Сочетай

2+1=4

Тома поджидал очередной сюрприз – Оскар взял его на автогонки. Шулейман сомневался, что Том оценит зрелище по достоинству, но сам в прошлом любил посмотреть и с трибуны, и трансляции, потому решил попробовать приобщить его к данному спорту. Выбрал Гран При Валенсии по удобству расположения, остальные гонки проходили значительно дальше, в Китае, Японии, Бахрейне, штате Аризона и так далее. Заманчиво выглядела финальная гонка сезона Формулы 1, которая должна пройти в Абу-Даби, так бы двух зайцев убил – и на гонки Тома сводил, и столицу ОАЭ ему показал. Но та гонка стартует только двадцатого ноября, а он задумал поездку сейчас. Финальная гонка Формулы-Е тоже сойдёт, тем более Том никогда не будет возражать против Валенсии. Гонка оглушала рёвом моторов и шумом трибун, комментариями крикливого испанского арбитра, истово болеющего за соотечественника Маркеса, что тому не помогало. Пугала скоростью, накалом эмоций, которых Том не понимал в силу непричастности к спорту, но отгородиться от них не мог, они проходили через тело волнами, вибрацией от скоростного движения болидов, невероятных, походящих на серебристые космические корабли. - В гоночных соревнованиях бывают аварии, вплоть до летального исхода, - рассказывал Шулейман. – Некоторые ради аварий гонки и смотрят, я этого интереса не разделяю, чья-то жизнь всё-таки, мы не в средневековье, чтобы улюлюкать на чью-то публичную кончину. Трибуны взорвались шумом, когда вперёд вырвался некто Урриага, фаворит сезона, отчего-то до этого отстававший в заезде. - О, он наш, оказывается, из Ниццы, хотя и Эстебан, - сказал Оскар, загуглив фамилию претендента на чемпионский титул. – Можно было бы за него поболеть, не будь ему двадцать один год. - Что плохого в этом возрасте? – не понял Том, повернув к нему голову. - Ничего. Но я что-то не доверяю молодняку, когда дело касается гонок. Фаворит снова отстал, уступив лидерство сопернику, фамилию которого Том не расслышал. - Надо было ставки сделать, чисто наугад пальцем ткнуть, чтобы азартнее было смотреть, - усмехнулся Оскар, взглянув на Тома, и вернул внимание к трассе, на которой разворачивался ожесточённый заезд. К своему удивлению, Том наблюдал за гонкой с интересом, хотя и не знал ни гонщиков, ни правил, ни кого бы хотел увидеть победителем. Зрелищный спорт. - Я был на гонках один раз, - сказал Том, наблюдая за лихим движением болидов, - но не в качестве зрителя, я там работал. - Работал на гонках? – переспросил Шулейман. - Я снимал фотосессию для рекламы на их фоне. Оскар сощурился, кое-что заподозрив: - Случайно не для Bottega Veneta на прошлогоднюю осеннюю коллекцию? - Да, - подтвердил Том. - Охренеть! – воскликнул Шулейман, перекрывая шум трассы и болельщиков. – Так это твоих рук дело? Потрясающая работа. Я видел пару рекламных фотографий, и они произвели на меня впечатление, я даже купил бы что-то из той коллекции, будь в ней мужская линия, хотя я не поклонник бренда. - Ты серьёзно? – растерянно спросил Том. Он знал, что достаточно хорош в искусстве фотографии, но от Оскара редко можно услышать чистую похвалу, потому с трудом мог поверить, что эти восторженные слова для него, заслужены им. - Да. Очень достойная работа, - кивнул Шулейман, говоря спокойнее, без шуток. Поразмыслив о чём-то, он положил руку Тому на плечо и повернулся к нему корпусом: - Слушай. Мне нужны фотографии для официальной страницы. Сделаешь? - Я? – удивился Том. - Ты, кто ещё? – Оскар усмехнулся. – Я уже три месяца тяну. Не люблю постановочные фотосессии, никогда в них не участвовал. Фотографа выбрать тоже беда – половина из них будут на меня слюни пускать, а половина нос задирать, что крутые, раз я его или её выбрал. С тобой таких проблем не возникнет, что, бесспорно, плюс. Так что, возьмёшься? – он выжидающе посмотрел на Тома. Том в замешательстве заправил волосы за ухо, через паузу пожал плечами: - Хорошо, если ты хочешь, я попробую. - Отлично, - Шулейман хлопнул его по плечу, улыбнулся. – Здесь громко, обсудим условия после гонки. По завершении гонки, отойдя от трассы, со стороны которой продолжал доноситься шум расходящихся болельщиков, вернулись к разговору. - Оскар, ты попросил меня, потому что мы состоим в близких отношениях? – остановившись и повернувшись к нему, Том задал вопрос, который его заботил и на который, как он думал, знал ответ. - Нет. Я хочу, чтобы ты меня снял, поскольку для меня это предпочтительный вариант, я уже объяснил почему, и мне вправду понравилась твоя работа. Думаю, ты справишься. Том беззвучно вздохнул носом, не отводя от Оскара взгляда. Хотя не мог уличить его в лукавстве, сомнения всё равно не оставляли полностью. - Хорошо, - кивнув, Том повторил своё согласие. Замялся, закусил в задумчивости губы, глядя на Оскара. – Но нам нужно кое-что обсудить. Дело в том, что на съёмочной площадке я главный, всегда я командую. По-другому я не работаю, не могу. Неловко говорить об этом Оскару, но лучше оговорить данный нюанс заранее, чем потом за командирские замашки нарваться на словесную оплеуху или не вести в съёмочном процессе и запороть работу. Шулейман также кивнул: - Окей. Я в профессиональной съёмке ничего не смыслю, так что будет справедливо, чтобы ты командовал. Я согласен слушаться, думаю, один раз переживу. Что-нибудь ещё? Том ответил отрицательно, и Оскар сказал: - Тогда идём дальше. Скажи номер своего счёта, - он вытащил из кармана телефон, чтобы записать цифры. - Зачем? – не понял Том. - Чтобы я перевёл тебе плату. Индивидуальная фотосессия у тебя стоит тридцать тысяч, я правильно помню? - Я не возьму у тебя деньги, - ответил Том твёрдо, удивленный тем, что Оскару пришло в голову ему заплатить. - Почему? – Шулейман его тоже не понял, взглянул пытливо. - Потому что… - Том набрал в лёгкие воздуха, но зря, поскольку мощный, основательный ответ загнулся в зародыше. – Потому что. Это неправильно и неуместно. Мы не чужие друг другу люди, мы встречаемся. У близких не берут деньги за какую-то услугу, - объяснил он, как думал. - Я нанимаю тебя не как своего партнёра, а как специалиста. За чужую работу я привык платить, - Оскар чётко разъяснил свою позицию. - Так понятнее? Том ещё поспорил, но в итоге сдался и согласился получить деньги за свою работу. - Номер, - напомнил Шулейман, разблокировав экран, и вбил в заметки продиктованные цифры. – Переведу оплату в день съёмки. Договорились на субботу в полдень, через четыре дня, предварительно Оскар обрисовал Тому задачу. Предстоящая фотосессия заставляла Тома волноваться, испытывая смесь предвкушающей радости и тревоги, потому что люди статуса Оскара очень взыскательны, а он, пусть и профессионал, но не его уровня. То, что получит за работу оплату, внушало мысль, что всё будет серьёзно, что это именно работа, а не личная услуга, во время которой можно чувствовать себя более расслабленным. Том не хотел разочаровать Оскара и искренне хотел сделать фотографии, которые ему понравятся. Том готовился, вечерами после свиданий изучал фотографии Оскара, даже референсы набросал, чтобы заранее представлять не только в голове, как будут выглядеть кадры. Считал эту сессию самой ответственной в своей жизни и из-за статуса модели, и из-за личной значимости съёмки. Но, встретившись с Оскаром в арендованной студии, Том понял, что вся подготовка была зря, бессмысленна и бесполезна. Нельзя Оскара снимать по наметкам. Не получится. - Привет, - поздоровался Том, голосом выдавая, что от одного взгляда потерял всю хватку, которая помогала ему управлять моделями, как куклами, и создавать выдающиеся фотографии. - Привет. Начнём? – поинтересовался Шулейман. - Нужно подготовить аппаратуру. Подожди немного. Шулейман отошёл в сторону и уткнулся в телефон, периодически поднимая голову и с интересом наблюдая за передвижениями Тома. Редко когда он мог увидеть Тома таким собранным и не знал, что Том радовался возможности не смотреть на него и настроиться на основную работу. Том таскал осветительные приборы и отражатели. - Почему ты сам всё носишь? – спросил Оскар. – Здесь должны быть специальные люди. - Мне так проще, - отозвался Том и пояснил: - Мне проще самому всё установить так, как мне надо, чем объяснять это кому-то, я чувствую лучше, чем формулирую. Поставив последний прибор к выбранной локации, Том стал двигать, поворачивать и настраивать аппаратуру, чтобы добиться идеального света, который наиболее удачно подчеркнёт силуэт и лицо Оскара. Выключил осветители, решив, что лучше будет смотреться естественный свет, льющийся из панорамного окна на противоположной стене. Не остался доволен видом через визир установленной на штатив камеры, включил обратно, понизил мощность и играл с ней до тех пор, пока не увидел то самое, идеально сбалансированное сплетение естественного и искусственного света. - Всё готово. Встань здесь, - попросил Том, указав на место у светлой, едва зеленоватой стены. Шулейман занял указанное место, встав лицом к Тому. Сняв камеру со штатива – со штатива он не любил работать, если есть выбор, ощущения не те, - Том повесил её на шею, окинул Оскара оценивающим взглядом, нащупывая ракурсы, и снова почувствовал, насколько же бесполезны его подготовительные усилия. Оскара не нужно ни ставить, ни улучшать хитростями выигрышных поз. Он уже совершенен, в нём есть всё – и внешность, и фактура, и взгляд, и мощная неповторимая энергия, пробирающая окружающих и вживую, и с фотографии. Оскар просто стоит, а уже готова эффектная картинка, он, Том, здесь и не нужен, его полезность сводится к нажатию на кнопку. Прошли две минуты, а Том так и стоял с камерой в руках и смотрел на Оскара, не замечая за собой, что уже откровенно пялится. Перестав понимать, чего они ждут, Шулейман вопросительно выгнул бровь: - Это у тебя такой способ настроиться на рабочий лад? - Нет, - Том тряхнул головой, отгоняя наваждение, испытывая внутри стыд за своё поведение. Профессионал он или кто? Дело не в том, что Оскар входит в двадцатку сильнейших мира сего, не в том, что он охуенный, а в том, что он – Оскар. Его Оскар, который на Тома действовал как алкоголь в вену – то ли пьянит, то ли травит, парализуя. Но именно с «просто Оскаром» Том умел взаимодействовать, опыт более десяти лет со дня знакомства. Потому должен взять себя в руки, собраться, вспомнить всё, что может помочь, и сделать эту работу самым лучшим образом, на какой способен. Облажаться сейчас – хуже, чем прослыть дилетантом на весь мир. Потому что Оскар попросил его, поверил в него, и Том не должен его подвести. - В какую позу мне встать? – поинтересовался Шулейман. - Фотографии должны быть официальные, представительные, но не сухо-деловые, - Том обобщил через своё видение то, что Оскар рассказал ему вначале недели. – Думаю, удачно будут выглядеть естественные позы. Твоя наиболее частая поза – со скрещенными на груди руками. Начнём с неё. Приняв озвученную позу, Шулейман уточнил: - Мне в анфас остаться? - Да. – Том поднял камеру к глазу, щёлкая пробный кадр. – Подбородок чуть выше. Слишком высоко… Том едва не прикусил язык, настолько непривычно было командовать Оскаром, но сдержал укол эмоций, потому что это глупо, он не просто наглеет, а Оскар сам передал ему бразды правления. Постепенно Том втянулся, вошёл во вкус, не так, как вёл себя с другими моделями, и не отрывался в единственный раз, когда ему выпала возможность быть главным, а командовал и направлял в той профессиональной мере, которой требовала успешная съёмка. Процесс пошёл бодрее. Том говорил Оскару встать так и так, сам перемещался, пробуя разные ракурсы. Требовались фотографии в полный рост и по пояс. Отсняв достаточно фотографий первого типа, Том опустил камеру и подошёл к Оскару. Обвёл его взглядом, поправил воротник рубашки, коснулся ткани рукава. - Хочу что-то сделать с твоей рубашкой, - озвучил Том свои намерения, не имеющие определённой формы. Хотел… чего-то. И не факт, что только как фотограф. Как человек тоже. Человек, который хочет прикасаться и быть рядом. У Тома на челюстях ходили желваки, пока сосредоточенно думал, пытаясь понять себя и поймать за хвост и разглядеть неоформленную идею. - Хочешь её с меня снять? – усмехнулся Шулейман. - Не думаю, что голый торс уместен на официальных фотографиях, - Том улыбнулся, снова приложив ладонь к его крепкому плечу. – И я не хочу, чтобы всякие там смотрели на тебя без рубашки. Оскар хохотнул: - Всякие там на меня и так смотрят, причём давно. В инсте у меня разве полностью обнажённых фоток нет. Том вновь поправил воротник рубашки, придавая ему лёгкую небрежность. Отступил на шаг, нацелил на Оскара камеру. Заснял. Включил режим боке, сделал несколько фотографий. Отошёл от изначальной концепции, отдавая чувствам и ощущениям право вести его, и просто творил, чтобы потом вместе с Оскаром выбрать подходящие снимки. - Положи руку так, - Том показал на себе. Запечатлел кадр, в котором бриллианты на циферблате часов Оскара создали яркие блики, отражая боковой свет. Слишком дерзко. Том переставил свет Оскару за спину – потом затрёт лампу, не проблема, зато как выглядит. - Прищурься немного, - руководил Том. – Повернись вполоборота. Меньше. Вновь Том подошёл к Оскару, трогая по ткани. Да чего ж он хочет-то? Сам не знал. Влекло непреодолимо, как на тянущей цепи, зацепленной крюком где-то за грудиной. Это не просто «хочу». Том видел в Оскаре рабочий объект, произведение искусства и человека, которого знал лучше, чем самого себя. Особенно на ощупь. Но этого мало, чертовски мало наизусть. Том провёл ладонями по рукам Оскара, вниз – по голой расписанной татуировками коже, по щекочущим волоскам; вверх – чувствуя ладонями рельеф плотных мышц. До упоения от прикосновений. Добравшись до воротничка рубашки, Том потеребил его, загибая уголки, коснулся подушечками пальцев обнажённой горячей кожи между ключиц. Расстегнул на одну пуговицу больше, пригладил ткань на груди Оскара слева. Поднял камеру, беря его в объектив крупным планом, со всеми точностями. Но палец лежал на кнопке, не нажимая, Том разглядывал Оскара через видеоискатель и опустил камеру, не сделав фотографию. Шулейман поймал его руку, притянул к себе и поцеловал, чтобы перестал маяться – и отнюдь не без удовольствия. Том принял поцелуй и ответил, свободной рукой держа камеру, второй обнял Оскара за шею. - Как включить видеозапись? – спросил Оскар, забрав у Тома камеру. Том показал кнопку, и Шулейман развернул его спиной к себе, требовательным, направляющим прикосновением ладони к щеке повернул голову вбок, назад, насколько возможно. И снова приник к губам, раздвинул их языком, не встречая сопротивления, и одновременно нажал кнопку, держа камеру на вытянутой руке, в то время как второй обнимал Тома, оплетя поперёк груди. Камера писала их поцелуй, запечатлевая все волнующие подробности вплоть до скольжения языка по языку, мелькающих в открытых ртах. Том облизнул губы, когда Оскар его отпустил. Глаза блестели. Шулейман принялся расстегивать пуговицы на рубашке: - Примерь, - сказал он, загоревшись идеей. Не совсем понимая смысл не спрашивающей согласия просьбы, Том снял тёмно-синий свитшот и надел протянутую ему рубашку. Застегнул пуговицы, оставив расстегнутыми две верхние, и подвернул длинные для него рукава. - Тебе идёт, - высказался Шулейман. - Разве? – Том взглянул на него и затем оглядел себя. Рубашка Оскара была ему очень велика и висела балахоном. - Оверсайз нынче в тренде. С узкими чёрными или серыми штанами будет самое то. Возьми на вооружение. Взяв отложенную камеру, Шулейман изучил взглядом кнопки и, найдя нужную, направил объектив на Тома. - Ну-ка, покажи себя. Улыбнись. Смутившись, растерявшись, словно в первый раз перед камерой, Том трогательно улыбнулся. Повернулся боком, оглядываясь через плечо, согнул руку к груди, показав кисть, кажущуюся особенно тонкой в оформлении широкого одеяния. - Кто из нас здесь фотограф? – спросил Том шутливо. - Сейчас я, - ухмыльнулся Шулейман, на секунду опустив камеру. Хотя и не понимал смысла действия, которое только отвлекало от работы, Том позировал Оскару, совсем не как Джерри в бытность модели, не как сам двигался перед камерой во время собственных сессий, а по-домашнему, как те, кто никогда не снимались профессионально. - Тебе вправду нравится? – полюбопытствовал Том о своём внешнем виде. – Ты же говорил, что не любишь балахоны? - В любом правиле есть исключения, в данном случае это рубашки. Возьми на вооружение, что они тебе идут. Но только светлых цветов, лучше всего белые, - подчеркнул Оскар, - чёрные вообще мимо. Наигравшись, Шулейман вернул Тому камеру, а себе рубашку, и вернулись к делу. Нужно было ещё поработать над портретными фотографиями по пояс, дойдя до которых ранее Том ушёл немного не в ту сторону. - Покурить хочу, - известил Оскар через полчаса и, сунув в губы сигарету, щёлкнул зажигалкой. Можно ли здесь курить, нельзя – его не волновало. Том собирался подождать, но передумал и нацелил на Оскара камеру, чтобы сделать пару фотографий для себя. Даже курил он невероятно эффектно. - Выдохни дым в объектив, - попросил Том, медленно подступая к нему. Глубоко затянувшись, Шулейман выпустил в глаз камеры струю дыма. Хороший кадр. После перекура Том сделал ещё пару фото и потянул Оскара в другую локацию студии, к фактурной тёмной стене, в которой основной чёрный свет дополняли вкрапления нитей разных оттенков серого. Изначально полагал, что Оскар не будет смотреться на тёмном фоне, но решил попробовать и понял, что глубоко ошибался. - Не хочешь попробовать сидя за столом? – Том обернулся к Оскару, положив камеру на письменный стол, который также имелся в локациях для съёмок. Шулейман заблокировал его с двух сторон руками, упёршись в ребро стола, почти прижался со спины, говоря в затылок: - Я хочу разложить тебя на этом столе и засадить на всю длину. Но не буду, - приглушённая издевательская усмешка. – А фотографироваться за столом не хочу, не в моём вкусе такие приёмы. С его первым словом, произнесённым искушающим низким голосом, Том непроизвольно перестал дышать и вдохнул только тогда, когда Оскар договорил и отступил. - Оскар, так тоже не делай, пожалуйста, - сказал Том, собирая обратно мысли, разлетевшиеся от его подлого приёма. - Заблаговременное разжигание желания посредством всего лишь слов. Учись, - усмехнулся Шулейман. – Томительное ожидание удовольствия обостряет ощущения. Я бы тоже послушал, что ты хочешь со мной сделать. - Я бы с удовольствием послушал, если бы затем мы перешли от слов делу, - тихо вздохнув, Том прильнул к Оскару, закрыл глаза и уткнулся носом под челюсть. – Мне иногда кажется, что я не доживу… Сколько осталось? Шулейман машинально обнял его, ответил: - Месяц. Том издал новый, мучительный вздох, почти стон. - Я точно не доживу. Не отлипал от Оскара, дышал его запахом с шеи, хоть этим довольствуясь и успокаиваясь. Настолько хорошо, уютно чувствовал себя в его руках, что мог бы так остаться надолго и даже заснуть. Шулейман отстранил Тома, чтобы коротко поцеловать в губы, и весело шлёпнул по заднице: - Стимулирующий аванс ты получил. Вперёд, работай! Том хотел было ответить Оскару касательно его выходок и слов, но ограничился осуждающим взглядом, который опровергала улыбка уголками губ и тепло в глазах. По завершению фотосессии, занявшей три часа с небольшим, Оскар сказал скинуть ему видео и те фотки, которые он снимал, и положил на стол лист с распечатанным вензелем букв «OS»: - Сможешь сделать на заднем плане? – спросил Шулейман. – Или надо было сразу на фоне снимать? Том посмотрел на картинку, коснулся пальцами, обдумывая варианты соединения фотографий с рисунком, прежде чем ответить: - Смогу. Есть в электронном варианте? – он поднял глаза к Оскару. Тот выудил из заднего кармана флешку и положил рядом с распечаткой. Том улыбнулся: - Сколько всего ты носишь в карманах? - Не с сумкой же мне ходить, - Шулейман развёл кистями рук. – Пробовал – мне неудобно. Последний рабочий вопрос закрыли, и Шулейман повёз Тома на обед. Вечером перед сном Том увидел в инстаграме Оскара новый пост – видео их поцелуя с провокационной, бьющей в лоб подписью: «Во время фотосессии посетило желание трахнуть фотографа». Разозлиться, что ли, что Оскар опять это сделал, выставил его в непристойном свете на весь интернет? Как на него злиться? Том лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой. На эти выходные остались во Франции и просто покатались по окрестностям Ниццы, что Тому тоже очень пришлось по нраву: Оскар за рулём, он на пассажирском сиденье, дорога с потрясающими видами по обе стороны, скорость, и Оскар на время убрал крышу, что окрылило, вызвало душевный подъём свободой ветра, несмотря на то, что поездки в кабриолете уместнее летом, а не поздней осенью. Первая остановка – ближайший город, Канны. Том с интересом глазел в окно, пока в голову не ударило узнавание – отсюда Джерри вылетел в сторону Великобритании, свершив их с Оскаром развод. Наиболее знаменитое место Канн, Дворец фестивалей и конгрессов, где проводится Международный Каннский кинофестиваль, Том посмотрел и сказал, что дальше не хочет оставаться в Каннах, честно рассказав о причине. - Вот и перебьём тебе ассоциации, - возразил Шулейман, намеренный познакомить Тома с городом вне зависимости от его желания. – Тут тоже есть интересные места, Канны красивый город. - Давай не сегодня, хорошо? – Том положил ладонь на его руку, улыбнулся. – Сегодня я хочу отдыхать и наслаждаться жизнью, а не думать, каким я был идиотом и сколько боли нам обоим принёс. Канны совсем недалеко от Ниццы, мы в любой момент можем съездить. Нехотя Шулейман согласился. Не так уж он и любил Канны. По сути, город запомнился ему лишь тем, что здесь тоже отрывался в клубах, бухал и имел всех, кого находил достойными своего внимания. Ещё как-то запёрся на фестиваль в неизменных джинсах и трахнул в туалете одну небезызвестную актрису, которая ныне добропорядочная жена, мать двоих детей и поборница осознанного потребления. Та мадам поднялась на сцену вместе со съёмочной командой-победителем прямиком с его члена. А сам Шулейман сел на режиссера, потому что поленился идти до свободного места и негоже ему сидеть где-то вдалеке. Ему тогда было двадцать три. Разумеется, ничего этого не показали в записи церемонии, и Пальтиэль как обычно замял скандальную ситуацию с участием сына. Эту историю Оскар поведал Тому в числе прочих занимательных фактов про Дворец фестивалей. - Хорошо, что ты поселился в Ницце, а не Каннах, - Том оглянулся, когда они покидали город, и посмотрел на Оскара. – Ницца намного лучше. - Согласен. Далее отправились в авто-тур по всему Провансу. Шулейман круто повернул, выруливая на вьющуюся дорогу, чтобы сделать большой крюк и поехать по побережью – километры вдоль моря. Классический кинематографический момент, воплотить в реальность который мечтают многие. Со скоростью вождения Оскара – можно только летать. Пользуясь тем, что крышу он снова убрал, Том отстегнул ремень и привстал, раскидывая руки в стороны. - Сядь, кретин! – Шулейман дёрнул его за пояс джинсов, усаживая на место. – Вывалишься на первом повороте и познаешь прелесть множественных переломов и размазанного ровным слоем по асфальту лица. Том пристыжено опустил голову и честно защёлкнул ремень безопасности. Перспектива размазанного по асфальту лица произвела эффект. Прованс интересовал Тома даже без цветущих полей, но он жил с уверенностью, что Прованс – это город, и премного удивился, узнав от Оскара, что это целая историческая область, в которой прожил столько лет, так как туда и Ницца входит. Как неловко. - Надо тебе репетитора по географии нанять, - сказал Шулейман. – Ладно, не знать, где находится какая-то далёкая, никак не относящаяся к тебе страна, но не знать географию места, где живёшь – это край. - Феликс полагал, что я всю жизнь буду с ним и никуда не поеду, поэтому не считал, что география мне нужна и не учил меня ей, - слабенько оправдался Том. Слабенько, потому что уже много лет волен познавать мир и учиться чему угодно, но дело в том, что учиться он не любил, когда речь не идёт о неком деле, которое вызывает личностный интерес, как было с изучением испанского языка и искусства фотографии. А Джерри учиться любил, много читал, Том же заставлял себя читать, потому что хорошая литература делает человека лучше и чтобы не отставать от «старшего брата», но уже год не брал в руки ни одной книги. Ещё одно, в чём Джерри на ступень выше – ему не нужно заставлять себя заниматься тем, что способствует развитию, как духовному, так и физическому, да и изначально он куда умнее в плане наук и жизни. Если сравнивать себя с ним – комплексов не оберёшься, называется, хочешь почувствовать себя убогим – сравни себя с блистательной личностью, полностью идентичной тебе в плане исходных характеристик. Хорошо, что Том не сравнивал, приняв, что соперничество бессмысленно, они просто разные личности – немного смешно думать о разных личностях применительно к себе и своей альтер. Лишь иногда накатывало чувство собственного безнадёжного отставания, как сейчас, например, поскольку реально стыдно не знать, где живёшь. Заехали в Экс-ан-Прованс – город, из которого родом Марсель. Наконец-то Том понял, о каком Провансе говорил друг, не ошибся, что звучало данное наименование, но не запомнил начало. Красивый город, тоже солнечный и уютный, скромнее Ниццы. Тома обуяла грусть от мыслей о друге, с которым до сих пор не встретился, хотя давно имел возможность. Что останавливало? Много чего, но ни одной действительно веской, оправдывающей причины. - Что на этот раз? – осведомился Шулейман, боковым зрением приметив тоску на его лице. - Это родной город Марселя. Закатив глаза, Оскар адресовал Тому вопрос: «Куда ж мне тебя отвезти, чтобы ты там не нашёл повод для грусти?». Том потёр ладонью плечо: - Я замороченный, знаю. - Чудно, что знаешь. Плохо, что не пользуешься знанием. Ты должен либо идти и исправлять ситуацию, либо не делать ничего и не страдать. Третьего варианта не дано. В идеале не дано. В твоём случае как раз третий вариант наиболее распространён. Ты говори-говори, я ж волнуюсь, когда ты не болтаешь обо всём, что стукает в твою не очень здоровую голову. - Похоже на сарказм, но не он, - вслух рассудил Том. - Ты делаешь успехи, - Оскар усмехнулся, - правильно понял такой сложный момент. Глядишь, когда-нибудь научишься всегда распознавать, когда я шучу, прибегаю к иронии, сарказму. - С иронией у меня проблем нет, с сарказмом сложнее. А шутки… У тебя очень непонятные шутки. - Да, я заметил, что спустя десять лет ты по-прежнему веришь, когда я шучу. - Давно ты меня так не учил, - Том повернулся к Оскару вполоборота, улыбнулся, забывая печаль, которую вытесняла память, где множество подобных моментов. - И толку с тебя мало, когда я не втолковываю тебе в голову жизненные истины, - веско заметил Шулейман, скосив к нему глаза. - Я не возражаю, втолковывай, - Том вновь улыбнулся, чуть склонив голову набок. - Вот и умница. Шулейман усмехнулся и, обхватив Тома рукой за плечи, потянул к себе, чтобы чмокнуть в лоб. Том вскинул лицо, с готовностью подставил губы под поцелуй, не думая о смертельной опасности скорости, которую Оскар не сбавил. Но Шулейман был благоразумнее и вернул внимание к дороге, оставив Тома без поцелуя. Сказал, заметив его разочарование: - Я всё ещё не хочу погибнуть молодым, особенно в автомобильной аварии. Страстные поцелуи на большой скорости хороши только в кино. - Ты никогда так не делал? - Нет, за рулём всегда предпочитал минеты – и приятно, и обзор никто не загораживает, и как минимум одна рука свободна. Том немного запутался, как ему реагировать, с одной стороны, это ещё одно грубое в своей циничной прямоте откровение о бурной жизни Оскара до него (возможно, даже после него), подробности которой не радовали, вызывали то ужас, то грустную зависть, то ревность, то, в лучшем случае, смятение. С другой стороны, ему приятно, что они разговаривают обо всём и честно, своими «Я», а не улучшенными, более одобряемыми версиями себя. Том сел в кресле боком, подогнув ноги, и смотрел на Оскара влюблёнными глазами. Потом вернулся в ровное положение, потому что виды за лобовым и оконными стёклами проносились прекрасные, на них тоже хотелось посмотреть. - Останови, - попросил Том, тронув Оскара за бедро, когда они отъехали от второго города. - Зачем? - Пожалуйста. Съехав к обочине, Шулейман затормозил и вопросительно воззрился на Тома. - Убери крышу, - озвучил тот вторую просьбу, тонко, очень мило улыбаясь. – Куда нажимать? – Том посмотрел на приборную панель. Шулейман дал команду крыше сложиться. Как только над ними раскрылось ясное небо, Том одним движением отстегнул ремень безопасности и шустро и ловко перебрался на кресло Оскара, на его бёдра, лицом к лицу. И поцеловал, нежно обхватив за щёки ладонями. Без умысла о большем. Просто хотел выразить то восхитительное, циркулирующее внутри сиятельным теплом, что чувствовал. - Чем тебя поцелуй в закрытой машине не устроил? – Шулейман усмехнулся в его губы. - Я хотел, чтобы на фоне мира, - Том ответил не очень понятно, но честно и трогательно, поглаживая подушечками пальцев у виска. - Через стекло от мира не те ощущения? - Помолчи. Том приблизился к лицу Оскара и снова прижался губами к губам, запечатывая ему рот тягучим поцелуем. Больше Шулейман не нарушал красивый момент лишней болтовнёй и со вкусом участвовал, держа Тома за поясницу. Клонящееся к горизонту солнце окрашивало небеса в золото и пурпур, обливало кожу цветом. - Мне нельзя так ехать? – нацеловавшись, Том сидел у Оскара на коленях и гладил по плечам. Сам понимал, что нельзя, будет обзор загораживать и мешать управлению автомобилем, но очень не хотелось возвращаться на своё место. Ещё чуть-чуть посидеть бы на коленях. Но пришлось вернуться в пассажирское кресло, Оскар подтолкнул, и продолжили путь. Шулейман проехал мимо плантаций виноградников, к винодельне Chateau La Coste, прославившейся своими напитками ещё в Прекрасную эпоху . Лучшие розовые вина родом из Франции, а лучшие розовые вина во Франции – производят в Провансе. Широким жестом Шулейман обвёл бесконечные высокие полки с бутылками: - Выбирай. Пройдясь вдоль полок, Том взял из углубления бутылку интересной формы, со скошенными боками основной части и плавно загнутым горлышком, вызывающим ассоциации с вытянутым цветочным бутоном. Повертел бутылку в руках - в прозрачном стекле перетекал розовый напиток. По-настоящему розовый. Розовое вино пил только Джерри, потому Тома немного удивляло, что оно не просто носит такое название, как в случае с белым вином, которое вовсе не белого, а жёлтого цвета. - Урожай двадцатого года не был удачным, - высказался Оскар, - другое выбери. Том обернулся к нему: - Ты сказал мне выбирать и не признаёшь мой выбор? – претензия тоже вышла с улыбкой. - Я подсказываю, - сказал Шулейман и подозвал работника винодельни. – Нам нужно что-то сорта гренаш. Подскажите лучшее вино. Отыскав подходящий под пожелания Шулеймана напиток, мужчина продемонстрировал клиентам бутылку, рассказал о характеристиках. - Подходит, - кивнул Оскар. – Откупорьте. Подоспел второй работник с бокалами, которые наполнили розе́. Вино сорта гренаш гармоничное, фруктовое. Том оценил – Шулейман потому и запросил его, что гренаш отвечал вкусам Тома. Вкусно. И почему Джерри не понравилось, когда пробовал розовое игристое на одном из множества рабочих мероприятий? Том облизнул губы. На голодный желудок алкоголь сразу проник в кровь, покушаясь вскружить голову. Вышли в другое помещение, с окнами. Том поднял бокал, покрутил и поймал преломлённый тонким стеклом и розовым напитком луч почти упавшего солнца. Стараясь не сдвинуть эту руку ни на миллиметр, второй рукой он вытащил из кармана телефон и запечатлел вдохновенный, хотя и не уникальный кадр. С момента начала нынешних отношений, особенно с началом каждодневных встреч, его инстаграм полнился новыми и новыми публикациями. Том фотографировал захватывающие виды, интересные места и Оскара на их фоне. Только себя не фотографировал. Том не разделял всеобщей страсти к селфи и не понимал смысла однотипных фотографий, на которых человек загораживает собой часть того, что действительно стоит показать. По его мнению, не нужно сунуть себя всюду, все и так в курсе, что это твоя страница. И сейчас тоже, щёлкнув бокал, Том сфотографировал Оскара: прикладывающегося к бокалу, задумчиво глядящего куда-то в окно и щурящегося на яркое закатное солнце. Породистый, шикарный, он может пить из горла что угодно, и эти характеристики никуда не уйдут. Опустив телефон, Том улыбнулся – немножко пьяно, много счастливо. - Достаточно, - Шулейман забрал у Тома бокал и поставил на подоконник. – У нас впереди ужин. Как ты, очень голодный? Сначала поужинаем, потом остальное посмотрим, или наоборот? - А что остальное? - Культурная программа, - Оскар ухмыльнулся и приобнял Тома за талию, отводя от окна. – Давай начнём, а там разберёмся, сразу всё посмотрим или продолжим после ужина. Том согласился – и прихватил с подоконника свой бокал, в котором оставалось вино. Chateau La Coste примечательна и уникальна тем, что нынешний хозяин соединил вино, архитектуру и искусство, с его подачи на территории появились арт-центр архитектора Тадао Андо, выставочный центр архитектора Ренцо Пьяно, музыкальный дом архитектора Френка Гери и более тридцати арт-объектов авторства Луизы Буржуа, Александра Колдера, Ай Вейвея, Джона Роша и других мастеров искусства, которые можно обнаружить среди виноградников и оливковых рощ. Том с интересом слушал Оскара, который рассказывал о выставленных арт-объектах, вставляя едкие комментарии касательно того или иного примера современного искусства, и маленькими-маленькими глотками потягивал вино, растягивая удовольствие. - Как это? – Том остановился у озера и наклонил голову к плечу, озадаченно разглядывая огромного чёрного паука, стоявшего прямо на глади воды. Шулейман встал рядом с ним: - Полагаю, он установлен на крепления, находящиеся под поверхностью воды. - Но вода прозрачная, а там ничего не видно, - Том удивлённо посмотрел на Оскара и отвернулся обратно к поражающей, завладевшей его любопытством скульптуре, наклонял голову вправо, влево, силясь разглядеть нечто под поверхностью озера, но ничего не мог заметить. Как ни подбивало любопытство полезть в воду и лично проверить, на чём же стоит паук, Том удержался, не без участия Оскара в принятии решения. Вторым, что заставило его остановиться и в изумлении округлить глаза, была зависшая над землёй сплюснутая зеркальная сфера. Том даже позволил себе её потрогать, благодаря чему увидел такую же зеркальную подставку, что и создавала ощущения парения в воздухе. Ресторан на территории Шато тоже выступал знаковым местом и арт-объектом – он представлял собой «плавающий» на воде стеклянный куб, на кухне которого колдовал известный шеф Жэраль Пасда, чей ресторан в Марселе имел три звезды Мишлен. В центре зала располагалась подвешенная к потолку удивительная скульптура «Пара». Том долго разглядывал «металлический клубок», прежде чем понять, что это два человека, сплетённые руками, ногами, телами. - На нас похоже, - сказал Том и перевёл взгляд к Оскару. Ведь это правда. Они два непохожих человека из совершенно разных миров, которые сплетены столь многим и столь намертво, что не разорвать. Не нужно разрывать, иначе умрёшь от кровопотери – медленно, бессмысленно, утонув в серости дней, которые могли быть яркими и счастливыми. Не каждый день в ресторане бывают такие высокие гости, потому шеф-повар лично вышел поздороваться и спросить, всё ли им понравилось. Том с искренней улыбкой поблагодарил его за прекрасный ужин, особенно выделив закуску и десерт. Шулейман был значительно скупее на похвалу, но и его всё устроило, кроме скульптуры, о чём он сказал – небезопасно располагать что-то громоздкое над головами посетителей (скульптура висела точно над центральным столиком), поскольку, как бы хорошо оно ни было закреплено, есть шанс, что упадёт. Не мог он ни к чему не придраться. Как реагировать на такое замечание шеф не знал, растерявшись, так как никто и никогда не высказывался неодобрительно в адрес скульптуры, которая всех восхищала, и только заверил, что она закреплена надёжнейшим образом. После ужина вернулись к обходу территории, неспешно прогуливались по темноте и в половине одиннадцатого снова зашли в ресторан, чтобы перекусить на грядущую дорогу и выпить в случае Оскара кофе, в случае Тома – чёрного чая. Том обнял ладонями гладкую чашку. - Оскар, давай останемся на ночь? Здесь так… - Том вдохнул полной грудью, прикрыл глаза, - уютно. Это место – настоящее воплощение устойчивой фразы: «Искусство жить». Том так и подписал фото бокала. Art de vivre. - Ладно, - согласился Шулейман после некоторых раздумий, - переночуем, а завтра поедем дальше. Для тех, кому недостаточно одного дня наслаждения праздником неспешной жизни, здесь был и отель, в интерьерах которого соединились лёгкая буржуазная роскошь и современный вариант узнаваемого прованского стиля. Отель не пришёлся Шулейману по вкусу, и он нашёл кучу придирок к номеру. Ему не нравилась воздушная лёгкость в интерьере комнат, замешанная на маниакальном обилии белого цвета, французские окна – обычные, не упирающиеся в пол и не посеченные на квадраты лучше, а плетёную мебель, без вкраплений которой не обошлось, вообще считал атрибутом деревни и презрительно фыркал, не стесняясь озвучивать своё резкое мнение. Том воспринимал его ворчание легко, с улыбкой и вставил слово: - Нет в деревне ничего плетёного. - Тебе почём знать? – Оскар, обходивший апартаменты, остановился и обернулся. - Или наконец-то признал, что Морестель деревня? - Морестель не деревня. Но Паскаль и, соответственно, Джерри жили в деревне. После раскола у меня не отшибло его память. В этот раз второй номер Шулейман не стал снимать. Перед сном в одной постели Том придвинулся ему под бок, полез целоваться. - Я не поддамся, отстань, - усмехнулся Оскар, отодвигаясь. Том не отступил, прильнул к нему, перебирая пальцами по груди. - В чём дело? Я же не настаиваю на большем, хочу только поцеловаться. - Ты от меня не отлипаешь. Для разнообразия можно лечь спать и без часа лобызаний. - Я был бы рад, если бы ты от меня не отлипал. Шулейман фыркнул: - То-то я помню, как ты жаловался, что я тебя замучил, затрахал и вообще достал с приставаниями. - Я был молодой, глупый, и моя сексуальность тогда ещё не до конца раскрылась, - находчиво и не кривя душой промурлыкал Том, сгибая ногу, чтобы положить её на Оскара. - Вообще-то, у тебя и тем более у меня пик сексуальной активности в прошлом, - резонно ответил Шулейман, - он у мужчин приходится на восемнадцать-двадцать лет, дальше плато и спад. Перестав игриво улыбаться, Том приподнялся на локте и бесхитростно посмотрел ему вниз: - У тебя уже спад? - У меня всё работает отлично, - усмехнулся Оскар, не сочтя за оскорбление то, что ничуть не являлось правдой. – Но в целом утверждение о неминуемом спаде сексуальной активности у мужчин с возрастом, иногда уже к тридцати годам статистически справедливо. Том немного поразмыслил над полученной информацией и вскочил на Оскара верхом, наклонился к лицу, почти ложась на него грудью. - Раз всё хорошо, требую своего удовольствия. Шулейман обхватил Тома и перевернул их, оказываясь сверху, между его разведённых ног. Усмехнулся криво: - Ты точно мазохист. У тебя потом стоит так, что едва трусы не рвутся, но ты всё равно упрямо желаешь ласкаться и изводить себя. - Лучше я буду страдать от возбуждения, чем от его отсутствия, - серьёзно ответил Том, глядя ему в глаза. - Из твоих уст это таки прозвучало гениально. Ладно, сдаюсь, - с блуждающей ухмылкой сказал Оскар и сам его поцеловал. Утром Том проснулся от поцелуев в плечо, в ощущении тепла от горячего тела, обнимающего сзади, гладящего руками по голой коже живота, бёдер ниже трусов. Не открывая глаз, он улыбнулся губами и повернул голову, подставляя губы под поцелуй. Шулейман поцеловал его поверхностно и скользнул ладонью вниз по животу, забираясь под резинку боксеров. Том сильно прикусил губу, вздохнул и немного откинул голову назад, чем заслужил влажный поцелуй под ухом. Как будто дивный сон из тех, что посещали в разлуке, где он, едва проснувшийся, разморенный со сна, просыпался не один и сходу окунался в наслаждение. Но всё взаправду. Чтобы убедиться, что не спит, Том накрыл ладонью руку Оскара, двигающуюся у него в трусах. Не сон, явь. Том улыбался, и млел, и выгибался не от удовольствия даже, а от сладости момента. Чтобы было удобнее, Шулейман спустил с Тома бельё до середины бёдер и взял его руку, заводя ему за спину. У Тома это движение ассоциировалось с одним – с заломом, и он сам согнул руку под прямым углом, прижимая к спине. - Не можешь ты не выкинуть что-нибудь странное, - услышал он усмешку над ухом. – С чего бы мне заламывать тебе руку? Я совсем другое хотел сделать, - Оскар взял ладонь Тома, разгибая руку, и направил вниз. Со второй попытки Том понял его правильно: отогнул резинку трусов Оскара и тоже обхватил его ладонью. Двигать рукой в таком положении неудобно, но развитая усилиями Джерри гибкость сохранилась в теле, потому получалось без боли в вывернутом локтевом суставе. Как же хотелось направить член Оскара в себя, надавить головкой на сжатое колечко мышц. Но, во-первых, не готовился; во-вторых, нет смазки; в-третьих, понимал, что Оскар не согласится. После разрядки утро стало окончательно и бесповоротно добрым, несмотря на то, что не до конца выспался. Блаженно выдохнув отходящие отголоски оргазма, Том устроился удобнее, намереваясь ещё немного поспать. Но у Шулеймана были другие планы, вытерев испачканную ладонь о наволочку, он откинул одеяло и встал. Том завозился, недовольный тем, что его раскрыли, натянул одеяло обратно и свернулся уютным клубком. - Вставай, - Оскар настойчиво похлопал его по бедру. – У нас немного времени на остаток путешествия, я же должен вернуть Золушку домой к одиннадцати. - Золушка не возражает, если не вернёшь, - Том обнял подушку, утопив в ней половину лица, и улыбнулся. - Ага, всего лишь не выспится, на работе приляжет вздремнуть на скамейку и проснётся от того, что с неё снимают штаны. Оно мне надо? - Почему по твоему мнению меня обязательно захотят изнасиловать? – отозвался Том из подушки. – Не беспокойся, я не позволю снять с меня штаны никому, кроме тебя. Не удовлетворившись успокаивающим заверением, Шулейман сдёрнул с него одеяло. Том состроил обиженно-недовольную гримасу со сведёнными бровями и надутыми губами, упрямо не открывая глаз, попытался укрыться. Так дело не пойдёт, разговорами будить его можно долго. Оттолкнув руку Тома, которой он потянул на себя одеяло, Оскар собрал пальцами капли спермы и втолкнул их ему в рот. Том мгновенно взбодрился, распахнул глаза, подскочил, отплёвываясь: - Тьфу! Оскар! – воскликнул гневно и, утерев губы тыльной стороной ладони, взглянул на Шулеймана. – Это чья хоть? - С твоего живота, логично, что твоя, - как ни в чём не бывало ответил тот и, взяв свои джинсы, велел собираться. Их ждал завтрак, ещё пара-тройка интересных мест прованского региона и возвращение домой. Вздохнув, Том тоже покинул постель. Что-что, а убеждать Оскар умел.