьющую пульсом вену. По тонким ляжкам стекает быстро остывающая сперма, Хисын восстанавливает дыхание, утыкаясь кончиком носа в потную макушку. Он сжимает и разжимает кулак, ускоряя напор крови, неохотно выходит из разработанного сфинктера, терпеливо дожидаясь, пока Сонхун утолит жажду. Поиск следующей жертвы занимает время, Хисын продумывает каждый шаг, место охоты и предполагаемую принадлежность к социальной группе. Условности и вынужденная осторожность ничуть не сдерживают медленно подступающий голод. Единственным спасением для легко воспламеняющегося рассудка являются небольшие порции сырого животного мяса, отвечающего за роль некого плацебо перед полноценной трапезой. Обработанная химическими соединениями в виде нитратов свинина, с добавлением травящих измененный желудок консервантов отсекает возможность купить простенькое филе в ближайшем гастрономе. Хисын предлагает дойти до центрального рынка в поиске свежатинки, привезенной прямиком с ближайшего поселка. Держа Хисына за руку, Сонхун заходит за ним следом, морщась от паршивого запаха рыбьих внутренностей, копченых колбас и жженой пластмассы. По грязным прилавкам ползают жирные черные мухи, попутно накручивая пируэты вокруг ведер с подгнившим картофелем. Вдоль прохода тянется выложенная из мокрых рваных газет дорожка, прикрывающая неопознанные пятна на полу. Около молочного отдела толпится компания пенсионерок, наперебой обсуждающих качество поставляемой сюда продукции и сроки годности. Сонхун начинает жалеть об их приходе в подобное место, завидуя ледяному спокойствию партнера, сующего нос в небольшой уголок с музыкальной атрибутикой. На стеклянной витрине выложены конусы для растяжки тоннелей, готические кресты из дешевой стали, кольца и прочий пирсинг, замешанный с гитарными медиаторами. В искомом отделе стоит потрясающий аромат сырой плоти, Сонхун глотает тягучую слюну, подходя ближе к подвешенной на крюк свиной туше. На белой клеенке выложены вырезки, кровяная сочная мякоть, окорок с прослойкой жирка, солонина и даже козлятина, а в отдельном тазике лежит отборный отрез воловьего мяса между ребрами и хребтом. Громадный заточенный нож рубит по животному трупу, разделяя его на более удобные полоски. Хисын прикрывает веки, с наслаждением втягивая душок, блаженно закусывая нижнюю губу. — У вас свежее? — голос слегка хрипит, он почти мурлычет, вжимаясь животом в прилавок и пачкая торчащую из-под куртки футболку. — Эта еще утром бегала по собственному навозу, — громадная ладонь в полупрозрачной резиновой перчатке ударяет по туше, рукав засаленной хлопковой рубашки задирается, демонстрируя черные волосатые руки с редкими линиями шрамов. — Сколько надо? — Килограмма три, — прежде, чем мясник успевает ответить, Хисын кивает на воткнутый в деревяшку тесак. — Если дадите попробовать хрюшку. — Сырую? — на бородатом лице с плешивой щетиной мелькает недоумение. — Сыроедение сейчас популяризировано, — раздражаясь из-за оттягиваемой дегустации, Сонхун вклинивается в диалог. — У вас нет Инстаграма? Медленно переваривая полученную информацию, мужчина отсекает от грузной тушки приличный обрубок, заботливо отделяет свинину от осколка кости и неохотно протягивает Хисыну. Во взоре читается неверие, он явно ждет отказа от сырой пробы и мечтает избавиться от мальчишек со странностями. Мечты рыночника обрезает под корень практически моментально, Хисын открывает рот и с откровенным блаженством опускает пропитанный гемоглобином кусок на язык, смыкая ровные зубы. Остатки костных волокон хрустят под давлением моляров, темно-бордовые капли орошают губы. Сыто облизываясь, Хисын заботливо подносит оставленную часть к подбородку партнера. Вбирая мясо, Сонхун вылизывает мозолистые пальцы, укалывая подушечку клыком, перекатывает холодную кашицу под языком, пытаясь распробовать полученное лакомство. Бесспорно, ни в какое сравнение с человечиной угощение не идет. Просачивается земельный привкус, флер зверя, взращенного в загоне и откормленного зеленью провоцирует легкую тошноту, но Сонхун пересиливает себя и глотает. Пищеварительная система нехотя принимает подношение, соглашаясь с рассудком, обещающим достойное яство позже. — Сойдет. Хисын внимательно наблюдает за тем, как нежно-розовые шматы с белесыми прожилками наполняют пластиковое ведро, попутно заворачиваемые в целлофан. От предложенных копченых изделий он отказывается, поторапливая озадаченного поведением покупателей мясника. Рынок вокруг продолжает существовать в своем темпе, люди суетятся, набирая в притащенные с собой авоськи свежие овощи, консервированные соленья, копчености и орехи. Свободной от ноши ладонью Хисын обхватывает Сонхуна за талию, подтаскивая в сторону выхода. Задний двор рыночной площади заполнен импровизированными стойками с товаром, клетками с домашними животными и стеклянными бутылками мутно-белого цвета, отливающего зеленым. Помимо кислого, с вкраплениями тухлятины смрада дешевого самогона, воздух забивает мерзопакостная вонь испражнений зверушек на продажу. Около размякших от влажности картонных коробок с прослойкой сена на дне сидит горбатая старуха в ватнике, зазывающая посмотреть на рыженьких крольчат. Пушистые комочки жмутся друг к другу, пугливо прижимают уши и трясутся, когда водянистые стеклянные глаза хозяйки направляют взгляд в их скромное убежище. — Жалко крошек, — Сонхун подходит вплотную, улыбаясь при виде смешливых маленьких хвостиков. — Все лучше, чем отдавать собакам, — женщина обнажает гнилые черные зубы, обдавая несвежим дыханием. Ее левая нога заметно шире правой, дутые валенки затираются до дыр в обшивке, клюющие ногти держат пластиковый одноразовый стаканчик с железными монетами. Старуха подозрительно щурится, оправляя воротник набитого синтепоном пальто. Уродливое, испещренное морщинами лицо с коричневыми пятнами и бородавкой на подбородке похоже на маску из магазина с костюмами на Хэллоуин. — Он крадет твою пенсию, — воспользовавшийся моментом Хисын подходит к торговке со спины, наклоняясь к закрытому выцветшей шапкой уху с растянутой мочкой. — Хватит запугивать, ведьма. Багровые с кровяными нитями радужки заставляют старуху беспомощно вжать шею в горло ватника, она начинает креститься, неразборчиво проговаривая слова молитвы. Сгнивающие от онихолизиса старушечьи ногти впиваются в бедро, женщина остервенело промаргивается, уповая на вероятность мимолетных галлюцинаций. Хисын неспеша отходит от нее, закидывая тяжелую руку на плечо Сонхуна, невесомо оставляет смазанный поцелуй на щеке, сдвигая его с места. Властность партнера провоцирует новый голодный позыв, Сонхун изнывает от желания вновь загнать ягненочка в ловушку, превратить в послушную неваляшку и разделить грех чревоугодия с Хисыном. Сырое мясо липнет к неровным краям зубов, Сонхун обсасывает костный скол, проходясь языком по холодному срезу. Плотная консистенция приятно пружинит, розовато-серый цвет, спровоцированный охлаждением, наливается ярко-красным на месте укуса. Белый подкожный жир он сплевывает в пустую тарелку, пальцы отрывают крупный ломоть, поддаваясь жадности. Мясной продукт наполняет желудок, вынуждая живот слегка надуться, но из-за отсутствия полноценного насыщения остановиться жевать не получается. Сонхун впихивает в себя поросятину, удобно устроившись на голой, ласкающей своим теплом груди Хисына, сонливо наблюдая за происходящим на экране ноутбука. Документальный ролик об Армине Майвесе вещает о таком явлении, как поиск жертвы, желающей быть съеденной. Приятный голос диктора в подробностях излагает происходящее в Ротенбурге в восьмидесятые годы, описывая портрет преступника и мужчины, нашедшим его по собственной воле. Хисын от закуски отказывается, довольствуясь слитой в стакан прелой кровью. — Они пытались съесть член? — тихие смешки Хисына отвлекают от нагнетающего музыкального сопровождения. — Где-то можно найти записи? — Тебе зачем? — Сонхун ставит ролик на паузу, утирая бордовый опухший рот краем футболки. — Сравнить с обычным немецким порно, — черный омут зрачка то сужается, то разжимается обратно. — Ты так вкусно ешь. — Если мы не найдем своего Юргена, то я съем тебя, — грубые пальцы сжимают темные ореолы Сонхуна, вынуждая его послушно разлепить уста и дать возможность проглотить вязкую слюну со снулым привкусом свинины. Поиски упомянутых видеоматериалов результатов не приносят, единственное, что удается откопать с давно забытых тематических групп — перевод личных сообщений каннибала и выбранной жертвы, где они планировали особенную для них встречу, обсуждая процесс поедания отрезанного полового органа и последующую разделку трупа. Быстро теряя интерес к чтению, Сонхун седлает бедра партнера, дразнит колючими поцелуями и не позволяет обхватить себя за талию, выдвигая резонное требование. За окнами общежития сгущаются сумеречные краски, солнечный диск прячется за ширмой воздушных облаков, чернила пачкают тусклое серое небо. Наступившую тишину нарушают шорох хрустящих чистых простыней и отдаленный колокольный звон, собирающий прихожан церкви на вечернюю службу. — У меня идея, — спихивая с напряженных бедер Сонхуна, Хисын выпрямляется, упираясь задумчивым взглядом в открытую форточку. Поселившийся глубоко внутри червивых сердец отголосок Сатаны требует безоговорочного поклонения, восхваления очерненной философии, любезно наделяя своих кровожадных греховных отпрысков сверхъестественным чутьем и интуицией, заходящей далеко за пределы стандартных человеческих возможностей. Церковный канал наполнен силой предубеждений и веры людского рода в чудодейственность распятия, откуда с превеликим удовлетворением черпает энергию Бафомет. Отнятых у церкви детей обжигают омытые святой водой кресты с изображением великомученика, но ступить на незыблемые мощи может любой, ложный Бог жаждет выслушать стыдливое признание в пороке. Обводя губы бальзамом по контуру, Сонхун любуется зеркальным отражением, осматривая прямой, идеальный по пропорциям нос и здоровый румянец. Животрепещущая, с наростами льда красота, подпитываемая мрачным, разъедающим изнутри взглядом и заостренными чертами лица является настоящим подарком к предстоящему Черному Крещению.

Сатана был лучшим другом Церкви во все времена,

поддерживая ее бизнес все эти годы

За тяжелой дверью из отсыревшей древесины раскидывается удушливая смесь из покупного ладана и плавленого воска, пройдя чуть вглубь Сонхун начинает различать душок от потливых бездомных, измазанных в уличной пыли и источающих вонь собственной урины. Почти весь храм пустует, видны только случайные туристы, совершенно незаинтересованные в проводимой службе, небольшая группа женщин с прикрытыми платком макушками держится обособленно, слушая монотонный гул. Хисын тянет Сонхуна за собой, пристраиваясь за одной из каменных колон с пародией на мраморную обшивку. Местами видно глубокие трещины, обнажающие бетон. — Отрекаюсь сим навсегда от Иисуса Христа и всех его деяний, — слова слетают с языка до того, как Сонхун успевает обдумать произнесенное. Тело словно попадает под чужой контроль, пальцы сжимают ладони Хисына. — И навсегда отдаю себя Сатане, — юноша отвечает незамедлительно, едва касаясь губ Сонхуна своими. — Умоляем тебя, Сатана, о наш хозяин и господин. Помоги нам стать еще более сильными и вступить на путь зла, — произносимая в два голоса молитва будоражит кровь, приятно обволакивает бьющий клапан сердца, спускаясь вниз по пищеварительной системе. — И до смерти прижми нас к своей сатанинской груди. Свечи на стоящем рядом канделябре гаснут, по выложенному плиткой полу продирается сквозняк, задирающий длинные юбки прихожан. Выглядывая из укрытия, Сонхун воровато оглядывается. На них никто не обращает внимания, теневая завеса любовно укрывает их от внимания священнослужителей. Пользуясь моментом, Хисын выходит вперед, цепляясь взглядом за клирос, где в два ряда стоят певчие. Один из молодых хористов запинается, хлопает глупыми глазенками, моментально получая тычок от строгого вида женщины в узких брюках. Обворожительная ухмылка растягивает губы Хисына, он незаметно машет мальчишке, окончательно сбивая его с настроя. Ревность обхватывает тугим кольцом дыхательные пути, Сонхун представляет, как принесет новое пожертвование принцу Ада, выдавливая глазные яблоки пальцами и откручивая пустую голову. Опьяненный гипнозом певчий решается подойти ближе после окончания акафиста, он, не стесняясь пялится на Хисына, уверенно ступая в раскрытые зубья капкана. Сонхун оттягивает короткие русые волосы заложника, кусает мочку уха, переходя на чарующий шепот. — Он тебя съест, — прикрытые строгие брюками колени подгибаются, мальчишка в страхе оборачивается, страшась привлечь внимания служителей. — Ты девственник? — Да, — Хисын резко втягивает промасленный воздух, наблюдая за Сонхуном, оплетающим их жертву скорпионьим жалом. — Тогда готовься брать высокие ноты, — хватая мальчика за запястья, Сонхун уверенно тащит его на выход, поглаживая языком прорезающиеся зубки. Лишенная россыпи звезд ночь неумолимо заволакивает переплетенные улицы, густой плотный туман поднимается словно из-под промерзлого глинозема, превращая неухоженные клумбы в подобие погоста. Уступающий в росте обоим хорист семенит за Сонхуном, периодически спотыкается о собственные шнурки, по-мышиному пищит, когда мощная ладонь Хисына хватает его за шкирку и удерживает от падения. В качестве места для долгожданной трапезы выбрана заброшенная часовня, расположенная недалеко от действующей церкви. Региональные власти на протяжении десяти лет отклоняют проект по ее реставрации, прислушиваясь к молве о карговом проклятье. Покрытый лишайником корпус, крупные трещинки и отсыревшие тряпки, закрывающие выбитые фрески в окнах, хранят в себе желчь и исступленный фанатизм сожженной колдовки, здание сопротивляется реконструкции. Внутри в ряд расположены слегка попорченные редкими посетителями скамьи, открытые ящики комодов, тусклые иконы святой троицы облупились, размывая рисованные безэмоциональные лица. Черный налет от расплодившихся плесени и грибка заполняет собой каменные стены, источая гнилостные испражнения. — Разденемся? — Хисын сбрасывает куртку с мощных плеч, разминая шейные позвонки. — Не хочу возиться с зажигалкой. Вещи летят в общую кучу, обнажая сухие рельефные бедра и литые мышцы, сокрытые слоем бархатной кожи. Контраст золотистого подобно летнему яблоку, и мелового с вкраплением кофейных родинок оттенков прорезается через непроницаемую тьму, Сонхун влажно целует Хисына, унимая возбужденную дрожь. Окутанный чарами хорист тянет холодные ладони к влюбленным, собираясь коснуться обоих, но манящая, пленительная сказка перетекает в свою истинную суть, окрашивая буявой сакралью. Челюсть расходится в формировании жвал, клыки прорезаются с характерным хлюпаньем, длинный язык вываливается изо рта, удлиняясь и становясь похожим на щупальце. Хисын пропускает Сонхуна вперед, позволяя придавить жертву к полу и устроиться сверху, толкаясь острым коленом в прикрытую белоснежной рубашкой грудь. Подавляемая воля, сталкиваясь с уродливой жаркой пастью выпутывается из наводимых сексуальных фантазий, певчий начинает громко кричать, бить Сонхуна по ребрам и брыкаться, точно слепая лошадь. Отталкивающийся эхом от бетонных сводов вопль пускает по организму приятную дрожь, Сонхун впивается резцами в горло, сначала пробуя испить немного крови, а затем отсекая плоть кусками. Звук резко обрывается, оставляя дорвавшихся до сырого мяса наедине с пряным вкусом внутренностей. Сонхун сползает ниже, опускаясь ртом на дряблое бедро, по-животному чавкает, прогрызая путь до тазовых костей. Живая плоть упругая, лишенные физической нагрузки мышечные волокна напоминают губку, пропитанную кровью. Кожа, хрящи, сухожилия перемалываются во рту в единую кучу, приятно раздвигая узкие стенки пищевода. Тазобедренная кость выглядывает из малиновой мякоти, Сонхун хватает ее когтистыми пальцами, дергая на себя. Обглодок не поддается, намертво приросший к остальным костным останкам. Пока Сонхун расправляется с нижней частью, Хисын разделывает любимую брюшную долю, сгрызает плоть на грудине, обнажая острые тонкие ребра. Он не прикасается к мешку внутренностей, пропихивая ладони глубоко внутрь и победно усмехается, доставая одним резким рывком еще сокращающееся сердце. Плотный внешний слой перикарда, ранее крепленый к диафрагме, закрывает орган непроницаемой сумкой. Пахнет до закатывающихся орбит вкусно, мальчишка явно не злоупотреблял холестерином и алкоголем, бережно храня этот десерт. — Кусай, крошка, — придвигается до интимного близко, поднося бордовый сгусток к кончику языка Сонхуна. — Ты первый. Сладость первого кусочка вырывает наружу глухой стон, Сонхун готов поклясться, что ничего утонченнее и сочнее он никогда в жизни не пробовал. Сплевывая черствые куски клапана, Сонхун смыкает изуродованные челюсти шире, в порыве жадности стараясь отхватить половину. Хисын, замечая гедонистическое наслаждение партнера, продолжает кормить его с ладони, не отнимая полученный артефакт. Когда Сонхун окончательно расправляется с человеческим двигательным ядром, юноша припадает к нему расщепленным хелицерами, слизывая остатки и вбирая в полость остатки не пережеванной мышцы.

IV

 

Его рога, представляющие собой двойственную природу человека,

бросают вызов небу; другие три оконечности перевернуты,

что являет собой отрицание Троицы

  Твердый член Хисына входит слишком глубоко, загнутый пульсирующий кончик касается натянутого клубка нервов, Сонхун едва шевелится, сжимая исполосованную царапинами грудную клетку. Он позволяет грубым жилистым рукам держать себя за хрупкую узкую талию, подмахивает тазом в такт движениям бедер партнера, запрокидывая мокрую от пота и капель душа лохматую голову. Интенсивно объезжая Хисына, Сонхун ловит себя на мысли, что поводья опустошающего соития в руках другого, особенно в короткие моменты, когда ребристое с налитыми венами основание грозит проникнуть в отощалый живот. Цепкие пальцы с обкусанными ногтями сжимаются тугим кольцом на мореном горле, Хисын ослабляет подачу кислорода, полностью подчиняя себе вожделенное жемчужное тело. От невозможности вдохнуть, Сонхун содрогается в оргазменной судороге, пачкая смуглый торс и доставая до пересохших открытых губ. Хисын слизывает белесые капли, отпуская из мертвой хватки, играючи шлепает по плоской ягодице, отдавая молчаливый приказ помочь ему закончить. Затекшие ноги не слушаются, Сонхун рвано выдыхает, сжимая горячий орган в себе, делает пару ленивых скользящих движений. От искусственно созданной узости Хисын прикрывает тяжелые веки, пуская теплую вязкую струю спермы. Ополоснувшись в холодном душе, Сонхун усаживается за стол, открывая крышку компьютера. Рассвет стучит потоками ледяного ветра по оконному стеклу, пропуская через клубящиеся слои облаков бледные солнечные лучи. Из-за бессонной ночи прелестное лицо опухает, Сонхун трепетно прожимает подушечками пальцев залитые мешки под глазами. Хисын в свою очередь выглядит заметно свежее, за исключением перманентных зевков. Юноша расслабленно потягивается на голом матрасе, спихивая грязные потливые простыни с серыми пятнами семени на пол и скучающе открывает толстенную методичку, решая заняться одним из основных предметов. Благополучно скидывая Хисыну собственные тетради, Сонхун с нежным мурлыканьем просит заодно помочь и ему. Не встречая со стороны партнера сопротивления, он лепит влажные, пропитанные гелем гиалуроновые патчи, щипает отросшие волоски на бровях и попутно открывает браузер с кучей вкладок. — Что тебе включить? — отвлекаясь на маленькое зеркальце, Сонхун поджимает под себя ступни, удобнее устраиваясь на крутящемся стуле. — Поищи какие-нибудь игры, — Хисын царапает ручкой по бумаге, сверяясь с голубой хлипкой книженцией. — И выброси мясо, оно испортилось. Из комнатного холодильника действительно просачивается неприятный гнилостный душок, сливаясь в одну какофонию с вонью заполненного доверху мусорного ведра. Слипшиеся салфетки, свиные хрящи, огарки ароматических свечей, разбитая Хисыном пудра, макулатура и смешавшиеся в непознаваемую кучу остальные помои выжидают отправки на утиль, источая миазмы зловония. Спихивая обглоданные поросячьи ребра в новый литровый мешок, Сонхун тащит накопленные отходы к оборудованному в общежитие мусоропроводу, облегчающему жизнь студентам и уменьшая объем работы людям, ранее сталкивающимся с переполненными уличными контейнерами. Отделенная площадь под отбросы, затертое тряпье и плесневелую ветошь регулярно трансформировалась в уменьшенную планету человеческих нечистот, попадая в сводки новостей и сталкиваясь с жалобами жильцов первых этажей, коих изводила непередаваемая вонь. В коридоре Сонхун сталкивается с соседом, парнишка со старших курсов выхватывает тяжелую ношу из рук, любезно помогая донести до точки назначения. Упитанный, мясистый, похожий на медвежьего перевертыша и с достаточным количеством жирка он выглядит как лакомый кусочек, так и приглашающий съесть свое сердце или вкусить скрытое диафрагмой легкое. Одаривая аппетитного мальчика пленительным взглядом, Сонхун возвращается в заменяющие убежище апартаменты. — Следующую свинку выбираю я, — оставляя кусачий поцелуй на щеке Хисына, Сонхун погружается в поиски развлечений. Среди объявлений о пропаже домашних питомцев, фотографий с места аварии на внутреннем кольце моста, жалоб на незаконный спил березовой аллеи и организованной проверке по факту нарушений правил содержания крупного рогатого скота на территории коровника появляется короткий пост про зверски растерзанный бездомными собаками труп, обнаруженный на выезде. В комментариях автор в подробностях описывает объеденное мясо, требует найти обезумевшую точно в средневековье стаю, нападающую на слабых.    

Я погружаю свой указующий перст в водянистую кровь твоего бессильного сумасшедшего Спасителя и пишу на его иссеченном черном теле.