***
Увидеть этого человека за решёткой следственного изолятора было всё равно, что очнуться от ночного кошмара и убедиться в том, что глубоко потрясшее тебя событие — не что иное, как галлюцинация подсознания. И это было ему нужно. Потому что вот уже несколько дней кряду Арсений видел тяжёлые, мрачные сны. А просыпаясь среди ночи, уже не мог заснуть снова. Ровно, как и не мог убедить себя в том, что это наконец произошло: этот человек больше не тронет ни его, ни Антона. Он здесь, в следственном изоляторе. В полицейский участок Арсений пришёл в джинсах и футболке — как же давно он не надевал на улицу что-то без рукавов. И только одно это заставило ощутить необыкновенную свободу — глубоко вдохнуть её, как живительный, исцеляющий морской воздух. Свобода от прежних, стесняющих жизнь обстоятельств. Свобода от себя прошлого. Теперь, куда бы он ни направился, Серёга сопровождал его повсюду и при необходимости ограждал от журналистского внимания, давал короткие, ничего не раскрывающие комментарии — в общем, был вынужден быть рядом, как тень. Арсений, правда, видел в нём далеко не тень, а прочную, надёжную стену и был безмерно благодарен за это. С тех пор, как было положено начало этой яркой кляксе, этому громкому событию в жизни Арсения, который, напротив, так долго был тих и безмолвен, менеджер сопровождал пианиста ровно до дверей, куда бы тот ни последовал. Так поступил и на этот раз, став у входа в участок нерушимой скалой. На нём были солнцезащитные очки, и впечатление он создавал почти первоклассного телохранителя из боевика. Человек, на которого Арсений смотрел теперь с подлинным безразличием и бесстрашием, вскочил к нему в ту же секунду, как заметил в дверях. — Ну и мразь же ты конченная, — прошипел задержанный, схватившись за прутья решётки и устремив на Арсения ядовитый взгляд. — Ты записывал на диктофон? Ты всё спланировал, сволочь ты грёбаная?! Арсений стоял на том расстоянии, что его легко могли бы схватить за одежду, лишь просунув руки через решётку. Ему было любопытно: произойдёт ли это? И как видит нынешнюю ситуацию человек по ту сторону решётки? Что ещё скажет? — Ты, сучий потрох, — процедил тот сквозь зубы и оскалился в сумасшедшей улыбке, после чего заговорщически понизил голос, — я же всё им расскажу… Понимаешь, нет? Расскажу про нас с тобой, куколка. И про вас с этим парнишкой тоже. А если это всё выплывет? Представляешь, какие новостные заголовки будут? Обратно пути уже не будет. Ты потеряешь даже то, что у тебя осталось. А осталось у тебя и так очень мало. Подумай хорошенько. Ты ещё можешь всё исправить. — Посмотри на меня, — выговорил Арсений и развёл руки, впервые за несколько лет неприкрытые тканью одежды. — Моё тело ужасно. Мой голос ужасен. Из-за тебя. Но я разговариваю и хожу с этими шрамами по улице. Ты всё ещё думаешь, что можешь чем-то напугать меня? Лицо собеседника скривилось в бешенстве. — Ну и сука же ты, оказывается, — шипел мужчина, не сводя с Арсения взгляда, полного ненависти. — Не думал, что ты такой гнилой. Мудак ты конченный. — Мудак здесь только ты, — спокойно вмешался Арсений. — И сумасшедший ублюдок тоже только ты. Больше мне нечего тебе сказать. Увидимся в суде. Он шёл к двери под сыпавшийся в спину мат, нисколько не поменявшись в лице с тех пор, как зашёл сюда. И то была чистая правда: всё, что хотел сказать, Арсений озвучил. Может, этих слов и было ничтожно мало, но этого было вполне достаточно. По крайней мере, сейчас, в эту минуту.***
С губ Димы, который сидел напротив, не сходила уважительная улыбка почти родителя, безмерно гордого своим талантливым ребёнком. — Вы… превзошли все мои ожидания, Арсений. Для борьбы, которую Арсений вёл упрямо и стойко, было множество причин, и это искреннее одобрение, что он видел на лице своего врача, безусловно, было одной из них. — Стараюсь, — ответил он, улыбнувшись вежливо и сдержанно. С таблеток, которые принимал по назначению врача, Арсений полностью слез буквально на днях. Проблемы со сном, аппетитом и ночными кошмарами от раза к разу сваливались на него спонтанными волнами, из-под которых приходилось выбираться снова и снова. — Выглядите не очень хорошо, — подметил врач. — Вы писали, что есть трудности со сном и аппетитом. У Вас сейчас непростой период, такие симптомы нельзя игнорировать. Я назначаю Вам другой препарат. Арсений понимающе кивнул. Происходящее было далеко от финишной прямой: предстояло оббежать стадион ещё несколько раз. — Вам также нужно будет пройти реабилитацию с фониатром, чтобы восстановить голос. — И правда, — согласился Арсений и пошутил: — Голос совсем ни к чёрту. Дима слабо улыбнулся: его пациент впервые отпускал шутки на сеансах. Если раньше Арсения приходилось видеть напряжённым, угнетённым и смиренно-мрачным, то теперь перед ним сидел человек расслабленный и уверенный, однако ужасно уставший. — Спасибо Вам, — поблагодарил Арсений. — Вы очень помогли мне. Дима покачал головой и возразил: — Я думаю, кто-то другой помог Вам больше меня. Тот, ради кого, Вы готовы поставить всё на кон. Не забывайте об этом. Не забывайте о том, что дало Вам столько сил для борьбы. Арсений согласно поджал губы — врач, как всегда, был мистичным образом проницателен. — Я не говорил Вам? — улыбнулся Арсений. — Я был в отделении. Хотел вживую увидеть его поражение. И сказать, что он мудак. Дима уверенно кивнул. — И поступили абсолютно верно, — улыбнулся Дима. — Так что? Вам стало легче? — Определённо, — согласился тот и снова шутливо уточнил: — Говорите, новый препарат? Значит, пить мне всё ещё нельзя? — Пока нет, — подтвердил Дима не без шутливого сочувствия. — Сожалею. — Досадно… — задумался Арсений. — Когда всё это закончится, могу я позвать Вас пропустить по бокальчику? — Договорились, — легко согласился врач, не потеряв при этом авторитетности специалиста.***
Подошёл к концу сентябрь. С момента, как они виделись в последний раз, летом, в Питере, минуло несколько месяцев. Ожидаемо и быстро подошло к логическому завершению очередное лето, и в центральную Россию вступила уныло-романтичная, болезненная, красочная осень. В то время, как Антон выпрашивал у своего интернет-собеседника фото, Арсений — голосовые сообщения. Им оставалось не так уж и много: продолжительные переписки вечерами да и только. Делясь последними новостями, они также обсуждали и абсолютную чепуху вроде вопросов, ответов на которые никогда не сыскать, или очевидных глупостей, придуманных человечеством незнамо для чего. Нужду в голосовых сообщениях Арсений объяснял легко и без стеснения: ему нравился голос Антона. За эти несколько месяцев Арсению прошлось пройти через многое. Суд, реабилитация по восстановлению голоса, лазерная шлифовка шрамов. Казалось, то, что он бесконечно долго откладывал в долгий ящик, требовало незамедлительных решений. Здесь и сейчас. Всё и разом. И хотя всё это беспощадно изнуряло, Арсений чувствовал, что может, что способен на это. И источником силы для решения исключительно всех проблем, которыми был занят эти несколько месяцев, был Антон. Человек, которого хотелось оградить от любых нападок со стороны. Человек, рядом с которым хотелось избавиться от всех шрамов прошлого — хотя бы и тех, что имели физический облик. Человек, с которым хотелось разговаривать. И не шёпотом, не в сообщениях, а вживую, лицом к лицу. В ходе выяснения обстоятельств случившегося больше двух лет назад и установления факта невменяемости подсудимого было определено, что серьёзных психических отклонений для смягчения наказания обвиняемый не имел. Ему светил срок, огласить который должны были уже совсем скоро. Избавление от рубцов оказалось не легче, чем их нанесение. Если сама процедура была не такой болезненной, то восстановление кожи после неё занимало несколько недель. Арсений начал со сведе́ния шрамов сначала на одной руке, а через месяц, когда эластичные бинты покинули запястье другой руки, перешёл и на неё. Всё это время он, как собака, только и делал, что зализывал раны. Состыковывал и склеивал то, что было разбито. Выращивал то, что, казалось, давно погибло. Исцелял в себе то, что считал неизлечимым. И если это не второе рождение, то по крайней мере какая-то новая веха жизни. И какой-то новый он. Арсений разговаривал. Виделся вживую с теми, с кем раньше контактировал только при помощи сообщений. И те несколько месяцев реабилитации вернули ему голос, о возможностях которого он уже и не мечтал. Пропала сиплость и хрипота. Появились нужные сила, стабильность, высота, тембр, вполне достаточные для того, чтобы можно было даже петь. Последнее, однако, фониатр настойчиво не рекомендовал, уверяя в том, что для возвращения к пению потребуется намного больше времени. И хотя голос, казалось, был уже в полном порядке, Арсений нередко замечал, как при разных обстоятельствах тот всё ещё подводил его: при длительных разговорах, при попытках перекричать шум. Собирался ли он возвращаться к карьере певца? Отбрасывать такую возможность не хотелось, но для этого потребуется действительно немало времени и усилий. Хотел ли он продолжать играть на фортепиано? Безусловно. И если однажды решит совместить вокал и игру, совершенно точно придётся пожертвовать какой-то составляющей этих двух направлений. А в оркестр он тем не менее вернулся — вскоре после того, как травмированное запястье пришло в норму. И если решения для многих проблем постепенно находились, то одна из них оставалась ему не по зубам — расстояние. Расстояние между ним и Антоном, которое хотелось сократить раз и навсегда. Порой он думал лишь о том, как упростилась бы проблема, будь они обычными, немедийными людьми, способными бросить всё, просто уехать и быть вместе. Каким образом они тогда познакомились бы? Будучи среднестатистическими работниками, неизвестными широким массам. Как бы они узнали друг о друге? Где и при каких обстоятельствах познакомились бы? Об успехах в восстановлении голоса Арсений Антону не говорил. И это было единственным, что он утаивал. Продолжая переписку, Арсений набирался сил, оттачивая то, в чём хотел выглядеть в глазах Антона достойно. С ним хотелось заговорить лишь тогда, когда голос окрепнет и вернётся в строй окончательно — без промахов и осечек. А он был к этому очень близок.***
Арсений сообщил о визите в Москву неожиданно. Так запросто: взял и написал, что приедет в четверг вечером. На три дня. Сказать, что Антон был приятно удивлён — не сказать ничего. Казалось, он уже свыкся с мыслью, что они снова остались друг у друга только в сообщениях, как вдруг им выпал шанс увидеться снова. Неожиданная, приятная новость свалилась как снег на голову. Впрочем, и тот обещал случиться совсем скоро — то был октябрь, когда деревья роняли последние пожухлые листья на холодный асфальт и землю, пропитанную дождём. А в четверг, ко всему прочему, у Антона ещё и съёмки до вечера, и он боялся не успеть к прибытию поезда. Это, правда, нисколько Арсения не расстроило: он обещал подождать его в ближайшем к вокзалу кафе. Гнать дни взашей Антон не любил, но гнать слишком долго и не пришлось. От понедельника, когда стало известно о скором приезде Арса, до четверга время пролетело как по щелчку пальцев. Может оттого, что все эти дни Антон был занят на работе, а может оттого, что короткий осенний день съедал часы коварнее и быстрее. Когда он вышел из студии, пролетел по коридорам здания и вышел на улицу, накрапывал дождь, обещавший обрушиться на столицу затяжным холодным полотном. Погода была, откровенно говоря, просто отвратительная, а он, садившийся в машину, улыбался как дурак. Должен успеть. Точно. Арсений: Прибываем где-то через час. Ты там как? Всё нормально? Не хотелось терять ни секунды. Антон завёл машину и быстро набрал ответ. Антон: Уже мчу, Арс. Ты взял зонт? Если нет, дуй под крышу, как выйдешь с поезда, и жди меня.