Слегка разбитое сердце

Воздух прохладный и неподвижный. Длинные тени лежат на траве. Людей тут не бывает. Здесь время застыло, не колышутся ветви. На потрескавшихся, щербатых камнях сверкают капельки влаги. Медленные, нетвёрдые шаги старика почти не слышны. Он очень тихо идёт, припадает на левую ногу, опираясь на трость. Изредка он замирает, глядит перед собой. Тёмная, спутанная трава и множество белых цветов. Это всё, что осталось. Это самое лучшее место. Только здесь всё золото мира. Только здесь — ничего. Каменный ангел раскинул крылья и опустил голову, закрывая руками лицо. Плачет, не может взлететь. Под ногами у него чёрные розы, над головой — пушистые ветки черёмухи. Солнце почти коснулось воды близкого озера. С него медленно наползает туман. Холодно. Здесь всем и всегда очень холодно. Все и всегда сторонятся старого кладбища. Только он приходит — старик? Может быть, ему шестьдесят, а может быть, и все восемьдесят. Он забыл. Не задумывался. А вездесущие шумные журналисты так и жужжали: «Долгожитель из Черепахово!» Так и допытывались: «Как вам удалось?» Они остались за гранью. Среди шума и пыли, которые не попадают сюда. Говорят, что кладбище проклято. Что тут мавки танцуют, что ужалки вылезают из-под земли. Что по ночам вспыхивают таинственные огни подземного города. Гадкие журналисты постоянно рвались сюда, но никак не могли найти это место. О нём знал только он. А журналисты даже пытались следить. Например, щёголь из города, по фамилии Сидорейко. Потерялся в лесу, дурачок. Не нашли. С тех пор год прошёл. С пригорка старик смотрит на озёрную гладь. Солнце застыло над самой водой — скоро скроется. А таинственный город там есть — под землёй, под болотом. Таинственное волшебство дремлет вдали от людей. Оно может дремать сотнями лет. Только этот старик знает о нём. Такое нельзя выпускать на свободу. Он не наступил ни на один цветок, приблизившись к скорбному ангелу. Его плач беззвучен? Нет, слышно его только сердцем. Она здесь. Ждёт его. Вечно. А он всё никак. «Как вам удаётся столько прожить? Раскройте, наконец, свой секрет!» — наседал наглый, визгливый газетчик в дурацкой жёлтой кепке, с огромным фотоаппаратом в руках. Он еле сбежал от него. «Здоровый образ жизни? Вы посещаете врачей?» Врачей… его ждёт только Она. А он — он плохой, он злодей. Вселенная разделилась на бесконечное множество, но его не отпускают в «другой сценарий», где всё хорошо. Каждый раз он существует в том варианте, где остаётся жив. Гадкие безмозглые папарацци этого не поймут никогда. Можно заливать и про питание и про ЗОЖ… И только Она его понимает. Она ждёт. Вечно. С трудом он опускается на колени у растрескавшихся каменных ног. Ангел стоит на плите, а плита совсем уж вросла в землю, покрылась зелёным налётом мха. Розы склонились. Склонились над Ней. «Крук-крук», — посетовал ворон и сорвался с раскидистой ветки. Он улетел и исчез, и только стрёкот кузнечиков нарушал тишину. Аль-азиф — вот он, их свадебный марш. Он сидит неподвижно. Он танцует с Ней там, куда его не пускают. Он ни слова не проронил, но не замолкает там, куда ему нет пути. Там Она слушает его сказки про невероятные дальние странствия, Она улыбается, а он рисует Её среди цветов. Она похожа на Сотис. Он осторожно обрывает траву, убирает засохшие лепестки и былинки, листья и мох. Под мусором зловеще сияет белый металл — табличка из родия, «навьего серебра», и на ней причудливым вензелем вырезана дата Её рождения, тире, лемниската. Нет пределов. Смерти нет. Там Она живёт вечно. А он вечно — здесь. Его блокнот истрепался, и рисунков давно не разобрать, одни серые пятна и размытые полосы. И лишь для него всё чётко и ясно: вот Она, кормит кур у старого птичника, вот — плетёт венок из своих любимых ромашек. А вот — гладит смешную трёхцветную кошку… Которая каждые шестьдесят дней уходит в неизвестность и возвращается как ни в чём не бывало. С тех самых пор — тогда ещё ни один из этих журналистов и пешком под стол не ходил. Кошка вернулась — спрыгнула с ангела и свернулась у него под боком в плотный клубок. Она тихо урчит, она так урчала всегда, когда была ещё самой обычной кошкой. Он знал, что кошка вернётся сегодня, и взял её любимое — шоколадку. Странная кошка, уплетала шоколадки и щурилась от удовольствия. И сейчас щурится, с аппетитом съедая кусочки сладости, которую не едят обычные кошки. Доев, кошечка потёрлась о табличку и тоненько грустно мяукнула. Побывала в гостях и рассказывает, что Она тоже грустит по нему. Годами приходит к старой часовенке и прислоняется к повалившимся остаткам забора. Он появится? Не появится. Он застрял «в чистилище» с журналистами, с пустым, всегда тихим домом на окраине деревушки, от которой осталось всего десять дворов. Солнце почти уже скрылось, и стрёкот кузнечиков переходит в тонкую песню сверчков. От тумана прохладно и сыро, и дыхание ночи обнимает, как невесомые руки. Он танцует, а Она увлекает всё дальше, через кладбище по едва заметной тропинке. Там леса и болота, там таинственный город, который так и не поднялся из-под земли. Его шаги снова уверенные и точные. Трость не нужна, она потерялась где-то в траве. Кошка прыгает за белыми мотыльками, а они слетают и поднимаются вверх, к луне, медленно встающей над лесом. Их много-много, они похожи на снег. Она смеётся, когда мотыльки садятся на руки, на волосы, порхают возле лица. Он смеётся, кружа её в мистическом свете луны. Мотыльки улетают, оставляя звёздную пыль. Он один, сидит возле сырого, замшелого ангела и не может подняться без трости. А Она стоит у часовни. Грань прозрачная, эфемерная, но её не перейти. Она всегда остаётся за ней — ждать и грустить, а он остаётся надеяться. Когда-нибудь он появится. Только вот, он — злодей. Его не пускают. Ему трудно идти обратно в темноте, через кочки и спутанную траву. Ноги неважно слушаются, видит неважно. Ему давно уж пора. А он каждый раз приходит в одиночество старого дома. Веселее, когда появляется кошка. Да с журналистами тоже повеселей. Им можно рассказывать байки про ЗОЖ, про овсянку на завтрак и бег трусцой «от инфаркта». Завтра этот журналист снова придёт с фотоаппаратом и диктофоном — Вадик он, или Владик. Будет разгадывать тайну и моргать дурачком. Он оглядывается. Силуэт ангела застыл в серебристых лучах. Луна отражается в неподвижной озёрной воде. Из неё поднимаются звёзды — белые лилии. Грань эфемерна, но её пока что, не перейти. Его не пускают.