твоим морем

Когда Ризли говорит: я тебя люблю. Нёвиллет не отвечает. Когда Ризли кричит: я тебя люблю! Нёвиллет не отвечает. Когда раздается выстрел, Нёвиллет складывает руки на груди и не отвечает. Лишь с тревогой смотрит, как Сиджвин перебинтовывает герцога. Ничего пугающего, ничего необычного. Это не длинные шрамы по горлу вверх, разрезающие полосами. Это просто пуля — как были тысячи пуль до. Пули оставляют распустившиеся бутоны боли с короткими лепестками и остро впивающимися вглубь. Не увернулся от пули какого-то предводителя группы. Кажется, тронувшиеся чепчики. Или береты. Нёвиллет не слишком заинтересовался вопросом «кто». Скорее его волновало «почему», если можно было уйти. Увернуться, в конце концов. Почему Ризли словил пулю так глупо? Почему не подумал о… Впрочем. Понятно — почему. Нёвиллет стискивает пальцами трость и отводит глаза, возвращая на лицо безучастное выражение. Как будто пришел в крепость просто так, ради проверки или личного удовлетворения. Узнать, почему все ещё не передали документы по количеству произведенных деталей. Нёвиллет умеет делать пустое лицо. Становиться каменным изваянием, с задумчивыми глазами и полоской губ. Он в полной мере научился притворяться безучастным, незаинтересованным. Сиджвин на это только смеётся и говорит, что Ризли будет в порядке. Это не первая пуля, которую она вытаскивает и не первая пуля, которую герцог поймал своим телом. Нёвиллету не хочется оценивать чужое тело. Не хочется искать взглядом похожие всполохи, воткнутые в самую плоть металлические цветы. Осознавать, сколько раз Ризли мог умереть. И сколько раз выжил. Как силён был его дух. Как хрупко человеческое тело. Иногда Нёвиллет думает об этом — о человеческих полых костях, похожих на птичьи косточки. О ранах, которые иногда становятся смертельными и болезнях, которые забирают целые деревни. Стоить сжать в руке и человек рассыплется красными лепестками, влажным по пальцам. Горячим будет стекать на пол. Хрупки не только их тела. Но и мысли. Их чувства. Любые невзгоды пагубно влияют, поэтому многие сбегают из суда при вынесении приговора. Поэтому кто-то хватается за ручки кресла и удовлетворенно кричит, желая зрелища. Кто-то рыдает, содрогаясь, размазывая по лицу влагу. Наплевав, что выглядит некрасиво. Поэтому многие люди берут себе отпуска, или меняют работы, или уходят на пенсии. Интересно, уйдет ли Ризли на пенсию? Он никогда не брал отпусков с того самого дня, как стал герцогом. Это не четыреста лет сидеть на одном месте, делая одно и тоже, но. Люди устают быстрее, их срок годности намного меньше. Интересно, какой срок годности у человеческой любви? Сможет ли она длиться вечность. Или четыреста долгих лет, чтобы унести любовь в могилу. Люди ведь несовершенные существа, они умирают по щелчку пальцев спустя условные семьдесят лет. До которых ещё и не все доживают. Ризли не доживет. С таким количеством шрамов морщины ему не подойдут. Или просто убьют. В следующий раз выстрел будет в голову. Сиджвин улыбается, убирая черные волосы с лица Ризли и Нёвиллету хочется иметь такую же возможность. Или такую же проницательность, когда мелюзина сообщает о том, что ей надо забрать подарок для юдекса, и сбегает. Вряд ли она будет искать подарок пять минут. — Он хотел выстрелить в Путешественницу. Пришлось действовать быстро, — герцог не перед кем не оправдывается, но звучит именно так. Нёвиллет вздыхает. Путешественница не человек. Она бы отразила пулю мечом, она бы прошла рядом, не задев и её плеча. Она бы вгрызлась в её божественную плоть, а потом — ничего. Все заросло бы после первого же приема пищи. А Ризли теперь страдает от боли. И не только от боли. В его глазах отчаяние. Немой вопрос: почему ты пришел? Все же было понятно с самого начала. — Вы молодец, герцог. Отличная реакция, — держи пустое лицо, Нёвиллет, держи пустое лицо. Ты не можешь играть с людьми в одной песочнице. Не можешь влюбляться в них в ответ, это разрушит и тебя, и Ризли заодно. Если саморазрушение уже привычно, то тащить в морские глубины Ризли такое себе. — Но впредь, будьте осторожны. Не хочется в кратчайшие сроки искать вам замену. Ризли кисло усмехается. — Дело лишь в том, что тебе не хочется искать мне замену? «Тебе» ранит неприятно. Но Нёвиллет не раздражен. Он понимает человеческие чувства. Такие. Злость, раздражение, боль. Не понимает любви — как его можно любить в здравом уме? Что такое любовь? Теплое чувство или желание защитить. — Нет. Вы отлично исполняете свои должностные обязанности, поэтому не хотелось бы гибели… Ризли прерывает его, поднимаясь. Нависает сверху, надавливая руками на плечи, будто желая вдавить в стул. — Всего лишь должностные обязанности? — все в теле Ризли кричит. Оно рыдает и бьется о клетки рёбер. Я тебя люблю. Почему ты смотришь на мой уровень продуктивности, а не на чувства? Не на плед на твоих плечах, не на подаренный в честь ничего бокал и коробку конфет. Нёвиллет пересиливает себя. Он не человек, поэтому не хочет поддаваться человеческим эмоциями и не хочет устраивать драм. Лишь хватает крепкие запястья, стискивая их, лаская тонкую кожу перчатками. Ему хочется много чего сказать. Сказать, что беспокоился. Что сердце, отчего-то, забилось чаще. Волнение захлестнуло волной, в которой юдекс захлебывался до последнего, пока не увидел Ризли. И тот стал спасательным кругом для дракона, который содрогался от собственной стихии. Что так нельзя, что вечность разрушает все. Что у него больше опыта, и он будет решать. Да или нет. — Да, — Нёвиллет вдруг, ошпаренный, убирает руки и складывает их на коленях в смиренном жесте. — А чего ещё вы ждете? Я уже ответил на тот ваш вопрос. Ты меня любишь? Нет. Как я могу любить, не зная, что это такое. Благо Ризли не переспрашивает. Понимает «нет», как «нет». Вычитывает это по глазам, обреченно вздыхая. И как слаб Ризли, падая перед ним на колени. Как его дух проминается глиной под пальцами юдекса. Как умоляет погладить, почесать, рассказать. Ризли шепчет задушено. Страстно и дерзко. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя… Подтверждает это пальцами, поцелуями по костяшкам, прямо по ткани перчаток, лишь бы не оставлять следов. Просит о чём-то своем, человеческом. Чего Нёвиллет никогда не поймёт. Не захочет понять — слишком напуган. Слишком напуган, чтобы подарить ласку. Даже едва коснуться. Это уже будет считаться за ответ, который нельзя давать по многим причинам. Герцог их знает и все равно давит, как будто на больную рану. Из его собственной едва идёт кровь, окрашивая заплатку пятнами красного.