***
Резкий механический грохот вырвал из сна, Хидан испуганно поднял голову, пытаясь осмотреться. В комнате почему-то не было света. Шевельнувшись, он ощутил тяжесть на плечах и тут же потянулся рукой – оказалось, поверх одеяла его укрывала тяжелая куртка. Точнее, охотничья дубленка. Хидан закатил глаза. Вздохнув, он ощутил, как стало холодно. Воздух остужал горло, сушил нос. Хидан закашлялся и хотел было спрятаться под одеяло с головой, но наверняка пора вставать. Он понятия не имел, сколько проспал, но опьянение уже его отпустило и очень хотелось пить. При каждом движении давило висок. Паршивое состояние, из которого можно выйти очень легко – достаточно сделать пару глотков виски. Грохот повторился снова, но теперь вместо того, чтобы затихнуть, он продолжился мурчащей трелью старого мотора. Похоже, Какузу все-таки осуществил свою задумку и завел снегоход, пожертвовав при этом мощностями генератора. Недовольно нахмурившись, Хидан выбрался из-под одеяла, вздрогнул от холода и вышел из комнаты. Единственная живая лампочка на кухне немного освещала коридор, в тусклом свете летала пыль вместе со снежинками. Дверь на улицу оказалась приоткрыта, а дверь в пристройку вовсе распахнулась настежь. Там в темноте мелькал свет фонарика и, помимо урчащего двигателя, слышалось копошение и какой-то треск. Хидан завис на этом распутье, пытаясь решить, что ему делать. Пойти на кухню и продолжить свои возлияния, чтобы в скором времени снова впасть в небытие посредством сна, или же пойти в пристройку к Какузу и узнать, чем он там занят. Может быть даже помочь. Забавно, что такое просто решение принять было совсем непросто, потому что раздражение от необходимости сосуществовать с Какузу в этом тесном доме никуда не делось, а виски прельщало той беззаботностью, которое оно дарило после первого стакана. Последствия Хидана волновали слабо, если не сказать, что не волновали вообще. Решить Хидан не успевает, Какузу грузно вываливается из темноты в коридор и случайно светит ему в глаза фонариком. Зашипев, Хидан закрывает лицо руками и отворачивается. Он хочет возмутиться, в то же время ожидая какой-то реакции от Какузу, но тот, просто выключив фонарик, проходит мимо, будто нарочно цепляя Хидана плечом и не обращая на него внимание. Подозвав пса, Какузу выходит на улицу и с размаху захлопывает дверь. Проглотив недовольство, Хидан смотрит на дверь, словно ожидая, что она вот-вот откроется снова, но ничего не происходит. Он оборачивается, смотрит на стоящий в пристройке снегоход – из темноты виднеется подсветка приборной панели и светодиоды на морде. Похоже на какое-то рычащее насекомое со светящимися усиками и кучей глаз, оно будто застыло, только и ждет момента, чтобы наброситься. Возможно, Какузу не в духе из-за прошлого разговора. Наверно, это даже логично, но Хидан искренне не понимает, из-за чего тут можно злиться. Он не знает, как Какузу связан с убитыми, его никто в тонкости не посвящал, да и, честно говоря, дела ему до этого нет. У него в любом случае не было выбора, так какой смысл задавать вопросы и забивать голову горой компрометирующих сведений, и так уже погряз в этом всем глубже некуда. Возможно, Какузу настигло разочарование, но и в этом Хидан отказывается признавать себя виноватым – он не может оправдывать чьи-то ожидания, даже не зная о них. Зайдя на кухню, Хидан понимает, что здесь что-то изменилось. На столе нет пустой бутылки, да и стаканов тоже. Опережая свои догадки, он бросается к коробке и не сдерживает злобного шипения – все виски куда-то пропало. Окончательно разозлившись, Хидан хватает со стула какой-то пыльный плащ и не глядя надевает его, застегиваясь на ходу. Переполненный негодованием, он вываливается на крыльцо, чуть не врезавшись Какузу в спину. Тот стоит у перил, опершись плечом на балку, и курит. Густой дым не спешит растворяться в морозном воздухе. На секунду Хидан забывает даже, зачем сюда явился. С крыльца виден густой лес и город вдали, слегка выглядывающий из-за верхушек елей и сосен. Сейчас туда опускалось солнце, лениво закатываясь за горизонт. Значит, снова надвигается ночь. Рваные облака растянулись линиями, словно небрежными мазками кисти, закатные краски размывались, плавно растекаясь по небу. Солнце почти спряталось, но вдруг яркий оранжевый луч мазнул по равнине. Хидан запоздало осмотрелся – снег практически перестал идти, только редкие хлопья временами сбивались вместе и кружили от порыва ветра. Все замерло, укрытое свежим, пухлым снегом, небо наконец очистилось, но заметно похолодало, нос тут же схватило колючим морозом и Хидан зарылся в высокий ворот плаща. Кажется, Какузу совсем не обратил внимание на шумно выскочившего из дома Хидана. Он докурил сигарету, затушил ее о перила и бросил окурок в жестяную банку у ступенек. Вздохнув, он спрятал руки в карманах брюк и поёжился. Собака сидела у его ног, вытянувшись мордой вверх, словно изваяние из черного мрамора. Хидану вдруг показалось, что он здесь лишний. Отойдя чуть в сторону, он достал из кармана цепочку с крестиком и зажал в руке. Похоже, его возня и шуршание плаща все-таки отвлекли Какузу от созерцания заката и он, слегка повернувшись, скосил на Хидана взгляд. – Снегоход в порядке, – говорит он, – Если завтра не будет снега, нужно уезжать. Зачем-то Хидан кивает, хотя Какузу на него не смотрит. Он не хочет отсюда уезжать, его пугает неизвестность и на его взгляд возвращаться в город слишком рано, но второго шанса не будет. Конечно, он мог бы остаться здесь один и все, наконец, стало бы так, как задумывалось изначально. Еды здесь достаточно, правда из-за снегохода топлива для генератора станет меньше, но это не критично, к тому же виски… Виски! – Куда ты дел всю выпивку! – внезапно рявкает Хидан, воинственно приложившись кулаком о перила крыльца. Удар отдался по балкам эхом, с крыши съехало немного снега. – Она тебе не нужна, – равнодушно отвечает Какузу. – Схуяли? – Хидан виснет на перилах, чтобы заглянуть Какузу в лицо, – Тебя кто-то просил? Подкатив глаза, Какузу игнорирует вопрос и трет лоб, зачем-то взлохмачивая волосы. Вероятно, его раздражает этот разговор, но он сдерживается, чтобы не сорваться. Не хочет разводить скандал на ровном месте, хотя он предполагал, что без этого не обойдется. Хидан закусывает губы, морщит нос и молчит тоже. Если они действительно завтра смогут уехать, то и черт бы с ним, с этим виски. Принципиально, конечно, хочется поставить на место этого мудака, возомнившего себя главным, но Хидан не дурак, чтобы думать, что победит в этом споре. Его позиция заведомо проигрышная и исходит из его слабостей. – Парень, которого ты убил, – говорит вдруг тихо Какузу, – мой сослуживец. И тот, второй. Его тоже ты убил? – Нет, – опустив голову, Хидан глядит на засыпанные снегом ступеньки крыльца, – Не хотел. Отмазался, что у меня на него сил не хватит. – А на меня хватило бы? – Я сбежал до того, как тебя решили убрать, – словно объясняя что-то очевидное, отвечает Хидан и, пожав плечами, продолжает: – И вообще я не лез бы в драку. У меня другие методы. – Большой опыт? Хидан прижимает руку с цепочкой к губам, глядит на Какузу исподлобья враждебно, но виновато. Хоть ему и неприятны эти вопросы, он понимает, что виноват. У Какузу изможденный взгляд человека, который смирился со всем, что с ним происходит. Он смотрит куда-то поверх верхушек деревьев, а в глазах его пустота. – У меня не было выбора, – бубнит в руку Хидан, словно оправдываясь. – Выбор есть всегда. – В таком случае я выбрал… – Хидан осекается, задумчиво хмурясь. Он хотел сказать «свободу», но вдруг понял, что это заблуждение. Выбор у него действительно был – сесть в тюрьму на несколько пожизненных, или сделать так, как просят. Казалось, выбор простой. Он был уверен, что просьба будет разовой, он замарает руки и исчезнет, но все вышло куда хуже. Никто его отпускать не собирался, а угроза оказаться в тюрьме маячила перед глазами в знак устрашения, как морковка перед груженым тюками ослом. Вздохнув, Хидан упирается руками в перила, сжимает пальцы, словно надеясь сломать эту деревяшку пополам. Сейчас он наконец свободен, сбежал, испарился из чужих рук, но ведь его будут искать. Потому что он слишком много знает. – В чем смысл? – спрашивает Какузу как-то неопределенно. Хидан смотрит на него, ожидая продолжения, но тот молчит. – Смысл чего? – Всего, – взмахнув рукой, Какузу поворачивается наконец лицом к лицу, – Я приехал сюда, чтобы спрятаться и спокойно дожить эту блядскую жизнь. Я знаю, на моей совести полно такой грязи, за которую можно убить, я понимаю. Но я не верю, что те, кто послал тебя, вершат правосудие. – Если ты спрашиваешь, почему убили твоих друзей и хотят убить тебя, то я не знаю, – скривив губы, Хидан отводит взгляд, – Но у меня за плечами тоже дерьма достаточно. Из-за этого мне некуда деваться. – Тебя шантажируют? – Ну, наверно это так называется, – Хидан неопределенно поводит рукой, смахивая с перил снег, – Откажусь – упекут в тюрягу навсегда. Я там с ума сойду. – Хочешь сказать, тебя завербовали копы? – Какузу удивленно задирает брови. – Да бля, нет, – с губ срывается нервный смешок, – В смысле, я понятия не имею. Ну наверняка у них есть связи. Меня просто сдадут и все, если я не буду делать то, что говорят. Заметно, как сильно это на Хидана давит. Сейчас он кажется таким жалким и хрупким, что у Какузу даже не получается на него злиться. Он может его понять и понимает, все-таки он видел, как люди становятся чужими марионетками, наивно полагая, что обретают свободу. Свободы нет, если ты от кого-то зависишь. Теперь Какузу понимает, почему Хидан сбежал и не торопится возвращаться в город. Ему страшно, что он снова окажется в зоне влияния, боится, что его изловят снова и в этот раз все будет гораздо хуже. Его не простят и не предоставят нового шанса. Взгляд цепляется за тонкую цепочку, которую Хидан сжимает в руках. Из-за широкого ворота плаща виднеется воротничок пастора, уже потерявший свою белизну. Бледная кожа под глазами потемнела, залегла холодными тенями, кончик носа краснеет, а губы совсем бледные. Хидан едва заметно подрагивает, обхватывает себя руками, мембрана в плаще шуршит, как пластиковый пакет. Для такой погоды этот плащ не подходит, как и ветровка, которую надел Какузу, но это все еще лучше, чем ничего. Возникает глупое желание попросить его прочитать какую-нибудь проповедь. Просто послушать голос, который когда-то дарил уставшему сердцу покой. Будет ли она звучать так же лично и убаюкивающе, как в деревянных стенах церкви? Сможет ли Хидан найти в себе силы и придать голосу ту монотонную теплоту, ради которой Какузу не пропустил ни одной службы? И… поможет ли это, как помогало всегда? Вряд ли Хидан согласится, не до проповедей ему сейчас, да и откуда взяться той искренности, когда он растерял все, что имел, так быстро. Какузу видит, как Хидан замучен и потерян, но даже сейчас он почему-то сжимает в руках эту цепочку, словно это ему помогает. – Почему ты стал пастором? – спрашивает Какузу, хотя хотел спросить совсем не это. – Я больше ничего не умею, – отвечает Хидан, поднимает взгляд и сразу видит, что его слова Какузу совсем не убедили, так что, невесело усмехнувшись, он продолжает: – Я сирота, рос в приходе, учился в церковной школе, как ты думаешь, чему там могли научить? – Так что случилось с тобой, что теперь ты умеешь доставать пули и убивать людей? – Слышал что-нибудь о святых отцах, которые тяготеют к симпатичным мальчикам? – с улыбкой говорит Хидан, сверля Какузу внезапно ожесточившимся взглядом, – Я, как видишь, вполне симпатичный. Какузу, ошарашенный такой информацией, кое-как удерживает себя, чтобы не ляпнуть «даже очень», но сейчас Хидану вряд ли придадут бодрости сомнительные для такого контекста комплименты. Вместо этого он виновато опускает голову и вздыхает: – Хидан… – Ага, посочувствуй мне еще, – Хидан принимается тереть замерзший нос, – Во мне накопилось много злости, знаешь ли. Когда я вырос и, наконец, вырвался оттуда, злость тоже начала вырываться. Наверно, – он задумчиво задирает голову, рассматривая небо, – я искал смерти. Надеялся, что меня грохнут в какой-нибудь уличной перестрелке, но меня только ранили. Справлялся со всем сам, доставал пули, откуда мог достать, зашивал порезы. На какое-то время он замолкает и, улыбаясь, глядит на мерно подкрадывающуюся ночь. В лесу просыпается живность, в белом полотне снега мелькает что-то – похоже, вылез из норы заяц. – Когда кончились деньги, пошел священником в госпиталь, отпевать помирающих. В каком-то смысле это даже дало мне надежду, что я могу вернуться на путь, будто Бог дал мне второй шанс, но потом я обнаружил, что в больничной аптеке дохрена опиоидов и их никто не охраняет, – улыбнувшись еще шире, Хидан взглянул Какузу в глаза, – Как считаешь, Господь подшутил надо мной? Он меня испытывал? Или меня искушал Дьявол? – вдруг он рассмеялся и болезненно зажмурился, – Выходит, он преуспел. Доволен, наверно, потому что я отправил в Ад немало грешных мудаков. Хидан замолкает, уткнувшись лбом в балку и закрыв глаза. Он все еще сжимает в руке цепочку и Какузу догадывается, что это крестик. Вся эта исповедь была нужна Хидану, Какузу лишь спровоцировал этот всплеск искренности, став невольным слушателем. Стало ли ему легче от правды – едва ли, но теперь он видел Хидана лучше, понимал его и, пожалуй, сочувствовал по-настоящему. Какузу думал, что только у него изранена душа настолько, чтобы ожесточиться и перестать доверять людям, но теперь у него появился достойный конкурент. Пусть они шли абсолютно разными путями, мотивация разительно отличалась, да и грехи их разнились степенью добровольности, Какузу чувствовал, как схожа их с Хиданом боль. Только самая существенная разница заключалась в их способности сопротивляться искушениям. Какузу держался на силе дисциплины, принципов и морали, взращённых в армии. Пусть все, что он видел и делал во время службы в «Севере» можно назвать происками Дьявола, Какузу не унес это с собой на гражданку, не поддался алкоголю и наркотикам, как многие, не пытался этим заглушить боль и совесть. Учился жить как есть, находя утешение в простых вещах. Печально, что Хидан не смог переступить через свое прошлое, не нашел покоя и потерялся. От мысли о его всепоглощающем одиночестве Какузу самому становится больно. Хотелось бы ему знать, как он может помочь по-настоящему, а не дурацкими словами поддержки, от которых обычно становится только хуже, ведь Хидан все-таки помог ему, пока исполнял обязанности пастора. Крутилась навязчивая мысль, что Какузу хочет отплатить тем же. – Иди в дом, иначе совсем околеешь, – говорит он вдруг, сам не ожидая, что в интонации появилась неуместная теплота. Будто смутившись, он открывает дверь и резко взмахивает рукой, настаивая. – Там теперь тоже холодно, – дерзит в ответ Хидан, дергая бровью, – из-за твоего снегохода ебучего. – Этот «ебучий снегоход» вывезет нас отсюда. Не выдержав аргумента, Хидан кривится, будто передразнивая, и шагает к двери, но, остановившись вдруг, оборачивается. Какузу снова прилипает плечом к балке крыльца и скрещивает на груди руки, шумно выдыхая в высокий ворот куртки. Потерев руки, Хидан не удерживает вопроса: – А ты? – Что я? – Тебе не холодно? – Холодно, – Какузу достает из внутреннего кармана куртки сигарету, – Но мне нужно подумать.***
Итачи нервно раскачивает ногой, утомившись от ожидания. Они тут уже минут пятнадцать с Кисаме сидят, ждут, когда недалекая секретарша соизволит вернуться. Внезапное стремление Итачи наладить отношения с одним из своих родственников началось сумбурно – не придумав ничего лучше, Кисаме привез его в администрацию, чтобы встретиться с мэром их городка. Почему-то показалось, что иначе контакты Мадары никак не достать. В целом, это звучало логично – администрация одного города наверняка контактирует с своими соседями. – Может, просто поищем в интернете? – осторожно спрашивает Кисаме, которого такая решимость Итачи уже начинала пугать. – Думаешь мэр, который баллотируется на пост губернатора, разместил свой номер телефона на страничке в фейсбуке? – Итачи саркастично усмехается, – Очень сомневаюсь. В его словах есть резон, но Кисаме это как-то не особо воодушевляет. – Простите, что заставили ждать, – секретарь торопливо подходит к столу и смотрит на Кисаме, мягко улыбаясь, – У мэра очень много дел, сами понимаете. Он готов принять вас, но не сможет уделить больше десяти минут. – Больше и не надо, – отвечает Итачи и с готовностью поднимается на ноги. Кисаме помогает ему обогнуть стол и дойти до двери, замечая, что выражение лица у него изменилось. Теперь в нем сквозит неуверенность, похоже, его затея не кажется ему такой уж стопроцентно верной. Заметив это, Кисаме уже хочет воспользоваться этой секундной слабостью, чтобы подпитать ее, посоветовать вернуться домой, но не успевает. – Говорить буду я, Кисаме. Пожалуйста, – повернувшись, Итачи касается его плеча, – не мешай мне. – И не думал, – хмыкнув, отвечает тот. После стука, Хошигаки открывает дверь и пропускает Итачи вперед. Пока ведет его к креслу у широкого стола, он осматривается, с любопытством разглядывая корешки книг в шкафах и многочисленные дипломы и награды на стенах. В целом тут довольно скромная обстановка, почему-то Кисаме ожидал чего-то другого. В его сознании чиновники отличаются нелепым китчем и страстью к украшательству, но мэр, похоже, предпочитал вести себя скромнее. Сам он сидит за столом и сосредоточенно наблюдает за ними, не поторапливая. Стол завален бумагами, на которых стоит открытый ноутбук. Видимо у него действительно целый ворох работы, даже странно, что он решил сделать перерыв только чтобы поговорить. – Чем могу помочь? – спрашивает Хаши, когда Итачи и Кисаме садятся напротив него. Он с интересом рассматривает Учиху: конечно, он сразу замечает, что тот практически полностью ослеп. Этот невидящий взгляд почему-то наводит на него тоску и дрожь пробегает по плечам. – Я бы хотел встретиться с моим дядей. Полагаю, вы знакомы – его зовут Мадара, – произнеся имя своего родственника, Итачи на миг замолкает, прикусив губы, – Я надеялся, что вы дадите мне его номер или… что-то вроде того. – Никогда не слышал, что у него есть родственники, – говорит Хаширама, старательно удивляясь. На самом деле, он знает, кто такой Итачи, он его даже видел лично, но рефлексы вынудили соблюсти осторожность. К тому же, не помешает понаблюдать за реакцией. Для него неожиданно, что племянник Мадары внезапно решил достучаться до дядюшки, остается только догадываться, что об этом подумает сам Мадара. Наверняка, ничего хорошего. – Не удивительно, – Итачи пожимает плечами, – У нас в семье все такие скрытные. – Да уж, – Хаши понимающе кивает, думая совсем о другом, – А вы? – он поворачивается к Кисаме, отмечая, что тот явно чувствует себя как-то неуютно. – Кисаме Хошигаки, я из социальной службы. – Верно… – задумавшись, Хаши переводит взгляд на Итачи. Как странно. Почему-то это имя кажется ему знакомым. Вспомнить бы, почему. Когда Мадара участвовал в выборах мэра, а было это достаточно давно, он тоже не смог обойтись без жертв. Казалось, его преследуют какие-то нескончаемые тайны, которые он усиленно подчищает, оставляя за спиной сплошные трупы. Тогда Мадара тоже пришел к Хаши в поиске «надежных людей», которых можно было бы использовать. Звучала ли тогда фамилия «Хошигаки»?.. – Да, я помогу вам, конечно, – Хаши улыбается, доставая из ящика стола блокнот, – Я дам вам его почту и номер. Он редко отвечает на звонки, но надеюсь вам повезет. Быстрым росчерком написав цифры и электронный адрес, Хаширама вырывает из блокнота листок и протягивает его Итачи. Тот обхватывает его руку пальцами, попутно пожимая ее в знак благодарности. – Вы же знаете, он баллотируется в губернаторы, – извиняющимся тоном поясняет Хаши, – Трудно будет до него достучаться, гонка в самом разгаре. – Понимаю, – кивает Итачи, – И я не спешу. Хаши улавливает в его словах что-то вымученное, страдальческое и, вместе с тем, угрожающее. С виду Итачи производил впечатление хрупкого интеллигента, вероятно обученного манерам и терпению. Все это Хаши видел и в Мадаре, хотя с терпением последнее время дела обстояли не так уж однозначно. Можно не сомневаться, Учиха – это своеобразное клеймо, люди с этой фамилией словно с рождения имели какие-то обязательства и должны были соответствовать одним им ведомым стандартам. Мадара не всегда был такой сволочью, как сейчас. Когда-то он был хорошим другом, приятным в общении человеком с отличным чувством юмора и каким-то глубинным надломом в душе, из-за которого иногда впадал в тягучую тоску. В такие моменты он играл на гитаре и мурлыкал себе под нос какие-то неразборчивые песни, а Хаши просто сидел рядом. С каждым годом Мадара тосковал все меньше, а сейчас, казалось, вовсе позабыл, каково это. Жесткость проявилась в нем внезапно, словно однажды проснувшись, он оставил свою совесть на подушке, совершенно позабыв, что это такое. Глядя на Итачи, Хаши испытал дежавю. В облике этого парня он видел былую мягкость и отягощенность своим недугом, но сейчас, даже не смотря на нетвердый шаг и необходимость в чьей-то помощи, Итачи излучал свойственную Учихам надменность. Проводив взглядом Итачи и Кисаме, Хаширама вздохнул, на миг позволив себе закрыть глаза. Теперь ему начинало казаться, что все, чего коснется рука Учихи, обязано стать тленом и сгинуть, став жертвой их амбиций. Итачи вышел в коридор первым. Едва заметно улыбнувшись сам себе, он спрятал записку с контактами Мадары в карман – почему-то он ощущал это маленькой победой, хоть и весьма незначительной. Позади щелкнула дверь, рука Кисаме коснулась предплечья и вдруг перед глазами появляется тень, а воздух наполняется знакомым ароматом тяжелых сигарет. Рука Кисаме болезненно сжалась и Итачи от неожиданности вздрогнул, пытаясь отшатнуться. – Вот так встреча, вам уже лучше? Голос этот Итачи тоже знает. Отчего-то в душе появился какой-то трепет из-за появления Какаши, волнение, будто он застал их в каком-то неподходящем месте, но, в то же время, Итачи ощутил сомнения в его голосе и такие же сомнения одолели его самого. – Лучше? – спрашивает Итачи, слегка склоняя на бок голову. – Простите, детектив, сейчас не лучший момент… – Вы болели, – Какаши пропускает слова Кисаме мимо ушей и обходит его стороной, чтобы встать перед Итачи, – Никак не удавалось с вами связаться. – Действительно? – Итачи опускает голову и медленно поворачивается туда, где, как ему кажется, стоит Кисаме. Тот уже отпустил его руку и, кажется, теперь сторонился. В этой неудобной паузе повисают такие же неудобные вопросы. Какаши чувствует напряжение и до него начинает доходить. Черт, он так и думал, что-то здесь не чисто! – Я бы хотел с вами поговорить, Итачи, – решая не терять времени, Какаши старается завладеть чужим вниманием, – насчет вашего брата. – Что? – на строгом лице моментально проступает беспокойство, Итачи меняется мгновенно, даже слегка ссутулившись, – Вы что-то выяснили? – Ваш брат погиб, к сожалению. Его убили три года назад. Слышно, как громко и судорожно вздохнул Кисаме. Если не знать, что он нервничает из-за разговора, можно было бы поверить, что он поражен этой новостью так же сильно, как Итачи. Какаши бросает на него подозрительный взгляд и Хошигаки, отступив на пару шагов назад, трет лицо руками, словно сдаваясь. – Но он просто пропал… – Итачи протягивает руку, дотрагиваясь до стены, – Потерялся. Я думал… – Простите, что сообщаю такие новости без подготовки, но я правда не могу больше терять время. Когда последний раз вы говорили с братом? Вопрос остался без ответа, Итачи не мог найти сил, чтобы что-то сказать. Проведя по стене рукой, он, пошатнувшись, схватился за детектива. Ужасное ощущение, когда темнота с блеклыми пятнами света начинает качаться, словно корабль на высоких волнах. Сумбур в голове и перед глазами, от которого никуда не деться. Кажется, будто становится тяжелее дышать, словно эти волны добираются и до тела, стараясь поглотить целиком. Осторожно поддерживая Итачи за руки, Какаши помогает ему сесть на стул, а сам садится на корточки напротив, изредка поглядывая на Кисаме. Странно, что тот не бросился помогать своего другу, а так и остался стоять у стены, словно примёрз. – Значит, он так и не вернулся домой… Его жена, Сакура, – Итачи пришлось замолчать, чтобы сделать несколько глубоких вздохов, – она винила во всем меня. Она говорила, я должен был знать, что он едет ко мне, должен был его встретить, – голос сорвался, неспособный сопротивляться волнению, – А откуда я мог знать? Он не предупредил… – Вы уверены? – Какаши понимал, что настаивать на разговоре, когда Итачи в таком состоянии, неэтично, но упускать момент было просто нельзя, – Разве не странно, что брат, который был рад вас видеть, не сообщил о своем приезде? Протяжно выдохнув, Итачи сжал губы. Жалость вдруг ушла с его лица, сменившись раздумьем, брови сошлись к переносице. Он думал об этом. После звонка Сакуры, он не мог уснуть, все думал – почему Саске ему не сказал? Хотел сделать сюрприз? Они давно выросли из сюрпризов, реальность заставляет их ненавидеть. К тому же Саске был в некотором роде перфекционистом, он не любил опаздывать, а сам приходил заранее, старался просчитать свои действия наперед, никогда не полагался на случай. Его мозг мыслил конкретными категориями, стараясь предусмотреть все на свете. Если подумать, это нонсенс. Просто Итачи забыл об этом. Только что толку? Осознание этого не вносит ясности и вряд ли как-то поможет детективу. Впрочем, Итачи не может знать наверняка. Если Какаши спрашивает об этом, то это важно. Закрыв глаза, он вздыхает и хочет ответить, как вдруг Кисаме, подойдя чуть ближе, произносит: – Он сообщил. Итачи сжимает пальцы на запястье Какаши, глядя в темноту перед собой. Ему казалось будто сердце только что оторвалось от держащих его артерий и упало, зацепив по пути легкие и желудок. На секунду замутило, загудело в ушах. Что это значит? Хочет ли он узнать, что скажет Кисаме дальше? Лучше бы он прямо сейчас стал глухим. Лишился бы последнего, что держит его на плаву, и то было бы легче. – Что вы имеете в виду? – спрашивает Какаши. В его голосе чувствуется холод и напор, так свойственные его профессии. Он старался говорить мягко, но сейчас он ждал ответ, от которого зависело слишком много. – Саске написал за день до приезда. Итачи, прости, – голос дрогнул, – я испугался. – Чего? – тихо, будто голосовые связки даже не пытались напрячься, спросил Итачи. – Что он заберет тебя. Что я перестану быть тебе нужен. – И ты стер сообщение? – Да. Я не знал, что с ним что-то может случиться. Думал, он просто уедет обратно, решит, что ты не хочешь с ним видеться. – Кисаме… Какаши не может удержать обреченного вздоха. Такого он не мог и представить, но теперь он хотя бы может обсудить с Итачи все, что его интересует. Только вот что делать с Хошигаки? Это неосторожность, всего лишь досадная оплошность, приведшая к трагедии, но кто знает, может он знает больше? Если он молчал об этом, то не исключено, что он хранит в себе еще какой-нибудь секрет. Быстро обдумав ситуацию, Какаши решает, что нужно допросить Кисаме с глазу на глаз. Он встает, отпуская руку Итачи и говорит, обращаясь к Хошигаки: – Вам нужно поехать со мной. – Нет! – восклицает вдруг Кисаме и срывается с места. Даже не успев толком подумать, Какаши, слегка замешкавшись, бежит следом за ним. Тот уже сбегает по лестнице вниз и, трезво оценив свои возможности, Какаши понимает, что догнать его не получится – тогда он бежит в противоположную сторону, добегает до балкона в холле и окликает Ямато: – Не дай ему сбежать! Обернувшись на крик, Ямато недоуменно поднимает руки, но тут же замечает, как с лестницы прямо на него выбегает Кисаме. На долю секунды его посещает мысль отбежать в сторону, потому что столкновение будет похоже на встречу с товарным поездом, но Ямато решает не сдаваться. Он делает широкий шаг влево, словно отступает, но в последний момент, протянув руку, он цепляет Кисаме за куртку. Трещит по швам карман, Кисаме ломится в сторону и пытается отмахнуться, но Ямато подтягивается к нему, ловко оббегает и перехватывает за шею. В голове у него мелькает осознание, что ноги перестали касаться пола, когда Хошигаки выпрямился. Опасно зависнув, Ямато не оставляет попыток заломить Кисаме руку за спину, но тот вдруг резко наклоняется вперед. Конечно, Ямато никогда не приходилось вылетать через лобовое стекло при аварии, но что-то ему подсказывало, что ощущения очень похожие. Его мотнуло, словно тряпичную куклу – упав, он приложился спиной о мраморный пол, зажмурился, а нос вдруг рассекло катастрофической болью, словно ему в переносицу вбили гвоздь. Зазвенело в ушах, к горлу подкатила тошнота и горло, сжавшись от резкого вдоха, обожгло спазмом. Он слышал какие-то крики вокруг, что-то громыхнуло, сдавленно замычал охранник. Звякнули упавшие на пол ключи и хлопнула дверь, на миг впустив порыв холодного ветра. Перед глазами размывались темные пятна, словно чернила на воде, голова кружилась. Приглушенно он слышит, что появившийся в зоне видимости Какаши что-то сбивчиво говорит, но никак не мог разобрать, что именно. Очень хотелось отключиться, вдруг захотелось спать, так что Ямато, помахав вяло рукой, закрывает глаза. Какаши открывает дверь нараспашку, морозный ветер холодит его разгоряченное лицо. Он видит, как удаляется машина Кисаме, исчезая за поворотом. Конечно, его злит, что тот сумел удрать от них, но не все потеряно. Далеко не уйдет.