***
Если разбирать составляющие проблемы по полочкам, то полки обвалятся. Во-первых, Сасори был одинок и одиночеством своим был доволен. Во-вторых, Сасори не чувствовал ни малейшего желания обучать безынициативного копировальщика. Ну дал он Канкуро поиграть со своими первыми марионетками, и что теперь? Чем-то ему обязан? Очевидно, что нет. В-третьих, Канкуро вырос, возмужал, не без помощи Сасори укрепился в основах, но продолжал с ярой настойчивостью выпрашивать у мастера место подле его ног. У Сасори подле ног было свободно, но ему удобнее было учить мальчишку на расстоянии, не связывая себя статусом педагога. Даже Казекаге как-то заикался, мол, стоило бы его братика пристроить, но Сасори смерил их троих — Гаару, живущего внутри него зверя и покрасневшего до кончиков ушей Канкуро — уничижительным взглядом, развернулся и ушёл. Канкуро пошёл за ним. Он давно уже переступил порог совершеннолетия, вкусил горестей и прелестей взрослой жизни, неоднократно убивал, едва не погиб сам — но от своей глупой идеи-фикс не отказался. Наоборот, тогда — хватаясь за руки склонившегося над ним Сасори, едва живой Канкуро молил лишь об одном. Взять его в ученики. Мальчишка даже не сомневался, что его мастер найдет формулу противоядия; Сасори тоже в этом не сомневался, конечно, и всё равно эта мольба от человека, балансирующего на самой тонкой грани уязвимости, произвела на него впечатление. Он стал присматриваться внимательнее. К своему удовольствию обнаружил в мальчике зачатки таланта — блеск драгоценности, пока не огранённой. К своему удивлению обнаружил в себе разросшийся ещё давным-давно интерес. Стал его подкармливать. И вот, пожалуйста. Теперь он здесь. На коленях, под которыми услужливо подстелен ковёр, связанный, голый, возбуждённый. Сильно возбуждённый. Злой. Канкуро перед ним, смущённый, виноватый и целеустремленный до жути. Вины и смущения в нём жалкая капля, стремления к цели — океан. Цель одна. — Возьмите меня в ученики, мастер, — повторяет он тише, а сам улыбается, игриво так, тепло. Сквозь узкое окошко пробиваются лучи заходящего уже солнца. Рассматривая мягко очерченное светом лицо мальчишки, Сасори думает о том, сколько времени прошло с тех пор, как он вырубился, и ещё о том, что Канкуро по-настоящему, по-взрослому красивый. У него уверенный взгляд и привлекательная улыбка. Простые правильные черты лица. Жесткие гладкие волосы, в которые порой хочется зарыться пальцами и сжать, а порой — уткнуться лицом. Вдохнуть привычный аромат дерева и лака. Сладостей — Канкуро настолько часто угощает предмет своего обожания вкусностями, что сам ими пропах. — Я подумаю, — спокойно отвечает Сасори, принимая из рук давным-давно уже ученика, на самом деле, кружку воды. Открывает рот, закрывает глаза. Позволяет себя напоить. Он уверен, что в воде нет ни яда, ни противоядия. Убивать Сасори в планы Канкуро точно не входит, а от того, чем он своего мастера накачал, нет такого противоядия, которое можно было бы насыпать в воду. Более того, Сасори доверяет. С последним глотком вязкий туман в голове, наконец, рассеивается. Капля воды стекает по подбородку, и Канкуро осторожно стирает её, громко вдыхая, когда язык Сасори мажет по губам совсем рядом. Сасори мог бы облизнуть чужой палец, вобрать в рот, пососать. Он любит сосать. Мог бы укусить. Но пока рано. Молчание затягивается. — Ну и?... — Сасори первым нарушает тишину. Снова напрягает руки, снова не добивается ничего, кроме рези в мышцах. Канкуро кладет ладонь на узлы за спиной, ощупывает веревки, толкает пальцы под тугие петли. Проверяет, всё ли в порядке. Оставляет руки на плечах. Больше ничего не делает. — Канкуро, — мастер смягчает тон — уж больно растерянным выглядит мальчик перед обнаженным телом. — Ты не думал, что так далеко зайдёшь, да? Канкуро кивает. — Но ты зашёл. Канкуро вновь кивает. — Теперь будь добр, разберись с последствиями.***
Вот в чем Сасори просчитался. В уровне целеустремленности. Стоило только Канкуро прочувствовать, что мастер не против разделить с ним пару-тройку поцелуев, ему сорвало крышу. Сасори и рад получить частичку тепла от человека, которому он доверяет, но испепеляющее нечто, вырывающееся из его преемника, испугало бы, если бы не завело до шума в ушах. И именно это — болезненное возбуждение от одного только поцелуя — пугает. Слегка. У Сасори едва-едва дрожат коленки, когда Канкуро, наклонившись, жадно и голодно сминает его губы своими. В легких покалывает — жжение от недостатка кислорода невозможно заметить, когда кто-то так самозабвенно лижет твой язык. Стонет в поцелуй. Сасори хочется выругаться ещё раз — уже не со злости; он просто ошалел от смеси синтетического возбуждения, пронявшего тело, и собственного, сердечного, пронзившего душу и обвязавшего плоть невидимыми нитями гиперчувствительности. Канкуро водит пальцами прямо по этим нитям. Он касается смелее с тех пор, как получил разрешение — словесное разрешение, он не изверг, он не купился на брошенное Сасори еще тогда, пару недель назад, в шутку «хочешь быть моим учеником — попробуй связать и изнасиловать». Он не пытается насиловать, потому что знает — не сможет. Потому что знает — с того самого момента, как Сасори очнулся, он уже мог и вырваться из пут, и прикончить Канкуро, и сделать с ним иные вещи — вещи гораздо, гораздо хуже простого насилия. Мальчик не глуп. Догадался, как решить терзающий его вопрос, и вот, решает. Сасори поддается. Он проиграл — и Канкуро может забрать свою честно заработанную награду. В момент, когда воздуха не хватает совсем, Канкуро отстраняется. Сасори успевает поймать его полный дурмана взгляд, улыбнуться, хватая воздух, поймать ответную улыбку. Наклониться, слизывая с губ и подбородка остатки размазанной краски и влажные разводы слюны. Канкуро снова стонет — до чего сладкий звук — и наклоняется к шее. Он всё ещё голоден, всё ещё жаден, но даже так, лаская, не смеет оставить и едва заметного следа. Он водит по спине и бокам пальцами, ногтями — но не давит, не полосит по бледной коже красными линиями. Он целует шею, плечи, грудь, нежно прихватывает зубами выступающие косточки — но не втягивает кожу в рот с силой, не уносит сознание в небытие ощущением мягкой боли и тянущего удовольствия. Сумасшедший мальчишка… Сасори признателен за бережное отношение — но с каждой медленной вязкой лаской сердце его стучит быстрее. Возбуждение, жаром растекающееся от паха до кончиков конечностей, бьёт в голову. Он догадывается, как сейчас выглядит, и, судя по восхищенному взгляду Канкуро, судя по его самозабвенным поцелуям и уважительным прикосновениям — его догадки подтверждаются. Сасори выглядит лучше, чем когда-либо. — Канкуро, — потеряв терпение, торопит мастер. Канкуро будто этого и ждёт. Он с влажным непристойным звуком выпускает изо рта обласканный сосок, мягко лижет пережатую мышцу груди, целует шею. Отстраняется. Кончиками пальцев поглаживает низ живота, плавно скользит к внутренней стороне бёдер, от колен и выше, и выше… Сасори закусывает губу, внимательно наблюдая, как желанная ладонь приближается к члену, как пальцы очерчивают контур головки в жалких миллиметрах от неё, как обе руки опускаются на ковёр, и поверх них толстой прозрачной паутинкой ложится нить смазки. Канкуро заглядывает мастеру в глаза — и очевидно улавливает там мелькнувшее разочарование. Сасори не может сдержать стона. — Куро… — вновь зовёт он. Канкуро открывает рот — видимо, снова хочет выдвинуть своё личное требование, но наталкивается на сменившийся взгляд мастера и так и замирает, с открытым ртом. Сасори смотрит на него просяще, нежно, снизу-вверх, идеально балансируя между заискиванием и унижением, и от этой неожиданной смены ролей всё внутри трепещет. Сасори знает, как он сейчас выглядит. Сасори этим пользуется. Он прикрывает веки, медленно моргает, сглатывает — шумно, и гнётся в пояснице — красивый, развратный, желанный. Людьми он управляет не хуже, чем марионетками. — …пожалуйста. И это срабатывает. У Канкуро красивые руки — с длинными пальцами, крепкими запястьями, проймами выступающих вен. У Канкуро рабочие руки — со ссадинами и мозолями, натертыми за часы практики. У Канкуро нежные руки — он ласкает плавно, медленно, в ровном уверенном темпе. Короткая мысль вспыхивает на горизонте сознания — прекрасные руки, думает Сасори. Жмурится от удовольствия, но быстро открывает глаза и смотрит вновь. Впитывает картинку, отпечатывает в памяти тихие звуки — влажное хлюпанье, тяжёлое дыхание, ласковый шёпот. Канкуро что-то говорит ему, спрашивает, как приятнее, получает ответ, подстраивается. Не прекращая целовать, двигается за спину, обнимает, и в плотном кольце его рук Сасори чувствует себя до ужаса уязвимым. До боли податливым. Впервые за весь вечер — всего на мгновение — ему действительно становится страшно. Канкуро прижимается губами к уху, целует тепло и нежно; лижет мочку, челюсть, оставляет множество тёплых поцелуев на щеке. Канкуро идеально сжимает кулак, кружит большим пальцем по головке, растирая смазку, костяшкой указательного дразняще скользит по уздечке. Сасори тогда издает какой-то непристойный звук и двигает бёдрами, разморенный тесным контактом, объятиями и нежностью. Он тихо вздыхает, осознанием безграничного доверия к одному единственному человеку вытащенный из привычной ему скорлупы гнева и неприятия. Двигает пальцами, когда Канкуро, минуя узлы, прижимает свою ладонь к его. Отвечает — когда Канкуро цепляется нитями чакры к кончикам пальцев, цепляется тоже. И что-то всё равно бьётся на периферии — тонкая и звонкая мысль трепещет, незнакомая, как будто неправильная. Канкуро целиком и полностью отдаётся мастеру, напрочь забыв о себе. Это цепляет. Снова цепляет. От макушки до пят прошибает электрический импульс испепеляющего удовольствия. Становится хорошо и больно настолько, что на мгновение закладывает уши, темнеет в глазах. Сасори кажется, что он умер. Но тёплые пальцы продолжают ласкать, размазывая белое, тёплые губы целуют шею, почему-то мокрые щёки, уши, в уши же шепчут тёплые слова. Сердце продолжает стучать. Сасори делает вдох и будто впервые слышит собственное дыхание. Удивляется ему. Расслабляется. — Канкуро, развяжи меня, — и даже голос звучит незнакомо, но Канкуро слушается. Быстро расправляется с узлами, помогает удобнее сесть, разминает затёкшие руки. Жмется поближе, щека к щеке, давит подбородком на ключицу. Голова его тяжелая от тяжелых мыслей. Сасори зарывается пальцами в чужие волосы, вдыхает запах. И правда — дерево, лак и сладости. То ли от тела, то ли из мастерской… хороший запах. Приятный. Уже родной. Да… хорошо, что двадцать пять лет назад, озлобленный и сломленный, он всё-таки решил остаться в деревне. Если Сасори и не трудился непрестанно на благо родины, то хотя бы никого не предавал. Ни себя, ни своих соотечественников. Непроизвольно он вытирает лицо. Щеки мокрые, на губах скопилась соль. С какого момента он плакал? Неважно. Всё, только что произошедшее, останется между ними — это Сасори знает, в этом уверен. Повторится ли?... Канкуро неуверенно касается губами плеча. Целует, сплетая пальцы, прижимается горячей щекой. Жалеет? Стесняется. — Простите меня, — извиняется, но в извинениях нет ни капли вины. Понравилось, видимо. Конечно понравилось, вон как губы саднят — наверняка у обоих. А Сасори ведь способен на большее. — Я не держу на тебя зла, — просто отвечает мастер, и, не без сожаления выпутавшись из тёплых объятий, встает на ноги. Ноги почти не держат. Одевается он в тишине. Одежда аккуратно сложена на стуле, любимый плед повешен на спинку. Аккуратный мальчик, проблем особых не создаст. Хорошо. Укутавшись, Сасори облегченно выдыхает. Ноющие после веревок суставы наконец укрыты привычным теплом, мягкий запах шерсти и трав спокойствием опоясывает грудь. Уже у дверей он оборачивается. Канкуро сидит на том же месте, сиротливо разглядывая пятно на ковре. По румянцу на его щеках понятно — только что безотрывно смотрел на Сасори. — Почему я? — спрашивает мастер, хотя и без того знает ответ. Канкуро вскидывается. Поднимает голову, встаёт. Уверенный в себе, совсем не мямля, пусть и молодой такой. Сасори тоже когда-то был молодым и уверенным. — Потому что вы лучший, — серьёзно отвечает Канкуро. Ни капли лести в его словах, лишь раскормленная обожанием правда. — А ты, несомненно, достоин лучшего, — лёгкая шутка не задевает, но вскользь касается губ. Канкуро понимает этот юмор. Он улыбается. — Я хочу у вас учиться, — робкий пару лет назад, теперь Канкуро научился говорить уверенно. — Правда хочу учиться именно у вас. Что-то в горящем взгляде, дрожи в голосе и нервно сцепленных руках говорит Сасори, что дело не только в знаниях. Пятна на ковре говорят об этом особенно красноречиво. Они кричат. — Пусть так, — кивает мастер. — Ты знаешь, где я живу? Канкуро незамедлительно кивает. Конечно, он знает. — Тогда приходи завтра на рассвете к моему дому. Возьми с собой марионеток… любых, это не так важно. Мальчишка весь расцветает. Если бы не выдержка — кинулся бы обниматься, наверняка. — Что еще может мне пригодиться? Пару секунд Сасори дает себе на размышления. — Я хочу халвы. И, Канкуро… — обернувшись через плечо, мастер внимательно осматривает своего ученика с ног до головы, гадая, чем кончится этот визит, — не опаздывай. Я не люблю ждать.