Есть такое выражение — «Начни с начала». Я не могу этого сделать. Начну с конца — с завершения моей жизни на земле.
«Куда приводят мечты» Ричард Матесон.
Когда лёгких коснулся вдох, он думал, что очнулся ото сна. Как отмотанным назад временем, как сросшейся костью — он оказался жив. Питер усмехнулся, смаргивая. Улыбка переросла в невеселый смех, что срывал голос, горло разрывало болезненным лаем. Он стоял в коридоре, в котором уже был. Осознание окружения шумело в ушах, реальность строилась с перебоями, рваными в глазах кадрами, пока он не постарался опереться о стену, ища землю под ногами. Ноги шатает, он выходит из комнаты, заблудившись в покрытых ржавчиной коридорах. Ладонь разрезает воздух — он падает. Глухой звук рядом отвлекает рассеянный взгляд по бетонному полу, заросшему грязью и пылью сквозь темноту. Питер только сейчас понимает, что вокруг полная темнота. Он поднимает голову, все ещё стоя на коленях, опираясь дрожащими ладонями в пол, и ищет источник звука. — Это было жестоко. Что? Сквозь скрежет металла, что эхом разошелся по комнате, Питер встречается глазами со светлым пятном в темноте. Он встречается глазами с человеком в этом проклятом подвале, в этой зловещей тишине. Почему-то ему не хватает сил сказать и слова, будто перекрытый клапан давит на горло. Питер судорожно собирает остатки разума, чтобы понять опасен ли человек напротив, но с каждой деталью, что получается разглядеть, его чувство самосохранения дает сбой. Зрение быстро привыкает к темноте. Перед ним — в двух метрах от него — расслабленно опираясь спиной о стену, сидит молодой парень. Питер не чувствует перед ним страха, но под его взглядом холод невольно пробирает пальцы. Незнакомец, намеренно прикрывая усталые глаза, будто считывает каждое его движение. Питер наконец выпрямляется, все также сидя на коленях, и в этот раз щурится, чтобы лучше разглядеть человека перед ним. Тот резко дергается, звучный удар металла раздается по полу. От чужого действия тело Страма бесконтрольно вздрагивает. Он падает назад, отползает, ладонями опираясь о бетонный пол, пока не натыкается на стену. Незнакомец беззлобно смеется. Расстояние между ними увеличивается, но Страм не чувствует его, ожидая столкновения сзади. Перед глазами появляется она, стена, что безболезненно разделяет его тело пополам. Появляется то, что он должен чувствовать также, как землю под ногами, но вокруг видит снова лишь коридор с его холодными и чужими стенами, такими же равнодушными как и та, что пропустила его без всякого сопротивления. Что происходит? Звон снова приглушенно раздается вдалеке. Питер поднимается на ноги, все ещё шатаясь — и бежит. Перед глазами летят обшарпанные стены коридора, он старается не касаться их, но на повороте его сбивает знакомая обстановка. То, что он запомнил лучше всего. Холодный зелёный свет, всё тот же, что был раньше. Он узнает эту дверь, он узнает эту комнату. В его остатках воспоминаний, в том алом цвете, во вросшей в кожу решётке — он остался там. В чем Питер точно был уверен, если он снова зайдёт в эту комнату — он точно покойник. Он заглядывает в открытый проход. Комната не изменилась с того момента, как он успел изучить её. Пластиковые трубки лежат в углу, Питер обводит взглядом комнату, ведет ногой по линиям, что проваливаются вглубь, и закрывает глаза. В комнате не изменилось ничего, кроме одного. Здесь не было гроба. Но здесь был он сам. Покрывая бетонный пол кровавым садом, разрастаясь на его глазах, пока не превратится в мешанину костей и мяса, что не хочется различать. В ту самую секунду, когда последний штрих реальности сложился в его выпотрошенное тело, он осознал. То, о чем он старался не думать, спотыкаясь о стены, врастая конечностями в физически невозможное пространство. Нарушая законы реальности, нарушая моральный оплот, ради которого строились церкви и копались могилы, сажая в себе слои прожитых жизней. Питер всем сердцем — чем-то, чем оно могло бы быть — надеялся, что он еще жив. Что это, происходящее перед ним, не дающее ответов, срывающее способность думать состояние — что угодно, но не смерть. Потому что, если так, у него нет выхода. И никогда не будет. Он вздыхает, накаляя все чувства, чтобы ощутить воздух, задержать дыхание, что тяжёлым давлением нарастало в груди. Что он не выдерживал слишком долго, воспоминанием коснувшись последнего подобного опыта, захлёбываясь водой. Резкий выдох. Перед глазами болезненной вспышкой повторяется искаженный голос из магнитофона. Питер растворяется в моменте. Зачем все это было? Какой был смысл? Ублюдок Хоффман имел все возможности прикончить его, если смотреть сейчас. Если признать его способности. Если признать собственное паршивое и очень глупое поражение. При мысли о произошедшем его не прожигает отчаянием, не гнёт кости гневом — отчего-то, думая обо всем сейчас, Питер ощущает только заблудшую пустоту, отсутствующую деталь чего-то важного, как оторванный от реальности немного больше, чем будучи просто на другой стороне. Что-то было не так. Что-то было упущено. Питер смотрит на кусок мяса, смешанный с рваной одеждой и волосами — и не чувствует ничего. Смотрит на оболочку человека, что хотел победить один, что ворвался в чужое логово уверенный, не зная, насколько гостеприимно его ждали. Ждали? Он жмурится, как будто это поможет наладить мысли, или то, что от него осталось. Это было неправильно. Всё это было неправильно. Хоффман не мог ждать его. А если это так, то зачем? Он не дослушал правила, он вообще не стал в этом участвовать. Если бы чужое тело случайностью упало рядом с гробом, то всё было бы проще — или ничего бы не изменилось. Питер не знает и не будет гадать. — Не так, как хотелось бы? Позади, выглядывая из-за двери, стоит молодой парень, которого Питер уже видел. Там, в темноте пряталось худощавое, поддергивающееся лицо. На грязной футболке выделялось бордовое пятно, которое, в свете комнаты, Питер не может не узнать. По крайней мере, теперь он точно может сказать, что именно здесь забыл другой человек. Вместо этого он спрашивает. — Кто убил тебя? Глаза парня раскрываются в удивлении на мгновение, подчёркнутые ухмылкой. — Здесь прям прибежище копов, да? «Все, кто рядом с ним, умирают.» — Ты не похож на полицейского. Парень смеётся. — Да я бы и рад, но с учётом, сколько я вас здесь, ребят, видел. Не думаю, что закончил бы в другом месте. Питер отвечает слабой улыбкой. Все происходящее — абсурд. Чтобы не сойти с ума, не начать метаться и биться о неприкасаемые стены, чтобы не встречаться взглядом с фаршем из него самого, он выбирает диалог с незнакомцем, стоя в собственной могиле. Он не лег в гроб, но, в каком-то смысле, именно там и оказался. Проклятая братская могила. Парень смотрит на него выжидающе, намеренно или нет, также игнорируя кровавое месиво под ногами. Питер протягивает ладонь. — Специальный агент Питер Страм. Парень надувает щеки в сдерживаемом смехе, кивает. — Понял. На вопросительный взгляд, продолжая. — Просто Адам. Не уверен, можно ли такое говорить в нашем положении, но, — он жмёт руку в ответ, — рад знакомству, эф-би-ай. Взгляд Питера замораживается на рукопожатии, когда он чувствует чужую ладонь. Губы приоткрываются в невысказанном вопросе, но Адам быстро отпускает его, метнув взгляд к потолку. — Приятно знать, что ты не агрессивно настроен, другие были погрубее. — О ком ты говоришь? Адам вскидывает брови. — Тогда тебе лучше и не знать. Питер не успевает ответить, как Адам уходит обратно в тень коридора, ускользая в стенах. Он не спешит за ним, вместо этого смотря на потолок. Если подумать, эта решетка — последнее, что он увидел. Клетка, в которую его загнал Хоффман — что было ложью. Что бы не привело его сюда, какие надежды и чувство долга. Желание поквитаться, гонка за местью, почти тот же путь, что коснулся самого Хоффмана. Страм морщится от этой мысли. Клетка, в которую он зашел сам. Что бы там не увидел странный парень, Питер точно знал, что наверху, кроме убежища Хоффмана, еще и другой мир. Место, откуда он пришел, и куда ему следовало вернуться. Было много вопросов. Был ли Адам таким же подношением странным принципам Пилы, либо это старый призрак, давно распавшийся под слоем земли и скитавшийся неизвестно сколько, Питер склонялся к первому. В любом случае, у него будет время узнать об этом. Выходя из комнаты, он почти сворачивает налево, заметив взглядом силуэт на стене. Распределительная коробка. Он складывает дважды два, убеждаясь в собственной некомпетентности. Если бы он мог оторвать взгляд от голубого свечения комнаты в прошлый раз, если бы он повернул голову, вспоминая, как работают смертоносные механизмы Пилы, он остановил бы это раньше, чем попался сам. Одна упущенная деталь стоила ему жизни. Желчь ударила в горло, Питер корчится, тяжело сглатывая. Неприятный удар под дых — первое, что он может ощутить в этом состоянии, кроме чудовищного необоснованного страха и касания другого призрака. Если восприятие реальности это то, что ему придется изучать с самого начала, то перед ним лежит самый тернистый путь. В этот раз коридор освещен, в этот раз тело лишено напряжения, адреналин больше не жжет руки, сжимая рукоять пистолета. Питер думает, всем ли мертвым так легко даётся осознать свое положение. Все ли люди остаются бродить по земле, или ему не сыграла на руку нелюбовь отмаливать под церковную тишину свои грехи. Не хочется верить в это, не хочется сожалеть. Может быть, этот объеденный плесенью коридор — его персональное чистилище. Может быть, у него не было выбора и здесь. Выстроенная шутка, которую Хоффман без слов рассказал ему в проклятой комнате, только Питеру не смешно. Он почти верит, что будет блуждать вдоль облупленных стен вечно, пока перед глазами не возникает деревянная лестница. Смотря на нее, предостережение сжимает изнутри. Что будет, выйди он из подвала? Будет ли что-то вообще? Он касается ногой ступени, пробуя, а получится ли у него подняться. Ботинок касается поверхности со скрипом, когда он встаёт всем весом. Питер слегка шлепает себя по щеке. Ещё не хватало задаваться подобными вопросами, так он точно долго не протянет. Следующий шаг, следующая ступень. По телу проносится волной, как если бы его разрывало на части, близкое к тому, что он чувствовал, но всё же другое. Будто сердце качает кровь быстрее, как взятым глотком воздуха. В этот раз он не чувствует боли и не видит своих сломанных костей. В этот раз его метаморфозное мёртвое сознание насыщается трепетом, как если бы он впервые научился ходить. Он поднимает взгляд на открывшийся люк. Страм спрыгивает с лестницы быстрее, чем осознает это, замирая в тени пространства рядом. Он не заметил в прошлый раз, но, возможно, в этом темном углу также прятался сам Хоффман, пришедший за ним. Когда он шаркает шагом назад, еще дальше, ему сбивает дыхание. Он не может пройти. Взгляд падает на стену позади, о которую он споткнулся. Либо окружение играет с ним злую шутку, либо он сошел с ума окончательно. Усталый выдох раздается с лестницы, когда опускается знакомый силуэт. Страм впивается спиной к стене. Хоффман проходит мимо, щелкая чем-то в руке. Питер успевает увидеть вспышки яркого, сияющего в коридоре прежде, чем рывком поднимается по лестнице. Хоффман оборачивается. Люк захлопывается. Когда Питер несется сквозь квартиру Хоффмана, ему приходится приложить все силы, чтобы не упасть, спотыкаясь об откинутый ковер, скользя сквозь мебель, путаясь в комнатах. Стоя у двери, он молится всем возможным богам, чтобы ему не пришлось ломать ее. Ощущение пространства угасает с каждым шагом. Ему удается пройти. Он оказывается на улице, останавливаясь. Небо льет под ногами утренним светом, блестя по асфальту. Перед глазами серая пристройка, которую не спасет даже рассвет. Мусорные мешки, разбросанные по углам, наверняка были заполнены уликами. Ему не стоило торопиться. Рваться сразу в дом, не имея под рукой ничего — ни подкрепления, ни банального ордера. Если бы он порылся в мусоре, то первый попавшийся болт мог стать весомой уликой. Уже поздно гадать. Он нервно оглядывается на дверь. Если Хоффман и среагировал на упавший люк, то будет искать причину в доме. Закрытая дверь может задержать его. Страм вздыхает. Ему больше нечего бояться. Он был пуст, невидим и он был один, не способный ни на что. Машина все ещё стояла у дома. Было делом времени, когда Хоффман от неё избавится, но было и что-то неприятное в том, насколько медленно и уверенно тот не заметал следы. Было ли это из-за его работы — уверенность в халатности коллег, либо саботаж на рабочем месте, чем он и занимался, вырезав половину отдела. Но насколько же всё было непрофессионально. Насколько было наивным ожидать, что к делу не привлекут ФБР, насколько… Питер останавливается. Хоффман знал, что их привлекут. Он забыл об этой детали, о досье, что ждало его во время осмотра одного из мест преступления. Это было его досье. Его и Линдси. Почему это коснулось именно его? Страм выдыхает, отходя от дома Хоффмана все дальше. Вокруг проявлялась жизнь, конец рабочей недели. Его отпуск ненароком продлился. Есть ли вокруг домов и вечерних кафе что-то, оборудованное под мертвых — он никогда не задумывался, но сейчас это казалось чем-то необходимым. Питер хотел поговорить. Хотел напиться достаточно, чтобы высказать первому встречному о своем невероятном дне. Он бы обсудил все мелочи, от которых отмахивался всю жизнь. Может быть, именно это незавершенное и держит его здесь — упущенное и бессмысленное, наполненное сожалением, что блещет в легких только сейчас. Только когда поздно что-то менять. Может, ему не стоило идти в ФБР. Не стоило отправляться в этот проклятый город, обрекая себя и Линдси. Не стоило вставлять в глотку ручку. Он сел у двери одного магазина, как бездомный. Отдалённый шум накрывал мысли, как куполом. Он вздохнул, прикрыв глаза. Почему это коснулось именно его? Среди утренней толпы, что разрасталась мхом, звонко кричали детские голоса. — Мне бы хотелось жить с вами в одном большом доме, как семья, знаете? Голос ребёнка выделяется, среди смешанного детского шума. — Всё было бы лучше, если бы вы не были ублюдками. Страм поднимает взгляд. Трое детей, не старше двенадцати, останавливаются, осматриваясь на четвертого. Питер не видел его лица, но тон голоса слишком отличался, слишком знакомо рваным, как если бы он был взрослым, либо- Невысокий мальчишка, среди трех, смотрит с нескрываемой яростью. — Ты заслужил всё это. Не надо было быть таким ссыклом. Ребята вокруг пародируют. «Ты заслужил» — один смеется. «Ты не актёр, успокойся. Тебя даже в рекламу не возьмут.» Страм встаёт с места, всматриваясь. Он не ошибся, видя перед собой агрессивно настроенного ребёнка, что кричал на другого. Но он упустил важное. Ребёнок смотрел не столько с яростью, сколько с испугом. Тот дернулся, разворачиваясь, его голос исчез среди проезжающих машин. Четвертый по-животному зарычал, идя в сторону Питера. В споре не было ничего нового, не было ничего необычного. Страм почти сел обратно, задумавшись. Всё было в порядке, пока его не толкнуло головой о стекло магазина. — Свали нахрен! Страм отшатнулся, смотря на наглого сосунка. Боль отрезвила от ненужных мыслей. — Ты знаешь, с кем ты говоришь? — Да хоть с Богом, сука, вали отсюда. Он хотел было схватить щенка за ворот футболки, показать значок, который не имеет никакого значения, пока осознание не поразило его. — Вы все мертвы? Ребёнок нервно отходит от него, смотря косым взглядом, и тогда Страм видит шов, обводящий горло. — Только я. Страм оглядывается на тени детей вдалеке. В том маленьком конфликте на плевки этого ребёнка среагировал только один. Это оказалось не детским поведением, некой иерархией изгоя, как он подумал. Это было ненамеренно по одной причине. Четвертого видел и слышал только один из них. Питер спрашивает, обернувшись на ребёнка. — Почему он мог видеть тебя? Тот исчез. На освещённом солнцем проспекте, под звонок открывающейся двери, Питер задаётся вопросом, сколько людей вокруг действительно живы. Сколько из них осторожно обходит его, чтобы не иметь дел с навязчивым призраком, который, он уверен, не первый, кто задаёт вопросы. Как долго этот ребёнок ходит по этой земле, как долго другой мог его видеть. Сколько мёртвых он мог видеть сам, будучи живым. Он никогда не узнает. На стекле магазина, под отблеском неба, что Страм не заметил, осталась трещина.