Испытание судьбы

      Утренний туман рассеивается в тусклых лучах восходящего солнца. Его серебристая пелена, словно тонкий шифон, окутывает спящую землю.       Утро выдалось тяжёлым. Проснувшись с тягостной головной болью, Иван попытался разглядеть окружающий мир сквозь редкий туман. Даже свет, проникающий сквозь него, казался блеклым и тусклым, словно отражение его сегодняшнего настроения. Просыпаться в лютом холоде, усыпанным осенними листьями и слегка мокроватой землёй, довольно сложно. Ощущение мгновенности сна и вечности пребывания в нем казалось таким противоречивым, однако назвать это сном было трудно. Закрыл глаза, казалось бы, на три часа, а возникало ощущение, будто прошло всего пару минут. Холод пробирал до самых костей молодое тело лекаря. Все же сегодняшнее утро не сулило спокойствия и безмятежности, ведь его ожидало нечто гораздо более значимое и требовательное. Сразу после пробуждения, едва лишь успел протереть свои сонные глаза, тот был готов к призыву судьбы, к своему предназначению, к своему моральному долгу. Раевскому предстояло пробежать несколько марафонов с препятствиями, все в целях оказания помощи раненым на поле боя солдатам.       Временное прекращение огня с обеих сторон часто напрягло военного санитара. Если бы поблизости был хотя бы клочок живой травы, можно было бы услышать, как стрекочут сверчки. Но живой земли практически не осталось, всё было выжжено, вытоптано и взорвано, таковы времена и с этим, к превеликому сожалению, ничего не поделаешь.       Прошлось вслушиваться в эту гробовую тишину. С одной стороны Иван был рад, что стрельба на миг прекратилась. Появилась возможность без опаски спрыгнуть в окоп, а не ползти, спасаясь от свистящих над головой пуль и взрывов в паре метров от себя. Санитар воспользовался этим небольшим промежутком времени и спрыгнул в место спасения.       Озираясь по сторонам этого земляного лабиринта, Раевский настороженно ожидал начала стрельбы. Он не видел ни своих, ни чужих, даже предполагать было трудно. Тишина начинала давить на виски, в голову закрадывались мысли, что время, кажется, остановилось. От того проснулось подозрение, не очередной ли это кошмарный сон, с собственной смертью в конце. Чуть пригибаясь, Раевский пошёл по закоулкам окопов, постоянно смотря то назад, то по сторонам. Напряжение не сходило, от того было жутко и некомфортно, однако в такие моменты приходилось напрочь забывать о слове комфорт. Мужчина нащупал пистолет на поясе ремня - он не внушал ни капли доверия. Вдруг сейчас кто-нибудь выскочит из-за угла и всё, прощайся с жизнью, мысли о кошмарах только сильнее терзали уставший мозг, заставляли более нервно озираться. Услышав сдавленный стон и тяжёлое дыхание по ту сторону земляной стены, он вынул самозарядный пистолет Токарева из кобуры, и пошел в ту сторону. Это был далеко не детский интерес, который он не мог побороть. Это был скорее защитный, ещё покамест иррациональный страх, давящий на лёгкие и заставляющий сердце биться быстрее. Иван хотел увидеть источник своей внутренней тревоги и повысившейся нервозности. Естественно, было довольно волнительно выглядывать из-за угла - вдруг не повезёт быть подстреленным, однако всё же, попытка не пытка, да и на риск идти в большинстве случаев нужно. Идти на риск для достижения поставленных целей – уже давно считалось ненарушимым правилом.       Немец, увидев советского солдата, направляющего на него пистолет, сразу подумал, что это конец. Конец его никчёмной жизни. Закончена его война, его бесцельный путь и ничего он не успел добиться за всё то время, что ему отведено на жизнь. Так быстро сложить голову Герман был не готов, слишком обидно за несбывшиеся мечты, не достигнутые успехи и плохие результаты. Решение цепляться за жизнь до последнего, было не самым лучшим, но хуже, казалось, уже точно не будет. — Nicht schießen, bitte! Nicht schießen!       Чуть на повышенных тонах, слёзно произнёс Герман, отползая назад, однако стараясь, чтобы его движения не были слишком резкими. По слегка чумазому лицу действительно текли струи слёз, вся жуткая боль затмевалась отчаянием. Неужели именно сегодня? Почему так несправедливо? — Ich bin unbewaffnet...       Чуть тише продолжил немецкий солдат. Он зажимал рукой бок чуть выше пояса. Серая униформа в том месте приобрела бордовый тёмный оттенок. Так же, сразу в глаза бросалось второе кровавое пятно чуть ниже колена. Два ранения, повезло же ему ещё быть в сознании, хотя он уже сомневался в том, что это можно назвать везением, скорее кара, умирать во сне говорят не так больно, а потеря сознания это своеобразный сон. Герман отползал назад с помощью двух оставшихся конечностей, что было немного затруднительно, ведь боль пронзала и расплывалась по всему телу, будто тонкими иглами, от самого ранения. Земляная стена остановила его попытку уползти. За шоковым состоянием он совершенно забыл, что находится в тупике и бежать, чего он явно не сможет, ещё и некуда. — Verletzt?       Спросил санитар, и без того прекрасно зная, что это действительно так. Вопрос можно было считать риторическим, однако немецкий солдат кивнул. Несмотря на множество внутренних противоречий, взвесив всё за и против, Иван присел около Германа, и решил осмотреть его раны, а так же по возможности помочь. Вряд ли бы немцы так же поступили, будь бы русский солдат ранен на вражеской стороне, но в тот момент его детская доброта и наивность сыграли ключевую роль. Немец не понимал, к чему это и почему его не стали убивать, однако был как рад и встревожен этим фактом. — Ich weiß nichts. Sie töten mich?       Санитар лишь пожал плечами и хмыкнул, ведь действительно не мог ничего дельного на это ответить. Однако где-то глубоко в душе ему не очень хотелось чтобы опасения немецкого солдата действительно были правдой, смысл тогда помогать, если это лишь на неопределённый срок отставит его время смерти. — Я не знаю. Моё дело помочь с ранениями. Остальное не по моей части. Фирштейн? – На чистом русском ответил тот вздохнув.       Герман вновь кивнул. Он, поникнув, наблюдал за действиями своего, фактически, врага. Да, у него получилось избежать своей смерти на неопределённый срок, однако в голову закрадывались мысли о том, если он честно сознается в том, что ничего не знает о планах его руководителей, то, вероятно, русские подумают, что он врёт, и начнут выпытывать "правду", которой он действительно не знает.       Иван довольно быстро обыскал немецкого солдата на наличие какого-либо оружия, но нашёл лишь раскладной нож, с притупленным лезвием, а так же инициалами на рукояти – «H.H. N.». Стало ясно, что более серьёзное оружие было брошено где-то для спасения драгоценной жизни. Санитар перекинул руку Германа себе через плечо и помог встать, обхватив его на уровне пояса второй рукой. Наконец-то было замечено, что "затишье" уже давно закончилось. По перестрелке сразу стало ясно, куда идти и где свои. А там уже и до лазарета не так уж и далеко. В голове мысли прояснились, так что теперь лабиринт окопов был как никогда знакомым. Немец жутко хромая и чуть ли не заваливаясь на своего спасителя, шёл рядом, стараясь не обращать никакого внимания на боль, но у него это выходило неважно. Каждые пару минут приходилось слушать как Раевский вздыхает и кажется закатывает глаза на неумение Германа стойко выдерживать боль, хотя, может быть он и ошибался, это всего лишь догадки, не больше.

***

      Немногим раненым повезло оказаться недалеко отсюда. Здесь находилось главное медицинское здание, а не пару палаток за холмом или бревенчатый подземный бункер, отдалённо напоминающий гроб. Даже самый суровый и закалённый солдат не хотел бы там очутиться. Однако чем дальше в бой, тем выше вероятность оказаться в так называемом гробу, а ещё печальнее – в обыкновенном окопе без соблюдения даже малейшей санитарии.       Подходя ко входу в одноэтажное здание Раевский увидел невысокую девушку с двумя заплетёнными русыми косами – подруга, что пошла военной медсестрой как только окончила медицинское училище. Она стояла наблюдая за тем как, буквально в пятистах метрах от лазарета, взрывались бомбы и прилетали снаряды. — Как же печально, сами ставят и сами подрываются... — Не наша в том вина, Зоя. Не наша.       Кажется Калевская говорила сама с собой, но её услышали, потому решили не оставлять без ответа. — Знаю. Во всём виновата невнимательность и несобранность солдат. Хотя... Им простительно.       Зоя развернулась на пяточках своих чёрных лакированных туфель и сделала пару шагов к Ивану, где-то на втором из них уже менее уверенно. — Немецкий солдат? Ты в своём уме? – Удивлённо, чуть на повышенных тонах выпалила девушка. — Зоя, тише. Все мы люди, он, во-первых, безоружен, во вторых, не бросать же его умирать. – Возмущённо, однако ровным тоном, уверенно ответил лекарь. — Но его униформа... – Уже спокойнее продолжила девушка. – А если кто-то увидит? Застрелят же... — Сейчас решим. Помоги-ка.       Девушка придерживала еле стоящего на ногах Германа, пока санитар расстёгивал пуговицы своей шинели. После, Калевская, по просьбе, сняла с немецкого солдата его верхнюю одежду. — Думаю будет лучше это спрятать, если сжечь не получится. – Проговорил Иван накидывая свою шинель на плечи Герману. — Ошибаешься, сжечь ещё как получится. С превеликим удовольствием займусь этим. – С уверенностью сказала Зоя, после чего собралась уходить, но решила на всякий случай добавить. – Ты смотри, чтобы тебе за твою добродетель "спасибо" по головке не настучали. — Да уж, как-нибудь переживу.       Раевский вошёл в медицинское здание, на удивление внутри было тихо, лишь несколько медсестёр переговаривались меж собой в отдельной комнатушке для отдыха медицинского персонала. Пройти в своеобразную операционную без особого привлечения внимания не составило труда.       Комната для операций сама по себе выглядела светлой и чистой, внутри даже пахло медицинским спиртом. Посередине была одна единственная кушетка. По одну сторону от неё стол на белых полотенцах которого лежат два подноса с инструментами, пара железных мисочек, на полке чуть ниже — всё от бинтов, до разных препаратов в цветных баночках. По другую сторону стояли шкафы с кучей ящиков, по-видимому, для хранения всего остального. Чуть правее стола располагалась раковина.       Германа усадили на край кушетки, на скорую руку расстёгивая пуговицы блузы, чтобы добраться до первого более серьёзного ранения. Ведь они даже имён друг друга не знают, один доверие включил, другой просто следует за своей сердечной добротой, что велит помогать всем, кто нуждается в помощи, а уж тем более тем, кто просит о ней, даже без слов.       Холодный металл под спиной ощущался практически сразу, но выбора ведь не было — терпи и смирись. По-хорошему, этот советский солдат не должен помогать, не должен сейчас корпеть над ранениями, ему это даром не нужно. Потому, лучше просто молча наблюдать, полностью отдаваясь сложившейся ситуации. Говорить всё равно им было не о чём, да и незачем, всё было понятно без слов, по действиям Вани было понятно, что он хочет помочь, преисполненный смиренья взгляд Германа выражал благодарность.       Однозначно было больно, однако это было лучше, чем пуля в лоб на вылет. Иван долго кропотливо и усидчиво, в полусогнутом состоянии, обрабатывал и зашивал рану, извлёкши, чуть до этого, осколок разорвавшегося снаряда. Руки у Раевского золотые, к ним бы хотя бы пару таблеток обезболивающего, было бы ещё лучше, но тут к сожалению, Герман не в том положении, чтобы просить о чём либо ещё, здесь уже и это устраивает.       После получасовой пытки спины советского санитара на прочность, наконец можно было разогнуться. Какое всё-таки это облегчение, что можно чуть расслабиться и даже расположиться на табуретке. В комнату тихо вошла Зоя, наблюдая уставшее лицо Ивана, она вздохнула. — Давай я сама забинтую? – Начала девушка незатейливый разговор, почему-то теперь она и сама загорелась желанием помочь в этой, как она сама выразилась ранее, добродетели. — Ещё нужно разобраться, что с ногой. Думаю на сегодня я ещё останусь здесь. Новые раненые поступают? — Ну а как же. Здесь всегда кого-то приводят, почти каждый час пара солдат с ранениями. Ты сегодня хоть спал? – Чуть обеспокоено спросила Калевская, снова включая гиперопеку над ближними. — Спал. Кажется. – Сухо ответил он вспоминая те три часа неспокойного поверхностного сна, с практически постоянным просыпанием и нервным оглядыванием по сторонам. — Думаю, тебе нужно ещё пару часов сна. Сейчас значит закончим здесь, и ты идёшь отдыхать, тебе ясно? — Возражений нет. – Ну, ведь зачем отказываться, если предлагают, так ещё и практически приказным тоном.       Вновь тишина, лишь аккуратная работа девушки и помощь Раевского, подай-принеси ему нравилось больше, чем потом рассыпающаяся спина когда он работал в одиночку. Вот наконец дело осталось за малым – перебинтовать и отвести в одиночную палату, чем занялся санитар, хоть и Зоя настаивала, что справится одна и он может идти. Странно было лишь одно, за всё время этих мучений, Герман не проронил ни звука, лишь в палате, уже переодетый в другую одежду наконец-то буркнул на своём немецком. — Danke...       Это было хоть и тихо, но Иван услышал, даже устало слегка улыбнулся. А ведь они даже не знают имён друг друга – именно это осознание почему-то пришло в голову молодого санитара, лучше будет хотя бы сказать своё имя. — Я Иван, а ты.. — Hermann... Hermann-Heise...       Если собеседник Германа достаточно хорошо знал немецкий язык, то он лишь отдалённо мог понять о чём идёт речь, когда кто-то говорил на русском, сам же говорить на этом языке не пробовал, не доводилось ещё. Ивана заставило усмехнуться двойное имя немецкого солдата, однако ничуть не удивило, это не такое уж и редкое явление если так посмотреть. — Хорошо. Вечером решу, что делать дальше. Hab keine Angst vor nichts. Hier kannst du dich ausruhen.       После этих слов Иван развернулся и ушёл, оставляя Германа наедине со своими собственными мыслями. Долго настраиваться на сон не пришлось, пережитые за пару недавних часов события, а так же сильная усталость взяли верх, и он практически мгновенно отошёл в мир сновидений и полного расслабления души и тела. То же ожидало и вечно не жалеющего себя Раевского, оказалось, Зоя была права, пару часов здорового сна явно не будут лишними.