Желание превыше всего

Чон Чонгук не верит в провидение. В своей недолгой, но раздражающе мелочной жизни он успел понять, что страх побеждает все. Банальный человеческий страх, опоясывающий круги на подмахивающих бедрах. - Высшая сила творит лишь в свое благо. - опирается, как на костыль, на безрадостные, но имеющие место быть убеждения, шевеля заплетающимся языком спотыкающиеся строчки. Игнорируя отсутствие собеседника в переполненной людьми комнате, тревожит раззявленную пасть души растрепанными шипами округлых слов. - Мы никому не нужны. Он едва может сидеть, не выдавая бессвязным шипением, насколько сильно вчерашний одноразовый партнер долбился в него. Глотает судорожно разряженный плотной завесой сигаретного дыма воздух, надавливая локтем на свежие синяки на промежности, сливающихся в одну большую гематому. Вот так. Еще. Острие выдающейся косточки врезается в плотную джинсовую ткань, задевая наливающийся стояк. Он хватает воздух широко распахнутыми губами, привлекая чей-то прищуренный взор. Ему все равно. Боль ощущается чем-то правильным не только сейчас, в алкогольном, сигаретном и гормональном опьянении. Чонгук жаждет ее, попивая утренний кофе или пролистывая новостную ленту. Каждый час каждого дня приобретает серые оттенки, если не разбавлять изысканным страданием бесконечный лимб спокойного существования. Поэтому, Чонгук каждый день трахает себя вдвое превышающим его размеры дилдо и позволяет незнакомцам плевать на лицо, жалобно подставляя гортань для сильной хватки. Его взгляд мутнеет, приобретая очертания одному ему подвластного смысла, когда выкрученное запястье скрюченными пальцами впивается в колено, выбивая всего лишь отголосок той боли, что с радостью доставляют ему первые встречные, купившись на покорное выражение смазливой мордашки. Недостаточно. Фантомное удушение снова набирает обороты, и он решает прогуляться на мнимую свободу, чтобы покурить на свежем воздухе и, немного протрезвев, прокусить до крови кому-нибудь губы, зарабатывая наказание. - Без очков твой взгляд честнее. Хриплый тембр выплывает из насыщенной дождем поздней осени ночи неожиданно, но Чонгук не настораживается. Не особо прислушиваясь к обратившемуся к нему человеку, он хлопает ладонями по карманам в поисках зажигалки. Не отыскав, чертыхается, вспоминая, как в самом начале вечера небрежно швырнул ее на липкий от предыдущих посиделок стол в общую кучу вечериночных атрибутов. - А ты пахнешь как пол на пивном заводе, использовавшийся как пепельница. У каждого свои недостатки. Раздражаясь с каждым мигом, проведенным с чистыми легкими, он резко поворачивается к собеседнику, и, игнорируя накатывающую тошноту, старается сконцентрироваться на смутно знакомом лице. Давит в себе вялый порыв огрызнуться на внезапную прорезь в тщательно скрываемое нутро, и лижет зажатой в зубах табачной бумагой по любезно подставленному огоньку. - Мы знакомы? - пробует еще раз, пошире расставив ступни на раскачивающейся палубе лоджии. - Я знаю тебя. Ты зря не надел сегодня свою стеклянную броню. За версту видно, как отчаянно кричат запертые в бесконечных тоннелях зрачков пленные дети. Чонгука окатывает ледяной волной размеренный голос, звучащий будто не отсюда. Ему становится не по себе то того, как неторопливо и степенно странный парень выдает чушь, что отчетливо указывает на факультет философии. В ответ на умозаключения, сходившие бы за заботу, если бы не отсутствие даже элементарного названного имени. Чонгук с усталым вздохом прислоняется к обшитой пластиком стене около распахнутого окна и закрывает обличающие глаза, отпершие замок молчания вокруг него. Он не хочет говорить, он даже быть здесь не хочет, но остается, распыляя по венам хроническую усталость. Все здесь напоминает свалку. Копошащиеся друг с другом и с отупляющими веществами люди, одиночество, что острее ощущается в заполненной комнате, осознание, что комната то эта - его, а приглашенные - не его гости, а того момента слабости, в который пришлось позвать хоть кого-то, чтобы не нарушить работу жизненно необходимых органов. Свалка. Притон. Изничтожение значения слова «Дом». Падает рубильник, накрывает темнота. Веки плотно сперты, он недвижим, и только дыхание на автомате продолжает двигаться в противоположные с дымом стороны. Фаланги обжигаются дотлевшей до фильтра сигаретой, но раскаленная вспышка боли обходит вниманием нервные импульсы в мозг, сосредотачиваясь только на месте очередной травмы. Чонгук приоткрывает глаза настолько, чтобы оценить вид покрасневшего участка, но не захватить ничего больше. Боится заметить ранее тщательно протираемый подоконник, в погоне за ослепительной белизной, прожженным бесконечными выкуренными впотьмах сигаретами. Страшится увидеть скомканную в углах пыль, не убираемую неделями. Не хочет осознавать, во что изменилась его ранее вылизанная жизнь. Во что превратил ее сам. Три месяца назад Маленькой потерянной душой Чонгук бродит по запыленным летним улицам города, наполненных смехом и дурачествами встречающихся то тут, то там играющих на площадках детей. Он смотрит на них с завистью, чувствуя, как внутри осиновым колом свербит тоска по родному дому. Родители уехали только час назад, а кажется, будто он вечно был и будет один. Выросшему в большой и дружной семье Чон трудно слушать вокруг тишину, что воцарилась на съёмном жилье сразу же, как за мамой и папой закрылась входная дверь. С трудом сдержав порыв выбежать за ними на лестничную клетку и умолять забрать обратно домой, он потерянным взглядом оглядел скудно обставленное, но уютное помещение. «Теперь здесь твое место» - самовнушение - великая штука, сознание может убедить себя в чем угодно, но облегчения сердцу не принесет. Не разбирая вещей, он выбегает на улицу, лишь бы почувствовать чье-то присутствие, и сутулой походкой направляется в магазин, хотя дома холодильник забит под завязку заботливыми родителями. Передумав, сворачивает на пол пути и садится на поребрик, опоясывающий гудящую трансформаторную будку. Вибрации пробираются в не по летнему замерзшие кости, и Чонгук чувствует себя немного лучше, концентрируясь на постоянном гулком звуке. Немного расслабившись и отпустив назойливые опасения дальнейшей жизни, он тянет из плотно прилегающего к телу кармана джинс голубой прямоугольный вейп и горестно вздыхает, разглядывая благоухающую фруктовыми наполнителями коробочку. - Нет сигаретам, да, Чонгук? - фыркает себе под нос, приподнимая дрипку и смачивая жидкостью «Американский пирог» белоснежные ватки, продетые в тугие спирали. Он зажимает кнопку сбоку электронной сигареты и с шипением мгновенно нагревшихся койлов долго тянет сладкий пар, наслаждаясь стреляющей на кончик языка раскаленной жижей. Перекатывая во рту никотиновый воздух, Чонгук приоткрывает округло губы, выпуская в летний августовский зной орду маленьких колечек. Затылок откидывается на выбранную другом железную соседку и трещит по швам также, переводя из краткосрочной в долгосрочную память мамины наставления, водопадом сыпавшиеся всю двухчасовую дорогу до нового жилища, и потом, в этом самом жилище, последние рекомендации, что назойливы, всегда одинаковы, но чертовски приятны. «Кушай хорошо, Чонгук», «Проводи время на свежем воздухе, Чонгук», «Обязательно уберись сегодня, видишь, все в пыли, средства для чистки вот в этом пакете, мы с папой все купили», «Не води девчонок, если не уверен в их благоразумности», и папино «Будь осторожен, сынок» - и короткий чмок в растрепанный затылок. Мило. Тепло. Надежно. «Хорошо, мам», «Конечно, пап». Только вот вместо девчонок я предпочитаю парней, ненавижу убираться, но, так и быть, сделаю это, чтобы чуть легче дышать в смыкающихся пустых стенах, а кушать хорошо мне запрещает вставший в горле комок. - Я уже скучаю, мам. - шепотом, но громким всхлипом маленького одиночества в одном огромном городе, наполненном смехом, весельем, радости последним теплым денькам и бесконечным семьям, попадающимся на глаза все время медленной прогулки. Вступительные экзамены пролетают незаметно, и, на фоне огромной занятости, сопровождающей подготовку, стресс, ответы на каверзные вопросы руководителей факультета археологических наук, Чонгук, казалось бы, забывает и о тоске, что не давала дышать первые дни пребывания в одиночестве, о своих переживаниях насчет туманного будущего в отсутствие рядом поддерживающих-направляющих рук, и даже о том, насколько красивыми показались радужки нового одногруппника, на солнце отливающие свежей зеленью. Спустя неделю ежедневного пребывания то за столом библиотеки, то на кафедре для последних наставлений куратора, у него выдается свободное время, и Чонгук, включив погромче перемешанный плейлист самых разных музыкальных направлений, и, решительно натянув до локтей резиновые перчатки, с боевым настроем приступает к генеральной уборке. Буквально через полчаса непрерывного оттирания всей имеющихся поверхностей и окончательной распаковки вещей по шкафчикам, он обнаруживает себя сидящим в окружении разбросанных школьных тетрадей, милых вещичек, купленных «просто потому то надо», сувениров с родительских поездок и, то и дело поднимая глаза к потолку, в попытке сморгнуть набежавшую влагу, сжимает исписанную пожеланиями, шутками, изрисованную забавными рожицами белую футболку, что на выпускном разукрасили друзья и одноклассники. Снова вливается в обнимающее себя руками тело страшное желание бросить все и просто поехать домой, опять проталкивается в горло смердящая слабостью тоска. Чонгук всхлипывает в очередной раз и бросается к телефону. - Мам? - Да, малыш, что у тебя случилось? «Я потерян.» - Все хорошо, просто звоню узнать, как у вас дела. - Как обычно, папа возле телевизора сидит, футбол свой смотрит, нагреб снова гадостей неполезных, вон, уже в дверь не пролезает... Остаток рассказа Чонгук пропускает мимо ушей. Он, сдернув с переносицы легкую оправу, сильнее жмет ко рту подрагивающую ладонь, сильнее плачет, заливая слезами собственные колени, сильнее рвется к родному голосу, что, ничем не обеспокоенный, щебечет о привычных бытовых каверзах. А ему плохо. Попрощавшись с мамой так быстро, как только стало уместно, он бежит в ванную комнату и, остановившись напротив маленького зеркала над раковиной, впирает пытливый взор на покрасневшие веки. Смотрит только на кожу, оценивая уровень припухлости, и, разглядев критичный уровень опасности для внешнего вида, иррационально разражается еще большим потоком слез, жалея себя, скучая по дому, и, черт возьми, оттого, что уборку все равно придется заканчивать, как не оттягивай. - Соберись, Чон Чонгук. - упрямо сжимая кулаки, гордо рвется подбородком кверху. - Не так тебя воспитывали. Соберись. Какая, к черту, разница, почему небо в очередной раз рухнуло мне на голову? Оно рухнуло, следовательно, надо выстоять.* Макс Фрай «Жалобная книга.»*