О деловых предложениях и дружеских услугах

Viele sagen, du bist nicht und das sei besser so. Aber wie kann das nicht sein, das so betrügen kann? Wo soviel Leben von dir und anders nicht sterben konnten — Sag mir, was heißt das dagegen — daß du nicht bist? Bertolt Brecht «Hymne an Gott»

Едва сознание Мастера начинает замутняться сном, его вырывает из приятной дымки звук плавного торможения и кряхтение мотора. Через несколько секунд раздаётся стук в калитку, и Мастер резко вскакивает, не обращая внимания на лёгкое головокружение. — Иду! Он распахивает дверь калитки и, улыбаясь, приветственно кивает Воланду. Тот выглядит таким же собранным, как обычно, но глаза у него усталые. Он тоже ничего не говорит, лишь возвращает кивок и улыбку — усталую и настоящую. Они в молчании заходят в подвал, и Воланд с видимым облегчением падает на софу. — Вас опять подвозил?.. — спрашивает Мастер, чтобы с чего-то начать разговор. Воланд кивает, а потом на его лицо медленно выползает злая мальчишеская ухмылка. — Даже не знаю, — говорит он, и голос у него подрагивает от сдерживаемого смеха, — откуда он берёт столько… времени. Мастер хохочет громче, чем стоило бы, и не может остановиться. Почему-то возвращение Воланда приносит некоторое облегчение — он и правда волновался о том, чем может закончиться Воландовский ужин с отцом. Когда Воланд принимает из его рук стакан с коньяком и делает глоток, вид у него становится донельзя довольный. — Краденый? — с улыбкой спрашивает он. Мастер кивает и тоже хитро улыбается. — Как Вы догадались? Думаете, я не могу себе позволить покупной? — Нет-нет! — Воланд шутливо поднимает руки. — Я не сомневаюсь в том, что Вы могли бы продать что-нибудь и купить этот коньяк. Мастеру очень хочется пихнуть Воланда в бок за такие шутки, но он вовремя себя одёргивает. Воланд ухмыляется шире. — На самом деле, у краденого алкоголя особый привкус. Мастер делает ещё один глоток из своего бокала. — Я не чувствую, — пожимает плечами он. — Вы и не должны, — Воланд салютует ему бокалом. — Вы ведь пока смертный. — Надеюсь таковым и остаться, — чуть резче, чем нужно, говорит Мастер. Воланд снова поднимает руки в шутливо-сдающемся движении, но в глазах у него мелькает злой огонёк. Мастер немедленно ругает себя за несдержанность. — Как… прошёл ужин? — спрашивает он достаточно тихо для того, чтобы Воланд мог сделать вид, что не расслышал, если ему не захочется отвечать. — Как я и говорил, отцовское вино отдаёт плесенью, — так же тихо говорит Воланд. — Как и его суждения. Мастер медленно кивает, не уверенный, стоит ли что-нибудь говорить. — Он, кажется, пытался давать мне непрошенные советы, но он привык приказывать, а потому его советы тоже подобны приказам, — с горечью продолжает Воланд. — Однако, упрёки его были, пожалуй, справедливы — хоть он и редко бывает справедлив. Мастер качает головой — почему-то ему почти инстинктивно хочется вдруг отрицать любую вину Воланда, насколько бы очевидной она ни оказалась. — Уверен, — осторожно цепляет он друг к другу слова, — в чём бы Вас ни упрекали, эти упрёки под собой не имели никаких оснований. Воланд раздражённо взмахивает свободной рукой. — Не лебезите, это смешно и жалко. — Я говорю лишь то… «Я говорю лишь то, что думаю», — хочет сказать Мастер, но это было бы совсем наглой ложью. Воланд вдруг ядовито, почти с ненавистью улыбается, глядя ему в глаза так, будто нашёл там что-то очень для себя интересное. — О, — издевательски тянет он. — Так это не лесть. Вы, должно быть, подумали, что я нуждаюсь в утешении? — Нет, конечно, — пытается Мастер, но Воланд вскидывает ладонь, останавливая его. — Снова лжёте. Он наклоняется вперёд, впиваясь в Мастера острым, внимательным взглядом. — Я бесчестным путём забираю душу невинного человека, потому что таков мой каприз — это если Вам хочется знать, в чём меня упрекнули. Мастер тяжело сглатывает, с напускной бравадой глядя Воланду в глаза и замечая, как слегка увеличился у того левый зрачок. От этого становится почему-то немного спокойнее. Воланд склоняет голову набок и кривит губы. — Этот упрёк справедлив, однако понятие раскаяния мне незнакомо. Я также не чувствую ни вины, ни угрызений совести за все те ужасы, что творил до сих пор и творю теперь, мне не нужны утешения, Мастер, и я надеюсь, что ясно это выразил. Мастер подавленно кивает, и Воланд расслабляется, переводя тему. — За несколько веков, что мы не виделись, мало что изменилось, — задумчиво говорит он и делает большой глоток коньяка. — Однако отцовский… — тут он делает паузу, проглатывая несколько оскорбительных слов, — фаворит уверен, видимо, что подобные встречи к чему-то приведут. Что я раскаюсь, вероятно, — Воланд едко усмехается. — Стану молить о прощении. Мастер закидывает голову, с сожалением вылавливая из стакана последние капли алкоголя и наливает себе ещё. Воланд молча протягивает свой, тоже слишком быстро опустевший, стакан. — Если отбросить мою личную к нему неприязнь, — вдруг рассудительно говорит Воланд, — то он, пожалуй, разумен. Разумнее многих — оттого, что могущество не ударяет ему в голову, как другим. Один только есть у него недостаток. Мастер вздёргивает брови. — Он думает, что может сдерживать безрассудство отца. Мастер пожимает плечами. — Ну, ход его непреклонен, так что возможно, в каком-то смысле… — хрипло говорит он. Воланд дёргает плечом и улыбается. — У вас, людей, всё основано на вере. Вы будто думаете, что если очень упорно в чём-то заблуждаться, ваше заблуждение станет правдой. И вам простительно это, даже, можно сказать, рекомендовано, но не ему, — Воланд смотрит вдруг на него с какой-то древней, глубоко запрятанной тревогой. — Таким, как он, нельзя заблуждаться, а он это делает и делает с удовольствием, и, разочаровавшись, измучает мир своим отчаянием. Мастер хмурится, вспоминая нужные слова, и делает глоток из стакана, прежде чем спросить: — Думаете, он способен потерять разум от горя? — Не знаю. Подобных ему нет. Однако миру дорого обойдётся такая проверка. Мастер кивает. — Кстати о заблуждениях — я рассказал отцу, что как раз провожу время в стране, где все уверены, что Его нет, — резко говорит Воланд со странной смесью озорства и отчаяния в голосе. — И это было бы лучше? — тихо спрашивает Мастер, ожидая услышать привычную ложь и потому вглядываясь в глаза Воланда в поисках ответа. Воланд в этот раз не лжёт. — Как это нет того, кто так умеет обманывать? — шепчет он, глядя на Мастера так отчаянно, будто надеется на ответ. Мастер качает головой. Воланд на миг прикрывает глаза, а потом снова лихо улыбается. — Его это повеселило так же, как меня. Особенно когда я рассказал о постановке про будущее. — Ещё бы! — с некоторым облегчением повторяет его улыбку Мастер, вдруг замечая, что в последние несколько минут пространство слегка расплывалось перед его глазами. — Он ведь всё предвидит, и предположения наших драматургов, должно быть, показались Ему забавными. — Ну, предвидит Он, положим, не всегда то, что нужно, и не всегда верно, — с хитрой улыбкой говорит Воланд. Мастер пару раз моргает. — Как это? — Будущее — скорее прерогатива Его фаворита, хоть Он и урвал себе возможность иногда заглядывать и туда. Мастер удивлённо хмыкает. — Надо же… — бормочет он. Когда добрая половина коньяка находит последнее пристанище в желудках собеседников, Воланд вдруг глубоко вздыхает, и на лице его появляется такое решительное и серьёзное выражение, что Мастер замолкает, так и не закончив выдуманную на ходу историю про потного ковбоя и старого французского парфюмера. — Мн’е н’еудобно спрашивать, — медленно говорит Воланд, переходя вдруг на русский, — однако… Можно я с’егодн’я останусь у Вас? Моя св’ита бывает довол’но шумной, и мн’е н’е хот’елось бы с’егодн’я говор’ить с н’им’и. — А Вы цыкните на них разок, делов-то — весело говорит Мастер. — Уверен, они Вас больше не потревожат без надобности. — Кон’ечно. Воланд, слегка морщась, встаёт, и Мастер где-то на краю сознания понимает, что его слова были восприняты как отказ. Почему-то отказывать сейчас Воланду кажется ему до ужаса неправильным. — Но Вы оставайтесь! — спешит добавить он. — Мне только в радость. Воланд качает головой. — С моей стороны б’естактно было прос’ить об этом, прост’ит’е, — говорит он, поудобнее перехватывая трость. — Бросьте, — настаивает Мастер. — Я приглашаю. Воланд останавливается и улыбается уголком губ. — Благодар’ю. — Я постелю Вам на кровати. — А Вы? — хмурится Воланд. — Обо мне не беспокойтесь, — отмахивается Мастер, и, когда Воланд не сводит с него выжидающего взгляда, вздыхает. — Лягу на софе. — Но, пом’илуйт’е, это в’едь сов’ершенно н’еудобно! — возмущается Воланд. — Уверяю Вас, вполне ком… — Мастер задумывается на секунду, вспоминая окончание длинного слова. — Комфортабельно. — В таком случ’ае, — встрепенувшись, говорит Воланд, — в таком случ’ае, на соф’е л’ягу я. Мастер пару секунд глядит на него, медленно моргая, а потом удивлённо качает головой. — Что Вы, не могу же я гостя уложить на софе… — Что ж, — медленно говорит Воланд, и от хитрого блеска в его глазах Мастер даже немного трезвеет. — Тогда поч’ему бы нам н’е л’ечь вм’ест’е? — Нам… что? Мастер то ли трезвеет окончательно, то ли, напротив, теряет всякую связь с реальностью, потому что ситуация начинает походить на пьяный бред — причём вовсе не на тот пьяный бред, который Мастер, придя наутро в себя, перечитывает иногда с прямо-таки самовлюблённым восторгом, а на тот его вид, который Мастера посещает редко и заставляет наутро ощущать себя полнейшим идиотом. Воланд благосклонно улыбается. — В’ид’ит’е л’и, дорогой Маст’ер, мы с Вам’и оказал’ись поставл’ены п’ер’ед трудной задач’ей, — размеренно начинает он. — Вы желает’е, в соотв’етств’ии с законам’и гост’епр’иимства, разм’ест’ить м’ен’я, как гост’я, в наилучших услов’иях — подобное желан’ие мн’е пон’ятно. Но вот в чём загвоздка — я, Ваш гость, просто н’е могу позвол’ить Вам жертвовать рад’и м’ен’я своим комфортом. Ед’инств’енный выход из создавшегос’я положен’ия, который я в’ижу… Воланд не утруждает себя повторением и, не без некоторой торжественности, разводит руками. — Это всё какая-то клишированная пошлость, — недовольно бормочет Мастер. Воланд делает вид, что не расслышал, и Мастер мысленно его за это благодарит. — В этом нет никакой необходимости, — говорит он уже громче. — Я прекрасно буду чувствовать себя на софе. — Можем положить м’ежду нам’и м’еч, есл’и Вы б’еспокоит’есь за свою ч’есть, — подмигивает Воланд. Мастер раздражённо мотает головой. — Чего Вы добиваетесь? — Я вс’его л’ишь н’е хочу доставл’ять Вам н’еудобств, — с видом оскорблённой невинности говорит Воланд. — В таком случае, — чуть менее резко говорит Мастер, — прекратите издеваться и ложитесь спать. Воланд вскидывает брови в ответ на обвинение в издевательствах, но ничего не говорит. Мастер отыскивает приличного вида простыню и пододеяльник с наволочкой. Воланд норовит помочь, причём — будто специально — только мешает: выхватывает вещи из рук, хватается с Мастером за один угол пододеяльника и совершенно отказывается работать в команде. И Мастер предположил бы, что дело в том, что Дьяволу подобные занятия просто непривычны, однако хитрые взгляды, которые он ловит на себе время от времени, говорят о другом. В отместку Мастер, занявшись наволочкой, оставляет гостя возиться с простынёй в одиночку и жалеет об этом в тот же момент, когда Воланду приходится потянуться через всю кровать, заправляя дальний угол простыни. Мастер медленно моргает, встряхивает головой, отгоняя наваждение, и пытается переключиться на чувство мрачного удовлетворения от того, что простыня, даже после всех Воландовских стараний, выглядит неуютно-скомканной. Впрочем, и это последнее утешение оказывается ложью, потому что Воланд хитро улыбается, и простыня разглаживается сама собой. Мастер почти благодарен Воланду за то, что в длинную батистовую ночную сорочку тот облачается чудом, но потом он поворачивается спиной, наклоняется, чтобы откинуть край одеяла, и ворот сорочки немного сползает, открывая выступающий седьмой позвонок. Будто почувствовав чужой взгляд, Воланд гибко поводит головой и плечами, причём шея у него от этого движения хрустит и неестественно вытягивается. Когда, с ногами забравшись на кровать, он задёргивает полог, Мастер вздыхает с облегчением. На жёсткой софе спать вдруг оказывается совсем неудобно. Сон не идёт, перед глазами мелькают яркие картинки и вырванные из контекста слова. Ещё немного поворочавшись и почертыхавшись, Мастер, тяжело вздохнув, перебирается за письменный стол, зажигает лампу и раскрывает рукопись. *** — Здравствуй, — проговорил медленный, неопределённый голос — не мужской и не женский. — Здравствуй, — ответил голосу Некто, очень похожий на человека. У Него были длинные тёмные волосы и такая же борода, волнистая, вся увешанная звёздами. Некто обернулся к вошедшему и, встретившись с его задумчивыми глазами, улыбнулся. Вошедший был облачён в длинный плащ с капюшоном, почти полностью скрывавшим его лицо. Некто — единственный, кто мог разглядеть его глаза. Вошедший бережно держал двумя пальцами маленькую, но очень яркую звезду. — Ещё одна? — спросил Некто. — На эту загадали семьсот пятьдесят три тысячи четыреста пять желаний, — ответили Ему, бережно вплетая звезду в Его бороду. Та сверкнула чуть ярче и загорелась ровным, спокойным светом, присоединяясь к своим сёстрам. — Дай угадаю, опять все одинаковые? — он вздохнул, изображая скуку, но глаза у него заискрились. — Почти. Тут половина детских, поэтому просили игрушки или возможность стать пиратом, но, в общем-то, большинство, как всегда, хочет счастья. Некто улыбнулся и осторожно коснулся щеки гостя. Тот перехватил его запястье и прижался губами к ладони. — Спасибо. — За что? — удивился Некто. — Спасибо, что согласился на встречу с сыном. — Он не стал менее высокомерным за эти несколько веков, — раздражённо сказал Некто, отнимая руку. — Он пришёл. — Он бы не посмел отказать Мне. Гость покачал головой. — Не пытайся притворяться передо мной, — сказал он с грустью. — Я вижу Тебя. Я вижу, что Ты скучаешь по нему. Некто скривил губы. — Я этого не отрицаю. И Я готов простить его, если он раскается и попросит об этом. Гость вздохнул. Они уже обсуждали это. — Ты уверен, что это он должен просить прощения? — осторожно спросил он. — Что ты имеешь в виду? — взгляд у Него заледенел. — О, кажется, Я понял. Ты, наконец, выбрал сторону, не так ли? Не ожидал, что ты опустишься до служения Дьяволу после того, как гордо уверял Меня в том, что не выбираешь сторон. Гость покачал головой. — Ты ослеплён обидой на сына, — сказал он. — Обидой, которой давно вышел срок. — О, ну тебе-то лучше знать, — едко хмыкнул Некто. Гость тихо рассмеялся и тут же посерьёзнел. — Он любит тебя, — сказал он, заглядывая собеседнику в лицо почти что жалобно. — Мне так не показалось, — резко сказал Тот, — когда он предал Меня. — Он лишь возжелал быть равным Тебе. — Он пытался занять Моё место — разве это не предательство? Гость вздохнул. — Ты принимаешь подчинение за любовь, — ровным голосом сказал он. — А гордость путаешь с ненавистью. Если бы не это, твой сын всё ещё был бы на Небесах. — Уж не оправдываешь ли ты его? — недобро сощурился Некто. — Я не судья. — Зачем же, в таком случае, ты говоришь со Мной о нём? — Я уже сказал. Я вижу, как Ты скучаешь по нему. — О, не притворяйся, будто дело лишь во Мне, — раздражённо бросил Некто. — Ты знаешь, как велика моя любовь к Тебе. — Откуда Мне знать, что ты не лжёшь? — Ты видишь Будущее — загляни в него и скажи мне, предам ли я Тебя? — Хитро. Это ведь ты говоришь, правдивы ли Мои видения. Гость грустно улыбнулся. Они помолчали пару секунд. Некто отошёл от собеседника на пару шагов и отвернулся к окну, наблюдая за проносящимися вдали галактиками. — Помнишь нашу первую встречу? — тихо сказал гость. Некто дёрнул плечом. — Мы неподвижно сидели на двух концах застывшей Вечности, — медленно продолжил гость. — Мне тогда показалось, что Ты одинок и печален. У Тебя не было имени, поэтому я сказал первое Слово, какое пришло мне в голову, но Ты всё равно понял, что я звал Тебя. Как Ты понял это? — Никого кроме нас не существовало, к кому ещё ты мог обращаться? — фыркнул Некто. — Как Ты понял, что я звал Тебя? — терпеливо повторил гость. Некто раздражённо нахмурился. — Что-то изменилось, — признал он. — Нет, не так. Я понял, что что-то сможет меняться, если только ты двинешься с места. — Ты знал это и до того, — резко сказал гость. — Как Ты понял, что я звал Тебя? — Я не понял, — огрызнулся Некто, а потом глубоко вздохнул. — Но мне захотелось откликнуться. Гость кивнул. — Тогда я подошёл к Тебе, и Ты подал мне руку, — сказал он и аккуратно коснулся Его пальцев. Некто слабо улыбнулся, вкладывая Свою руку в его. — Помнишь, что было потом? — тихо спросил гость. — Ты сжал Мою руку, и Я создал мир, — прошептал Некто. — А ты поклялся хранить его. Гость кивнул. — Я просил тебя никогда больше не замирать, потому что мир, созданный Мною, двигался, подгоняемый биением твоего сердца. — Я поклялся Тебе и в этом. Нарушил ли я свою клятву? Некто покачал головой. — Скажи мне. — Нет, — твёрдо сказал Некто. — Ты не нарушал своей клятвы. — Верно. Гость вздохнул и заглянул собеседнику в глаза. — Я не согласен со многими Твоими решениями, — сказал он. — Ты импульсивен и безрассуден, потому что Ты создал шедевр единственный в своём роде, управиться с которым ещё не умеешь. Но, — быстро продолжил он, прежде чем Некто успел нахмуриться и принять сказанное за оскорбление, — но нас связывает то, что разногласия разорвать не способны. Ты даёшь миру начало, а я позволяю ему двигаться — кто мы друг без друга? — Не будь тебя, и начала никакого не было бы, — согласился Некто. — Не будь Тебя, я так и сидел бы на конце застывшей Вечности, потому что мне не захотелось бы двинуться с места. Некто бросил на собеседника благодарный взгляд. — Когда Ты создавал самого прекрасного из сыновей Своих, — тихо сказал тот, — я знал, что его Вечность будет не такой, как у других. И всё равно чувствовал горечь, наблюдая вашу разлуку. Если бы я мог, я бы заставил века пролететь в секунды, лишь бы ускорить ваше примирение. Некто покачал головой. — Как так выходит, — проговорил Он, — что самое эгоистичное твоё желание, ради которого ты хотел бы злоупотребить своим могуществом, оказывается, в конечном счёте, Моим? — Я хочу видеть счастье Того, кого люблю, — пожал плечами гость. — Но, поступив так, как велят мне чувства, я нарушил бы данную Тебе клятву. Я обещал хранить Твой мир, а если стану вести себя безрассудно, мир погрузится в хаос. Тут он подмигнул с несвойственным ему озорством. — Кто-то из нас двоих должен ведь поддерживать порядок. Некто заглянул ему в глаза с такой же озорной, мальчишеской нежностью. — Взбрело же в голову Тому, кто не умеет ждать, полюбить Время, — задумчиво сказал Он. Время усмехнулся. — Ты вечно ищешь сложностей. Но каким скучным был бы мир, выбери Ты однажды лёгкий путь. *** Мастер устало пробегается глазами по строкам и удовлетворённо сам себе кивает, понимая, что последние полчаса держит глаза открытыми одной только силой воли. Со второй попытки софа оказывается очень даже удобной, и Мастер, натянув на плечи тонкий плед и поджав под себя ноги, с неприятным предчувствием утренней ломоты во всём теле проваливается в сон.