***
Хоть раздобыть кофе в Кристальной империи было сложнее, чем найти сугроб снега в середине лета, через несколько минут перед троицей аликорнов уже остывал налитый в кристальные чашки знаменитый восточный напиток. Как оказалось, Найтмер Мун взяла с собой целую карету любимых лакомств на тот случай, если кухня Кристальной империи придётся ей не по нраву. — Скажи, Нуна, — заговорила Селестия, подставляя мордочку поднимающимся из чашки завиткам пара, которые начали седыми лианами оплетать белые губы и нос Принцессы, — а ты не привезла с собой случаем эля из можжевельника и вереска? Я бы не отказалась раздавить бутылочку. — У меня с собой полная коллекция всех видов эля ночных пони, так что не волнуйся, напиться ты успеешь, — заверила родственницу Найтмер Мун, делая беззвучный глоток кофе, в то время как Каденс отдала распоряжение слугам и стражникам выйти. — Не напиться, а скорее уж расслабиться, — парировала в ответ Селестия, наблюдая, как спешно засобиравшиеся прочь смертные прикрывают за собой двери. — Ну да ладно, мы хотели обсудить Сомбру. — Обсуждайте. Единственное, чего я пока не понимаю, так это того, зачем вам моё присутствие? — равнодушно спросила Найтмер Мун, увлечённая больше запахом кофе в своей чашке, чем разговором. — Нам нужна твоя помощь, — решительно изъявила Каденс, чуть подаваясь вперёд. — Вернее, мне нужна твоя помощь, — молодая правительница говорила почти умоляющим голосом, который явно польстил Найтмер Мун, сделавшей определённый жест копытом, как бы говоря «продолжай». — Мне нужно судить Сомбру, но для того, чтобы вынесенный ему приговор был справедливым, я должна знать, почему он стал… таким. — Так узнай. Если он отказывается говорить, то залезь ему в голову и посмотри его воспоминания. Или что, мои уроки по ментальной магии не пошли тебе в прок? — Пошли, просто… Есть один нюанс, который существенно меняет подход к делу, — осторожно поведала Каденс и бросила взгляд на Селестию, всем своим видом приглашая её присоединиться к разговору. И она откликнулась секундой позже после того, как шумно хлебнула кофе. — Нуна, ты когда-нибудь слышала о душах-переселенцах из других миров? — спросила Селестия взяв такой тон, будто намеревалась рассказать Найтмер Мун нечто, что потрясёт её воображение, но надобность в этом отпала, когда чёрная кобылица в будничной манере ответила: — Не только слышала, но и имела с ними дела. Около пятиста лет назад я со своей ученицей пыталась проникнуть за грань потустороннего, чтобы проверить, можно ли призывать души с той стороны, или нет. Но я не пойму, какое отношение это имеет к Сомбре, — произнесла Найтмер Мун, воспринявшая чуть приоткрывшийся от удивлений рот Каденс и непроизвольно расширившиеся глаза Селестии как нечто должное. — Но… — возроптала было Принцесса любви, но, собравшись с духом, всё-таки заставила себя произнести: — Это ненормально! Это… противоестественно! — Мне есть кого возвращать с того света, Каденс. И тебе тоже будет, если уж ты решила связать свою жизнь с Шайнинг Армором, — понизила голос Найтмер Мун, однако Каденс откликнулась не на него, а на слова наставницы, которые ударили в самое сердце. Ещё секундой ранее горевшее в глазах Каденс желание ввязаться в спор тут же погасло, а сама молодая Принцесса сжалась под пристальным взором очей с узкими зрачками, будто стремясь спрятаться от них в своей собственной тени. Но даже если бы у неё это получилось, от Найтмер Мун бы ей это не помогло скрыться, как и от суровой реальности, которая глядела на неё через бирюзовые глаза жестокосердной кобылицы. — Ладно, давайте не о грустном, а о насущном, — поспешила вбить клин в разговор Селестия, пересаживаясь к Каденс и ободряюще приобнимая её крылом. — Нуна, у нас состоялся разговор с Сомброй и он пытался убедить нас, что он на самом деле существо из другого мира, душу которого каким-то образом затянуло в тело нашего горе-короля. Он выдаёт себя за человека по имени Артур с… не самым законопослушным прошлым. — Какое любопытное явление, — хмыкнула Найтмер Мун, обращая всё своё внимание на Селестию, рассудив, что разговор продолжит именно она. — Но только в том случае, если он не лжёт и не использует знания одной из поглощённых душ, чтобы выдавать себя за одну из них. В конце концов, его рассказы про другой мир и жизнь в нём были очень убедительны. — И к тому же, я чувствовала, что было у него на сердце, — заговорила Каденс. — Он говорил искренне. И он очень боялся, что мы не примем на веру его слова. Несмотря на то, что он рассказал о мире людей и о том, как жил, мне было его по-своему… жаль. — А со стороны выглядело так, будто Артур тебе в высшей степени неприятен, — поделилась наблюдением Селестия. — Особенно сильно тебя разгневала его предсмертная выходка. — Будто тебя она оставила равнодушной. — Не оставила, — холодно ответила Селестия, — однако я знавала тех, кто совершал куда более гнусные злодейства с куда более гнусными мотивами. Артур на их фоне выглядит, как… как обиженный жеребёнок, который перед тем как выйти из комнаты, хлопнул дверью, чтобы показать, как он зол. — Только хлопая этой самой дверью, он отнял несколько жизней, — Каденс поджала губы и бросила мимолётный взгляд в сторону Найтмер Мун, ожидая увидеть от неё хоть какой-то намёк на поддержку, но та демонстрировала глубокое равнодушие услышанному. — И тем не менее, тебе его жаль, — хмыкнула чёрная кобылица. — И тем не менее… да. Как и тех, кого он убил. Однако в случае Артура есть нюанс… Он действительно сейчас живёт в теле Сомбры? Если да, то я сочувствую ему за то, в кого угодила его душа — Артур должен нести ответственность за свои преступления, а не за преступления Сомбры. А если же Сомбра поглотил его душу вместе со всеми воспоминаниями и лишь притворяется им, то… — Каденс нервно сглотнула. — Я не знаю, что происходит с такими душами, когда их поглощают, так что… Я искренне надеюсь на то, что мы имеем дело с Артуром. — Хорошо, надейся. Но это не отменяет моего вопроса — от меня что нужно? — Я хочу, чтобы ты проникла в его разум и узнала, действительно ли телом Сомбры распоряжается душа существа из другого мира или он просто водит нас за нос. Я по-своему жалостлива даже к Сомбре, но если он использует моё милосердие против меня… Я должна знать об этом. И действовать соответствующе. — Моя же собственная ученица просит меня о помощи, — чёрные уста Принцессы скривились, — а это значит, что я плохо тебя обучила, Каденс. — Нет, обучила ты меня прекрасно, просто я боюсь, того, что могу увидеть… Сомбра может попытаться обмануть меня ложными видениями или посеять тьму в моё сердце, а с тобой такой не пройдёт. И помнишь, ты говорила, что если долго всматриваться в бездну, то она будет всматриваться в тебя? А я пока к этому не готова. — Ох, — Найтмер Мун демонстративно закатила глаза. — Ладно, прочитаю я этого вашего Сомбру и выясню, кто сейчас живёт в его теле: он сам, или этот… Артур.***
Я не знал, чего ожидать, когда затевал разговор о том, что никакого короля Сомбры больше нет, а вместо него есть Артур, который ещё пару дней назад был человеком, дошедший по кривой дорожке криминала до логичного конца. Лучше уж быть судимым и презираемым за свои преступления, чем за свершения какого-то заигравшегося в тёмного властелина королька. Сказав, кто я есть на самом деле, всё, чего я добился — полных сомнений и недоумений взглядов Селестии и Каденс, которыми они обменялись друг с другом. На какой-то миг я подумал, что это не предвещает ничего хорошего, но кобылы, поборов своей скептицизм, начали осторожные расспросы: — А ты можешь описать свой родной мир? — первой взялась за меня Каденс. — Ты был существом другого вида до того, как… как оказаться Сомброй, — заговорила Селестия после того, как я закончил отвечать на вопрос Каденс. — Можешь описать себя? Вернее, людей. Какая у вас анатомия, образ жизни… — В какой стране ты жил? Как она называлась? — Артур… я же правильно произнесла твоё имя?.. о твоём мире можно говорить много, так что расскажи мне с Каденс о себе. Кем ты был в своей прошлой жизни? Я был готов к этому вопросу, так что рассказал им всё. Без утайки. Глупо было рассчитывать на то, что в мире, где можно повелевать душами, не найдутся те, кто умеет читать мысли. Особенно в распоряжении у королевских особ. Хотя кто знает, может они с самой первой минуты видели меня насквозь и просто позволяли мне вести себя естественно, чтобы наблюдать моё поведение? Как бы-то ни было, но уверенный, что закладываю первые камни в фундамент доверительных отношений, я вкратце пересказал свою жизнь — от детства и до той злосчастной ночи, в которую она оборвалась. Когда я закончил, Принцессы-пони сидели… просто сидели и определялись с тем, что думать. И если Каденс не скрывала той степени офигевания, в которую её возвёл мой рассказ, то вот Селестия… Она оставалась непроницаемой, словно статуя. Лишь какой-то оттенок задумчивости отразился на её белой лицемордной физиономии, обращённой в мою сторону. Молчание, которое воцарилось благодаря моим стараниям, было страшным, но гораздо сильнее меня пугало то, что может произойти, когда Селестия или Каденс решатся прервать его. И вот, наконец, это произошло. — Почему ты не захотел сдаваться властям? — заговорила после нескольких секунд молчания Каденс. — Почему ты устроил перестрелку и захотел забрать с собой в могилу служителей закона? Ты же понимал, что для тебя всё кончено… От того, с каким выражением она спрашивала, у меня перехватывало дыхание. Почему, говоришь… Хороший вопрос, над которым мне стало интересно поразмышлять, а Селестии — услышать, что я отвечу. Впрочем, чего там размышлять? Я и так знал, почему это сделал: — Из вредности. — Из вредности? — удивилась Каденс. — Ну да. Хотелось затащить с собой в могилу побольше полицейских, раз уж моей жизни всё равно подведён итог. — Ты мог сесть в тюрьму, — парировала в ответ розовая понька, — и искупить таким образом свои преступления. — Каденс, деточка моя, ну отмотал бы я срок в двадцать или больше лет, вышел бы из тюрьмы с подорванным здоровьем, без денег и не зная, куда идти. И что мне, побираться на улице или идти в бомжатник и работать за копейки на еду и лекарства, лишь бы протянуть подольше и при этом задаваясь вопросом “когда же я, наконец, сдохну”? Я слишком ценю свою жизнь и не хочу, чтобы она превратилась в нечто подобное, так что умереть я решил тогда, пока почувствовал, что я именно что живу, а не существую. — Может я задам слишком грубый вопрос, — изрекла Селестия, — но если ты рассчитывал на смерть, то почему тогда просто не покончил с собой? — Опять же, из-за вредности. И… — я замялся, подспудно чувствуя, что моя искренность может дорого мне обойтись, — ненависти. Жил я, работал переводчиком, а потом попал под сокращение… Ну, вы знаете. Один раз меня лишили нормальной жизни, затем пришли лишать второй, единственной, которая мне осталось… Вот я и решил устроить перестрелку. — Но ведь те люди были не виноваты в твоих несчастьях! — вспыхнула Каденс. — Они лишь выполняли свой долг! — Да, выполняли. А значит должны были быть готовы напороться на пулю, рано или поздно. Я же не строил иллюзии на счёт того, что криминал — это весело и мне за это ничего не будет. Так что я был готов к тому, что когда-нибудь придётся столкнуться с полицейскими или кем похуже. — Они были такими же людьми, как и ты. У них были семьи, близкие… А ты решил убить их просто для того, чтобы потешить свою ненависть перед смертью! — угрожающе повысила голос Каденс, так что я сразу понял, что лишился какого-либо сочувствия с её стороны. — А обо мне дохера кто думал, когда меня вышвырнули с работы и я со своим дипломом переводчика пошёл куда придётся, лишь бы были деньги на еду и комуналку? — спросил я как можно более деликатным тоном при всей той ярости, которая начала стремительно закипать во мне. — А ведь ещё надо было как-то кредит выплачивать, который мне в наследство от родителей достался. Чего-то никто не спешил подумать обо мне. — При чём тут это, когда речь идёт о жизнях живых существ? — А при том, Каденс, что я на своём примере и на примере тех, кого постигла похожая участь, понял, что людям насрать друг на друга. Я не один такой был, кто после Цифровой революции оказался нигде не востребован и при случае ударился в криминал. И пардонь моё мнение, но я считаю, что мы имели на это полное право, раз про нас говорят, что мы не вписались в трудовой рынок и нас нужно отправить на свалку устаревших специалистов ради прогресса Человечества. Человечества, частью которого мы, видимо, не являемся, — неожиданно для себя разразился я пламенной тирадой, вдохновением для которой послужила ударившая в голову ненависть. «Человеческая жизнь бесценна… Нихуя она не бесценна, сказки это всё для долбоёбов. В противном случае бы политики не развязывали войны, медицина была бы бесплатной, а каждый человек был обеспечен жильём и бездомных в принципе бы не было», — промелькнула мимолётная, словно искра, мысль, которая разожгла бы злость во мне ещё сильнее, если бы меня не успокоил тот факт, что мир людей остался где-то там, за чёрт его знает сколько световых лет от мира поней. Сейчас у меня другая жизнь и нужно думать о ней. — И это даёт вам даже право на убийство? — вызывающе спросила Каденс, очевидно решившая перевести разговор в философское русло. — Наверное, нет, но когда твоей жизнью пренебрегли и перестали ценить, начинаешь соответствующе относиться к другим людям. Я… Пытался жить как обычный человек, после увольнения, пытался наладить жизнь и устроится на новую работу, но… Ты думаешь я был рад со своим дипломом переводчика работать официантом или кассиром? Или слышать отказы при попытке устроиться на работу по профессии? Какое-то время я жил, гребя против течения из дерьма, которое прибывало и прибывало в мою жизнь… Денег всё меньше, кредиты плати, коммуналку плати, за интернет плати, за квартиру плати, коллекторам скажи, что потом заплачу, когда деньги будут… И со всем этим я разгребался сам, всё я делал один, никто мне не помогал. И я знал достаточно людей, подобных мне. Я видел, как тем, кто не пострадал от Цифровой революции, было плевать на наши проблемы. Они жили в другом мире, который на всех парах нёсся в двадцать второй век, век светлого будущего… А мы… А мы копошились на обочине истории, ненужные обществу будущего, большая часть которого прозябала в виртуальной реальности. И извини, Каденс, но к большинству людей я не могу не испытывать ничего, кроме ненависти. Я поступил плохо, когда решил затеять перестрелку и убить нескольких кибер-копов. Раскаиваюсь ли я? Нет. И не буду. Потому что мне на них насрать в таких же пропорциях, как им на меня. Подобное словоблудие я в последний раз за собой замечал на защите диплома. И хотя приходилось говорить много, вереница слов сплеталась сама собой, несмотря на передоз чувств и обилие мыслей. И на Каденс оно произвело не самые однозначные впечатления, если судить по тому, что она буквально поблекла, растеряв всё цветовое разнообразие своей масти. Какое-то время она глядела на меня остекленевшими глазами, пытаясь чуть ли не высечь ответ постукиванием своих передних копыт — мозг, видимо, совсем начал сбоить. И словно ища помощи, она обратила внимание на Селестию, которая всем своим видом хоть и показывала, что ушла глубоко в себя, но краешком уха да прислушивалась к разговору. — Тётушка, скажи что-нибудь. — Могу сказать только то, что это был очень… интересный и непростой разговор, — откликнулась на просьбу племянницы солнцепопая лошадка, переминаясь в кристальном кресле. — И прежде чем делать какие-то выводы, нужно всё как следует обдумать. — Я так понимаю, это намёк на то, что разговор окончен? — спросил я, не в силах совладать с языком, за который меня дёргала надежда поскорее вырваться из общества этих ошибок мысли дизайнера мультфильмов. А ещё меня просто на куски разрывал тот факт, что я угодил в другой мир, что приходится жить в теле местного тёмного властелина и отчитываться за свои грехи перед правительницами, которые выглядят, как виртуальные НПС какого-нибудь зоофильского нейропорно для сорокалетних мужиков. Потому что именно они, почему-то, больше всех залипают на хентай с фуррями и прочими животноподобными тварюшками. — Пожалуй, да, — кивнула Селестия и так выразительно зыркнула на Каденс, что та быстро позабыла о намерении дальше читать мне мораль о ценности человеческой жизни (ха-ха, вот уж кому-кому, а им точно меня в этом не судить!) и передумала лишний раз раскрывать рот. — Нам с Каденс нужно всё осмыслить и обсудить, ну а тебе, Артур, отдохнуть. Видно же, что ты находишься на пределе своих сил. Я был благодарен Селестии и за то, что она, наконец, решила отпустить меня, и за то, что так чутко отнеслась к моему самочувствую — отнеслась ко мне лучше родной полиции, несмотря на то, что из другого мира. Единственное, что меня тогда покоробило — так это её утешительно-ласковый тон, каким говорят с маленькими детьми, которые устали сидеть в гостях и просят пойти домой. Но оперативно меня доставили, разумеется, не домой, а обратно в тюрьму, в камеру, где я сразу же завалился на лежанку. Вот так вот и прошла встреча с местными коронованными кобылами. Прошла, надо заметить, не самым худшим образом. Единственное, что напрягало по её окончании, так это сохранившиеся неопределённость и невозможность хоть как-то её развеять. И всё, что остаётся — валяться на лежанке, вдыхать сырой запах тюремных подземелий и гадать, что принесёт завтрашний день. Где-то во мне теплилась надежда на то, что принимая во внимание факт моего попаданчества, Селестия и Каденс смилуются надо мной, но в тоже время излишне уверовать в счастливое разрешение ситуации не давала одна простая истина — в политике превыше всего выгода, а не милосердие. Истощённый встречей с Принцессами, напряжённым разговором и попытками предсказать, что же будет дальше, я не заметил, как коварное беспамятство украло моё сознание и затащило его в бездну сновидений. Что я там увидел? Ничего. Забвенное и умиротворяющие ничего. Именно оно мне было и нужно, чтобы оправиться от впечатлений и переживаний последних нескольких часов и войти в новый день с ясной головой, спокойным сердцем и… пустым желудком, который требовал срочных пищевых подношений. Видимо, ужин с монаршими кобылами реанимировал аппетит.***
По моим ощущениям, шёл четвёртый или пятый день заключения. Новых приглашений явиться во дворец не было и всё, что мне оставалось, так это протирать зад на лежанке, покушивать тюремную жвачку, вспоминать о прошлой жизни и ждать… просто ждать. Томясь за решёткой, я запоздало задался вопросом… А как так получилось, что на меня вышли? Отследили, каким-то образом? Или меня кто-то заложил? Тот же Иван Иваныч?.. Эх, пройдя через посмертие и сейчас зависая в фентезийном мире инопланетных пони, мне как-то даже было не интересно об этом думать, а возможные гипотезы о кидалове и том, кто это мог сделать, не вызывали никаких чувств. Можно злится, раздражаться и рвать на себе волосы, но какой в этом смысл, если моё упакованное в полиэтилен тело хранится в морге? Точнее, то, что от него осталось. Если у моей смерти есть виновники, то я их не достану, так что… Лучше поберечь моральные силы и не распылять их на злобу к тем, кого всё равно никогда не увижу. Однако я не мог отказать себе в удовольствии вспомнить те многочисленные виды и пейзажи, которые были одной из главных прелестей жизни в дороге. Курайский хребет на Алтае, величественные горы Киргизии, сибирские реки посреди тайги… Всё это осталось на Земле и никуда не делось после моей смерти, и… Так странно было это осознавать. Я умер, а всё это и мир, к которому оно принадлежит, всё ещё есть где-то там, за космическими далями. Я теперь знаю, что существуют другие планеты и разумные виды, а там всё осталось, как прежде. Будто мир не заметил ни моего существования, ни моей смерти. Впрочем… Мир не замечает смерти даже великих людей. Умер Александр Македонский, сгорел в пламени инквизиции Джордано Бруно, забылся в предсмертном бреду Наполеон, тихо скончался в своём номере в гостинице Никола Тесла, ушёл из жизни содрогнувший мир красной революцией Ленин… А мир — под которым я подразумеваю вовсе не общество двуногих ошибок природы — будто и не заметил. Тот же Курайский хребет пережил их всех и не обратил внимания ни на их существование, ни на то что они сделали, ни на их смерти. Нет Курайскому хребету дела до каких-то там людей, сколь бы великими их не мерила история и потомки. Чёрт… Я не представляю, каково было Ленину доживать свой век после нескольких инсультов, управляя государством практически наперегонки со смертью и осознавая, сколько всего он не успел сделать. Быть подвешенным между жизнью и смертью, знать что все и всё вокруг продолжит существовать даже после того, как тебя положат в гроб и ждать своего конца… Отвратительное ощущение, надо полагать. По крайней мере, в отличии от них всех, я ушёл из жизни так, как хотел, сохранив за собой хоть какую-то свободу. И это круто. Настолько круто, что меня это даже пробивает на улыбку. А те, кому пришлось пострадать или умереть, чтобы сбылась моя предсмертная воля… Пошли они на хуй. Хоть одно моё желание должно исполниться за всю мою жизнь, нет?