***
По видеосвязи со своим новым врачом Арсений ещё не говорил ни разу. Дело в том, что прошлый специалист, с кем они «плыли на одном корабле» около года, решил спрыгнуть с палубы: уволился и собрался уезжать, как заявил, за границу. С Димой же они виделись в Питере всего несколько раз, а теперь в виду временного пребывания в столице Арсений мог контактировать с ним только по видеосвязи. — Добрый вечер, — поздоровался Дима с экрана ноутбука. — Как Вы? Как Москва? Освоились? Арсений набрал ответ: «Добрый вечер. Всё в порядке, никаких серьёзных перемен. Здесь по-своему интересно». Он был в своём номере, сидел за небольшим рабочим столом у окна, плотно закрытого жалюзи. — Понятно, — отозвался врач, — это хорошо. Арсений, знаете, о чём я на днях подумал… Пианист дожидался продолжения. Где-то вдалеке по коридору отеля прошуршали колёсики чьего-то набитого до отказа чемодана. Кто-то выезжал, а он говорил со своим врачом по видео. Как странно. — Я подумал, — продолжал Дима, — что Вам нужно смотреть больше комедий. Сейчас объясню. С этими словами врач поменял своё положение: придвинул стул ближе и опёрся руками о стол. — Вы же понимаете, очень трудно угадать, что действительно рассмешит того или иного человека, а я Вас знаю сравнительно недавно. Но я подобрал несколько картин, которые могут рассмешить даже мёртвого. Ну, на мой взгляд. Дело в том, что Вам необходимо помещать себя в такие ситуации, где Вы невольно будете… скажем так, «тормошить» свой голос, не давать ему застаиваться. И для этого есть много способов. Например, кашель, испуг или смех. Это те случаи, когда голос работает неосознанно. Первые два варианта я бы Вам не советовал, а вот последний очень даже подходит. Вам нравятся комедии? Арсений поднял ладонь и покрутил кистью: «Более или менее». — Хорошо, тогда посмотрите что-нибудь из списка, — с этими словами он прислал в чат небольшой список фильмов и продолжил: — Видите ли, если долго не использовать голос, он начинает «ржаветь». А это уже началось… По крайней мере я вижу это по последним данным от фониатра. Арсений тревожно нахмурился: насколько он знал, до недавнего времени с его голосовыми связками всё было в порядке. — Не переживайте, — заверил врач. — Время ещё есть. В один день го́лоса Вы не лишитесь, но чем дольше Вы не даёте ему выхода, тем труднее потом будет «настроить» его на нужный лад. Попробуйте. Хотя бы когда рядом никого нет. Слово-два-три в день. Смейтесь и чем громче, тем лучше. Не смотрите на то, как звучит Ваш голос. По крайней мере пока рядом с Вами никого нет. Арсений вздохнул. Разве же он не пытался? Все его попытки говорить даже наедине с собой, произнести хоть слово были тщетны. Дима отпил из своей кружки и снова обратил на экран вкрадчивый взгляд. — Это нормально — строить стену после того, что случилось. Но только представьте, как ликуют обидчики, когда видят на своих жертвах подобные результаты. Вы же молчите не потому, что не можете говорить… Понимаете, о чём я? Я думаю, что Вы не хотите говорить. И к этому очень легко привыкнуть. Чем дольше и прочнее Вы строите стену, тем сложнее будет выбираться. Но в одном Вы справляетесь на все сто: Вы снова на сцене, и это безусловный успех. Но снова разговаривать… Разве это не повод ответить тому, кто собирался разрушить Вашу жизнь? Арсений кусал губу со внутренней стороны. Сложив руки на груди, он всматривался в лицо своего врача и буквально кожей ощущал, как его пытаются раскачать, растолкать, расшевелить. Слова Димы обладали в определённой мере бунтарской, мотивирующей силой. А Арсению, казалось, только это и было нужно. Ему не хватало бунтарства, и он искал его буквально во всём, что его окружало. И если уж не способен на него сам, то искать его в других… — А что насчёт шёпотной речи? — отвлёк его от мыслей голос Димы. — С этим проблем нет? Пианист покачал головой: с этим проблем не было. Так часто, как с Антоном, он не разговаривал шёпотом ещё ни с кем. Даже, пожалуй, со своим менеджером. Внезапная мысль словно переключила его на другой часовой пояс. Один бунтарь уже точно появился в его жизни. Тот, кто был смел, проницателен и прямолинеен на камерах и осторожен вне объективов. И этого бунтаря он, вопреки убеждению не афишировать свои сольные, пригласил на выступление в ресторане. Вот почему Антон так привлекал его? — Таблетки принимаете? — раздалось из динамиков ноутбука. Кивок. — Побочных действий не замечали? Отрицание. — Хорошо… Тогда продолжайте.***
Антон оставил машину на парковке и поспешил к парадному входу. Он опаздывал на полчаса. На входе его встретил швейцар — у него Антон поинтересовался, как пройти в ресторан. Тот проводил его сначала к гардеробу, где пришлось оставить ветровку, а потом проследовал вместе с ним до лифтов и, сообщив, что ресторан находится на десятом этаже, оставил его, вернувшись на своё место. Стоило дверям лифта открыться на десятом этаже, как его встретил кристальный звук фортепианных клавиш, подсказавший, что он не ошибся, не спутал адрес и попал, куда нужно. Будто на несколько секунд потерявшись в широком пространстве ресторана, он снова, как рыба, был пойман официанткой, уточнившей, бронировал ли он столик. Его проводили за свободный и, только присев, Антон наконец смог оценить выгодность расположения: Арсений играл на его глазах буквально в нескольких метрах, расположенный к нему боком, в профиль. Когда принесли меню, Антон растерянно бросал взгляд то на строчки ламинированных страниц, то на пианиста — тот не замечал его. Впрочем, он не замечал никого. Арсений играл, отдаваясь процессу так, как делал это всегда. Лёгкие, хрупкие звуки рояля, расположенного на небольшом возвышении посередине большого зала, как капли дождя, готового превратиться в град, проливались и словно отскакивали от сверкающей чёрной плитки под ногами гостей, от стен бежевого оттенка. Чёрные шелковые скатерти на квадратных и прямоугольных столах и такие грациозные в своей строгости стулья сочетались с неброским светом белых матовых ламп. Яркими контрастами выступали небольшие ограждения между столами в виде мозаичных стоек с растениями. А за панорамными окнами открывался умопомрачительный вид на вечерний центр столицы, сверкающий золотыми огнями. И Антон не отрывался бы от окон, если бы только не Арсений. Сегодня он был в костюме-тройке тёмно-зелёного цвета. Пиджак, правда, он снял и сидел за инструментом в брюках с выглаженными стрелками, белой рубашке и такого же цвета, как брюки, тёмно-зелёной жилетке, безупречно подчёркивающей его фигуру. Зелёный однозначно был ему к лицу. Как, в общем, и любой другой цвет его костюмов. Антон даже поймал себя на мысли, что помимо интервью не видел ещё Арсения в чём-то простом, повседневном. Костюмы шли ему так же, как клавиши инструмента — его точёным пальцам. Принесли заказанное Антоном виски с содовой и теперь он потягивал его из стакана, не сводя взгляда с играющего. Гостей в ресторане было достаточно: ему едва ли повезло со свободным столом, и он жалел только, что не успел раньше. Вырвавшись прямиком из студии, Антон сидел здесь теперь, как белая ворона, в серых спортивках и чёрной худи. Композиция закончилась мягко и тихо, как голос, переходящий в шёпот. Под негромкий гул отдельных, вырванных из зала аплодисментов, Арсений встал с чёрной банкетки, обвёл взглядом публику с дежурной улыбкой и лёгким поклоном благодарности. Антон присоединился к аплодисментам, и вскоре блуждающий по гостям взгляд пианиста наконец остановился на нём. Глаза Арсения сверкнули каким-то хитро-игривым огоньком — так он наверняка упрекал за серьёзное опоздание. С вежливо-сдержанной улыбкой он забрал со спинки одного из стульев свой пиджак, элегантно перебросив через руку, и обменялся взглядами, кивками и рукопожатиями с сидящими за столом — по-видимому, кем-то из руководства отеля. Проделав всё это, Арсений, не надевая пиджак, неспешно зашагал к выходу из ресторана так, словно здесь его больше ничто не держало. На повороте к лифтам он замедлил шаг, обернулся и обратил на Антона последний взгляд, наполненный как будто дружеским теплом и неозвученными словами. Улыбнувшись, он скрылся за поворотом, и Антон понял: его звали. Это было не прощание. Видимо, пересекаться здесь, в ресторане, полном людей, Арсений не хотел. Антон поймал официантку и попросил поскорее его рассчитать. Расплатившись, он быстро вышел в коридор и осмотрелся. Арсений дожидался его у одной из дверей, выходящих на лестницу, и стоило им встретиться взглядами, как пианист нырнул в эту дверь. Оставалось только следовать за ним. Преодолев расстояние длинного коридора, Антон распахнул дверь и растерянно окинул взглядом светлую лестничную клетку. Заглянул вниз, в щель между перилами, и заметил край белой рубашки, мелькнувшей внизу. Арсений увлекал его, как в фильме, где по неосмотрительности и крайнему любопытству главный герой непременно попадает в неприятности. Однако от пианиста неприятностей Антон совсем не ждал. Быстро спускаясь по лестнице вниз, пролёт за пролётом, Антон хотел увидеть его всё сильнее. Он даже чувствовал слабый шлейф уже знакомого парфюма, и это доказывало, что он идёт верным путём, что пианист ещё не свернул с лестницы на этаж. В спешке Антон миновал несколько этажей и почти столкнулся с остановившимся. Арсений обернулся к нему, осторожно затормозил, коснувшись чужого плеча рукой — в другой по-прежнему был пиджак — и потянулся к его уху. — Уже думал, что не придёте, — шепнул он. Переведя дыхание, Антон улыбнулся и ответил: — Мне это кое-что напоминает. Свой голос в сравнении с чужим шёпотом снова прозвучал несоразмерным контрастом. Казалось, таким побегом по лестнице ему только что продемонстрировали собственную нерешительность и робость. И Антон только теперь смог увидеть себя со стороны в день интервью: желавшего что-то сказать и молча ждавшего у лестницы после съёмок. — Это я Вам и хотел показать, — шепнул Арсений. — Вот так Вы выглядели после интервью. Теперь понимаете? Почему мне показалось, что вне камер Вы совсем другой. — Да… теперь понимаю. Склонив голову к пианисту, Антон слушал и чувствовал его дыхание на своей коже. Так много Арсений ему ещё не шептал. А Антон совершенно упустил из виду тот факт, что за эти секунды точно куда-то отлетел, ведь касался пальцами чужой талии, подчёркнутой изгибом жилетки. Привычка «придерживать», дотрагиваться друг до друга во время шёпота вряд ли оправдывала то, что он себе позволил, ведь Арсений всегда касался только его плеча или локтя, притом осторожно и вежливо. Антон оторвал пальцы от талии пианиста, когда тот вопросительно опустил голову. — Я опрокинул немного виски, — будто оправдался Антон, причём вдруг шёпотом. Арсений вернул на него взгляд, изогнув брови в лёгком недоумении. Тогда Антон решил предложить: — Не хотите выпить? Пианист покачал головой и потянулся к уху собеседника. — Мне пока нельзя. Что бы это могло значить? Почему нельзя? Только сегодня или в перспективе? — Тогда, может, кофе? — не сдавался Антон. — Чай?.. Арсений слабо улыбнулся, и по этой улыбке стало понятно: это отказ, неподвергаемый сомнению и вполне однозначный. И Антон мог бы подумать, что его отшивают, если бы не держал в голове тот неоспоримый факт, что пианист сам его сюда пригласил. И будто в подтверждение объективных причин тот прошептал: — Мне ещё надо сегодня кое-что отрепетировать. — А где Вы репетируете? — В ДК. Разговаривая, они имели куда меньше шансов смотреть друг другу в глаза, чем обычные собеседники. И Антон часто упирал взгляд в его плечо, когда слушал шёпот — иногда едва различимый, иногда отчётливый. — Можно с Вами? — спросил Антон. Пианист взглянул на него с каким-то предостережением. И это молчание невозможно было отнести ни к согласию, ни к отказу. Должно быть, он прикидывал все «за» и «против», не решаясь дать определённый ответ. Тогда Антон сделал другое предложение, которое показалось ему менее тяжеловесным: — Хотите подброшу? Я на машине. Ответом ему была скептично поднятая бровь и лёгкое осуждение во взгляде. — А, виски… — вспомнил он с досадой. Голову, казалось, он и правда где-то потерял. Арсений снова шепнул: — У меня есть права. — Едем? — просиял Антон. Промедление и неуверенный кивок.