Гроб для Алекси

Алекси Лайхо задумал умереть в новогоднюю ночь. Совершенно утвердившись в этом решении, легенда финского мелодэта более не обращался к докторам, поменьше жрал лекарств, а коллегам по группе – как бывшим, так и нынешним, - заявил, что «будет пить до победного конца». Последнее выполнялось исправно, если не сказать, образцово-показательно. Алекси очнулся от минутного забытья, пребывая в состоянии тихого отчаяния – то ли из-за очередной бессонной ночи, то ли вследствие осознания того, что до 31 декабря нужно дотянуть. Ещё где-то дня три или четыре – точные даты вечно ускользали из разжиженного спиртом ума. Худая рука двинулась в сторону бутылки водки, стоявшей на краю столика. Липкие пальцы нащупали прохладное стекло, но захватить данный чрезвычайно необходимый в его состоянии предмет никак не удавалось. Perkele! Что же за жизнь такая? Боли в животе, голова раскалывается, выспаться не получается, напиться – тоже. Нужно встать и что-то съесть, пусть и вырвет потом. Ах да, вчера ему звонили, сегодня будут гости. Нужно прибраться. С Туомасом не виделись по меньшей мере лет сто – и вот, под Новый год, на тебе! Бутылки гулко звякают, когда Алекси через силу принимает вертикальное положение. Проклятье! Убирался же вроде недавно, ну как недавно, недели две назад – и теперь снова столько накопилось. Окинув обречённым взглядом весь этот бардак, Алекси лишь несколько удивился тому, как его тщедушное тельце смогло принять в себя столько крепкого алкоголя. Осторожно опираясь о диван, он склонился и подобрал несколько опустошённых сосудов, после чего вышел во двор через чёрный ход, даже не озаботившись накинуть куртку. Проклятая финская зима выдалась весьма снежной в этом году – не в пример прошлой, и Алекси, зашвырнув бутылки в мусорный бак у двери, оглядел двор у своего дома и отметил, что следовало бы разгрести дорожку до крыльца. Нацепив пуховик, взял лопату (снегоуборщик был в ремонте уже неделю) и принялся коряво-муторно сгребать белую субстанцию. Лопата гадко позвякивала о лёд, отдаваясь колкой болью в ослабевших руках. Одышка вскоре одолела окончательно, и Алекси неловко завалился прямо на лестницу перед входной дверью. Мерзко чувствовать себя настолько слабым. Вокруг него была угрюмая северная зима – серое небо, серая полоска асфальта, белый, пока ещё нетронутый оттепелью снег. Разогретый физическим трудом и парой глотков водки, Алекси почти не чувствовал холода, зато чувствовал какое-то оцепенение. Сонливость наваливалась тяжёлыми волнами, заставив на минутку смежить веки – спать на морозе нельзя. Пока нельзя. Хотя конкретный способ ещё не придуман. Вечерние фонари тускло освещали улицу. Маленькая фигурка движется вдоль забора, скрываясь от поблекшего в осеннем тумане мрачного мира. Он давится страхом и бессилием, когда его окликает толпа подростков – такие же, как он сам. Вряд ли он убежит, но нельзя же просто стоять на месте. Страх вгоняет ступор, и цена этому – драгоценное время. – Эй ты, волосатая шлюха! Камень прилетает в спину, и фигурка беспомощно валится на мокрый асфальт. Ладони обжигает и саднит. Вскоре его обступают тени, и в мраке вечера хорошо видны лишь белки их глаз, насыщенных предвкушением скорой расправы. Эспоо никогда не был местом мира и спокойствия, тем более в лихие девяностые. Не суждено случится мирному вечеру и в этот раз. – Встань на колени, шлюха! Сейчас я укорочу тебе волосы! – в воздухе блеснуло лезвие ножа. Рука хватает его за волосы и тащит вверх, но он пока ещё не сломлен. Огрызается, дёргается, пытается ударить в отместку. Ещё удар, затем ещё и ещё – последний приходится в пах, после чего он всё-таки встаёт на колени. А затем к его горлу приставляют нож. Ком ужаса застревает в горле, и только кадык движется под лезвием – остальное всё замирает. Один удар сердца, второй… – Эй, не режь его! Пусть лучше отсосёт, – насмешливо и унизительно декларирует одна из теней. – У меня ещё никогда таких шлюшек не было! – нож сильнее надавливает на горло, – Открывай рот, девка. Теперь он сломлен, и остаётся лишь дрожать от страха и стыда – прежде всего, перед самим собой. Это был первый раз, когда какая-то часть его души умерла. Первый кусочек, начавший гнить и отравлять всё остальное. – Алекси!.. Алекси! – тени меркнут и растворяются в тумане. Кто-то трясёт Алекси за плечо, – Нельзя спать на морозе! Вставай! Знакомое лицо с аккуратными усами и бородкой, шляпа и пряди тёмных волос – Лайхо напрягся, присматриваясь к знакомым чертам. Проклятье, какая же слабость, как же дурно, только бы не свалиться в обморок. Опираясь о чужую руку, Алекси встал и зашёл в дом, по дороге роняя равнодушное: – Это ты, да? Как же хорошо, что это был именно Туомас, а не кто-то из его группы – бывшей или же нынешней. Ещё хуже было бы увидеть сестру или родителей, совсем невыносимо – Кимберли. – Ого! Сколько пустых бутылок! Ты как? Вообще он никак. На завтрак – водка, на ужин – водка со снотворными таблетками, которые ни черта не помогают. Алекси тяжко уселся на диван. – Да вот так, – глаза, словно две чёрные дыры, и исхудалое синюшное лицо говорят яснее всех слов. – Я привёз тебе то, что ты просил. Не понимаю, зачем это всё, но раз уж ты платишь, и тебе так нужно... Куда поставим? – Ты про что? – удивился Алекси. – Гроб, – ответил Туомас, – Там грузчики ждут. Алекси смущённо улыбнулся, легонько стукнув ладонью по лбу – совсем забыл! Какая же смерть без хорошего гроба, изготовленного на заказ с любовью. – Да вот прямо здесь, посреди гостиной, на пол. Туомас удивился, но ничего не сказал в ответ. Он вышел наружу звать грузчиков. Гроб получился на славу: полированный до зеркального блеска, строгой прямоугольной формы, с резным орнаментом по краям крышки, на которой красовалась мрачного вида фигура в плаще, одной рукой державшая косу, а другой подзывавшая заблудшую душу к себе. В точности, как с обложек альбомов Children of Bodom. Алекси улыбнулся, представляя себя лежащим в нём. Надо бы примерить по-настоящему. Сняв обувь, Алекси залез внутрь, слегка поёрзал, устраиваясь поудобнее на бархатном покрытии. Подушка под голову оказалась довольно жёсткой, но его это не смутило. По длине – идеально, стоило лишь потянуть мысками – и кончики пальцев достали до задней стенки. И в ширину хорошо – даже место под любимую гитару оставалось. Лайхо прикрыл глаза, и впрямь став похожим на покойника. – Это, наверно, для клипа? – поинтересовался Туомас. – Клипа? – едва слышно отозвался Алекси, – Нет, не для клипа. Туомас стоял чуть в стороне, переминаясь с ноги на ногу. Какая-то мрачная тень коснулась его лица, словно только сейчас он сообразил, что гроб планируется использовать по вполне прямому назначению. – Ты всё пьёшь? – Ну, бывает, – небрежно ответил Алекси. Глупый вопрос, если честно. – И зачем столько пить? – вопрос ещё глупее, Туомас. Алекси только озабоченно выдохнул, слегка сердясь на друга. – Я вспоминал Даймбэга. Шестнадцатая годовщина, Туомас. – Три недели назад была годовщина. – Да насрать! – голос Алекси дрогнул, преисполнившись истеричной болью, – Его застрелили прямо во время выступления. Я раньше думал, что сцена – сокровенное и безопасное место, что всё дерьмо, что творится порою в реальности, обходит выступающего на сцене стороной. Я ошибался. – Жизнь вообще опасная штука, – философски ответил Туомас, – Но это не повод так раскисать. Если ты уже закончил с этим, – он кивнул в сторону гроба, – Может, съездим, посидим где-нибудь в баре? – Нет, – покачал головой Алекси, – Паршиво себя чувствую. Да и обедать дома планировал. – Вот как? И что же на обед? – Водка с обезболивающими. – Ну ты даёшь! – рассмеялся Туомас, – А если серьёзно? А, впрочем, какое моё дело. Алекси вылез из гроба и медленно побрёл на кухню. За водкой. Кто считает, что бухло – это не еда, тот просто ничего не понимает. – Будешь? – буркнул вернувшийся (пока ещё не с того света) Алекси, отпивая прямо из горла. – А еда в доме есть? – поинтересовался в ответ Туомас. – А водка не еда что ли? – удивлённый, слегка насмешливый взгляд. – Нет! – Ну как знаешь! – Я, наверно, пойду. У меня дела, да и… – замялся Туомас, разглаживая аккуратные усики. Алекси проводил его безразличным взглядом.