Ночное небо Подмосковья, или любимая работа

— Рылеев! — кричал Николай Павлович на своём семнадцатом этаже так громко, что сотрудники на четырнадцатом вжались в кресла. — А... он... — секретарша Аня, бледная от страха, не могла закончить предложение. — Они вместе с Муравьёвым на объекте. Сегодня ночью разбудил весь дом, пытаясь до Серёжи дозвониться. Нашёл какую-то несостыковку в смете и хотел ещё в два прораба поехать трясти. Насилу уговорили дождаться утра. — В разговор (и одновременно в кабинет) вступил Бестужев, обаятельно улыбаясь. — А что это вы все в одном доме доме со среды на четверг делали? — Не унимался начальник. — Бухали?! — Помилуйте, шеф! Весна, на звёзды смотреть ездили. Если бы Николай мог отмотать время назад, он бы ни за что не согласился стать крёстным этого гадкого шалопая. — Вон! — было сказано так громко, что вся напускная самоуверенность Миши слетела в один миг. Они с Аней со всех ног полетели к выходу. — Аня! — скорее походило на рык, чем оклик. — Как только появится — мигом ко мне! — Шеф не в духе? — спросил Петя Каховский, новый сотрудник (и, по совместительству, засланный казачок "Московских ведомостей"). Аня на этот вопрос истерично захохотала, а Сергей ухмыльнулся и ответил: — Ошибаешься. Это хорошее настроение. В плохом он бы лично поехал за любимыми работниками, и лично бы набил морду: сначала прорабу, потом Рылееву, а затем и Муравьёву. — А им-то за что?! — Первому за то, что не сообщил ему в тот же момент, как увидел несостыковку, второму, что бухал посреди рабочей недели. — У вас тут прямо крепостное право, честное слово! — возмутился Каховский. Теперь хохотал уже Бестужев: — Добро пожаловать в империю, холоп! *** Серёжа смотрел на Рылеева озабоченно. Тот курил больше, чем обычно, и насквозь пропах своими любимыми дешёвыми сигаретами, а мешки под глазами, кажется, растеклись по лицу. — На дорогу смотри, олух. — Буркнул Кондратий, стряхивая сигарету в окно. — Начну, как только ты перестанешь курить эту парашу в моём авто. В бардачке сигары. — Парировал Сергей, отворачиваясь, наконец, к дороге. — И когда расскажешь, что случилось. — А ты ещё не догадался? Муравьёв тяжело вздохнул: — С дочкой хоть видеться разрешает? — Безусловно. А что толку? Скоро ей исполнится четырнадцать, она влюбится, ей разобьют сердце, а я окажусь слишком занят работой, чтобы поддержать. Потом она поступит в универ, и будет плакать над сложными темами. Но я, слишком уставший, не смогу посочувствовать, а скажу взять себя в руки и усердно трудиться. Кончится всё свадьбой, на которой к алтарю её будет вести отчим... — Рылеев! — всё, что Сергей смог произнести более-менее сдержанно, прежде чем начать орать: — Сколько можно себя накручивать?! Она ушла от тебя, сколько, месяц назад? А ты уже решил, что она замуж повторно вышла! Да вы, небось, даже документы на развод не подавали! — Вчера днём подали, — тихо ответил Кондратий, вновь затянувшись своей отвратительной сигаретой. — Я променял жену на работу, Серёжа, но могу сказать тебе с абсолютной уверенностью: случись повернуть время вспять, я поступил бы так снова. Сергей помолчал некоторое время, а потом спокойно ответил: — А я бы тебя не отговаривал. Рылеев, насколько это возможно, широко раскрыл глаза. А Муравьёв продолжал: — Помнишь, как ты меня заметил? Кем я был до нашей встречи? Да где бы я был сейчас, если бы не ты? Не перебивай! В тюрьме бы я был, со всей шайкой. А Пестель! Его бы Романов уже сто раз уволил, если бы ты не догадался перевести его в финотдел! Да даже Миша! Его же раньше держали просто потому, что крестник, а теперь посмотри! Только он смог превратить наш офисный ад в инстаграмную сказку. Ты — сердце этой компании, и отдавать тебя кому-либо, даже жене, я не намерен. Рылеев криво улыбнулся, похлопал подчинённого по плечу и вновь затянулся: — Спасибо, Серёж, спасибо... *** Разговоры босса и шефа — генерального директора и директора — походили на реалити на ТНТ. Николай Павлович орал, Кондратий Фёдорович цедил сквозь зубы. — Чего они так? — Удивлялся Каховский. — Ты ещё не слышал их лавстори? — Пестель, поднявшийся со своего десятого на семнадцатый отнести документы, театрально прикрыл рот ладонью. — Какого...?! — Дыши, Каховский, — угрожающе твёрдо и тихо произнёс появившийся из ниоткуда Муравьёв-Апостол, резко хлопнув шпиона по плечу, — и иди работай, а то ходишь, языком чешешь. Так и вылететь немудрено... Пётр поспешил ретироваться. — А ты, Паша, перестань эту историю разбалтывать. — По-твоему, лучше, чтобы все новенькие думали, что они взаправду терпеть друг друга не могут? — А по-твоему называть их сложные отношения "лавстори" приемлемо? — Нет. Но именно поэтому я и выбрал такую формулировку. Меня здесь не за красноречие держат. — Стоит Романову услышать хоть один из твоих спичей, и ты уволен. — Да ладно тебе, Кондраша прикроет. "Кондраша" было лишним. Пестель понял это ещё до того, как заметил белые костяшки кулаков Муравьёва. — Понял-понял, ухожу, — сказал Павел, кинул документы Ане на стол и побежал к лифту. — У шефа проблемы? — Аня хорошо знала жениха, и его сыновья привязанность к Кондратию Фёдоровичу — то, с чем приходилось считаться. Их планы, перепады Серёжиного настроения, тревоги и переживания — всё это строилось вокруг шефа. "Он увидел во мне человека, вытащил из той ямы, в которую я сам себя загнал, и сделал вид, будто я никогда не убивал. Как будто его самого чуть не убил однажды", — сказал он как-то Ане, которая начала протестовать против очередного ночного отъезда "по делам фирмы". Тема больше не поднималась. — От него жена ушла. Удивительного в этом было мало, а холодок, что прошёлся по Аниной спине — это от предчувствия, что их с Сергеем отношения закончатся так же. — Переживает? — было сказано скорее автоматически, чтобы хотя бы что либо сказать. Серёжа улыбнулся. У него, без сомнения, была самая красивая улыбка на свете. От неё веяло теплом и уютом. Но сердце сжалось: в глазах были понимание и отрешённость: он улыбался ей, но мыслями уже был далеко. — Тебе необязательно делать вид, что тебя это волнует, Анют. Я разберусь. — Надеюсь, ты не притащишь Наталью домой силой? — попыталась пошутить Анна. — Боже упаси! Если вернётся, Кондратий ещё, чего доброго, решит уволиться, а мы этого не переживём. Краем глаза посмотрев на босса, Аня тяжело вздохнула: — Пожалуй, ты прав. *** Историю отношений Николая и Кондратия в лучшем случае можно было назвать непростой. Так уж вышло, что небольшое издательство "Трубецкой&Рылеев" искало молодые таланты уже два года, когда новому гендиректору "Romanoff Empire" Николаю Павловичу пришла в голову та же идея, что и юным предпринимателям: продвигать новые таланты, заключая с ними обоюдовыгодные долгосрочные контракты, которые с каждым годом будут приносить всё больше денег корпорации. Переманить самых талантливых из маленькой фирмы с двумя мальчишками у руля было проще простого. Следующим шагом было переманить самих мальчишек, в особенности второго. О Рылееве все авторы говорили с восхищением и печалью. Именно его "предавать" было "грязно, неправильно, аморально". Именно он помогал писателям найти себя: поменять жанр, стиль, размер и форму — это к Рылееву. Не говоря уже, что вся редактура на нём лежала. — Не продаёмся! — плюнул Кондратий в первую "бизнес-встречу" и вылетел за дверь. Так же он сделал и во второй, и в третий раз. Трубецкой же вёл себя иначе. Первый раз он лишь пожал плечами и вышел за партнёром. Второй также последовал за ним, но скрежеща зубами. В третий раз остался сидеть. — Мне плевать, что он помереть за идею готов. Но мне жить нравится. Удивлённый Николай попросил объясниться. Оказалось, они заняли денег у "серьёзных людей". По меркам Романова — сущие пустяки. А вот для двух разорившихся юнцов — слишком много. Коллекторы уже давно посылали венки, а неделю назад подстерегли их обоих и предупредили — пару раз по почкам. Сегодня был день "х": кошелёк или жизнь. В прямом смысле слова. Деньги, нужные Трубецкому, Николай выдал тут же. Только вдвое больше. — Я бы хотел, чтобы вы с этой суммой скрылись за горизонтом. — Бросить друга? Дать ему умереть?! — Трубецкой был вне себя от ярости. — Бросить. Жив будет, и даже здоров, это я вам гарантирую. Сергей не зря занимался в типографии финансами и статистикой: сразу понял, что к чему. — Вы не умеете сдаваться, да? — Не в тех случаях, когда вижу для себя выгоду, или её перспективу. Муравьёв всегда улыбался искренне. Даже когда смотрел в глаза будущей жертве и собирался поколечить. А в этот раз сразу убивать в его указания не входило. Надежда на выкуп, пускай и крохотная, оставалась. — Кондратий, можно на ты? — говорил Серёжа, крутя в руках нож. Рылеев, связанный и с кляпом во рту, смотрел на киллера со злобным отчаянием. — Так вот, Кондратий, хочу признаться: мне нравится твоё лицо. Я наблюдал его целый месяц. Оно некрасивое, отнюдь. Но есть в нём что-то притягательное. Контраст простоты и благородства, мягкости и жестокости. Не хочу его портить. Придётся начать с пальцев, хотя, должен признаться, они у тебя как раз-таки красивые. И куришь ты — ну чистая эстетика. Я многих мужчин "украшал", но впервые так жалко... — Серёжа наклонился и снова заглянул жертве в глаза. Там, где к концу речи Муравьёв ожидал увидеть один лишь ужас, осталась только злоба. Серёжа улыбнулся веовь. И тут в дверь громко постучали: — Баста, Серж. Оплачено. Открывай, товарищ налогоплательщик хочет забрать свою собственность. Муравьёв надеялся, что несостоявшаяся жертва не заметила, как он выдохнул. Страх был оружием куда более сильным, нежели нож. И тех, кто его не боялся, Бестужев почти не встречал. Причинять боль человеку, которому он не страшен, было даже по его меркам низко. Да и Рылеев на самом деле ему понравился за месяц слежки. Чем и почему, Муравьёв не понимал: всё было на уровне чувств и интуиции. — Обещаешь, что не будешь кричать? Рылеев продолжал смотреть зло, не реагируя на слова палача. Но в уголках глаз, Серёжа это заметил, появились слёзы облегчения: друг, в которого он верил и которого ждал, пришёл. — Серж, ты заснул? Открывай, кому говорят! — тон у атамана был нервный, словно за дверью с ним не зелёный Трубецкой, а шишка покрупнее. — Даже интересно... — пробормотал Муравьёв себе под нос, вынул кляп, развязал жертве руки и побрёл к двери. Увидев Романова у входа Сергей не понял ровным счётом ничего, но всё осознал, опять же, интуитивно. Большому человеку нужен был Рылеев, — большой человек воспользовался слабостью маленького: отсутствием денег. Интересно, что будет хуже для несостоявшейся жертвы: считать, что друг его предал, или понимать, что жизнь его купили, и он должен недавнему врагу? Кондратий же, уверенный, что в проёме Трубецкой, выбежал в холл с улыбкой и криками "Серррёга!", и так и замер на месте. — Сергею Петровичу пришлось срочно уехать, он поручил вас моим заботам, — ровно сказал Романов, в упор глядя на Рылеева. — Надеюсь, Кондратий Фёдорович, теперь мы квиты, — закончил Николай с полуулыбкой, но всем было ясно: за этой фразой кроется другая. "Ты мой должник". Романов всегда действовал безупречно: не зря старший брат поставил вместо себя его — младшего, а не оболтуса Костика. Он мог кричать и ругаться на доверенных лиц, бросаться вещами и выпивать на работе, но соображал холодно и ясно. Через две недели нелюди, у которых он выкупил Рылеева, сидели все поголовно. Тогда Кондратий уже не чурался его: если вызывали, приходил не позже, чем через полчаса и не пытался мгновенно сбежать. Стал активно интересоваться делами "империи" и выдвигать предложения, которые касались не столько и не только издательской ветви. И вот, прослышав об аресте мучителей, он сам заявился к Романову. — Николай Павлович, хоть я и не имею на то права, просьба: помогите тому мальчику, от которого вы меня забирали, не сесть. Шеф удивлённо поднял бровь: — Причина? — Преданный человек. И умный к тому же. Редкое сочетание. Пригодится. Романову только этого и надобно было: чтобы Рылеев каждый свой проект "нёс" в корпорацию. Ответ, на самом ведь деле, скрывался в просьбе. "Мальчик". Муравьёва отмыли, одели и посадили личным водителем, а, по совместительству, охраной Рылеева. Через год хмурый, молчаливый и по-собачьи преданный "водитель" превратился в душу компании с меланхоличными приступами "Серёжу". Как Рылеев это провернул, ходили легенды, но подробности скрывались за пеленой неизвестности. Все знали лишь только, что не обошлось без длинных разговоров, пары томиков стихотворений Пушкина и Гнедича, и Библии. Преданность никуда не делась, даже сильнее стала. Но питалась теперь не благодарностью, а дружбой. Рылеев вёл себя так, словно Серёжа ему сын, а Муравьёв относился к спасителю как к младшему брату, не способному ориентироваться и выживать в реальном мире. Кондратий мог плюнуть в лицо мафиози, наорать на министра, врезать прорабу, который больше него раза в два. Спасали в таких ситуациях только мрачное присутствие, а зачастую и кулаки, Серёжи, и всеобщее понимание: человек — приближённый Романова. Николай за подобные выходки порой выговаривал, причём в своей обычной манере: крики слышали все, и даже птицы рядом с офисом ещё с неделю не летали. Но, сказать по правде, не сильно на подчинённого злился. Он понял, что у Рылеева за характер, ещё в первую их короткую встречу. Гонор его искупался талантами сторицей: корпорация никогда ещё не летала так высоко. Ему Кондратий перечить не смел, а все остальные потерпят. *** Звонок в дверь прорезал тихий вечер в квартире Рылеевых на Тверской. — Это папа, папочка! — взвизгнула Варя и побежала к двери. Наталия даже не успела встать с дивана, а дочь уже открывала. Оставалось лишь тяжело вздохнуть: она надеялась, что, коль скоро муж сам ушёл после первого же разговора о "тайм-ауте", объясняться после подачи документов на развод не придётся, особенно при дочери. — О! Привет! Ты папу привёз? В дверях стоял Сергей — личный охранник и вечная тень Кондратия. Он улыбнулся девочке, достал из кармана её любимый шоколад и, протянув ей, с улыбкой ответил: — Прежде, чем допрашивать, может хоть в дом впустишь? — Кондратий на Арбате, если не с вами, — без прелюдий вступила Наташа, всем своим видом показывая, что Сергею здесь не рады. Этот большой, всегда пугавший её человек, даже не взглянул на неё, бросил "я в курсе" и подхватил Варю на руки. Та весело засмеялась. — Сегодня четверг. Значит, завтра в школу, что ли? — А то ты не знаешь! — Забыл уже. Мало учился, часто пропускал. — Ужас! Ты, главное, папе не рассказывай, наругается! — со всей серьёзностью посоветовала девочка. – Спасибо за совет, не буду. Так что, завтра в школу, но в субботу ведь выходной? — Да! — Так может, я заберу тебя после уроков, заедем за папой в офис, а оттуда — в пиццерию и в кино? Варя радостно захлопала в ладоши: — Ура! Выходные с папой! Муравьёв утвердительно кивнул: — Учебники, чтобы делать домашние задания на понедельник, можешь отдать мне сейчас, — продолжал он, опуская девочку на пол. Когда Варя скрылась в спальне, Наталия решила начать наступление: — С чего вы взяли, что я отпущу ребёнка? Сергей устало посмотрел на неё. Натали была заботливой матерью и хорошей хозяйкой, но ему всегда было невдомёк, как они с Рылеевым сошлись. В ней не было ни острого ума Ани, ни терпеливого, но жёсткого нрава Романовой. Её и красавицей не назовёшь. Жаль, но, кажется, это была та самая "настоящая любовь" — Натали, вы же в курсе, на кого работает ваш муж? Теперь он смотрел в упор, не моргая, прекрасно понимая, что пугает этим несчастную. — К чему вопрос, на который известен ответ? — спросила она резко, но голос начинал дрожать. — Отлично. Значит, объяснять вам, что совместная опека над ребёнком — лучший для вас исход, не придётся. — Что это вы такое подразумеваете? — Ничего не подразумеваю, говорю прямо: либо Варя живёт равное количество времени и с вами, и с Кондратием, либо наши юристы добьются полной опеки для отца. — Он... он не поступит со мной так! — Кондратий? Он и знать об этом не будет: у нас достаточно офисов по всей России. Есть даже там, где связь и интернет не ловит. А, в случае чего, я позабочусь, чтобы не ловили. — И вы считаете, что ребёнку будет лучше с отцом, который вечно на работе? — Я считаю, что ребёнку нужны оба родителя. Но вас девочке готова будет заменить любая в офисе — совершенно бесплатно. А за деньги Николая Павловича этим будут заниматься лучшие няни. Натали, хоть и была напугана, попыталась изобразить улыбку: — Вашему Романову нечего делать, как в личную жизнь подчинённых лезть. Серёжа на эти слова оскалился: — Наш босс — человек умный. И выгоду в спокойном и внимательном заместителе, которого дома ждёт ребёнок, он узрит. Уж я ради этого расстараюсь... Это столько книг на понедельник?! Вас там совсем не жалеют, в вашей школе, — сказал Сергей с нежностью и искренней улыбкой, переключаясь на вошедшую Варю. Девочка рассмеялась: — Я ещё и на вторник взяла. С папой уроки быстро делаются! *** Кондратий был уверен в двух вещах: первое — он заснул в офисе, второе — сейчас он был в чьём-то авто. — Серёжа, надеюсь, это ты, — пробормотал Рылеев, не в силах ещё разлепить глаза. — С каких это пор в машинах Муравьёва есть, цитирую: "пидорский подогрев сидений"? "Глаза, видимо, открыть придётся", — с грустью подумал Кондратий. — Николай Павлович, что я делаю в вашем авто? — Едешь. — Боже, как же с вами тяжко... — Не сдержался Рылеев. Терпение Романова, существование которого изучалось британскими учёными и, кажется, вовсе испарялось, когда дело касалось зама, лопнуло. Он резко затормозил и съехал на обочину. — Это со мной сложно?! Я узнаю о твоём разводе от третьих лиц, но сложно со мной?! — кричал Романов. Кондратий, окончательно проснувшись, начал говорить с боссом как обычно, через зубы: — Моя личная жизнь вас не касается. — Если она не мешает работе! — Она не... — Не смей врать! Ты из офиса уже неделю не уходишь, работаешь на износ. Умереть решил? Меня без зама оставить?! Кондратий терял терпение: он отдал этой работе всего себя, и даже сейчас Романов находил, к чему придраться. Он резко повернулся и дёрнул ручку двери, но та не поддалась. — Ага, сейчас, взял и побежал, — Буркнул Николай, заводя автомобиль. — После недосыпа по холоду ходить небезопасно. Кондратий застонал от безысходности и откинулся в кресле. — Почему вам просто не оставить меня в покое? Работу свою я выполняю безукоризненно, конфликты на рабочем месте не создаю, претензии у вас ко мне есть, ну так у вас ко всем они имеются... Романов раздражённо вздохнул. Рылеев всегда был упёртым, и это, в некотором смысле, Николаю даже нравилось. Он не пасовал перед трудностями, а позиции корпорации без страха и смущения отстаивал в самых высоких кабинетах, порой не чураясь обсценной лексики и применения силы. По причине последнего у Николая случилось пару бессонных ночей, но, по правде говоря, все пострадавшие получили оплеухи заслуженно. И всё же, у упёртости Кондратия была и обратная сторона: он редко менял о людях мнение. Даже помощь Муравьёву основывалась на том, что Рылеев изначально увидел в нём несчастного ребёнка. В Николае же он всегда видел противника. И даже три года совместной работы изменить этот факт не могли. "Забота" и "Романов" в одном предложении не умещались. Точка. — Дурак ты, Рылеев, — плюнул Николай вновь засыпавшему на тёплом сидении заму, и остальную часть пути вёл машину молча. *** — В Подмосковье самое красивое небо в мире... — задумчиво глядя вверх, протянул Миша. Серёжа на это скорчил рожицу, и Аня не смогла сдержать смешок. — Давайте, насмехайтесь над другом, мне плевать. Главное, — тут он понизил голос и обнял Муравьёва за плечи: — смотрите и наслаждайтесь каждым мгновением. Серёжа, обняв Мишу в ответ, чтобы тот не упал, с весельем в голосе ответил: — Пить пора прекращать. Весна только началась, а ты скоро в рифмоплётство ударишься... — Потом несчастная любовь и просранный отпуск, из-за которого ещё полгода будешь всем мозг выносить! — Встрял подошедший Пестель. — Лучше в рифмоплётство, чем в драку с бухгалтером, — парировал пьяный Мишка заплетающимся языком. — Он мне меньше денег выдал, падла! — Павел без перехода начал орать. — Так вычет был за порчу имущества столовой! Спор сам по себе уже грозил превратиться в потасовку, когда во двор дачного участка Бестужева въехал внедорожник. — А вот и Кондратий, — с полуулыбкой констатировал Серёжа, отдавая более пьяного Мишу в руки менее пьяного Паши. Романов, только что вышедший из машины, еле сдерживался, чтобы не начать орать и не уволить крестника и проклятого Пестеля сию же минуту. Тут его отвлёк Муравьёв: — Поможете донести его до спальни? Романов кивнул и направился к водительскому сиденью, когда Кондратий резко очнулся: — Куда нести? Тут цифры не сходятся! Нель... Осознав, что это был сон, но не понимая, где находится, Рылеев замолчал и начал осоловело оглядываться. — У тебя отгул завтра, Кондратий. Вот и привёз тебя на природу. Выспишься, воздухом свежим подышишь. — Какой отгул, работы — поле непаханное! — Цыц! Я сказал, отгул, значит, отгул. Не заставляй меня кричать на открытой местности. — К тому же, у тебя будет важное партийное задание... — Вступил Сергей. Рылеев вопросительно поднял брови, а Романов, тоже с вопросом, взглянул на Муравьёва. Тот же обернулся к Кондратию и начал пояснять: — У нас крыса завелась. Петей звать. Много уже пронюхать успел, падла. Почитал его наброски для статьи: остросюжетно, с огоньком. Романов хмыкнул. — Зря вы так, Николай Павлович. Одни пассажи о ваших "интимных отношениях" с замом чего стоят... У Романова заалело лицо и заходили жвалки, а руки сжались в кулаки: — Да я его... Ладонь Кондратия мягко опустилась на плечо босса: — Не стоит. Это нам только навредит. Я так понимаю, сейчас происходит съёмка чего-то крайне компрометирующего с участием нашего горе-журналисьа? — обратился он к Серёже. Тот весело заулыбался: — Я лично девочек выбирал. Они все с фантазией — закачаешься. Рылеев усмехнулся: — Если не врёшь, то мы, может, бонусом и бесплатную рекламу получим... — Тоже мне, "бесплатную", — хмыкнул Романов. — Берут они за свои услуги как за обслуживание бентли. *** Стоя на балконе и выкуривая третью по счёту сигарету, Кондратий смотрел вверх и улыбался. Весь дом, и даже Каховский с девочками, спал. Лёгкий ветерок ласкал лицо и подрагивавшие уже несколько дней от недосыпа руки. Сверчки пели однообразную, но удивительно умиротворяющую песню. А на него в ответ с небес смотрели звёзды, словно обещая, что всё наладится.