Метод

      Бежали по школьным коридорам наперегонки, смеясь и пихая друг друга плечами. Впервые за долгое время было весело и легко — совсем по-детски.       — А ты матешу сделал? — спросил Сутулый, взбегая по лестнице вверх.       Взлетели на третий этаж, едва не снеся друг друга с ног. Дышали уже тяжело, Сутулый — Витя — по дороге несколько раз поклялся, что больше не будет курить.       — Да нет, конечно. Когда бы я успел? — поинтересовался у него Андрей, прижавшись спиной к стене.       Вчерашним вечером после качалки возвращались уже после одиннадцати. Дома у Андрея хватило сил только на то, чтобы помыться и лечь спать. Так устал, что даже ничего не екнуло внутри, когда Ирина Сергеевна поджала губы, смерила его разочарованным взглядом и вздохнула как-то по-матерински грустно.       — Фигово, — сказал Витя, проведя тыльной стороной ладони по вспотевшему лбу. — Олеговна сказала, если не сдадим домашку, то минус балл будет по контрольной. Я так на тройбан не наскребу.       — Да успеем ещё. Она ж на четвёртом у вас?       — Да на каком на четвёртом. Сейчас. — Витя скривился и оглянулся по сторонам. Вдруг его глаза загорелись. — Погнали. Я знаю, у кого списать можно.       Пошёл за ним, не задумываясь. Было здорово отвлечься от дел Универсама, от происходящего дома, от навязчивых мыслей, и переключиться на что-то простое и понятное. С Витей начали больше общаться после того, как загребли вместе с остальными универсамовскими Самбо, с которым Сутулый был неразлучен. Андрей видел, что Вите было необходимо к кому-то прибиться, что он не хотел и не знал, как быть одному. Сдружились как-то совсем легко — Андрей никогда не думал, что так получится. Когда рядом был Марат, Андрей больше ни на кого внимания не обращал, тем более из их возраста, а рядом с заносчивым и шумным Самбо Сутулого было не заметить — и Андрей не замечал. Думал о том, что именно так они и выглядели с Маратом: яркий, весёлый, эмоциональный Марат, которого знали все, не знать которого было нельзя, и Андрей, тенью всюду следовавший за ним по пятам.       Не сравнивать не мог, но и сравнивать казалось глупым, потому что эта дружба совсем не была похожа на то, что было у них с Маратом. С Маратом всё с самого начала было ярче, живее и несравнимо ни с чем, что Андрей когда-либо испытывал по отношению к другому человеку. Со временем понял, что Марата поначалу он почти обожествлял. Казалось, что не было в этом мире ничего, чего бы он не знал или не умел. Было приятно просто идти рядом с ним — плечом к плечу, приятно знать, что сумел завоевать его расположение — его, такого свободного, непредсказуемого, какого-то почти дикого, чужеземного в своей независимости.       Грудь сдавило неприятное чувство.       С Сутулым подошли к кабинету биологии, у двери которого стояла девочка, уткнувшаяся носом в учебник. Небольшая ростом, худенькая, с тёмными волосами, собранными в высокий хвост и мягко спадающими на плечи. Андрей не знал её имени, но помнил, что они с Витей учились в одном классе.       — Соловьёва! — с широкой улыбкой на губах поприветствовал её Витя, остановившись в шаге от неё. На щеках у него выступили ямочки, и всё лицо как-то разом засияло. Девочка лениво, будто нехотя, оторвалась от учебника, смерила скучающим взглядом сначала Витю, а затем и Андрея. Андрей не мог не обратить внимание на её глаза — большие и тёмные. У неё было красивое светлое лицо, и вся она казалась такой хрупкой, загадочной — женственной в классическом понимании. — Оленька, мы сегодня с моим товарищем, вот он перед вами, — сказал Витя, жестом указав на Андрея, — сделали удивительное открытие! Хотите узнать, какое?        «Оленька» вздохнула, но уголки её губ всё же вздёрнулись вверх.       — И какое же открытие, Сутулин?       — Мы обошли всю школу, заглянули в лица всех собравшихся и обнаружили, что здесь нет девушки краше Вас! — по-прежнему светясь, заявил Сутулый.       Андрей поправил лямку от портфеля на плече и слабо улыбнулся. Оля недоверчиво хмыкнула и качнула головой, вздохнув, но губы её по-прежнему улыбались. И выглядела она при этом так, будто их с Витей она видела насквозь.       — Чего тебе, Сутулин? Математику?       — Математику, — признался Витя, как-то нехарактерно покраснев. Андрей вскинул брови, глядя на него. — Там же просто надо обязательно домашку сдать, а мы с Андрюхой заняты были, не успели…       — Знаю я ваше «заняты», — закатив глаза, сказала Оля, но всё же присела у стены, открыла портфель и достала из него тетрадь — Андрей обратил внимание на то, какими тонкими были её запястья и пальцы. Андрей с Витей переглянулись. Витя ему подмигнул, но Андрей видел, что это всё какое-то искусственное, почти вымученное: видел, как он пару раз сжал и разжал ладони в кулаки; как тяжело вздымалась его грудь. — Держи, — сказала Оля, выпрямившись и протянув Вите ту самую тетрадь. Её внимательный взгляд скользнул по лицу Андрея.       Андрей потянулся к собственному портфелю.       — Соловьёва, ты лучшая! — воскликнул Витя. — Спасибо! А про красоту я ж не наврал! Ты теперь что хочешь проси!       Андрей вытащил из кармана портфеля полиэтиленовый пакет, заботливо врученный ему с утра Ириной Сергеевной, в котором было яблоко и несколько конфет — «Мишка на Севере» и «Белочка». Протянул яблоко с конфетами Оле.       — Держи.       Оля окинула гостинец удивлённым взглядом, как-то смягчилась, забрала его и нежно улыбнулась, взглянув на Андрея своими огромными глазами, обрамлёнными длинными тёмными ресницами.       — Ты же из «Б»? — спросила она.       Андрей коротко кивнув. Смотрел на неё и думал лишь о том, что те полгода, что Марат учился в их школе, он учился с Витей и Олей в одном классе. Интересно, считал ли Марат её красивой? Или хотя бы симпатичной? Нравился ли он ей? Почему-то подумалось, что Оля вполне могла бы быть в его вкусе. Подумалось, и стало как-то тяжело на душе, не осталось ни намёка на то веселье, что ещё несколькими мгновениями ранее теплило грудь.       Не получалось не думать про Марата — уже перестал с собой бороться. Первые пару дней не мог думать вообще ни о чём другом, даже отхватил на сборах за невнимательность. Злился — больше всего на себя самого. Но и злость довольно быстро ушла, сменившись на страх, а страх уже превратился в отчаяние. Было по-настоящему противно — от самого себя. От собственной слабости и наивности. От несдержанности. В голове не укладывалось, что мог поверить, что и правда поверил в то, что для Марата это всё могло значить хоть что-то. Обвинял Марата в горячности, а сам был не лучше. Долго корил себя за это безрассудство, которое было больше свойственна Марату, а не ему. И слова Марата то и дело всплывали в голове: в качалке, на сборах, на уроках, дома, пока помогал Ирине Сергеевне накрывать на стол. И каждый раз — словно обухом по голове.       Не хотел.       А зачем приходил?       Не хотел. И ничего важнее этого не было.       Не было смысла себя успокаивать и убеждать в том, что Марат сказал это сгоряча; буркнул, лишь бы задеть, как он любил делать. Сразу вспомнилось всё: и нежелание терпеть нежности, и то, как сбегал сразу же, не задерживаясь ни на минуту.       Корил себя за то, что каждый раз закрывал глаза на очевидное. Тогда объяснял себе происходящее тем, что его нежелание сближаться было связано со страхом или стыдом. Когда-то Андрею понадобилось несколько бесконечных недель, чтобы смириться с этим странным влечением, и он не ждал, что Марату будет легче. Вот только всё оказалось куда прозаичнее.       Когда хочется кончить, какая разница, Аня перед тобой или Андрей?       Снова стало тоскливо и противно.       Подошли с Витей к подоконнику, тот на него забрался и раскрыл тетрадь Оли на странице с домашним заданием, жестом показав Андрею, чтобы присоединялся.       — Запала на тебя, — весело сказал Витя, высунув язык от усердия, пока наспех переписывал математику.       Андрей непонимающе на него взглянул, вытаскивая из портфеля тетрадь.       — Ты о чём?       — Про Соловьёву. Запала, говорю, — повторил он, подняв взгляд на Андрея и уставившись на него как-то странно.       Андрей прыснул со смеху, покачав головой.       — Придумываешь тоже.       — Нет. Я её такой не видел никогда.       — Какой «такой»? Обычная она была.       — Мне она так не улыбается, — упрямо сказал Сутулый.       Андрей вздохнул, но спорить с ним не стал. Не поверил, но уши всё равно вспыхнули — слышать это было отчего-то приятно.       За пять минут до начала сборов на поле было меньше половины Универсама. Раньше такого не случалось никогда. Гвоздь о чём-то переговаривался с Крестом в середине поля. Выглядел он неважно: свалившийся груз ответственности нести ему было тяжело. Андрей понимал, почему Зима посоветовал именно его: другие и вовсе не справились бы, но и Гвоздь на лидера походил мало. Слишком полагался на мнения всех вокруг и медлил с решениями, которые лежали на поверхности. Его страх чувствовали все, а поэтому и уважать по-настоящему получалось плохо. Жили надеждами на что-то неясное. Андрей представлял, что существование Марата в Универсаме до возвращения Вовы было похоже на то, что переживали сейчас они. Только в случае Марата всё было куда серьёзнее и острее: Вова был не просто лидером, за которым идти хотелось, — он был для Марата любимым братом и главным объектом для подражания.       Андрей шмыгнул носом и повёл плечом.       — Говорят, что Перваки на Гвоздя вышли, — пробормотал Витя у Андрея над ухом.       — Что хотят?       — Да кто их разберёт.       Андрей нахмурился.       Через пару минут позади них послышался громкий хохот, и на поле, перепрыгнув через ограждение, появилось человек семь универсамовских. Подбежали к ним, пожали руки. Андрей обратил внимание на то, как Гвоздь демонстративно взглянул на часы на руке, но для большинства этот его жест остался незамеченным.       Гвоздь — сам по себе невысокий, — прочистил горло, широко расставил ноги и расправил плечи — так, будто пытался казаться больше и влиятельнее, чем был на самом деле. Пару мгновений задумчиво разглядывал толпу, прежде чем обратиться к ним.       — Все на месте? — спросил он тише нужного и как-то стушевался, когда большинство так и продолжило болтать. Андрей не мог отвести от него глаз. Вбирал чужую слабость, с интересом следил за каждой реакцией и каждым жестом. Казалось, что вся притягательность Универсама, вся его магия и сила затухала вместе с тем, как затихал голос Гвоздя.       Крест заметил заминку Гвоздя и заорал так громко, что на этот раз замолкли уже все.       Гвоздь коротко ему кивнул и снова осмотрел собравшуюся перед ним толпу.       — У нас две новости. Вчера приходили старшие Перваков. Прощупывают почву, хотят понять, насколько мы ещё вообще что-то можем в таком составе.       На поле стало совсем тихо. Казалось, впервые внимали каждому слову Гвоздя, за которым тенью возвышался Крест, хмуро скользящий взглядом по их лицам. Андрей с благодарностью подумал о том, что Зима не предложил Креста в качестве временной альтернативы: даже Турбо временами казался образцом человеколюбия по сравнению с ним.       С другой стороны, рассуждал Андрей, Крест внушал страх, а когда группировка остаётся ни с чем, то нужен хотя бы он. Он много раз сравнивал Кащея с Вовой, пытался объяснить самому себе, почему именно Вова стал для них спасением. Думал о том, стал ли Вова для них и погибелью тоже — и для самого себя.       — Пока замяли. Но мы с вами понимаем, что это значит… — Гвоздь поджал губы и взглядом прошёлся по лицу каждого из собравшихся. Толпа мрачно закивала. Андрей медленно кивнул вместе с толпой. — Никаких драк. На нейтральной территории перваков обходите за километр, поняли? Они сейчас только и ждут, что мы подставимся…       — И не только перваков, — вмешался Крест. — Зарубите себе на носу, что сейчас не время ни с кем собачиться. Свои влажные фантазии про ОКОДовских мразей тоже оставьте при себе. Я понятно выражаюсь?       Универсам снова нехотя согласился. Андрей тихо выдохнул, плечи опустились.       Про Марата не забывали, казалось, ни на день. Андрей слышал, как Крест говорил Гвоздю о том, что скорлупа изнемогает от желания по-настоящему отомстить. У Андрея тогда всё похолодело внутри. Знал, что ничем себя не выдал: ни словом, ни взглядом, ни жестом. Но сердце в груди забилось сильнее. Ещё долго не мог думать ни о чём другом — всё валилось из рук. Злился на Марата — не мог на него не злиться. Но больше всего за него боялся. И это — пугающее и огромное, — надвигалось на них с неуловимой скоростью. Не знал, где искать покой и что делать, чтобы предотвратить непоправимое. Было так страшно, так неспокойно, как не было никогда раньше.       — Из хорошего… — сказал Гвоздь и не сдержался — улыбнулся так широко, что всё его лицо засветилось. — Зиму могут выпустить по УДО, а с ним ещё человек пять.       По полю прошёлся восторженный гомон, не поддаться которому было нельзя. Уголки губ Андрея вздёрнулись вверх, но уже в следующее мгновение стало до того неуютно, что казалось — этот дискомфорт видят все, не заметить его нельзя.       — Через две недели суд. И шансы высоки.       Андрей почувствовал на себе задумчивый взгляд Вити, расправил плечи и натянул на лицо ничего не значащее выражение. Всё тело казалось каменным. Две недели. Какие-то две недели.       После сборов домой возвращались с Сутулым вместе — Витя жил в доме напротив. Пропустил мимо ушей половину его эмоционального монолога. Витя, даже если и заметил в нём эту перемену, ничего не сказал. Уже завернули за угол, чтобы разойтись по подъездам, как вдруг взгляд зацепился за мелькнувшее в метрах десяти от них ярко-синее пятно. На целое мгновение встретились взглядами — он сидел в одиночестве на качелях на детской площадке и не сводил с них глаз.       Андрей отвернулся — встал, закрыв плечом обзор на площадку.       — Давай, до завтра, — сказал он, протягивая Вите руку.       Витя руку пожал, но опустил не сразу. Покусал губы, что-то для себя решая. В конце концов, так и не решился. Разбираться с этим сейчас не хотелось. В мыслях маячила только синяя куртка.       — Ладно, — вздохнув, заключил Витя. — Давай, Андрюх. В восемь завтра?       Андрей кивнул, слабо ему улыбнувшись. Проводил Витю взглядом — Витя скрылся за дверью своего подъезда.       На улице почти окончательно стемнело, когда он подошёл к детской площадке. Марат по-прежнему сидел на качелях, то и дело отталкиваясь ногами о землю и тихо раскачиваясь взад-вперёд. Он коротко взглянул на Андрея и уставился куда-то вдаль. На третьем этаже, в окнах квартиры Ирины Сергеевны, горел тёплый свет. Было совсем тихо и прохладно.       Андрей присел на соседние качели — слева от Марата.       — Привет, — сказал Андрей.       Марат достал сигарету, прикурил, наконец повернул голову и встретился с Андреем взглядами. Вздёрнул подбородок, жестом указал куда-то в сторону.       — Друг твой новый? — спросил он.       — Мы общаемся.       Марат задумчиво кивнул.       — Вижу.       Андрей с интересом на него взглянул. Ещё пару мгновений помолчали — молчание не казалось неуютным.       — Что ты здесь делаешь?       — Сижу, — ожидаемо ответил Марат.       — Зачем пришёл?       — На качелях захо…       — Не придуривайся.       Марат фыркнул, отведя взгляд. Выпустил изо рта дым, снова затянулся. Огонёк подчеркивал острую линию его челюсти и точёные скулы — стало очевидно, что Марат и правда похудел.       — Марат.       — Да?       — Ты тогда правду говорил? — тихо спросил Андрей. — Правда не хотел ничего?       Марат тяжело вздохнул, прочистил горло и непонятно мотнул головой, а затем скользнул языком по губам, упрямо сжал челюсть и так же негромко сказал:       — Я от своих слов не отказываюсь.       — Понятно. — Андрей кивнул и поднялся с качелей.       Марат вскинулся. Выглядел он в этот момент почти что испуганно.       — Стой.       Андрей остановился. Медленно опустился обратно, в ожидании уставился на Марата. Марат выкинул окурок и теперь судорожно сминал в руках пачку сигарет, не поднимая на Андрея глаз.       — Ты слышал, что с Зимой могут выпустить ещё человек пять универсамовских? — спросил Андрей, тоже не сводя взгляда с нервных пальцев Марата.       Марат усмехнулся и пожал плечами.       — Одним больше, одним меньше.       — Марат.       — Что? Заладил тоже мне. Пусть приходят. — Он взглянул на Андрея. — Приходите.       Андрей скользнул языком по губам. Стало неуютно.       — А Коневич твой не хочет к тебе каких-нибудь амбалов приставить?..       Марат снова усмехнулся и покачал головой. Казалось, что он наслаждался реакцией Андрея. Его переживаниями.       — А что тогда делать? — тихо спросил Андрей в никуда.       — А что ты здесь сделаешь?       — Нельзя ничего не делать, Марат. Ты парой синяков не отделаешься, они же злые как собаки, — сказал он и осёкся, замолк на полуслове. Почему-то именно в этот момент вспомнил, что сзади них был дом Сутулого, что их могли заметить вместе. Вспомнил и не испугался. В тишине позднего вечера не было никакого дела ни до Универсама, ни до кого-либо ещё: в мире снова существовали только они с Маратом. — Ты пришёл — сказать хотел что-то?       Марат спрятал руки в карманы и поёжился от холода — вжал голову в плечи, опустил подбородок и как-то вздрогнул всем телом. В груди поселилось странное чувство. Смотрел на Марата, и Марат сейчас казался ему таким маленьким, каким не был никогда. Такого Марата хотелось пригреть, приласкать, спрятать ото всех, чтобы никто его больше не нашёл и не тронул, чтобы никто ему не навредил.       — Хочешь, я предположу? — упрямо продолжал Андрей.       Марат буркнул что-то невнятное, по-прежнему на Андрея не глядя.       — Ты пришёл поговорить по поводу случившегося. На самом деле ты не хотел говорить того, что сказал. И приходил потому, что тебе всё-таки нравилось. Но ты считаешь, что это неправильно, и поэтому…       Марат поджал губы.       — Что ты со мной как с дебилом-то? — нетерпеливо спросил он, резко поднявшись с качелей и заходив по площадке туда-сюда. Выглядел он так, словно внутри него бушевала буря; словно он не знал, что с этой силой делать.       — Я пытаюсь тебя понять.       — Мне никогда в жизни не хотелось… С парнями, — на грани слышимости сказал Марат, кусая губы и мечась из угла в угол. Андрею казалось, будто бы это он загнал его в клетку.       — Ни разу?       Марат закатил глаза и взглянул на него как на отсталого.       — Ты за кого меня принимаешь? — снова спросил он. У Андрея было дежавю. — Я не знаю, что это было и зачем. Помутнение какое-то…       — Но тебе же…       — Ты понимаешь, что это ненормально? — перебил его Марат уже громче, словно пытался что-то ему доказать, и заходил по площадке быстрее. — Это ненормально, когда ты кончаешь от того, что тебе в рот член суют! И кончать от того, трогаешь член парня — тоже ненормально, кстати говоря! Пиздец! — сказал он, выразительно зыркнув на Андрея. — Так не должно быть! Со мной что-то не то. Я не здоров. Это же болезнь, это результат — результат всего.       — А кто решает, что болезнь, а что — нет?       — Замолчи! — Марат беспомощно махнул на него рукой и поджал губы, остановившись. — Ты не понимаешь. Мне же приятно пиздиться. Приятно, когда меня пиздят. Я ж это и ищу. Мозги ненадолго отключает. Здесь так же, но это ж бред полный.       Андрей начинал понимать.       — Хочешь сказать, что попиздиться и со мной — вот это — одно и то же? Всё равно как?..       — Всё равно, — безапелляционно заявил Марат. — Для меня одно и то же.       Андрей покачал головой и шмыгнул носом, уставившись в одну точку — на огонёк фонарной лампы над подъездом напротив площадки. Было горько и как-то гадко.       — Понял.       — Да что ты там понял? — с сомнением проговорил Марат.       — Я… Я не знал, что у тебя так, Марат. И я не хочу с тобой — так. Не хочу, чтобы ты это — со мной — воспринимал как альтернативу попиздиться с кем-то.       — Ты что такое говоришь? Не надо говорить об этом так, как будто ты… Ну ты ж тоже не пидор какой-нибудь, Андрей! — скривившись, сказал он, и подошёл совсем близко. — У тебя, вон, ментовка твоя. Ты ж по бабам, — говорил он, стоя над Андреем, сидящем на качелях, и смотря на него сверху вниз. — Переклинило что-то. Бывает. Но вот так — не надо так говорить.       — А если всё-таки не переклинило?..       — Да что ты несёшь, Андрей!       — Марат, у меня же это давно уже, — сказал Андрей, сглотнув и взглянув на него — взгляд у Марата был тёмный и дикий. — Это ты не понимаешь.       — Я не хочу ничего слышать. Перепутал, бывает. Сперма в голову ударила. Андрей. Андрей, посмотри на меня, — сказал он, схватив Андрея за ворот куртки и встряхнув его. Стоял совсем близко, между его разведенных ног, и касался обеими — удивительно горячими — ладонями его шеи под тканью куртки. — Это всё ерунда. Девчонку тебе надо нормальную, и всё будет во, Андрей! Некоторые, вон, вообще с конём её готовы были…       Андрей помолчал, разглядывая его лицо, каждая черточка которого уже отпечаталась на сетчатке глаз, засела глубоко в памяти. Казалось, теперь уже мог узнать его где угодно — наощупь.       — Нет, Марат, — тихо, хрипло и настойчиво возразил он. — Это так сильно, я не…       — Заткнись, — беззлобно шикнул на него Марат и накрыл его рот рукой. Глаза у него горели почти как у больного, как в лихорадке. — Так не должно быть. Не придумывай. Андрей.       И смотрел почти умоляюще.       Андрей от него отстранился, заставив убрать ладонь с его лица, и отвёл взгляд. Марат, вздохнув, отошёл от него и снова уселся на качели.       — Тебя на улице за такое с говном смешают, — тихо сказал ему Марат. — Зашкварились мы с тобой нормально.       Ещё пару мгновений ни один из них не произнёс ни слова.       — Андрей.       — Да?       — Забудем?       — А ты уверен… — Андрей нахмурился и посмотрел на него — внимательно, долго, зорко. — Уверен, что для тебя это было только как альтернатива драке? Разрядка, эмоции. Ты правда ничего больше…       — Правда, — решительно сказал Марат, перебив его.       — Никогда?       Марат фыркнул и закатил глаза, злобно на него уставившись.       — Я тебе сейчас въебу.       Андрей медленно кивнул, почувствовав, как на плечи навалилась усталость. Напротив одного из подъездов остановилась белая «Волга», из неё вышел мужчина лет сорока, захлопнул дверь и зашёл в дом, крутя в пальцах связку ключей, что поблескивала при свете горящего фонаря.       — Понял, — наконец сказал Андрей, снова поднявшись на ноги и понуро посмотрев на Марата. — Ну, пока?       Марат покусал губы.       — Значит, всё? — спросил он как-то странно — нехарактерно смущённо. — Будем делать вид, что незнакомы? Обходить друг друга за километр?       Андрей нахмурился, с интересом на него глядя.       — Почему? Можем как раньше. Можем дружить.       Марат усмехнулся, глядя куда-то в сторону — прозвучало это горько.       — Дружить, — насмешливо повторил он, но ни намёка на веселье в глазах у него Андрей не видел. — Что, в солдатиков играть будем?       Когда Андрей промолчал, Марат устало вздохнул, поднялся с качелей, поправил на себе куртку и продолжил:       — Как раньше не получится. Ты с Универсамом, а я отшитый. Шкериться по углам я не собираюсь, а с тобой сейчас по-другому никак. И переживать о том, что тебе морду начистят, когда со мной увидят, я тоже не собираюсь. Мне своих проблем хватает.       Андрей покачал головой и потёр ладонью лоб. Вспомнил, какой Марат на самом деле гордый, как ему, должно быть, сложно далось просто сюда прийти после того, как его выставили за дверь, как тяжело ему было стоять сейчас здесь и давать понять, что он не против с Андреем — хоть как-нибудь. Понял, что не сможет от него отказаться, что бы Марат ему ни сказал, что бы Марат от него ни хотел и в чём бы самого себя не убеждал.       — Марат… Я на себя это всё возьму.       — Да что ты там возьмёшь! Тебя отошьют вслед за мной. Совсем уже, что ли?       Андрей кивнул.       — Пусть, — лишь сказал он. — Пусть отшивают.       В тишине позднего вечера эти слова давались удивительно легко. Но когда Марат посмотрел на него без холода во взгляде, то почувствовал, что всё говорил правильно. Казалось, что снова в его жизни ничего важнее принятия Марата не было. Универсам существовал так далеко от него и был таким несущественным, что сейчас не было до него никакого дела. Ничего больше его там не держало.       — Будем дружить. Просто дружить, — продолжил он, зная, что сам себе в этот момент выносил приговор. — Можем в солдатиков, можем — как угодно можем. Вместе. Забудем о случившемся и начнём заново.       Марат задумчиво кусал губы, стоя совсем рядом, но на него не глядя. Андрей протянул к нему руку и мягко дотронулся до его плеча. Марат вздрогнул, подняв на него глаза.       — Ты мне друг, Марат. В первую очередь ты мой друг.       Домой возвращался с тяжелым сердцем, гулко колотящимся в груди. Отвечал на вопросы Ирины Сергеевны, ловил на себе её грустные взгляды, с трудом смог заставить себя улыбнуться Юле и выслушать её беззаботную детскую болтовню, но так и не сумел прочесть ни строчки из учебника по истории. И когда лёг в постель, в тишине спальни его охватило чувство невосполнимой потери.