***
Хоуку требуется четыре дня, чтобы прийти. Он тихонько стучит в покосившуюся панель его двери. Тим не ожидал этого, звук был громким в тишине его комнаты. Он перестал слушать радио, даже не осознавая этого, проводя последние несколько ночей в компании звуков с улицы. "Это почти поэтично", - думает он, выключая плиту, в комнате пахнет овощным бульоном. Как и в его первый визит, но на этот раз это вкусное блюдо домашнего приготовления из симпатичного гастронома на углу. Бабушка Гаффни неожиданно прислала ему на день рождения деньги прямым почтовым переводом с подписью "купи себе угощение" - теперь он уверен, что она его обожает, - и он обнаружил, что покупает на них овощи, ни на что другое у него нет аппетита. Он размял их для бульона, а также для овсяных лепешек, для которых также требовалось масло, но большая часть денег было потрачено на овощи, поэтому на не такое уж и нужное масло было решено впустую не тратиться. Он написал ей письмо своим лучшим почерком, чтобы выразить благодарность, пообещав, что скоро отправится в Нью-Йорк, и только когда он облизывал конверт, он понял, что миссал может быть ошибочно истолкован как погребальная открытка. - Скиппи? - спрашивает Хоук тихим голосом, открывая дверь, на случай, если кто-нибудь захочет их подслушать. Он заходит в открывшуюся щель и останавливается, когда Тим не открывает дверь дальше. Он мог сказать ему «нет». Он должен сказать нет. Должен сказать ему и его лжи, что все они могут идти одной далекой дорогой. Что он больше не будет частью этой запутанной паутины вранья, что он не готов просто привыкнуть жить как другой человек только для того, чтобы получить краткий момент бытия самим собой и вместе со своим любимым человеком. Скоро станет легче. Хоук обещал ему это, как будто это было то, что Тим хотел услышать. У тебя нет выбора. Тим пытается придумать, как сделать достаточно глубокий вдох, чтобы заговорить, когда мимо него проходит Хоук, прижав ладонь к груди. Он соглашается - конечно, соглашается - и позволяет Хоуку поцеловать себя, его язык влажный и настойчивый. Теплые ладони Хоука на его щеках, лицо Тима между ними. Это ограничивает так, как Тим никогда не ожидал, но он все равно любит. То, как его руки заглушают любые другие звуки, то, как это загоняет его мысли внутрь - рев его собственной крови в ушах, механический звук его дыхания в носовых пазухах, ощущение пребывания под водой, отрыва от реального мира, когда вокруг нет ничего, кроме губ Хоука и ладоней, лежащих на его лице. Хоук укладывает его на кровать, прижимаясь коленом к уязвимому изгибу паха. Это заставляет Тима подпрыгнуть, инстинкт говорит отклонить бедра в сторону, но это приближает его к ноге Хоука, и легче просто тереться о него, добиваясь того, чего тот хочет. “Терпение”, - приказывает Хоук, убирая одну руку от головы, чтобы потянуть за ремень, его пальцы впиваются в материал. Пояс резко врезается в бедра, и Тим выгибается, пытаясь освободиться от него, нащупывая пальцами собственную ширинку. Мгновение они борются, Хоук свирепо смотрит на него сверху вниз, оскалив зубы. “Ты сегодня такой беспокойный, не так ли, Скиппи? Что тебя так взволновало?” Хоук, кажется, забывается и забывает, что обычно он заставляет Тима выполнять эту часть, но он грубо стаскивает с Тима одежду, пока тот не оказывается лежащим поперек кровати совершенно голым, кожа слишком горячая, чтобы мерзнуть на сквозняке из окна, и слишком возбужденная, чтобы быть уязвимой в данный момент. Тим наблюдает, очки сползают с его вспотевшей переносицы, как Хоук отступает назад. Наблюдает за тем, как поднимаются его плечи, когда он смотрит вниз на распростертого перед ним Тима, молча наблюдает за тем, как он снимает брюки, следит за медленным путешествием взгляда Хоука вниз по его телу. Это такая внезапная смена ролей, что не кажется преступлением позволить этому случиться с ним. Несмотря на то, что это он растянулся на полу, именно он тот, кто полностью обнажен, Тим обладает странной силой, глядя на Хоука снизу вверх, позволяя моменту идти дальше и не останавливаться. Тим запрокидывает голову и, задыхаясь, смотрит в потолок. Ожидание невыносимо, время кажется растянутым и эластичным, поскольку Хоук заботится о мелочах в сексе. Складывание брюк, поиски чего-нибудь скользкого в ящиках кладовой жалкой комнатки Тима. «Уже наступил Великий пост?» — пренебрежительно спрашивает Хоук, держа в руках пустую упаковку от масла. - «Тебе сейчас нужно чертово пособие на продукты?» Он не ждет ответа, просто наклоняется, чтобы размазать остатки масла с жирной стороны обертки между бедрами Тима. Это отвратительно – он громко стонет от склизкого ощущения – его желудок скручивает, наполовину от тошноты, наполовину слишком возбужденный, чтобы сформулировать слова. Это грязно, пальцы Хоука скользят по жирному маслу, пока он начинает растягивать анус Тима. "Собираешься молчать?" - Хоук пыхтит, его пальцы входят в дырочку Тима. Он тяжело дышит, его глаза мечутся между взглядом на вздернутый подбородок Тима и туда, где его костяшки исчезают в нем. Свободной рукой он раздвигает бедра Тима шире, кончиками пальцев впиваясь в нежную кожу. - “Мне обязательно выбивать это из слова?” Тим стонет, напрягая горло и пытаясь сглотнуть. Во рту у него слишком сухо, язык скользит по губам. Хоук отвечает собственным стоном, внезапно наклоняясь для поцелуя, его рот влажный и горячий. Тим жадно облизывает его и наконец поднимает руки, чтобы прижать Хоука к себе и всосать его язык так, как будто от этого зависит его жизнь. Он должен был отсосать ему, дико думает Тим, должен был занять его рот, должен был попросить Хоука сначала трахнуть его в глотку, но как только эта мысль приходит ему в голову, она тут же исчезает. Хоук прижал колено к Тима к его собственной груди, мокрая головка члена Хоукинса слегка коснулась растянутого колечка Лафлина. Тим борется с внезапно возникшим желанием начать умолять. Глаза Хоука блестят, и Тим замечает, что он пристально смотрит в них, фиксируя краткую вспышку разочарования, недоуменно приподнятую бровь. Затем они сужаются, в его взгляде появляется вызов. Он быстро входит, до упора, и у Тима перехватывает дыхание, заставляя его задыхаться. Он хватается рукой за майку Хоука и притягивает его ближе, пока Хоук не начинает понимать, что от него хотят. Он упирается рукой в грудь Тима и начинает медленно покачивать бедрами, потихоньку набирая неумолимый темп. - Хорошо, - говорит Хоук, поднимая руку, чтобы убрать потные волосы Тима с его лица. Прикосновение слишком грубое, его пальцы теребят пряди. Рот Тима чуть приоткрыт, его дыхание с хрипом переходит в хныканье, а затем он кончает, горячие струйки текут по его животу, но Хоук трахает, трахает и трахает его пока Тиму просто уже больше нечем кончать. - Черт, - ругается Хоук, выгибая спину, и он сильно кусает плечо Тима, погружая свой член в горячую дырочку. - Скиппи, господи... Кажется, Хоуку требуется много времени, чтобы прийти в себя, он влажно дышит Тиму в ухо. Тот кладет лапы ему на бедро, толкает его, пока Хоук не вырывается, Тим задыхается от этого ощущения. В сознание медленно возвращается окружающий мир: остальная часть комнаты, стон труб в ванной в конце коридора и вонь выкипевшего бульона, сперма Тима на руке Хоука у его скулы, это чертово масло. Когда Тим поворачивает голову, Хоук пристально смотрит на него и на его лице тень недовольства. - Ты в порядке, Скиппи? - спрашивает он, проводя большим пальцем по губе Тима, настолько нежно, насколько это возможно после такого секса. Перемена поведения словно удар хлыстом по голой коже. Тим пытается улыбнуться, хочет подбодрить его, но внутри бушует война эмоций. Приятный огонь, пожар в его мышцах уже проходит, ноги расслаблены и разведены в стороны, жар в животе превращается во что-то тошнотворное. Тим услышал, но слушает ли он? Хоук мягко улыбается, проводя кончиками пальцев по груди Тима. Он все еще не может подобрать слов, и Тим позволяет вопросу растаять в наступившей тишине.***
По воскресеньям он ходит в церковь Святого Стефана, сидит на задних скамьях, где сквозит сквозняк, и слушает шепот ответов на латыни. Он никогда раньше здесь не исповедовался и в том, что священники его не знают, есть какая-то безопасность, но он хранит молчание, просто слушая, слушая и слушая. О, мой Иисус, прости нас за наши грехи. Он не разговаривал с четверга. Каким-то образом умудрился пережить пятницу в офисе, не проронив ни слова. В отвлеченные моменты, когда его разум отвлекается от своей безмолвной задачи, он думает о том времени на прошлой неделе - ощущение океанского бриза в волосах, когда они достигли берега, и теплого солнца на его лице. Спаси нас от адского пламени. В Вашингтоне стало душно, лето пришло неожиданно и рано. Тим провел выходные за чтением - наверстывал упущенное на работе, полный решимости не высовываться и следовать за Маккарти во всем, что тот задумал в следующий раз. Он не смог бы вечно молчать на работе - в поразительный момент прозрения Тим решил, что с его стороны было бы глупо привлекать к себе внимание - и это было бы бесполезно, Макинтайр был бы неумолим и достаточно скоро укусил бы его за лодыжки. Веди все души в рай. И ни слова от Хоука. Никаких планов на выходные, ни приглашения, оставленного в блокноте на телефоне, ни памятки от Мэри больше не поступало. Тим боролся с неослабевающим желанием пойти куда-нибудь, посетить одно из обычных мест обитания Хоука и застать его там. Но застать его за чем? Тим знал, что были и другие, и он знал, что Хоук соблюдал приличия, знал, что он посвящал все больше и больше своих выходных развлечениям вместе с Люси. Эта мысль прожигала его насквозь, заставляя сердце пылать от боли, хотелось знать, где он и с кем. Это раздражало его, подрывало его решимость забыть все о Хоуке и его злодеяниях, вонзалось, как шип, в мягкую кожу на груди. Вчера он поймал себя на том, что думает о Хоуке, откусывая кусок от персика и чувствуя как вместе с горячими мыслями по его рту растекается яркий вкус зрелого фрукта. Первое блюдо за всю неделю, которое имело вкус чего угодно, кроме пепла и ладана. Особенно те, что больше всего нуждается в твоем милосердии. Это было почти пугающе - осознание того, что его жизнь балансирует на грани, некоторые вещи становятся инстинктивными и автоматическими. Потребность есть, чтобы выжить, наслаждение плотью, чтобы подавить более сильные желания, первобытный способ, которым он делал это, не задумываясь, ведь его разум всегда был занят чем-то другим. Это потрясло его. Он написал еще одно письмо своей бабушке, думая о ней в ее крошечной гостиной, презирая регулярность, с которой Тим посещал мессу, противоречивую манеру, с которой она говорила ему, чтобы он убирал со своей тарелки и следил за своей талией, бесстыдную манеру, с которой она предпочитала его сестре. Он также написал одно и Хоуку, слова так и сыпались с кончика его ручки. Тим перечитал их при тонком лунном свете окна своей спальни, прежде чем выбросить в камин. В его домашней тишине было обнадеживающее утешение. Не было радио, которое отвлекало бы его, ни кого-нибудь, кто мог бы втянуть его в разговор - его разум был открыт и готов к безграничным странствиям.***
Хоук - умный человек, поэтому Тим не так уж удивлен, что он быстро все схватывает. - Ты не звал меня, - говорит он в знак приветствия, сжав губы в тонкую линию. - Я думал, мы уже разобрались с этой мелочью? Тим впускает его и еще раз вспоминает их разговор на пляже. Краткий всплеск эмоций дал ему уверенность, чтобы признаться Хоуку в своей любви, сказать вслух то, что Хоук, несомненно, уже знал. Это последние значимые слова, сказанные Тимом, решает он в этот момент, последнее значимое чувство, которое он хочет иметь, пока оно не вернется. И именно в этом ключе Тим позволяет ему устроиться на краешке кровати, опереться на одну руку, так что мышцы его живота красиво изгибаются под смятой тканью рубашки. - О, - тихо произносит Хоук, и его губы кривятся в неуверенной улыбке, когда он, кажется, все понимает. Тим считает, что это прекрасно - быть тем, кто может хоть раз озадачить другого человека. - Понимаю. Что ж, - медленно произносит Хоук, мягко, но решительно приподнимая бедра. - Как насчет того, чтобы ты тогда нашел этому рту лучшее применение? Тим опускается на колени - движение отработанное и плавное. Если он закроет глаза, то сможет представить потертую обивку выступа церковной скамьи, почувствовать липкий холод латунных перил для причастия. Глаза опущены, взгляд отведен от великолепия украшений скинии и выставленной Гостии. Но у этого алтаря бедра Хоука теплые, брюки мягкие от носки на работе. Тим задается вопросом, что он делал сегодня — но не может спросить, — когда кладет голову ему на ногу, утыкаясь носом в пьянящее пространство между бедер Хоука. Он представляет его в своем офисе, понимающую улыбку Мэри, как они разговаривают на разных языках. Уверенный голос Хоука по телефону, элегантное движение его запястья, когда он подписывает что-то важное, когда он закуривает сигарету, когда он расстегивает ширинку. Тим мог закрыть глаза и быть там, спрятанный в тесном пространстве под его столом. Скрытый от посторонних глаз, кроме тех, кто все знает и понимает. Его можно было держать там, готовым к использованию, как хорошую комнатную собачку, никогда не сходящую со своего места. Хоук мог продолжать свою работу, его сильный голос звучал бы в трубке над Тимом. Безликий, только вид начищенной туфельки Мэри дает ему понять, что время прошло. Его брюки пахнут Хоуком, мускусным запахом, который ассоциируется у него с собственной кроватью Хоука, дорогими простынями, которые все еще нужно стирать так же часто, как и Тима, но это не так. Эта скрытая подростковая черта, от которой было трудно избавиться теперь, когда он оказался в городе, - потребность в материнской заботе со стороны женщины, более домашней, чем они оба, вместе взятые. Хоук расстегивает ширинку, вытаскивает член из складок материи. Он уже твердый, немного влажный на кончике. Когда Тим открывает рот, Хоук сразу затыкает его своим членом, слегка горьковатым и скользким. - Нежнее, - приказывает ему Хоук, когда Тим засасывает его глубже в рот, и ладонь касается его щеки, прижимая Тима обратно к бедру Хоука. Его яйца все еще спрятаны в штанах, и почему-то от этого у Тима по спине пробегает еще больший трепет - мысль о том, что, возможно, только часть Хоука обнажена для быстрого прикрытия, на случай, если кто-нибудь их поймает. Это напоминает ему о том, как он тайком ощущал собственную эрекцию, о прикосновении исследующих пальцев под постельным бельем дома, о быстрых поглаживаниях по ширинке, когда он был моложе, о том, как он чувствовал себя, когда ему полагалось быть воздержанным. Если он не мог видеть, а происходило ли это на самом деле? Если он едва почувствовал это, было ли это действительно неправильно? Но разве Он - не всевидящий? Разве за Тимом не наблюдают всегда? От Хоука пахнет сильнее, его горячая кожа под тонким слоем нижнего белья, мускусный влажный аромат между ног. Это знакомо так, как ничто другое, эта часть его тела, с которой Тим уже невероятно близок. Тим сглатывает один раз и успокаивается, заставляя горло расслабиться. Слюна заполняет его рот, большая часть ее стекает из-под языка, но он старается не глотать слишком сильно, внезапно осознавая намерение Хоука удержать его в таком положении как можно дольше. Хоук откидывается на локти, его взгляд становится острым, когда Тим расслабляется, уткнувшись в его бедро. Тим не уверен, нравится ли ему, что он наблюдает, наверное он предпочел бы, чтобы они действительно были в офисе, чтобы Хоуку было чем заняться, а Тим помогал ему согреться и ничего больше. - Вот и все, - тихо говорит Хоук, и похвала что-то успокаивает в Тиме, подавляя смутное беспокойство из-за того, что он вот так стоит на коленях, из-за того, что он такой неопытный в этом новом для него деле и не знает, что делать со своими руками и что делать со своими глазами. Хок ощущается тяжелым на его языке. Он ощущает горечь в задней части горла, натянутая кожа его члена становится бархатисто-мягкой, когда Хок прижимается к внутренней стороне щеки Тима. Это медленно, негласное правило не высасывать просачивается сквозь кости Тима, как сироп, и приклеивает его к полу. Он расслабляет челюсть, ощущая первые порхания бабочек в животе. Комната кажется затуманенной, его разум растягивается в размытых голубых и золотых тонах, наполовину присутствуя в настоящем моменте, наполовину снова на пляже, небо плывет и парит в ореоле вокруг головы Хоука. Единственное место, где они соприкасаются, - это рот Тима, растянутый по всей его длине члена Хоука, его ухо прижато к чужому теплому бедру. Когда он рискует поднять взгляд, Хоук даже не смотрит на него, и это обжигает, раскаляет добела его позвоночник. Да, да, да. Тим проситель у алтаря. Краем глаза Тим наблюдает, как Хоук лениво поводит плечами, а затем, как будто голова Тима не лежит у него на коленях, роется в кармане в поисках сигареты. Тим воображает, что это ручка, а Хоук усердно работает за своим столом, как будто Тима там нет. Тим подавляет стон, разум плывет, жар зигзагами поднимается по позвоночнику, пока не оседает в задней части горла, сдавленной головкой члена Хоука. Он разглаживает язык, медленно, медленно, медленно и нежно сгибая его. Он опускается на колени, пока они не начинают у него болеть, его руки упираются в пол, кончики пальцев упираются в потертый ковер, чтобы не упасть. Он почти онемел, мурашки пробегают по икрам, пока даже это не исчезает на краю его подсознания. В конце концов рука Хоука опускается, обхватывает его скулу и гладит шею. Его пальцы уверенно сжимают горло Тима. Это заставляет его судорожно сглатывать, рот влажный и полон слюны, она стекает по задней стенке горла. Тим не знает, который час и как долго он стоит там на коленях. Он медленно приходит в себя, замечая оранжевое сияние своей рабочей лампы, а не темно-красное дерево в пространстве ног Хоука. - Вставай, - мягко говорит Хоук, его руки обхватывают Тима подмышками, как будто он ребенок. Тим чувствует потерю координации, его конечности дрожат, когда Хоук укладывает его на кровать. Задыхается, почувствовав, как Хоук вытягивает его ногу, и колючая волна ощущений возвращается к его ступням. Они оба все еще полностью одеты, но Тим чувствует, что его брюки влажные, и еще один признак того, что он кончил, - это сохраняющийся жар в задней части таза. Как иногда по утрам, когда он просыпается и обнаруживает, что его простыни уже мокрые, возникает смущение и стыд от того, что ему хорошо от этого, и от того, что он потерял контроль над своими ночными бессознательными побуждениями. От того, что он храбр в своих снах и понимает свои желания. - Что ж, - говорит Хоук, словно у него до сих пор полным полно сил. - Разве это не было неожиданно? Тим втягивает воздух, чувствуя, насколько липкие у него рот и подбородок. Его челюсть приятно ноет, когда он растягивает ее в зевке, и Хоук снова смотрит на него; выражение его лица необычно нерешительное, словно они осваивают новую неизведанную территорию. Его брюки и рубашка испорчены, пропитаны чужой слюной. Тим смотрит на Хоука, не привыкший видеть его в таком беспорядке. Ему придется подождать, пока они высохнут, но запах Тима будет на нем, пока он не вернется домой и не постирает свою одежду. А он кончил? У Тима кружится голова, конечности отказываются повиноваться, поэтому он не может протянуть руку и пощупать. Он все еще твердый? Тим снова сглатывает, стараясь распробовать его на вкус. - Я знаю, что ты умный и осознаешь все риски, ведь это опасно продолжать в том же духе, особенно на работе, - говорит Хоук, но внезапно он выглядит неуверенным. - Это только для меня? Я наказан? Тим закрывает глаза, наполовину уязвленный. Он не знает, как ответить на этот вопрос, даже если бы мог. Виновник и обвинитель, спаситель и нуждающийся в спасении. И когда он открывает глаза, сквозь наполовину задернутые шторы пробивается рассвет, а Хоука рядом уже нет.***
- Тебя не должно здесь быть, - бормочет Тим, когда подходит к своему столу и видит сидящую за ним Мэри. - Мы должны выглядеть как люди у которых горе из-за расставания и разбитого сердца. - У меня и так разбито сердце, - огрызается Мэри, и Тим чувствует укол вины. Он видит по напряженной линии ее рта, что она все еще в нескольких секундах от того, чтобы разбиться вдребезги. Тим задается вопросом, выглядит ли он так иногда, так ли ясно написано на его лице, что его сердце было отдано другому по доброй воле и по независящим от него обстоятельствам не было возвращено. - Может быть, я здесь, чтобы вернуть тебя. - Ты здесь, чтобы шпионить, - поправляет Тим. Мэри корчит гримасу, соскальзывая со стула, чтобы присесть на угол его стола. Тим не торопится, отряхивает пальто и вешает шляпу, прежде чем сесть на свое законное место. Они слишком близко, Тим чувствует жар ее тела через штанину и задается вопросом, что за игру затеяла Мэри, какой план придумал Хоук сейчас, что должны подумать люди, если они войдут в офис и увидят их. Молодые влюбленные? Бесполезная попытка переосмыслить расставание? Решимость или обманчивая преданность заставляют одного из них умолять о еще одной попытке. - Знаешь, тебе не всегда нужно подыгрывать, - находит в себе силы сказать Тим. - Ты не обязана выполнять его приказы. Мэри криво усмехнулась. - Твое лицемерие не знает границ. Тим отшатывается, ее слова обжигают его лицо. За те несколько коротких месяцев, что он ее знает, они стали более близкими друзьями, чем он когда-либо мог ожидать. Сначала он просто поделился с ней своими страхами, которые в первые моменты даже не имели под собой никаких оснований, но потом все это переросла в нечто предельно честное и открытое, чего у Тима нет ни с кем, кроме как с человеком по другую сторону исповедальной стенки. - Я здесь, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке, - продолжает Мэри, как будто только что ничего такого не было сказано из ее уст. - Хоук обеспокоен тем, что ты отказываешься от политической жизни ради монастыря. Это шутка, но они оба знают, что однажды Тиму пришла в голову такая мысль; возможно он еще в младенческом возрасте предполагал, что может стать священником, высказала тогда Мэри на одном из их первых свиданий, когда другие темы для разговора иссякли. Тим не был уверен, говорил ли он когда-нибудь Хоуку об этом, слишком отвлеченный или слишком смущенный тем, как много он уже проговорился о своей вере. - Я раскаиваюсь, - говорит ей Тим, желая, чтобы она его поняла. Выражение ее лица смягчается. - И ты находишь в этом ясность? У Тима перехватывает дыхание. Во время долгих периодов молчания дома разум Тима простирается в молитве, он, кажется, всегда возвращается к Хоуку. Его лицо неотступно стоит перед его мысленным взором, призрачное ощущение его пальцев на подбородке, вкус его кожи. Он правда слушает, но все, что, кажется, доходит до него - это видение Хокинса Фуллера в свете божественного света и что к нему приходит только Хокинс Фуллер, залитый божественным светом и неприкосновенный. - Я так и думала, - говорит Мэри, и в ее голосе слышатся презрение, ревность и тоска. Тим испытывает острую боль из-за ее несчастья, но не из-за того, как безжалостно она с этим справилась, даже если он соучастник. - Что ж, тогда я тоже здесь с предупреждением. Тим усмехается, необычно нетерпеливый с ней этим утром. Он кладет руку девушке на бедро, отталкивая ее от своего блокнота. Он даже слегка раздосадован, что в помещении на тот момент не было никого, кто бы мог увидеть, как он это делает. Смотрите. Он может быть таким же нежным и с женщинами. Он может прикасаться к ним во всех мягких местах, куда не следует. Лицо Мэри расплывается в последней улыбке, и она кладет ладонь ему на подбородок. Тим чувствует прилив смущения, почти по-сестрински прижимается к ее ладони. - Не мучай себя, - наконец говорит она, поднимаясь из-за стола. Шарканье ног за дверью теперь громче, утро понедельника готово начаться. - Какой бы набор правил ты не придумал. - Она машет рукой, - Они того не стоят. Тим отводит от нее взгляд, зная, что Мэри и Хоук - на самом деле похожи как две капли воды - оба думают, что он ведет какую-то свою собственную игру. - В любом случае, молчание тебе не идет.***
Он падает в обморок во вторник. Каким-то образом слухи доходят до Хоука. - Господи, Скиппи, - отчитывает Хоук, проводя широкой ладонью по влажному боку Тима. - Я почти могу посчитать твои ребра. Тим знает, что все не так уж и плохо. Хочет послать Хоука к черту. Он ест три раза в день, кроме пятницы, так же, как и каждый год своей жизни. И данная ситуация ничем не отличается - он находит поддержку в молитве, пост помогает ему очистить свой разум, раз в неделю он удовлетворяет собственную потребность во внешних удовольствиях, чтобы у него было больше возможностей посвятить свой разум разговору с Богом. Маккарти говорил с ним этим утром об успехе новых закрытых слушаний, и тогда тяжелая рука мужчины опустилась ему на плечо с такой силой, что он чуть не согнулся пополам. Следующим шагом они собираются нацелиться на Бюро по связям с Конгрессом - Маккарти слышал, что там их обсуждают во всех подробностях. - Ох, сынок Джим, - прогудел он, пот выступил у него на губе. Тим почувствовал приступ отвращения, но в желудке было пусто, если не считать выпитой на скорую руку чашки кофе перед тем, как его отправили с поручением в Капитолий. - Не могу позволить такому здоровому парню, как ты, выйти из строя в мое дежурство. И Тим едва успел сообразить, что он имеет в виду, как другая рука Маккарти повернулась, чтобы хлопнуть его по заду, пальцы шарили так, словно он был мисс Керр, готовящей свой ланч в пустом офисе. Паника пронзила его сердце, его кровяное давление упало так быстро, что он, шатаясь, вернулся к своему столу и упал в пространство позади него. Его отправили домой после того, как другие женщины в офисе начали кудахтать, как наседки, и он с благодарностью в душе кое-как медленно брел до дома, стараясь вытерпеть сильное головокружение. Хоук появился несколько часов спустя, перед концом рабочего дня, его лоб был озабоченно нахмурен. Тим, вероятно, посоветовал бы ему идти домой, если бы они разговаривали, но в наступившей тишине Хоук, кажется, приходит к собственному решению - его ладонь поднимается, чтобы обхватить лицо Тима. Он протяжно вздыхает и его тело вжимается в матрас Тима. Раньше они не проводили так много времени в комнатах Лафлина, но Тиму нравится, что он здесь. Он рад видеть блестящую копну волос, разметавшуюся по его потертой подушке, сшитые на заказ костюмы Хоука, разбросанные по потертому ковру. - Мне не нравится видеть тебя таким, - тихо шепчет Хоук и больше ничего не говорит. Тим поднимает ногу и проводит коленом по внутренней стороне бедра Хоука. Тот мягко улыбается ему, его пальцы хватают под коленом, подтягивая ногу Тима так, чтобы она легла ему на живот. Его мышцы приятно растягиваются, кожа Хоука согревает, живот ритмично поднимается и опускается в такт ровному дыханию. - Тебе нужно, чтобы я заботился о тебе? Так вот в чем дело? - тихо спрашивает Хоук, и смысл его слов гораздо глубже, чем это может показаться изначально. Он честно спрашивает, нужно ли Тиму, чтобы он остался с ним, нужен ли он Тиму, нужно ли ему, чтобы Хоук был тем, кто будет с ним рядом. Тим ничего не говорит, только смотрит в глубокие синие глаза Хоука и обнаруживает, что тот смотрит на него в ответ. Они дышат в такт друг другу, медленно втягивая воздух в легкие. Восстановление, возрождение, обновление. Тим извивается в чужих объятиях, его нога все еще лежит на бедрах Хоука, но дальше они не продвигаются, ладонь Фуллера уверенно скользит вверх по его бедру, пальцы перебирают короткие темные волосы на коже. Тим изо всех сил старается держать глаза открытыми, чтобы Хоук был в его поле зрения, пока он здесь, рядом с ним. Он ненавидит свое тело в эти моменты, в моменты болезненной человеческой слабости, когда ему нужно спать; отводить взгляд от него, чтобы поесть; приходится чертовски часто моргать - это отнимает часы, минуты и секунды того драгоценного времени, которое он проводит вместе с Хоуком прямо здесь, рядом с ним. В скором времени у Тима его вообще не будет. Хокинс Фуллер будет принадлежать Люси Смит, и она будет обнимать его, встречаться с ним взглядом поверх подушек ранним утром, дышать вместе, пить из одной чашки, чувствовать его внутри себя, быть наполненной и хранимой вечно. Тим проваливается в изнуренный сон, но утром его встречает острая линия лица Хоука - его нос уткнулся в подушку Тима, они оба все еще дышат в одном ритме. Передышка, яркая передышка, возникшая как лихорадочный сон. Тим прижимает его к груди, чувствует, как вес чужого тела давит на него. Сейчас они связаны вместе.***
Мэри приглашает его на новую вечеринку, гораздо более продуманную и осторожную, чем в прошлый раз. Тим встречает ее у трамвая, и они вырисовываются знакомым силуэтом, когда рука об руку идут к району Дюпонт Серкл. Ее друзья думают, что он застенчив, но он говорит тихо только тогда, когда было бы невежливо делать иначе. Мэри застает его на кухне, на ее лице читается испуг. - Пожалуйста, развлекайся. Я не хочу, чтобы ты был здесь и не получал удовольствия. Тим не напоминает ей, что они оба несчастны и это глупая затея. - Я наслаждаюсь временем с самим собой, - вместо этого бормочет он, Мэри бросает на него жалостливый взгляд а потом обхватывает его руками, как она делала это несколько раз раньше. - Разве так не было бы проще? - спрашивает она, отстраняясь, чтобы посмотреть ему в лицо, и в ее глазах появляется решимость. Тим чувствует, как его губы растягиваются в жалкой улыбке. Он нервно смеется, напряжение всегда выплескивается из его груди вместе со смешком. - Ты так думаешь? У нее вкус джина и лайма, ее помада размазывается по его губам. Тим не уверен, кто был инициатором этого, они оба встречаются где-то посередине, но именно он прерывает это, неловко смеясь над всей ситуацией. - Разве я не должен беспокоиться о твоей пристойности? - спрашивает Тим, откидываясь назад. Он не знает, как держать ее, такую хрупкую и нежную в своих руках. Он не привык к разнице в росте, мягкости ее кожи, пудровому запаху ее макияжа. Ее руки - маленькие и тонкие - вцепились сзади в его рубашку и прижали к себе. Но он мог вырваться, легко перемещать ее по кухне, как ему заблагорассудится, и это то, с чем он не привык бороться, так же как он не встретит сопротивления, если решит оттолкнуть ее. Мэри улыбается немного грустной улыбкой и отступает назад, Тим наконец-то находит пространство, чтобы перевести дух. - На такой вечеринке? - Тем более, - шутит Тим, чувствуя тяжесть в груди и легкость одновременно. Может быть, это его собственный коктейль с джином проникает в организм, а может быть, у него снова кружится голова и он вот-вот потеряет сознание. - Мы добьемся осуждения диверсантов. - Самый худший вид, - саркастически соглашается она с более свободной улыбкой. Ничего страшного, просто еще один слой странной маленькой дружбы, которую они завязали и не могут более распутать этот узел. Улыбка Мэри кривится, и она внезапно начинает нервничать. - Это аукнется нашему маленькому другу? - О, значит, я наконец-то заслужил доверия? Мэри вздыхает, наконец-то высвобождаясь из его объятий. Тим прислоняется к кухонной раковине и понимает, как близко они были, словно двое влюбленных, запертых вместе вдали от общей тусовки. - Мы все стараемся изо всех сил, Тим. Играем с той комбинацией, которая нам выпала. - Тогда почему я должен чувствовать себя таким идиотом из-за этого? Почему я чувствую себя ничтожеством? - удается Тиму выдавить из себя. Это наибольшее количество слов, которые он сказал за последние две недели. Его голова разрывалась от необходимости формулировать их на языке, от необходимости по-настоящему выражать борющиеся эмоции, бушующие в его груди. Он облизывает губы, ощущая восковые остатки ее помады в уголке рта. К черту это. К черту их всех. Тим сдерживает еще больше слов, стремясь оказаться дома, где не с кем спорить, не с кем пробивать дыры в его собственных мыслях и решениях. Где никто не будет отражать его собственное замешательство по поводу всего этого. Музыка из радиоприемника в гостиной раздражает его, он умирает от смеха. Там все друзья Мэри, которые не находятся под постоянным наблюдением своих коллег из Госдепартамента, которые не тренируются сжимать свои задницы, чтобы помешать проверке на полиграфе, которым не грозит разоблачение сети трусливых политиков, стремящихся спасти только свою собственную карьеру. Тим не знает, зачем вообще говорить в принципе, если на каждом углу может поджидать шпион. Вот какую ясность принесло ему это молчание. Осознание того, насколько все это хрупко. О том, что его счастье определяется не его собственными действиями, а действиями окружающих. Тщетность любви к чему-то, что тебе не позволено иметь, каким бы чистым и совершенным оно ни было. Он обнаруживает, что идет по направлению к Первой улице, на самом деле не понимая, как он туда попал, он даже не помнит, как попрощался с Мэри или с кем-либо из ее друзей. На нем нет пальто, хотя в начале лета все еще прохладно. Его голени болят от скорости, с которой он идет по неизвестной тропе, пока не смотрит на квартиру Хоука, шторы полуоткрыты и видно свет включенной лампы в его спальне. Тим внезапно проголодался. Его желудок превратился в бесконечную яму, и он отчаянно хочет, чтобы его наполнили, насытили, покормили из кормящих рук. - А что, если бы я был с кем-нибудь? - шипит Хоук сквозь стиснутые зубы, когда Тим оказывается у его двери. Он выглядит сердитым, но его руки хватают Тима за воротник и затаскивают в квартиру. Тим задыхается, вырываясь из его хватки, чтобы удержаться на ногах. - Ты не мог позвонить? - спрашивает Хоук, вспышка гнева которого теперь перерастает во что-то более дразнящее, когда Тим стоит, тяжело дыша, перед камином. Тим оглядывает его дом, не находит никаких следов того, что кто-то еще недавно был там. О чем он думал? Тим не смог бы этого вынести, если бы застукал Хоука с кем-то и за чем-то. Это было бы жестоким наказанием, колючкой в сердце. - Все еще молчишь? - спрашивает Хоук, на его лице появляется кривая улыбка. Он наклоняется вперед и легко приподнимает подбородок Тима. - Все в порядке. Я буду говорить достаточно за нас обоих. Жар пробегает по его спине, и Тим с благодарностью открывается ему, обхватывает Хоука за плечи, чтобы прижаться к его рту. Божественное спасение. Хоук влажно облизывает чужой рот, его зубы царапают губы Тима. Это грязно - Тим пропустил это мимо ушей - язык Хоука прижимается к его зубам, а затем прижимается к языку Тима, и они оба борются за превосходство. Свободно отдавать и брать. - Ох, - выдыхает Хоук, когда отстраняется, его руки гладят кожу Тима, его пальцы повсюду. Он тщательно облизывает губы Лафлина, уверенно проводя кончиком языка в уголке рта. - Ты задумал что-нибудь плохое? Тим проводит по нему своим языком, помада Мэри все еще липкая, и он чувствует укол вины, борется с желанием молить о прощении. На лице Хоука появляется безграничное веселье, и он снова целует его как следует, оставляя синяки на губах. Они кружат по гостиной, Хоук легко обходит препятствия, но и Тим спокойно может огибать мебель даже во сне, даже если он ослепнет, то все равно сможет найти дорогу в постель Хоука. - И ты здесь. Тебе этого хочется, не так ли? Ты знаешь, что я тебе нужен. Больше ничего не подойдет, не так ли? Это бесполезно. Он молился об этом, он просил прощения, покаялся во всех своих грехах, но он все еще здесь - все дороги ведут его к Хоуку - он полон решимости в том, что это праведное удовольствие - великолепный дар, которого он заслуживает. - Ты думал об этом? - риторически спрашивает Хоук, и они оба натыкаются на край кровати. - Думал о том, что бы ты сделал, когда увидишь меня снова? Хоук отступает назад и дергает Тима за галстук. - Сними это. Тим в спешке снимает с себя одежду, шатаясь на нетвердых ногах. Галстук, рубашка, жилет. Хоук улыбается ему, когда он наклоняется, чтобы сбросить брюки, нижнее белье. Тим отдал бы свою жизнь за эту улыбку, чтобы вытянуть ее из Хоука и знать, что все это было ради него. - Скажи мне, чего ты хочешь, - пытается Хоук, но только один раз, чтобы вытянуть наконец-то из него хоть слово. - Давай. Тим, чего ты хочешь, и я сделаю это для тебя. Тим подавляет стон, уткнувшись в талию Хоука, прижимается ртом к тому месту, где пупок Хоука выглядывает из расстегнутой рубашки. Обычно Хоук не так великодушен. Он принимает здесь решения, привык получать то, чего хочет, и, кажется, знает, что нужно Тиму, еще до того, как у него появятся мысли, что он бы мог пожелать. - Хочешь отсосать мне? - спрашивает Хоук, его пальцы скользят вниз по затылку Тима. - Хочешь прокатиться на мне верхом? Пососать мои пальцы? Что, если я позволю тебе трахнуть меня? У Тима кружится голова. Такого раньше не было на кону, и это кажется таким недосягаемым, что у Тима перехватывает дыхание, как будто его ударили под дых. Хоук смеется, низко, гулко, где-то глубоко в груди, и Тим задается вопросом, как, должно быть, выглядит его лицо, когда его глаза сияют от обожания. - Только если ты попросишь, - говорит ему Хоук, а его рот изгибается в лукавой улыбке, как будто он знает, что Тим сейчас не сможет удержаться от разговора. И будет ли это его наградой? Или это будет его падением? Слишком велико искушение ощутить, как Хоук лежит под ним, как божественный жар окутывает его. - Только если ты попросишь. Тим мог бы прийти в восторг от этой мысли, мог бы дать волю своему воображению, но он не уверен, что это то, чего он хочет, падать слишком далеко. - Вниз, - говорит ему Хоук, проводя рукой по губам Тима. Его пальцы скользят мимо губ, Тим просовывает между ними язык, посасывает кончики пальцев. Он проглотил бы его целиком, если бы мог, он хочет попробовать все, что Хоук соблаговолит ему дать. Хоук прижимает голову ближе, и Тим принимается за работу, оттягивая зубами ширинку. - Хороший мальчик, мой хороший мальчик, - бормочет Хоук, медленно двигаясь всем телом, пока Тим раздевает его. Он тверд, его член становится красным и влажным, когда Тим зубами стягивает нижнее белье Хоука с его бедер. Тим лижет основание его эрекции, прижимается носом к волосам в складке паха, проводит языком по тяжелым яйцам. - Ты просто хочешь его весь, не так ли, Скиппи? - шепчет Хоук, его голос срывается на стон. Он опускается на плечи Тима, похвала скользит по его спине, и он раздвигает колени, ощущая тяжесть собственного члена между ног. - Взять полностью, что ты не сможешь говорить. Я могу дать тебе это, Скиппи. Я могу трахать тебя, пока ты не почувствуешь вкус, буду трахать тебя, пока ты, наконец, не сломаешься... - Хоук обрывает себя, громко постанывая от собственных слов. Его руки зарываются в волосы Тима, притягивая его ближе, так что чужой рот скользит по основанию его члена, зубы скользят по чувствительной коже его живота. Он грубо швыряет их на кровать, и Тим, сдавленно кряхтя, позволяет Хоуку поставить его на четвереньки. На мгновение чужие губы нежно касаются затылка Тима, а затем его зубы скользят вниз по гребню лопатки, руки Хоука прижаты к бедрам Лафлина. - Вот так, - говорит Хоук, его слова невнятны и плывут почти не доходя до ушей Тима. Рука Хоука скользит вниз по его боку, Тим чувствует, как влажный член прижимается к ложбинке между ягод, а затем быстро убирается, возвращаясь с жалящим шлепком по боку. Тело Тима загорается, ощущение жесткой руки Хоука все еще остается на ягодице, распространяясь дальше по бедру и на спину. - Хороший мальчик, - говорит Хоук, поглаживая пальцами теплую кожу Тима. - Тебе это нравится, не так ли? Напоминание о том, кому ты принадлежишь. Тим опускает голову, ему хочется толкнуться своим членом в одеяло и тем же движением прижаться спиной к жгучей руке Хоука. Он скорее чувствует, чем слышит, дыхание Хоука, его живот быстро двигается по изгибу его бедра. - Кому ты принадлежишь, Скиппи? - спрашивает Хоук, голос низкий и грубый, но далекий, исчезающий где-то позади него. Тим закрывает глаза, ощущая эхо его голоса, как тогда, когда он был последним в церкви. Высокие потолки в квартире Хоука создают впечатление, что его вжимают в темноту кровати, но весь мир стоит у него за спиной, наблюдая, как Фуллер тычет большим пальцем в его дырочку, плюет на нее, чтобы облегчить проникновение. Рука Тима уходит назад, хватаясь за запястье Хоука. Они замедляются, их неосознанный ритм сбивается. - Что такое? - спрашивает Хокинс, его голос становится ближе, когда он прислоняется грудью к спине Тима. Ему требуется мгновение, чтобы вдохнуть, а затем Тим поворачивается, чтобы иметь возможность поцеловать, облизать желанный рот и вдохнуть собственный воздух в легкие Хоука. Тим не ожидал, что придет к Хоуку сегодня вечером, у него не было возможности подготовиться и теперь, прижатый к мягким покрывалам кровати и широкой груди Хоука, прикосновения его пальцев кажутся слишком грубыми. - Не волнуйся, - шепчет Хоук невыносимо ласково. - Все будет хорошо. - И когда его рука возвращается, воздух скользит по вспотевшей пояснице, пальцы Хоука покрыты гелем, скользкие и влажные, они снова пытаются растянуть его горящий вход. - Я позабочусь о своем мальчике, если он позаботится обо мне. Тим уже стонет без перерыва к тому моменту, когда Хоук наконец-то входит в него. Некогда сухая и тугая дырочка теперь влажная и скользкая, раскрывается под напором чужого горячего члена, впуская в себя жаркую, покрытую предэкулятом головку. Время замирает, сокращается до счета вдохов, пока Хоук не входит полностью, не оставляя и миллиметра расстояния между ними. - Черт, - наконец произносит Хоук, как будто он забыл, что контроль ситуации здесь в его руках и сдался во власть эмоциям и ощущениям. Тим мяукает под ним, его пальцы на подушке сжаты до белизны. Он мог бы прокусить ее, пожевать ткань, которая так сильно пахнет Хоуком, как теперь и они оба. - Черт, Скиппи. Ты такой тугой. Так хорошо, мой хороший мальчик. Ты ждал этого, не так ли? Тим снова прижимается к нему бедрами, и затем они сцепляются в новом ритме. Бедра Хоука ударяются о заднюю часть ног Тима, их объединенный вес толкает их вверх по кровати, изголовье отодвигается от задней стенки. Их фигуры залиты серебристым светом, Тим задается вопросом, слышат ли соседи, как он здесь стонет, его голос срывается, когда он выплескивает все свои ощущения и эмоции в воздух. Хоук был прав - он собирается выбить из него слова, трахать Тима до тех пор, пока его решимость не сломается и он, наконец, не заговорит. Одна из рук Хоука обхватывает его яйца, его большой палец быстро скользит по чувствительной нижней части члена. Другая обхватывает шнурок на шее Тима - он забыл его снять - и туго натягивает его вокруг горла. Тим снова громко стонет, веревка режет ему горло. Нагрудный знак Богоматери с горы Кармель хлопает по его челюсти, край изношенного шнурка щекочет там, где растет щетина. - Ну же, Тим, - умоляет Хоук, его голос почти у самого уха, и это то, что выводит его из себя, его язык развязывается у него во рту, освобожденный тембром голоса Хоука, неприкрытой потребностью в нем. - Кому ты принадлежишь? И Хоук абсолютно уверен, что Тим знает, что он - Хокинс Фуллер - все понимает. Понимает, насколько это важно; что это не то, что можно просто спрятать под покрывалами, надежно укрыв за закрытой дверью. Это не что-то настолько грязное, но это то, чем нужно делиться, чем нужно дорожить, о чем нужно кричать из окон верхних этажей и выставлять напоказ всему гребаному правительству. Что в этом нет ничего плохого, ничего ненормального. Не тогда, когда кажется, что они помазаны Богом, когда они вместе. Тим раскаялся в своих грехах и обнаружил, что больше нет причины поститься, не в чем признаваться, прикосновение губ Хоука к открытым и принимающим губам Тима подобно самому божественному причастию. - И кому же принадлежит мой храбрый мальчик? - тихо спрашивает Хоук, убирая ладонью волосы со лба Тима, нежно проводя большим пальцем между бровями, рисуя ногтем крест. - Тебе, - все же не выдерживает Тим, шепча ответ хриплым голосом. Лицо Хоука расплывается в лучезарной улыбке, и в груди Тима зарождается тяжелое рыдание, вырывающееся из глубины души. Это прорыв плотины, великий потоп. Тим делает хриплый, глубокий вдох. Хоук терпелив, ждет его. Понимает, что Тиму нужно высказать это, свое глубинное и честное признание, понять его и принять. - Я принадлежу тебе, Хокинс Фуллер, я принадлежу тебе. Я создан по твоему образу и подобию. Я твой, я - это ты.