Когда я умер в городе, где хрустальные лестницы соединяют небо с землей, а в реках живут золотоглазые отражения тех, кто хотя бы однажды сидел у воды, многие плакали, когда я умер, открыл свои золотые глаза в городе, где только дожди соединяют небо с землей, а в реках живут молчаливые рыбы. Никто здесь не плачет, говорят мне: «Хорошее утро», думают, я проснулся дома. (с) Макс Фрай
ВЗГЛЯД С ДРУГОЙ СТОРОНЫ
Сидела в кафе. Нет, не так. Сидела в кафе с зеленой дверью не в белой, а серой стене, но это ничего. Как только увидела — чуть в обморок не грохнулась, но все-таки устояла, наверное, ради одного только интереса, получить ответ на вопрос: раньше-то где ты было, чудо из рассказов Уэльса? А ведь, по сути, каждый день мимо прохожу. Прямо как в книжке, как хотела, надо же, а. Правда, никакого рая внутри не оказалось, обычная кафешка. Тут — таких миллион и еще десять штук. Даже, смешно сказать, обиделась на неосуществимую детскую мечту. А, казалось бы, взрослая тетка. Сидела в полупустом кафе, пила зеленый чай, от которого почему-то клонило в сон. — Я расскажу тебе про город, — слышу. Оборачиваюсь на звук, ничего не могу с собой поделать, всегда была любопытной до чертиков, вечной сплетницей. Даже разговоры чужие подслушивала не со злого умысла, а оттого, что очень уж интересно. Вижу на другом конце зала парочку, разноцветную, вместе как будто сшитую из разных лоскутов. Как же я их раньше не заметила? Будто до этого невидимыми были, до того как голос не подал, тот, что в нелепом красном пиджаке и круглых солнечных очках — сразу видно не представитель нашего бюрократического сословия. Собеседница его тоже особенно хороша — горящие огнем кудряшки, да золоченые браслеты на запястьях, что звенят, когда та восхищенно всплескивает кистями.У таких, как она в сумочке кроме всяких ключей и кредитных карточек обязательно будет лежать то ли губная помада, то ли пуля сорок пятого калибра. Я откуда-то знаю. Слушаю, чувствую себя ребенком, которому впервые в жизни дали попробовать конфету. И теперь вертеть в руках и думать: это как? Съесть с оберткой? Выбросить и забыть? Сказки, звенящие струнами крылатой арфы в воздухе не для меня, я сегодня буду вором. Моя конфета, врученная судьбой, тем временем продолжает свою повесть: — На ист-стит в старом доме… Хлопаю глазами несколько раз, а слова не прекращаются, обтекают, плотно устраиваются в дырявом решете, что принято нормальным людям называть головой, тревожит сердце. Я, может быть, сплю? Ну что, бывает, наверное, такая забавная ситуация, когда в твоих снах тебе рассказывают твои же собственные грезы, да еще и со всеми подробностями. Когда-то давно уяснила для себя, что все увиденное мной ночью, и есть самое личное, самое лучшее и самое важное, что вообще у меня в этой жизни есть. Сны — тайна, табу, мир, за которым мне иногда удается подсмотреть одним глазком, чудом не спугнув. И если тратить человеку на что-то треть своей жизни, то на такое вот, а не на черную мглу. мой город, сотворенный из грозы, был вообще самым важным сокровищем, главной удачей, даром с космических просторов. А теперь выясняется, что какой-то дядька может вот так вот просто говорить о нем. Рассердилась. Чуть ли не скандал закатить собралась, но слава всевышнему, передумала. Нарушитель моих авторских прав на сны, кстати, меня заметил. Да и не удивительно: я на него так уставилась, что не только этот нелепый красный пиджак, стена за ним должна была начать гореть — ан нет, стоит целая, даже не задымилась. Каких чудес только не бывает. Повернул в мою сторону голову, но все равно смотрел немного левее и выше меня. — Слепой что ли? - вспыхнула страшная мысль, и я утащила ее подальше в сознание. Никогда не представляла как это — не видеть. И как с этим жить тоже. Незнакомец тем временем виновато пожал плечами — мол, бывает вот так, что поделать, и отвернулся. Рыжая его спутница ничего не заметила, ей слишком интересно, что будет с птицей по имени Чайка, глаза у нее сверкают как два маяка, сейчас она совсем молодая, даже восемнадцать не дашь. День заканчивается, сигареты тоже, истории, давно известные мне — нет. Молодая кудрявая цыганка вдруг вздрагивает, браслеты на запястьях звенят какой-то надрывной нотой, округляет в ужасе глаза, и, что-то быстро и тихо говорит, я не разбираю ни слова, а потом подхватывает сумочку и уходит, опираясь на деревянную трость. Незнакомец в солнечных очках подходит ко мне, нащупывает рукой спинку кресла и опускается напротив. Сама бы ни за что его не остановила, так бы и ушла домой, погибая от любопытства. А теперь сама удивляюсь собственной наглости, хотя, сколько себя помню, всегда боялась людей, задаю вопрос прямо в лоб: — Откуда вы знаете про… Ну, про город, — хочется, очень хочется добавить «мой», но я держусь из последних сил. Незнакомец наклоняет голову на бок, так, что теперь я вижу то ли след от темно-красной помады, то ли рану от пули сорок пятого калибра, говорит: — Просто некоторым сняться одни и те же сны. Или, не так. Некоторым снятся сны про очень скучный мир без оборотней и старых ведьм. А мне повезло чуть больше. И уходит, благополучно преодолев дверной проем. Ничего не понимаю. Ничегошеньки. Прикрываю уставшие глаза. *** Просыпаюсь и тут же, даже не приведя себя толком в порядок, в одной куртке и пижамных штанах выскакиваю из дома, успокаиваюсь. — Представляешь, — говорю улице семи восточных ветров, рыжему солнцу и красноватому небу, — мне приснилось что вас — нет. — Представляешь, — повторяю абсолютно счастливая, в объятьях западного ветра, который наведался немного не по адресу. И улыбаюсь.