Око бури

Голубятня встречает его тихим шелестом десятков крыльев и душным теплом — Кейя вначале ставит в узкое свободное пространство на полу ведро с пшеном и водой и уже привычно хмурится, заметив, что успел подморозить толстую корку льда на поверхности. Выставляет ведро на улицу, под жаркое солнце, а сам насыпает пшено и гладит нескольких самых спокойных голубок по белоснежным перьям. Это новый выводок, они все родились и выросли при них, помнят его и Дилюка запах, их ладони, тембр их голоса — и в том, как птицы заглядывают ему за спину, Кейя видит ожидание присутствия, которого там, конечно, нет, но это не мешает ему грустно усмехнуться. — Он тоже улетел. Но я надеюсь, что вернется. Прямо как вы всегда возвращаетесь, мои дорогие, — голубки вытягивают хрупкие шеи, тычась клювами в его ладонь, пушат хвосты, и Кейю на секунду простреливает горячечной вспышкой страха по позвоночнику при виде длинных перьев на крыльях — белые, белые, не алые, и уж точно не огненные, но все же совсем близко от его лица. Он сотни раз видел огненного феникса Дилюка — его фирменная атака, которую он тренировал до одури и продолжал совершенствоваться, используя только при крайней необходимости. В тот день птица впервые полетела не во врага, а в Кейю, расправила крылья, огромные, смертоносные, взмахнула, прогоняя кислород прочь, и все вокруг, кажется, вспыхнуло вместе с самим Кейей. Огонь ревел так сильно, что ему показалось, будто он слышит настоящий воинственный птичий вопль, но на самом деле он просто в какой-то момент услышал крик Дилюка. Кейя мало что помнит — это произошло за пару мгновений, всего три вдоха и два выдоха, стук крови в ушах, сверкающая белоснежная звезда над его лицом, тянущее чувство в груди, будто сердце раскололось, треснув, а следом уже пришел холод. Дальше он, кажется, упал, на грудь приземлился его новый, все еще светящийся невероятно ярким синим светом крио-вижен, и все было так странно и не нужно, незаслуженно, но в тот момент Кейе было на это абсолютно плевать. *** Дилюк получил свой глаз бога вскоре после десятого дня рождения — не во время какого-то сражения или горячего спора, а после одной из тренировок, которую он затянул до позднего вечера. Кейя тогда ушел раньше, быстрее устав и выполнив норму выпадов и упражнений со своим легким тренировочным мечом, и с удовольствием направился смывать грязь и пот первым — служанки уже успели нагреть воду, и он блаженно лежал в ванной, погрузившись в кипяток по самый нос, когда все вдруг забегали и заголосили за дверью. Прислушавшись, Кейя быстро вылез и вытерся, успел даже кое-как натянуть на влажное тело часть одежды для сна, когда дверь его комнаты распахнулась, и на пороге возник Дилюк. Встрепанный, покрытый гарью, с тлеющими кончиками волос и частично выжженными бровями, он ураганом пронесся через всю комнату и крепко-крепко обнял Кейю, заключив в кольцо рук и по привычке подняв в воздух. Кейю тогда обдало душным, жарким воздухом, да так, что от мокрых волос во все стороны повалил пар, а Дилюк оглушительно хохотал ему в ухо и тараторил что-то так быстро, что Кейя не смог разобрать ни слова. Поэтому он просто повернул голову и смотрел на чужие зажмуренные от радости глаза с редкими, сгоревшими местами алыми ресницами, раскрасневшиеся щеки в веснушках и дышал ртом: было жарко до невозможности, Дилюк обнимал его крепко, до боли, и воздуха почти не осталось. В правой руке Дилюк сжимал свой новый пиро-вижен, который чуть не оставил Кейе ожог на спине, чтобы потом с гордостью повесить себе на пояс и не расставаться с ним следующие восемь лет. Поначалу Кейя искренне порадовался за своего лучшего друга — тот сиял будто факел, яркий, алый, от волос до цвета глаза бога, огонь в свечах на столе танцевал, напитавшись знакомой энергией, и по темным обоям метались теплые желтые блики. На праздничном ужине, сготовленном на скорую руку, Крепус произнес короткую, но гордую речь, смотря на Дилюка глубоким довольным взглядом, и, не сжимай под столом Дилюк руку Кейи, тот не смог бы так хорошо держать на лице дежурную улыбку. — Детство закончилось, Дилюк, пришло твое время сиять! — сказал Крепус, и Кейя спрятался за бокалом виноградного сока, чтобы никто не заметил его нахмуренные темные брови. Дилюк рядом с ним проворно расправлялся со своей порцией отбивных и гарнира, от радости забыв о манерах и поставив на стол локти, а Кейя бесконечно отделял и отделял кусочки рыбы от костей, формируя еду отдельными кучками. Он тоже был рад — искренне, без зависти, но также и понимал, чем Дилюку грозит получение вижена: еще больше тренировок, еще больше опасности, еще больше ответственности. Дилюк, в следующем месяце сдающий экзамен на вступление в Ордо Фавониус, грезил о посте капитана. И если раньше Кейя предсказывал ему эту должность к шестнадцати годам, теперь сроки сдвинулись ближе — уж кому-кому, а Дилюку это точно будет под силу, отмеченный богами, теперь он точно достигнет всего, что пожелает его пламенем горящее сердце. Вот только холодным, здравым расчетом в их команде владел именно Кейя, знающий и помнящий больше, чем всегда показывал, и тяжелое знание чужих будущих сложностей вместо пиро-вижена досталось именно ему. От этого именно он сидел за праздничным столом и пытался сглотнуть горький ком в горле. Им по десять, Дилюк давно вырос и отчаянно пытается вести себя по-взрослому, мелькает на балах и здоровается с влиятельными людьми Монштандта за руку. Вырастать быстрее и вливаться в общество для наследников богатых родов — правильно, все ждут от него именно этого, сверкающих свершений, до которых простым пастухам и охотникам из того же Спрингвейла никогда не дотянуться. Но Кейя всегда рядом с Дилюком — по правую руку, за столом и в конном построении, поэтому именно он видит, каким печальным взглядом иногда Дилюк провожает своих сверстников, все еще играющих в детские игры и праздно гуляющих на природе. Крепус, так и не получив пиро-вижен в свое время, не став рыцарем и не совершив подвиги, поступил, по мнению Кейи, так же мерзко, как и все остальные взрослые — решил передать свои мечты и стремления дальше, короновав наследника неподъемной ношей из обязательств. Слепить из восторженного и мягкого, любознательного, податливого, будто воск, Дилюка идеальную свечу с фитилем — достаточно просто, а теперь и поджигать его не нужно — пиро-вижен сделает все за Крепуса. И это станет похоже на тяжелый плотный саван, прибивающий к земле — Кейя помнит, Кейя знает, как это бывает: блеклые глаза бессмертных рыцарей, медленно сходящих с ума и не способных найти покой, и их вечная служба чужим мечтам. Юный и живой, смертный по-настоящему, Дилюк совершенно не похож на них, но для того, чтобы сиять, как хочет и ждет от него Крепус, ему нужно и гореть тоже. А это очень сложно и больно — Кейя пробовал в свое время, еще там, в их разрушенном забытом всеми мире, и возненавидел все это с первой же секунды. Слишком много ожиданий, правил, долга — он сиял блекло, не дотягивал и не соответствовал, и хоть был совсем мал, принес только разочарование. И он никогда не пожелал бы такого Дилюку — солнечному Дилюку, яркому, искреннему, растрепанному, мечтающему о дальних странствиях и все еще верящему в глупые детские сказки. Кейя знает: тот все еще мечтает где-то внутри себя построить плот и вдвоем с Кейей уплыть искать край земли, стать однажды самым главным пиратом и победить всех морских чудищ, выучить все языки мира и самостоятельно выковать самый большой и смертоносный меч из драконьей стали. И все это могло бы случиться с ним однажды, не получи он глаз бога, как и свой отец, минуй его участь героя не по душе, а по призванию и долгу. Но вот они здесь — Дилюк тянется за добавкой и перекладывает вначале Кейе, а потом и себе на тарелки новый кусок яблочного пирога, Крепус допивает третий бокал старого, сладкого и душистого вина, за распахнутыми окнами восходит полная круглобокая луна, а Кейе по-детски хочется расплакаться. Он знает, что ждет Дилюка дальше — бесконечные тренировки с мечом и огнем, рыцарский орден, яркая слава, жаркие сражения и всего одна дорога к свету, потому что других больше не осталось. И, возможно, Дилюк будет счастлив и в этом, Кейя надеется, верит, что так и будет, Дилюк сможет, у него получится, и забудется все то, о чем он мечтал раньше — приключения и свобода, мир — огромный, такой, что не облететь и на крыльях, не проплыть на самых быстрых пиратских судах и не быть рассказанным, самому став легендой в чужих устах. От этого уход Дилюка и его сорванный мундир, оставленный глаз бога, не удивляет Кейю так сильно, как всех остальных: ни первое, ни второе в конечном итоге не стало его частью, не вросло в него так крепко, как надеялся Крепус, даже по прошествии долгих восьми лет. Там, глубоко внутри себя, Кейя знает, Дилюк с самого детства мечтал летать иначе, и теперь, опалив прутья своей золотой клетки из долга и обязательств, сорвался прочь, сжигая все на своем пути. И пусть это произошло горько и не так, неправильно, слишком страшно и безвозвратно, какой-то частью себя, детской и наивной, самую крохотную малость, крамольную, не логичную и скучающую в новом одиночестве, Кейя все равно рад за него. Потому что Дилюк ушел, смог, а он сам остался здесь, среди поломанных клеток и целых голубиных насестов, без привычного теплого алого присутствия за спиной, с обязанностями и долгом, добровольно возложенным на свои плечи. — Надеюсь, хотя бы теперь он чувствует хоть немного свободы, — Кейя в последний раз гладит голубей по топорщащимся перьям, выливает старую воду из поилок и заносит с улицы новую — лед успел растаять, и теперь вода лишь слегка прохладная. Он не чувствует это сам, продолжая ошибаться в температурах, но стоит ему только наполнить поилки, голуби тут же бросаются к ним, недовольно хлопая крыльями и шумя, и это показывает ему, что все в порядке. Продолжая слишком пристально следить за взмахами крыльев, Кейя мягко касается пальцами повязки на глазу. Бинты под ней все еще кажутся непривычными на ощупь, воспоминания и ассоциации играют с его эмоциями в странные игры, и здесь, в душной полутемной голубятне, он все еще чувствует неясный страх. Он знает — все в порядке, он в безопасности, но отчего-то не может убедить себя в этом. Мягкие белые голубиные перья не могут навредить ему — как на самом деле никогда не хотел навредить и сам Дилюк. Кейя сотню раз повторил это Аделинде и готов повторить еще столько же: тогда он прекрасно видел, к чему все идет, Дилюк даже пытался оттолкнуть его в сторону, но он сам не послушался и остался. Решил, что так будет правильно — своим потерянным, мечущимся разумом, превратившись из взрослого человека в потерянного ребенка и выбрав привычный выход из всех бед — потянуться за Дилюком, позвать его, спрятаться рядом с ним от всех бед. Вышло... не совсем удачно, но, в конце концов, его лицо и руки все еще на месте, и оба сына Крепуса теперь поцелованы архонтами прямо в лоб. — Если это вообще можно назвать успехом, — Кейя прикрывает глаз, выходя из сумрака голубятни обратно на солнце, вновь наполняет ведро водой и отпирает соседнюю дверь, за которой его ждут три более высоких и добротно сделанных насеста для ястребов. Сейчас два из них пустуют — своего личного ястреба Дилюк забрал с собой, уезжая, а второго Кейя уже в третий раз отправляет за ним следом, привязав на лапку короткое письмо со странным, неясным содержанием, за которое ему стыдно. И пусть каждый раз, когда ястреб возвращается ни с чем и Кейя забирает эти письма обратно, к стыду примешивается еще и разочарование, он продолжает пытаться, хоть и сам понимает глупость этой затеи — у ястреба нет адреса, но Кейя посылает его в надежде на инстинкты и память, хоть это навряд ли поможет отыскать того, кто не хочет быть найденным. Третий насест занимает ястреб для переписки с Томой — совсем скоро его придется запирать в клетку и нести в порт для отправки обратно на Инадзуму, и пусть это долго, муторно и существует огромная вероятность того, что корабль утонет, так и не проплыв через громовую завесу закрытых от всех островов электро-архонта, иначе держать переписку они попросту не могут. Тома и так слишком рискует, помогая стольким людям бежать, обычное почтовое сообщение закрыто уже слишком давно, а Гильдия Приключений и ее особая услуга по передаче писем все еще не вызывает у Кейи слишком сильного доверия. Тома рассказывал про их Катерину, и здесь, в Монштандте, была точно такая же, с тем же именем и идеально совпадающей с описанием внешностью, и что-то во всем этом показалось Кейе и Дилюку подозрительным в свое время. Поэтому — письма по воздуху, огромное расстояние между Мондштандтом и Инадзумой, доступное только сильным ястребиным крыльям, и долгие месяцы тревожного ожидания. Но даже ястребы способны летать только в одну сторону — возвращаясь домой, подчиняясь инстинктам. От этого дело и движется с такой катастрофически медленной скоростью: судну требуется более месяца пути до Инадзумы, время на ответ, затем — пять дней для ястребиного полета, а затем все повторяется. Меняются только получающая и отправляющая письма сторона, остальное остается неизменным — отправляя каждое письмо, Кейя чувствует себя так, словно всматривается в покрытый туманом горизонт. Все зыбко и ненадежно, но иные пути пока что ему недоступны, что с Инадзумой, что в попытках дотянуться до Дилюка хоть как-то. И если к первому он уже привык за последние два года подобного общения, неспособность сделать что-то еще и найти Дилюка, узнать, где он, в порядке ли, не нажил ли на свою огненную голову новых неприятностей, выматывает нервы и тянет жилы, после каждого посещения насестов оставляя на языке кислый привкус разочарования. Положив в кормушку свежего мяса и налив побольше воды, Кейя запирает дверь и просит Эльзара проследить за тем, чтобы птиц вовремя выпустили размять крылья. Затем, захватив с собой часть писем и привезенное домой на выходные обмундирование, он запрыгивает на коня и отправляется в сторону города. До начала ночной службы еще много времени, но дел — еще больше, поэтому он мягко пришпоривает пятками лошадь, пуская ее галопом. *** По дороге он настолько проваливается в размышления о делах, что чуть не пропускает важную развилку — конь поворачивает направо, на привычную, более короткую дорогу к городу, но стоит только Кейе бросить на нее взгляд, его тут же обдает таким морозным ужасом, что он с силой натягивает поводья и поворачивает коня на другую, более длинную и менее ровную, не подходящую для того, чтобы по ней проезжали повозки. — Прости-прости, я буду нежнее, — Кейя замедляет ход, хлопая коня по холке, и старается даже не смотреть в сторону второго пути. Да, с того момента ему пришлось пройти там уже несколько раз во время патруля, и еще один вынужденный, сжегший ему все нервы поход в сопровождении аэростата с вином, но он все еще реагирует слишком остро — стоит ему пройти по дороге до (того самого) места, и его тут же накрывает воспоминаниями. Труп Крепуса на раскуроченной огромными когтями дракона земле, перевернутая и догорающая повозка, туши лошадей, перекушенный пополам кучер в огромной луже крови. И Дилюк — с трясущимися руками, брошенным на землю мечом, смотрящий на Крепуса неверящими глазами. Кейя не успел тогда — был слишком далеко, мчался с группой других солдат во весь опор, загоняя коней до белой пены на мордах, но не успел и прибыл слишком поздно. Вся эта сцена, это место — вспоротое, раскуроченное, с вырванной травой и обломками повсюду, каждый раз встает у него перед глазами, стоит ему только повернуть на эту дорогу. И это попросту сильнее его — та буря эмоций, настигшая его тогда, молчаливый и оглушенный Дилюк в его руках, осознание потери, кровь Крепуса на одежде, на перчатках — повсюду, даже в волосах, Кейя мылся с того момента десятки раз, но так и не смог почувствовать себя чистым. Зовущая, трепещущая энергия проклятого глаза порчи, который он сам убирал в шкатулку, запретив Дилюку прикасаться. Все это было чудовищно. Смерть была чудовищной, и пусть он действительно думал, что привык, смирился с этим за долгие годы, потерять кого-то настолько родного ощущалось иначе. Поэтому он продолжает выбирать другую дорогу до города, теряет лишние полчаса, но не чувствует себя виноватым из-за этого. Хотя бы из-за этого. *** По приезду в город Кейя быстро оставляет уставшую лошадь в конюшнях Ордена, пользуясь привилегией рыцаря, и спешит в Долю Ангелов — бар пока закрыт, еще только середина дня, но Чарльз ждет его внутри в окружении стопок бумаг, книг отчетностей и нескольких вскрытых бутылок вина из прошлогоднего урожая. Пожав друг другу руки и обменявшись дежурными новостями, они приступают к делам бара: вино и сидр на исходе, Кейе нужно организовать несколько поставок с винокурни в ближайшие дни, а также разобраться и с другими мелочами — бару вечно нужны новые стулья взамен сломанных, каждую неделю посетители бьют до пятидесяти стаканов и бокалов, ступеньки на лестнице на второй этаж давно прохудились и вот-вот грозят проломиться под кем-нибудь не особенно удачливым, а в рабочем кабинете под потолком протекает крыша. Кейе восемнадцать — он хороший рыцарь и знает многих в городе, он может оформить отправку вина с винодельни и проследить за тем, чтобы все остатки были подсчитаны и точно внесены в очередную пухлую книгу учета Эльзара. Но он не знает имен тех, у кого раньше бар покупал посуду, с трудом уговорил не увольняться уборщиков, которым он на три недели задержал зарплату оттого, что не подумал про их существование, а Чарльзу отчаянно нужен сменщик. — Давай каждому выдадим именную деревянную кружку, а? — Кейя устало чешет подбородок и рассматривает этикетку ближайшей винной бутылки. Теперь это не просто хороший напиток с долгой историей — он уже отчасти знаком с производством, бочками и нужным временем разлива, но мир виноделия и продажи вина состоит из тысячи сопутствующих вещей, в которых он тонет, словно заблудившийся путник в болоте, а вокруг не видно ни огней, ни спасительных веток, только трясина и довольные жирные жабы. — Кружки — для сидра и пива, вино и коктейли мы всегда подаем в бокалах, — на Чарльза страшно смотреть: его круги под глазами отдают уже не серым, а синим, он работает без выходных второй месяц и похож на покойника больше, чем последний недавно выловленный из реки Кейей утонувший разбойник. — Может быть, увеличим штраф за бой посуды? — будь воля Кейи, он сам бы стоял у всех над душой и раздавал пьянчугам подзатыльники, но тогда бы ему понадобилось десятка два собственных копий для того, чтобы успевать делать другие дела. — И тогда они будут сгребать осколки в карманы, — Чарльз все же дарит ему хоть и слабую, но искреннюю улыбку, и Кейя в очередной раз тяжело вздыхает. Трет лоб, не чувствуя температуры собственного тела, и даже холод пальцев не помогает путанным мыслям выстраиваться в верном порядке. — Мы заказывали большую партию стекла в прошлом году перед праздниками, я найду записи и напишу им с новым заказом. Доставку оформлю сюда, а бумаги для расчета попрошу прислать на винокурню. Ты же не носишь с собой все печати Рангвиндров? — Чарльз смотрит на него со спокойным пониманием, они уже обо всем договорились еще в первые недели, и иногда Кейя хочет просто крепко обнять старого знакомого и отправить его в годовой оплачиваемый отпуск в благодарность за всю ту неоценимую помощь, что Чарльз сделал для него и семьи Дилюка за последнее время, но пока что это не в его власти. — Мне заказать у Катерины еще одну расклейку листовок о поиске второго бармена? — Да, так будет лучше, за последние две недели пришло всего двое, но в обоих я сильно не уверен. Не хочу потом не досчитаться денег в кассе или узнать, что они воруют старые дорогие бутылки. — Тогда я лично отморожу им пальцы так, что останется только обрубить, — Кейя касается ладонью висящего на бедре вижена, и тот покорно сверкает блеклой голубизной, обдавая пальцы холодной энергией. В этот раз обходится без происшествий: магия быстро успокаивается сразу после прикосновения, и Кейе удается не заморозить ничего вокруг себя, но он не слишком-то радуется по этому поводу — за сегодня это его первая удача в работе с ним, а неудач набралось уже на целый новый стыдный список. Чарльз, заметив его движение, тут же искренне интересуется: — Как успехи? Как человек, случайно приморозивший Чарльза к бочке с вином неделю назад и вынужденный стоять за стойкой вместо бармена все то время, пока тот медленно оттаивал, Кейя отвечает без приукрашиваний: — Успехов пока нет, постоянно примерзаю то тут, то там. Чарльз фыркает в свои усы и понимающе качает головой. Затем, явно что-то вспомнив, вскидывается: — Я получил письма от сомелье из Ли Юэ, сезон еще не начался, так что стоит подготовиться заранее. Они все знакомы с нашей продукцией, так что смогут правильно подсказать во время приготовления. Один отказался — его позвали в Фонтейн, и его не будет до следующего года, второй, скорее всего, будет работать только с Рангвиндрами, а третий свободен все лето и спрашивает про цены. — Он хороший? — это отличные, отличные новости, Кейя абсолютно забыл про проблему будущего урожая винограда именно с этой стороны, и сейчас чувствует только огромную благодарность, от которой испуганно ухает где-то под сердцем. Ему ни в коем случае нельзя оплошать, провал невозможен, иначе все это отразится на достатке Рангвиндров, винокурне, и всего города, и ощущать подобную ответственность все еще удивительно и тревожно. — Да, Крепус в свое время создавал с ним вот это, — Чарльз наклоняется за стойку, доставая на свет пыльную бутылку, и Кейя удивленно вскидывает брови, увидев этикетку — вишня и слива в дубе, пятилетняя выдержка. Этикетка темная, почти черная, с золотым тонким рисунком вишневых цветов и высоких гор, укрытых снегом. Кейя пробовал это вино на одном из давних приемов и тогда быстро захмелел от одного бокала, но вкус запомнил — яркий, терпкий, в тот момент показавшийся ему чересчур взрослым, но определенно хорошим. — Новости просто отличные. Напиши ему, пригласи к нам. О цене договоримся. Чарльз, не дожидаясь просьбы, достает из-под стойки блокнот с карандашом, записывает всю информацию и отдает Кейе, который быстро складывает листок и кладет к себе в карман. Позже он внесет все это в свой новый ежедневник, листы в котором заканчиваются с катастрофической скоростью — он уже давно не пытается запомнить всю информацию на слух, это попросту невозможно, и записи всех важных деталей и фактов уже не раз спасали его от крупных ошибок. — Спасибо. Повозку с вином и сидром отправлю к тебе завтра вечером, как вернусь на винодельню, жди к открытию. В город приеду в пятницу. Листовки закажу сейчас, — он коротко склоняет голову в благодарности, разворачиваясь к выходу, и мелко вздрагивает, услышав от Чарльза тихое прощание: — Удачи, мастер. Это все еще непривычно и инородно, Чарльз не первый, кто обращается к нему так, и Кейя уже устал поправлять его, поэтому выбирает молчание. *** Катерина быстро принимает заказ на новые листовки, и пока Кейя ждет оформления всех бумаг, его взгляд скользит по зданиям на соседней улице, цепляясь за расставленные по мостовой вазы с цветами. Ему очень нужно к Донне: нанятые работники по сбору одуванчиков для вина справляются просто отвратительно, люди на производстве вечно жалуются на постоянную нехватку цветов для отжима, процесс почти стоит на месте, но сегодня на это совсем нет времени. Поэтому он откладывает это на завтра — как и их еженедельную встречу с Джинн. Пару часов в спокойной тишине, за чаем с ликером, легкие беседы и слабые улыбки — эта новая традиция помогает Кейе держаться на плаву так сильно, что, встань у него выбор — встречи или потеря руки, он бы отдал судьбе руку без раздумий. Помимо чаепития, время от времени они пытаются совладать с его глазом бога своими силами, но если смотреть правде в глаза, Кейя не знает, что думать и чувствовать по этому поводу — у него не получается, крио отказывается подчиняться, и, возможно, он знает причину всего этого. И, наверное, нужно посадить Джинн, попросить ее отложить меч и выслушать его самую страшную тайну, рассказать о том, что может случиться осенью, но все это — очередная просьба о помощи, снова и снова — выстрелы наугад, вслепую, в клубящийся вместо будущего туман, а у Кейи уже почти совсем не осталось стрел. Все это так сложно. Джинн, будто узнав, что он думает о ней прямо сейчас, услышав и почувствовав, как раньше это мог только Дилюк, вдруг появляется из-за угла, растрепанная и раскрасневшаяся, и хватает его за локоть. Кейя ловко подхватывает ее затянутые в перчатки ладони, тянет на себя, увлекая в шуточный вальс, и вот так, по нагретой солнцем брусчатке, через пару домов, они добираются до свободных столиков перед прилавком Сары. Все это слишком суматошно и странно, но времени совсем мало, смена Джинн закончится только через час, а Кейе хочется перебросится с ней хотя бы парочкой фраз перед тем, как она улетит дальше. С горящими ясными глазами, влажной светлой челкой и упрямо закушенной нижней губой, легкая, упорная, обдуваемая свежими ветрами анемо, Джинн тоже напоминает ему о Дилюке. И о том, что раньше все было намного проще и легче, но осознать это получается только в сравнении. Сара, уже запомнив, подает напиток без льда — графин и так успевает покрыться тонкой морозной коркой за те пару секунд, пока Кейя держит его в руках, наклоняя над пустыми стаканами. — Как ты, астра моя? — Кейя наливает лимонад для Джинн и терпеливо ждет, пока она медленно, не забывая о манерах, осушит его до дна, наконец вернет себе голос и спокойствие, пригладит волосы и начнет свой быстрый рассказ: — Сегодня бегаю по мелким поручениям, а потом обратно за отчеты. Так много сбежавших котов в последнее время, это кошмар! — Джинн отодвигает от себя пустой стакан и крутит головой, высматривая отдыхающих в тени зданий кошек. Прищуривается, замерев на секунду, закатывает глаза, тяжело вздыхает и расслабляет плечи, возвращая свое внимание Кейе. — Тебя по-прежнему отвлекают на подобную ерунду? Мне казалось, что во время твоей стажировки этим будет заниматься кто-то другой. Бумажной работы целая гора, я прекрасно помню по себе, — Кейя недовольно хмурится, осматривая Джинн внимательнее: та выглядит усталой и бледной, с болезненным румянцем на щеках, измотанная намного сильнее, чем обычно. Темные круги под ее глазами шепчут о десятках часов чужой работы, которую Джинн вечно стремиться выполнить идеально от начала и до конца точно так же, как и основные задачи. — Не стоит засиживаться только в офисе, иногда нужно разминать ноги, ты же знаешь, — Джинн говорит знакомую до боли фразу, которую Кейя слышал от Эроха в свою сторону сотни, тысячи раз. Служа в отряде Дилюка, Кейя всегда сам сидел за бумажной работой. Потому что лучше прочих знал все правила и требования к документам и отчетам, и благодаря фаворитизму у Дилюка почти всегда избегал чужого вмешательства в свои прямые обязанности. Стоило только Эроху сунуть свой мятый, большой, будто картофелина, нос в их кабинет, Дилюк тут же вставал из-за стола и выпроваживал его в коридор под любым предлогом, заслоняя Кейю своей спиной от глупых поручений в городе и прочих неприятностей. По этим моментам Кейя скучал особенно сильно в первый месяц, облазив в поисках кошек, улетевших листовок и украденных вещей каждый закоулок и балкон нижней части города. Потом стало немного проще — он поменял профиль и теперь появляется на службе всего три раза в неделю. Патрулирует местность, заполняет отчеты и выполняет только ту работу, что выдана на планерке. Стремится не пересекаться с Эрохом, временно занявшим пост Дилюка в нагрузку к своим обязанностям старшего капитана. Кейя всеми силами старается не думать об Эрохе слишком часто, но даже сейчас, коснувшись его отвратительного, ненавистного образа в мыслях лишь мельком, все равно недовольно хмурится, а затем и морщится — от смены эмоций обожженная кожа тут же напоминает о себе легкой, но раздражающей болью. Джинн, заметив, как он скривился в понимании, только пожимает плечами и вновь заправляет выбившуюся из строгого пучка волос на затылке светлую прядь за ухо: — Нам поют песенку, и мы подпеваем, как птички, — здесь уже слова ее матери, вечно наставляющей ее, и Кейя только устало прикрывает глаза. Вскользь замечает, что вижен отреагировал на скачущее настроение по-своему, создав вокруг их столика небольшую метель из снежинок. Джинн уже почти не реагирует на подобные проявления крио-стихии, привыкнув за полтора месяца. Только улыбается тонкой, усталой улыбкой, нежно касается его ладони, лежащей на столе, выражая поддержку, а потом тихо шепчет, заглядывая в глаза: — Я приеду к тебе завтра, и мы снова потренируемся, хорошо? — Кейя в ответ только кивает, тихий и задумчивый, промерзший до самого дна, будто мелкая речка к середине зимы. Они обмениваются понимающими взглядами. Джинн выпивает еще половину стакана лимонада, облизнув губы напоследок. Медленно заходящее за горизонт солнце бликует в стеклах окон на первых этажах ближайших зданий, до конца дневной смены — всего полчаса, когда-то давно именно Кейя придумал определять время именно так, не дожидаясь звона колокола с башни собора. Джинн в последний раз поправляет прическу, и на фоне рыжих отголосков солнца ее светлые волосы отливают в алый. Кейя сглатывает вязкую слюну. Вместо слов прощания вновь кивает, Джинн начинает суетиться и спешить, стучит каблуками сапог по брусчатке, взмахивает рукой, летит, шурша в кронах деревьев и завывая в печных трубах, анемо стихия, город по-вечернему вздыхает, готовясь к теплой долгой ночи, внутри у Кейи пусто-пусто-пусто. Проводив взглядом Джинн до первого угла, Кейя отвлекается на Сару, с благодарностью принимая из ее похолодевших от снега ладоней свои тарелки с шашлычками и сытным супом. — Как удобно! Твой лимонад всегда холодный, зима на дворе или лето! — Сара фыркает, отгоняя от лица танцующие в воздухе снежинки, звонко смеется, сдувая с носа особенно большую, белую и острогранную, никак не желающую таять, и возвращается к готовке, шурша юбками. Кейя тоже хотел бы жить так: легко прощать и забывать плохое, пропускать неприятности мимо себя, но не может, как бы не пытался. Не может заразиться легким и смешливым настроем, теплотой наступающего вечера, порадоваться яркому вкусу лимонада и манящим запахам свежей горячей еды. Пытаясь унять снегопад, он глубоко вздыхает несколько раз, смотрит на солнце, думая о его жарких лучах, внимательно разглядывает поднимающийся от супа пар, ассоциируя все это с теплом и комфортом, но так и не может успокоиться окончательно. Мешанина из чувств и эмоций давит на виски, мыслей в голове слишком много, соседний стул пуст, был вчера и, Кейя знает, будет завтра. За теплом и жаром всегда следует огонь — ревущее пламя у самого лица, яркая, оглушающая боль, красный, желтый, белый, белый, синий, уходящий в черноту, бесконтрольный холод, новые проблемы, вкупе со старыми, уже известными, будто бы и вовсе неподъемные и нерешаемые. Стоит отпустить контроль и поймать не то настроение — стихия тут же настигает его, замораживая все вокруг. Стоит услышать имя Эроха — и Кейя тут же делает стойку, будто охотничий пес, забывает обо всем, нагнаивается и лопается вскрывшимся нарывом, истекает гневом и злобой. Эроха хочется уничтожить. Лишить его привычного места, опозорить, сломать — точно так же, как он сломал Дилюка всего за один разговор, подробности которого Кейя узнал значительно, преступно позже, когда уже ничего нельзя было изменить. Не будь он настолько уставший и вымотанный, Кейя уверен, сейчас бы проморозил всю площадь льдом так, что та превратилась бы в идеальный каток, прямо как поверхности озер на Драконьем Хребте. Будь у Кейи на это силы — он бы по-змеиному шипел и плевался ядом без продыху, но сейчас нельзя. Нет смысла, пока что он действительно ничего не может сделать. Поэтому остается молчать и ждать — все то, на что в свое время не был способен Дилюк. Но Кейя его в этом абсолютно не винит — ни тогда, встречая его, взвинченного и искрящего, только что вернувшегося из города и залетевшего на винокурню ураганом, ни сейчас, по привычке сев за уличный столик лицом к воротам, высматривая у входящих в город путников знакомый разлет плеч и алый всполох пожара вместо волос на голове. Все попадающиеся на глаза прохожие, на жалость, слишком низкие, пухлые, стройные, старые или чересчур не-та-кие, отчего шашлычок на тарелке у Кейи промерзает почти до хруста, но он упрямо не откладывает его в сторону и жует прямо так, с чужой ностальгической упрямостью. Дилюк всегда доедал затронутую своим пиро еду, подпаленную или обугленную, никогда не позволяя пропасть добру даром. Кейя тоже ест, не чувствуя вкуса, и ему ни холодно, ни сытно — ему никак, бесчувственно до горькой усталости, но он все равно относит пустые тарелки Саре и благодарит за вкусный ужин, оставляя на стойке звонкие монеты. Солнце окончательно закатывается за высокие городские стены и наступают сумерки. Наступает время ночного дежурства.