***
Какой скомканной и сумбурной была их последняя встреча, только и думал Антон в оставшийся до отъезда Арсения день. Но в то же время, как эта неожиданная встреча излечила его. Пианист не держал на него зла, даже напротив, был весьма расположен к нему. Иногда в поведении этого человека ему виделась какая-то неясная переменчивость, неустойчивость, спонтанность, мимолётная слабость, но стоило Антону лишь раз потерять сдержанность и осторожность в общении с ним, как тот сразу же ужалил его. Вот каким был Арсений. Будучи не совсем устойчивым, он умел прекрасно держаться внешне и защищаться при этом от любых нападок и посягательств на личное пространство. И Антон катался на этих эмоциональных горках, как ни странно, с любопытством и азартом. Ведь человека настолько невероятного, непредсказуемого и многогранного раньше не встречал. А Арсений далеко не идеален. Но как же Антону это нравилось. Его переполнял интерес и к тёмным сторонам личности пианиста. Хотелось узнать, на что тот способен и на что не способен, как глубока его личная трагедия и как велико может быть его счастье. Этой ночью Антон от часа к часу бросал взгляды на дисплей телефона с его четырьмя цифрами — сон не шёл. Он представлял, как большой коллектив оркестра возвращается в Питер, как Арсений выходит из дверей того самого отеля в последний раз. Этим вечером Антон желал ему в чате удачной дороги, но в ответ получил лишь вежливо-сухое «Спасибо». Неожиданное сообщение он заметил, когда в очередной раз решил взглянуть на время — уже довольно позднее. «Вы спите? Помните отель, что я показывал Вам на днях? Тот, где я живу. Сможете приехать сейчас?» Антон сел в кровати и торопливо набрал ответ. «Вы не уехали? Что-то случилось?» Арсений: Поезд ранним утром, я ещё здесь. Хотите выпить? Антон: Я приеду. Арсений: Буду ждать на первом этаже, в ресторане. Антон наспех влез в первое, что попалось под руку и, распихав телефон, ключи, зажигалку, сигареты по карманам, поспешил к машине. Он добрался за полчаса, позволив себе даже кое-где превысить скорость. Казалось, каждый час был на счету. И, пожалуй, каждая минута. Район отеля встретил его контрастом ночных огней, ярким, почти дневным светом, скоплением гостиниц, ресторанов и кафе. Майская ночь оказалась на удивление тёплой, и в ветровке даже показалось жарко. На входе в ресторан на первом этаже отеля его поймала официантка, он бросил, что его ждут, и прошёл в середину зала, чтобы осмотреться. Арсений сидел у окна, уже устремив на него какой-то загадочно-лукавый взгляд. На нём была чёрная атласная рубашка, расстёгнутая у горла на несколько пуговиц. На столе перед ним стояла бутылка красного, а его пальцы лежали на тонкой ножке бокала, который он невзначай покручивал вокруг оси. Стоило Антону пройти к нему и сесть за стол напротив, как лукавство в чужом взгляде тут же сменилось на добродушное приветствие. — Добрый вечер, — поприветствовал Антон не без растерянности. Ему было не до улыбки. — Что-то случилось? Сидящий напротив легко, беззаботно вскинул брови будто бы в наигранном непонимании, а потом отрицательно качнул головой. Антону это совсем не нравилось, он хотел было сказать что-то ещё, но к ним беззвучно подошла официантка с подносом и поставила перед Антоном ещё один бокал. Он поблагодарил и проследил за тем, как девушка уходит. Пианист поднял бутылку и занёс над чужим бокалом, собираясь налить, но Антон остановил его. Тогда Арсений набрал в телефоне очередной вопрос. «Не выпьете со мной? Вы за рулём?» — Да, за рулём, но дело не в этом… В него вперили взгляд, ожидающий объяснений. — Это нормально, что Вы пьёте сейчас? Улыбка сошла с губ пианиста, он прищурился и долго смотрел в чужие глаза. Тогда Антон добавил: — Кажется, Вы говорили, что Вам нельзя пить? Или я не так понял? И… Вам уезжать утром. Разве это нормально? Пить в такой ситуации. Будто задетый этим замечанием, Арсений легко поднял бутылку и будто в отместку налил себе ещё. Молча отпил и вернул стакан на стол. И отвечать, похоже, не собирался. Антон вздохнул и обвёл зал ресторана беглым взглядом. Золото ламп прекрасно сочеталось с бежево-белым интерьером. Клиентов было достаточно — учитывая позднее время суток. Антон вернул взгляд на сидящего перед ним. Тот смотрел на остатки красного, что едва покрывали донышко бокала, и, казалось, ни о чём не думал — выражение его лица было лишено каких бы то ни было эмоций, а взгляд объят глубоким безразличием. Беспокойство Антона сменилось на желание потакать всем просьбам пианиста. По крайней мере сегодня. Увидятся ли они когда-нибудь ещё? Разве же можно было не выпить с ним напоследок? Антон протянул руку к бутылке, но его остановили. Пианист накрыл чужие пальцы своими, а потом быстро набрал в телефоне. «Вы правы, эьо не нортмально» Первое, что бросилось Антону в глаза — опечатки в тексте. Как это было не похоже на Арсения, не допускавшего в тексте за всё то время, что они знакомы, ни одной ошибки. Только теперь Антон заметил пьяную поволоку в его глазах, ставших невыносимо очаровательными. Антон слабо улыбнулся и решил сменить тему: — Если честно, думал, что перед отъездом больше не увидимся. Не поднимая глаз, Арсений набрал ответ и повернул телефон к собеседнику. «Хотел увмдеться еще раз перел отъездом». — Я тоже, — тепло улыбнулся Антон. Пианист набрал в телефоне что-то ещё, пробежался взглядом по залу и слабо махнул официантке. Когда та подошла, он повернул к ней экран телефона. Девушка прочитала, вежливо бросила: «Да, конечно», и ушла. Похоже, он просил его рассчитать. Сделав последний глоток, Арсений опустошил бокал и расправил плечи. Задержав взгляд на чужих руках, лежащих на столе, он с улыбкой снова принялся что-то набирать. «Гле же ваши кольца?» — Торопился, — признался Антон. — До Вашего сообщения я валялся в кровати и пытался заснуть. На лице пианиста мелькнуло сожаление, и ему тут же возразили: — Не берите в голову. Я всё равно не заснул бы в ближайшие часы. Принесли счёт. Арсений расплатился картой, а потом достаточно долго набирал что-то в телефоне. «Не проволите меня до номера? Немнлго кружитсч голова» — Конечно, — подхватил Антон с пониманием. Пианист убрал телефон в карман брюк и, опершись руками о стол, осторожно встал. Он направился к лифтам, и Антон следовал за ним, внимательно отслеживая чужие движения. Вряд ли он мог позволить себе придерживать его за плечи или локоть — Арсений из тех, кто не готов ударить в грязь лицом даже в глазах незнакомцев. Именно поэтому держался из последних сил и, хотя его немного вело, преодолевал зал ресторана вполне достойно. Дойдя до лифтов, он нажал кнопку вызова и на те несколько секунд ожидания незаметно для чужих глаз упёрся рукой в стену. Стоило им зайти в двери лифта, как Арсений нажал на кнопку с цифрой семь и дал себе поблажку: опёрся спиной о стену кабины, вздохнул и провёл руками по лицу. По длинному коридору седьмого этажа они прошли без нареканий. Без единого слова. Без малейшего касания друг друга. Арсений остановился у нужной двери и обернулся к своему спутнику с благодарной улыбкой. — Порядок? — уточнил Антон. Ему согласно моргнули, и он протянул руку со словами: — Рад был познакомиться с Вами. Хорошей дороги. И... успехов на сцене. Арсений сжимал чужую ладонь несколько секунд, задумчиво поджав губы. Потом кивнул, как бы желая всего хорошего в ответ, достал из кармана карточку, прислонил к датчику, и дверь открылась, тихо пиликнув в тишине коридора. Дверь закрылась за ним с негромким, но отчётливым щелчком, и Антон какое-то время молча стоял на месте, потом развернулся и медленно побрёл по коридору к лифтам. Вот и всё? Казалось, так много слов не прозвучало. В глубине души затевался настоящий шторм: вспененная солёная вода методично ударялась о волнорезы и рассыпалась в воздухе на тысячу брызг. Всё было как-то не так. Но по-другому, сколько ни бейся, не получалось. Двери лифта открылись перед ним, а он стоял в бездействии ровно до тех пор, пока они снова не закрылись. Антон развернулся и быстро зашагал обратно по коридору к нужной двери. Он даже вздрогнул от щелчка чьей-то двери — настолько был на взводе. Но дверь оказалась не какой-нибудь, а той, к которой он шёл. Антон шагнул в чужой номер, взволнованный и удивлённый, и его поймали в дверном проёме: Арсений протянул руки к чужой талии и прильнул к нему в несдержанных, отчаянных объятиях. Дверь щёлкнула за их спинами, не оставив в коридоре седьмого этажа больше ни души. Антон обнял пианиста за плечи, провёл рукой по его волосам и мягко опустил чужую голову себе на плечо. Арсений коснулся щекой самого основания его шеи и шумно вздохнул, скомкав ткань ветровки на чужой спине. Слова ли были им так нужны? Или эти объятия? Антон всё ещё слышал буйство шторма и плеск гигантских волн, но то был, кажется, всего лишь стук собственного сердца. И чужого. К нему льнули с необыкновенной нежностью, как будто в поисках защиты, и он поглаживал пианиста по волосам с робко-счастливой улыбкой. Они простояли так порядка минуты. Антон почувствовал, как ослабли чужие руки на его спине, как сменилось отчаяние, отвага и сила на штиль нежности и тепла. Только тогда он решил заглянуть в чужие глаза и, переместив ладони на чужую шею, приподнял голову Арсения. Уверенности и шаткого спокойствия, трезвости и пьянства было в этом взгляде ровно пополам. Его рубашка была расстёгнута до груди — Антон заметил это только сейчас и не смог сдержать своих рук, скользнувших по тёплой коже от шеи к ключицам. Несколько секунд Антон задумчиво рассматривал шрамик чуть ниже ключицы — ровный, сантиметра три в длину, со странно-ровными поперечными стежками, точно заплатка. Чужие пальцы тревожно дрогнули на его талии, и Антона схватили ледяные мурашки, пробежавшие по спине от воспоминания и первой догадки, что пришла в голову. Ещё недавно он думал: как странно… Как странно было то движение, когда Арсений впервые сыграл для него после концерта. Как этот человек сел за инструмент и собирался было закатать рукава рубашки, но сдержался. Антон взял чужую руку со своей талии, расстегнул единственную пуговицу и закатал чёрный атлас вверх до локтя. «Заштопанные» шрамы ровно той же трёхсантиметровой длины тянулись вдоль его руки ужасающим забором. Антон потянулся за другой рукой. Арсений потерял равновесие и шатнулся, найдя опору лишь в стене: когда он опёрся о неё спиной, Антон уже рассматривал вторую руку, а потом принялся быстро расстёгивать пуговицы на чужой рубашке. С тихим шорохом рубашка беззвучно упала им под ноги, и Арсений поёжился то ли от холода, то ли от неловкости. Антон рассматривал его тело с нескрываемым ужасом, будто бы боясь прикоснуться. В полотне шрамов прослеживалась определённая последовательность, схематичность. На руках — от запястья к плечу. Под ключицами. От груди до самого живота. И чем дольше Антон смотрел на это, тем сильнее деревенело собственное тело. Но вдруг его мягко притянули за шею. — Их сорок семь, — шепнули на ухо. — А должно было быть пятьдесят. — Что… — растерянно выдавил Антон и не узнал свой голос. — Что значит «должно было быть»? Но ответа не последовало. Антон накрыл лежащие на его шее руки и попытался поймать чужой взгляд, но тот смотрел вниз. — Это то, из-за чего Вы потеряли голос? Кивок с опущенным взглядом. — Кто это сделал? Арсений наконец поднял глаза и несмело взглянул на говорящего. За эти недолгие минуты Антон успел побледнеть, как лист бумаги. Теперь же на его щеках проступали живые краски, а в глазах горела с усилием сдерживаемая злость. Он её сдержит — Арсений был в этом уверен. Но Антон менялся в выражении лица буквально с каждой секундой. — Кто это сделал? — повторил он. Пианист потянулся к нему и шепнул: — Обещайте, что это останется между нами. — Обещаю, — последовал твёрдый ответ. — Что не станете меня осуждать. — Обещаю. — Что не будете вмешиваться в решение, которое я принял. — Обещаю. Антон наклонил голову в ожидании чужих слов. Арсений сделал глубокий вдох — прерывистый и немного нервный. В знак поддержки чужие ладони накрыли его голые плечи. — Однажды я влюбился в своего поклонника, — начал пианист. — Он был хирургом. Слушая его, Антон сверлил взглядом один из шрамов на чужом плече и терпеливо выжидал продолжения между небольшими паузами, что делал его собеседник. — Мы были очень близки. Но то, что он не в порядке, я заметил только через пару месяцев. Антон чувствовал отвратительный контраст заледеневших кончиков собственных пальцев и тёплых плеч под его ладонями. — После того, как я решил прекратить наши отношения, этот человек ещё долго преследовал меня. Однажды я потерял сознание в кафе. А когда очнулся, уже был в его загородном доме. В тот день он сказал мне… — шёпот стал совсем слабым, дрогнул на чужом виске слабым дуновением. — Ты отказал мне пятьдесят раз. Я оставлю тебе пятьдесят шрамов, и мы квиты. Антон не выдержал, поднял голову и обратил на пианиста шокированный взгляд. — Он держал Вас там? Сбежать было невозможно? Кивок. — Вы сказали, их сорок семь, а не пятьдесят… — выговорил Антон. Арсений снова потянулся к нему, чтобы объяснить. — На сорок седьмом я был совсем плох. Антон отпрянул, провёл рукой по лицу и шумно выдохнул. Он поднял с пола рубашку, накинул её на чужие плечи и осторожно повёл пианиста к кровати — тот едва стоял на ногах. — Сядьте, пожалуйста. Несколько минут Антон расхаживал по номеру с ощущением заточённого в банку насекомого. Не хватало воздуха, лицо пылало от ярости, даже руки дрожали, хоть и были ледяными, в холодном поту. Он метнулся к сидящему на кровати, опустился перед ним на колени, взял его руки и поднял голову, поймав чужой взгляд. — Он отпустил Вас? Кивок. — Ему этого хватило? Кивок. — Вам больше ничего не грозит? Кивок. — А то, что Вам нельзя пить… Это как-то связано? Пианист наклонился к нему и слабо шепнул: — Вы знаете, что такое психогенная афония? — Кажется, да… Голосовые связки в порядке? Вы не можете говорить из-за психической травмы? Слабый кивок. — Так вот почему?.. Вы принимаете какие-то таблетки сейчас? А этот мудак... Вы так и не заявили на него в полицию? Антон сыпал вопросами упрямо, настойчиво, но с горьким волнением. И хотел спросить что-то ещё, но пианист наклонился к нему и остановил: — Пожалуйста, больше ни о чём не спрашивайте. Вы обещали меня не осуждать. Тот вздохнул и согласился: Арсений выглядел измученным расспросами и уставшим. Правда, когда Антон собирался встать с пола, его удержали за плечи и снова шепнули: — Вы останетесь? Неуверенная, осторожная и нежная просьба, не терпящая возражений. Разве мог Антон отказать? Он был приятно удивлён и глубоко тронут. Вряд ли слова ещё пригодятся им сегодня. У самой двери стоял собранный чемодан, личных вещей в номере почти не осталось: обыкновенные светлые стены и интерьер из тёмного дерева. Лаконично, до бесконечности пусто и обезличено — кроме них, будто путников, вынужденных коротать часы перевала в этих стенах. В шкафу оказались запасные одеяло и подушка. Арсений передал их Антону, после чего молча, без стеснения сбросил с себя рубашку и брюки под чужим взглядом и нырнул в кровать, обернувшись в одеяло до самой головы. Последовав чужому примеру, Антон разделся, оставил вещи на стуле и в одних трусах проследовал к выключателю. Свет погас, как спичка, комната погрузилась в ночной мрак, и стоило лечь на противоположную сторону единственной в комнате кровати и накрыться одеялом, как Антон почувствовал невероятное умиротворение, свалившееся на него после бури эмоций. Последнее, что он сделал, так это завёл будильник и сунул телефон под подушку. Завтра съёмки. Не так рано, но время на дорогу надо было прикинуть с запасом. Пианист лежал на другом краю кровати к нему спиной, и какое-то время в тишине раздавалось его совсем тихое дыхание, которое мистичным образом уничтожило бессонницу Антона одним выстрелом — он уснул за несколько минут.***
Лезвие скальпеля ложится на кожу безобидно и легко, а он слышит только скрежет собственных зубов: лучше бы этих секунд ожидания не было вовсе. Лучше не было бы его самого в эти секунды. Дрожь, мелко бьющая его вот уже минуту, наконец берёт его крупными, неподвластными ему, измождёнными судорогами — контроль над ними тщетен. Адреналин вылезает из него, как разъярённый дьявол из жалкого человеческого тела под заговором экзорциста. Лезвие проникает в кожу медленно и ползёт вниз. Он корчится и кричит, что есть сил. И в очередной раз невольно сдаётся под натиском боли. Измученные лёгкие, гоняющие воздух туда-сюда. Саднящее от криков горло. Ноющая тяжесть в груди. Сердце, работающее на пределе, в режиме выживания и попыток сохранения рассудка. А звуки медленно ускользают и улетают куда-то высоко, оставляя ему лишь смутный гул, отдалённо напоминающий жизнь — он выброшен за её границы. Потеря сознания от болевого шока. Запах нашатыря. Возвращение в сознание. Очередные крики. И снова ускользнувшая из пальцев нить сознания. Вкл — выкл — вкл — выкл. Круг замкнулся. Из него не выбраться. — Сорок семь, дорогой. Сорок семь чего? Чей это голос? Кто он сам? И что здесь делает? Ради чего это? Где у этих «сорока семи» конец? И есть ли у них начало? Начало. Нач… — Арс!.. Начало. — Арс... Слышишь, нет?.. Начало. — Ну хорош притворяться, мудак… Начало. — Твою мать! Хрен я из-за тебя сяду! Понял меня?! Начало. — Слышишь? Пошёл ты! Слабак… Звон скальпеля о пол. Развязанные руки и ноги. Жестокие шлепки чужих ладоней о щёки. Отвратительный мужской голос, любимый когда-то. Запах крови. Смысл — отсутствующий буквально во всём.***
Антон проснулся от суетливого шороха рядом и сбитого, частого дыхания. В темноте он с трудом различил, как лежащий рядом, запутавшись в одеяле, вырвался из него, словно из рук врага и кинулся, перепуганный, к двери номера. Влетев в неё, он судорожно шарил пальцами в попытках открыть. Наконец, та поддалась ему, и Арсений распахнул дверь. Из коридора в комнату пролился матово-холодный свет. — Арсений! — крикнул Антон, шокированный. Тот крупно вздрогнул, замер на пороге и медленно обернулся на голос. Он стоял в дверном проёме в одних трусах и собирался бежать, казалось, от самой смерти. — Арсений, — позвал Антон тише, — что случилось? Что с Вами? Несколько секунд они оба недвижно смотрели друг на друга: Антон — сидя в кровати, Арсений — стоя в дверях. Такого невменяемого, животного страха Антон прежде не видел. Это было что-то, выходящее за границы человеческого сознания, инстинктивное, неподвластное никакому самоконтролю. — Закройте дверь, — тихо попросил Антон и, окинув взглядом стоявшего на пороге, попытался объяснить не без смущения: — Вы же… не одеты. Арсений опустил голову, взглянув на себя, прерывисто выдохнул застоявшийся в лёгких воздух и шагнул в номер, медленно закрыв за собой дверь. Удерживая ручку ещё несколько секунд, он наконец развернулся и торопливо прошлёпал по полу босыми ногами до кровати. И упал в протянутые к нему руки. — Антон… — шептал Арсений. — Я столько раз пытался сбежать оттуда. Столько раз… Мне снова снилось это… Не надо было пить. Мне правда нельзя пить сейчас… Мне так паршиво, Антон… Антон обнимал его с той же силой, с какой удерживал бы за руку сорвавшегося в пропасть. Гладил по голове, по спине, тихо раскачивался из стороны в сторону, следуя за всей сумбурностью, всем порывом, всеми эмоциями, переполнявшими пианиста. — Всё хорошо, — шептал Антон в ответ. — Вы со всем справились… Всё преодолели. Всё хорошо. Повторяя слова поддержки, он осторожно прилёг на подушку, потянув за собой и пианиста. Тот опустился на его грудь: уткнулся щекой в ключицу, снова прерывисто выдохнул и медленно, задумчиво провёл мелко дрожащей ладонью по чужой тёплой коже, от соска к рёбрам, и замер. — Засыпайте, — шепнул Антон. — Хоть немного перед дорогой… поспите. В ответ больше не прозвучало ни слова. Спал ли Арсений или лежал так, недвижимый, сказать было трудно. Но перед глазами у Антона ещё долгое время стояла ужасная картина: перепуганный пианист в подсвеченном дверном проёме. Чужое дыхание — теперь ровное и спокойное — грело его в районе самого сердца. Антон был встревожен и безмерно счастлив одновременно. Счастлив, потому что оказался этой ночью рядом, что вовремя окликнул Арсения, не дал выбежать в коридор и сумел успокоить. А теперь лежит с ним в обнимку, проводя последние совместные часы перед отъездом.***
Утро свалилось на Антона оглушительным звоном будильника. Собственного… Мысль о предстоящих съёмках тщетно пыталась занять в сонной голове хоть какое-то место. Глухо. Ни одного свободного стула. Конец мая шумел за окном уже тёплым ветром, звучал неустанным щебетом птиц, дышал запахом поднявшейся травы и не так давно раскрывшихся, резных юных листьев. Мир продолжал свой бесконечный жизненный ритм, пытаясь втянуть в свой круговорот таких, как он, — едва открывших утром глаза. Проведя руками по лицу, Антон шумно вздохнул и, сев в кровати, огляделся. Он был один. Под звон будильника он взглянул в сторону двери — чемодана не было. Как и чужого телефона, ещё ночью лежавшего по ту сторону кровати на тумбочке. А вот его собственные вещи всё так же громоздились на одном из стульев. Выудив телефон из-под подушки, Антон наконец выключил будильник, и тишина оглушила его сильнее, чем когда-либо. Арсений уехал. Тихо ушёл из номера ранним утром, ровно как и из жизни Антона. Умывшись в ванной, он несколько минут смотрел на себя в панорамное зеркало и как будто видел в нём кого-то другого — такого же ошеломлённого и вынужденного жить дальше человека. Только не себя. А человека с сорока семью шрамами на теле. Антон оделся и прошёл к столу за оставленными здесь вчера пачкой сигарет, ключами и зажигалкой. На лакированной тёмной деревянной поверхности его ждал небольшой клочок бумаги с удивительно неразборчивым почерком, прочитать который можно было только по наитию. «В 12 ч. придёт горничная. Как проснёшься, уходи. Спасибо, что был рядом. Я очень благодарен тебе» Антон сложил записку вчетверо, убрал в карман и зашагал к двери. Сердце пронизывал десяток невидимых глазу игл, а ему, как ни странно, нравилось. Он был влюблён. Невыносимо, безмерно влюблён.