Закатное солнце

Солнце, медленно опускавшееся за горизонт, прощалось со всем миром, посылая пробегающим внизу людям приветливые, но уже короткие и слабеющие с каждой минутой лучи. Оно так желало вложить всего себя и всю свою любовь к человечеству через них, но, увы, разочарованно опускалось всё ниже и ниже в надежде, что следующий день в Пальметто выдастся более удачным. Нил лениво потянулся: очередная тренировка достаточно сильно вымотала его под конец недели. Хотя если для него, батарейки, вечно бегающей из угла в угол с конспектами, это был верхний порог, то было страшно представить, как себя чувствовали его сокомандники. Плохо, очевидно, и им приходилось ещё хуже из-за неудобного, слишком отдалённого от их домов расположения стадиона. На это Нил каждый чёртов раз (друзья после этого жеста одаривали его привычным "иди нахуй") качал головой, желал удачи и отправлялся домой, преодолевая целые полтора квартала до жилых улиц, где Эндрю по пятницам всегда ждал его с заранее включённой гирляндой (изредка закрадывалась мысль, что парень её просто никогда не выключает) на пороге. Миньярд столько раз называл её нелепой, такой, что подходит только для Рождества и то с огромной натяжкой, но после парочки затяжек эта самая "натяжка'' уходила и пристальный взгляд не позволял снять украшение никому из живых людей. Хотя, казалось, даже если бы сами Всадники Апокалипсиса заявились к ним в гости на пунш в канун Хэллоуина, шансы переубедить Миньярда уменьшились бы ещё сильнее, в два, а то и в три раза. Время от времени им приходили ещё подобные спонтанные идеи, и таким образом за время совместного проживания сложилось что-то вроде своих еженедельных обычаев, что варьировались в течение всего года. Как правило, Эндрю в ту же секунду после прозвучавшего предложения отказывался, а спустя несколько часов Нил находил его готовящим предложенные блинчики или слышал хлопанье двери, которое знаменовало возвращение его любимого человека вместе с новой настольной игрой, что придётся как раз вовремя в день встречи со всем их первоначальным составом. Как бы сильно они не изменились, насколько далеко бы не разбежались – связь поддерживали. И это тоже окрестили своеобразным "ритуалом": кто-то из команды скидывал в общий чат фотографию из собственного маленького мира, где находился, и пошло поехало. Это была стабильность. Вот и сейчас Нил грелся в лучах майского солнца, пристроившись на небольшом балкончике (который предварительно, как бы это комично не звучало, должен был стать кладовкой), что они с Эндрю приделали на втором этаже, и фотографировал закат. Он знал, что всем, кто разъехался после окончания университета, будет приятно увидеть вид из старого доброго Пальметто. Но долго в чате он не задержался: по лестнице еле слышно зашелестели чужие шаги в пушистых тапках акул ("Дрю, у этих тапочек такая улыбка красивая," - оправдал свою покупку Джостен когда-то, даже не рассчитывая, что его партнёр больше не расстанется с ними), и Нил заблокировал смартфон, убрав его в карман штанов и дожидаясь Эндрю. Как таковых секретов у них между собой не было, и Миньярд даже не постралcя посмотреть на телодвижения Нила, который не хотел отвлекаться от карих глаз в сторону уведомлений своего телефона, почему и убрал раздражающий объект. Эндрю оперся о перила, в руке сверкнула зажигалка. Нет, как ни странно, не для того, чтобы зажечь очередную сигарету-источник давних воспоминаний, а для того, чтобы на долю секунды выпустить из-под крышечки огонёк. Эндрю поднёс его чуть выше, на уровень глаз и, присмотревшись, захлопнул обратно, переводя взгляд на Нила. Это была очередная попытка проверить его, и он об этом знал, поэтому застыл в той позе, как стоял, секундой прежде придвинув ладонь чуть-чуть ближе. Его волосы ловили на себе каждый луч так, что, казалось, на его голове трепыхаются не свежевымытые пряди рыжика, прикрывающие шрамы, а всполохи пламени, в свое время доставившие их. Солнце ясно назначало себе преемника на ближайшую ночь, и выбор не мог пасть на кого-то иного. Это сводило с ума. Суть проверок Эндрю и состояла в том, двинется Нил или нет. Предаст или нет. Как колесо с ножами крутить. И его подкупало то, что пошёл триллионный процент ненависти, и такая же по счету проверка, а Джостен воспринимает это как детскую шалость, лишь продолжая подчиняться и лишь наслаждаться шоколадным мороженым глаз Миньярда до тех пор, пока тот не успокоится. Нил краем глаза изучал белоснежные блики на чужих волосах, то, как ветер растрепал их, опуская несколько прядей поперёк лба, и думал о реальности момента, о том, что и вправду отхватил такого человека. Своего человека. Нет, никто из них не считал друг друга собственностью. Они сколько угодно могли утверждать об этом на публике, но под судом закатного солнца честность брала верх. Счастье друг друга было превыше всего, и сейчас оно теснилось между ними, носилось по полу меж их ног, пока оба не могли оторвать глаз от другого. И всё было правильно. Это была ещё одна черта стабильности. Эндрю стабильно твердил, что ненавидел его, уже привыкнув к отсутствию логики на их счётчике процентов, а Нил стабильно соглашался, с немого разрешения целуя его в лоб. Но по вечерам, когда Солнце с грустной и обиженной физиономией оставляло им лишь остатки самого себя через хрупкие оранжевые лучи, пробивающиеся сквозь весь мир к их дому, нынешний капитан команды экси выглядел особенно ненавистным. Эндрю отвёл взгляд, наблюдая, как светило уходило вдаль за небоскрёбы, пока на пол их балкона падали последние лучи, и почувствовал, как чужое тепло стало ближе, как всегда проверяя, спрашивая. Лёгкий кивок позволил Нилу поцеловать его в сгиб шеи. Его солнце не потухнет спустя несколько часов. Джостен не боялся показать ему открытые места при всём том, что у его партнёра имелись все возможности ударить в спину, убить, навсегда сломать его. По отношению к Эндрю он стал доверчивым и легкомысленным, но тому это почему-то даже... нравилось? Ему нравилось думать, что он знает нечто такое, что обычные люди хранят на дне сейфа, погрузив в озеро, и понимал, что тоже может выделить из своего сердца, покрытого каменной коркой, нечто подобное. Окружающие их люди никогда бы не поняли, о чем они говорят, и суть заключалась бы не в различии языков, национальностей или вида привязанности. Дело было лишь в том, что никто, кроме двух людей, не запечатлели их именно такими, какие они есть наедине вдвоем: погруженными в нирвану удовлетворения и глубоко внутри гордыми за свои заслуги, за свой дом, победы в чемпионатах и спорах. А ещё безбожно счастливыми. Невозможно было понять, влияла на них доза ультрафиолета так сильно или нет, но кое-какой факт оставался самым что ни на есть настоящим, как и они друг для друга. Всё то, что было между ними, закреплялось светом, любым, будь то свет закатного солнца, виднеющегося с импровизированного балкона, или обзорной крыши на стадионе, тлеющих углей костра или табака сигареты. Или светом счастья и доверия.