Яд или лекарство

      Даже сорвавшись с места в погоню за Чаном, Сынчоль не разжал хватки, словно не желая отпускать единственный островок утешения и спасения, обретенный с момента объявления войны. Его пальцы, сплетенные с ладонью Джонхана, казались последней ниточкой, связывающей их с миром, стремительно погружающимся в хаос.              Джонхан жаждал вздохнуть полной грудью, но не мог отринуть витающие в помыслях мрачные мысли о грядущих событиях. Он не желал думать о том ужасающем, бесчеловечном и порочном, что вот-вот свершится, поскольку таймер отсчитал свои последние секунды.              Чан привел их в комнату Джихуна, где все уже томились в ожидании. Одни слонялись поодаль, другие нервно ерзали на стульях, словно всадники на норовистых скакунах, а третьи, казалось, вот-вот начнут мерить шагами комнату или барабанить пальцами по столу, изнывая от нетерпения.              Но одно объединяло их всех — ярость, пылающая в их глазах, словно раскаленные добела угли.              Сынчоль, прокладывая себе дорогу плечом, двинулся к передней части комнаты, волоча за собой Джонхана. На столе, рядом с компьютером Джихуна, невинно покоился мобильный телефон, подключенный к динамику. Шел звонок, и из динамика доносилось тихое, ворчащее недовольство с другого конца линии.              Джихун посторонился, уступая свое кресло Сынчолю, который усадил Джонхана к себе на колени, отчего кожаное сиденье заскрипело под их совокупным весом. Окажись они в другой ситуации, Джонхан бы наверняка смутился, но сейчас понимал, что без прикосновения Сынчоля ему просто не выдержать этого.              — А, неужели… неужели я слышу господина Купса? — пронзил комнату бодрый, но противный, словно плеск помоев, голос Сонджона, оповещая всех присутствующих о своем прибытии. В этом щебете сквозила чудовищная правда, что явился к ним не добрый молодец, а существо, сотканное из ледяной жестокости, наделенное садистскими наклонностями и лишенное всяких проблесков человечности.              — Я здесь, Сонджон, — отозвался Сынчоль, голос охрип от недавнего эмоционального шквала, который он, стараясь скрыть слабость, не подумал сгладить покашливанием, опасаясь, что Сонджон учует эту дрожь.              — Прекрасно, прекрасно, господин Купс. Мы ранее договорились, затем обсуждали это при личной встрече, и я должен сказать, что немного расстроен, что ты не выполнил свою часть сделки. То есть… я же был вполне адекватным, по-моему.              Это было жутко. Его тон казался таким человечным, даже слегка детским, как у капризного ребёнка, недовольного тем, что ему не вернули игрушку. Но угроза, скрытая за этими словами, заставляла волосы на голове Джонхана встать дыбом.              Этот психопат держал Джошуа. Все они видели то видео. Видели, на что он способен, не моргнув и глазом. И вот теперь он говорит с ними. Общается.              Ситуация эта, и без того напряженная до предела, мигом обрела чудовищную, леденящую душу реальность, умноженную на миллиард. Конечно, в этой комнате находились и те, кто преступал черту дозволенного — похищения, пытки, все это было им знакомо. Но то было иное. Прежние жертвы не были для них никем, не вызывали ни тени сострадания, не были тем самым Джошуа, чье лицо, милое и родное, теперь искажено ужасом на экране.              На другом конце комнаты Хансоль поднялся со стула, сцепил пальцы на затылке и сделал несколько глубоких вдохов, упорно держа взгляд устремленным на пол перед собой.              — Я же говорил, — спокойно и размеренно произнёс Сынчоль, — что не согласен с твоими условиями. Готов обсудить другие варианты, но…              — Что ж, дерьмовое решение, Сынчоль, — прозвенел ласковый голос, сопровождаемый невесёлым смешком, вырвавшимся из груди, где, несомненно, билось чёрное сердце. — Даю ещё один шанс.              В комнате повисла напряженная тишина, настолько густая, что, казалось, ее можно резать ножом. Джонхан не смотрел, но каждой фиброй своего тела ощущал, как все головы, словно по команде, повернулись в сторону Сынчоля, жадно внимая тому, какое решение он примет — робкое согласие, непреклонный приказ или же собственную леденящую угрозу.              Хансоль тяжело дышал, его ноздри яростно раздувались. Чан судорожно сжимал рот ладонью. Джунхви уже держал в руке пистолет. Сокмин, сгорбившись, сидел на стуле, локти покоились на коленях, голова скрыта в ладонях. Мингю словно перестал дышать.              Джонхан гадал, сколько из них жаждали услышать от Сынчоля утвердительное «да». Чтобы молниеносно повергнуть его на пол, лишить сознания ударом ноги и согласиться передать его в качестве бездыханного подарка, аккуратно упакованного в мешок для трупов. Он размышлял, кои из них алкали ли видеть его живым.              Сделав судорожный вдох, размеренный и чересчур контролируемый, Сынчоль обхватил Джонхана за талию покрепче и процедил сквозь стиснутые зубы: - Не будет никакой сделки.              Джонхан зажмурил глаза. Ему не хотелось видеть, какие взгляды сейчас бросают на них остальные. Не хотелось видеть ни холодной расчетливости убийства в их глазах, ни звериной ненависти в их позах, ни хищно поблескивающих ножей, замерших в ожидании.              — А-а… Что ж, решение принято с завидным окончанием, — послышался в трубке насмешливый голос Сонджона. — Не могу не восхититься мужчиной, который твердо знает, чего хочет. Надеюсь, доктор окажется таким же сладеньким, как на вид.              Как бы сильно Джонхан ни пытался, он не смог сдержать дрожь, пробежавшую по его позвоночнику, и его руки инстинктивно потянулись к руке Сынчоля, обвившей его талию, впиваясь пальцами в рукав его куртки.              — Сонджон, это не наш метод! — рыкнул Сынчоль в динамик. — Заложники, выкуп — это удел грязных подонков, жалких трусов! Мой человек ничего тебе не сделал. Отпусти его, и мы обязательно обо всем договоримся.              — Договоримся? — с нотками неверия отозвался психопат. — И что же это подразумевает, а? Я являюсь, ты и твои «ребята» методично опустошаете в мою грудь пару обойм, а потом спокойно уходите, не обремененные угрызениями совести? Нет уж, Купс, не думаю.              — Сонджон, я…              — Я говорю! — взревел он, отчего Джонхан дрогнул всем телом. — Я дал тебе шанс, Купс. Некоторые скажут, что даже слишком много шансов. Так что запомни, ты сам допустил это. Запомни, именно твой выбор оборвет нить жизни твоего дружка.              — Сонджон! — выкрикнул Сынчоль, наклонившись вперед и вцепившись в телефон, когда его маска бесстрастия дрогнула от проступившей паники. — Сонджон, послушай меня! Тебе необязательно его убивать! Слышишь? Не обязательно!              В ответ — тишина. Тяжелая, томительная, бесконечно долгая тишина. А затем раздался смех Сонджона.              Это безумный, маниакальный хохот, нарастающий по темпу и накалу, пока не стал напоминать скорее вой гиены, нежели человеческий звук. У Джонхана пробежал озноб по хребту, а глаза заслезились из-под опущенных век, он невольно представил себе, что творится сейчас в той комнате.              — Эй, — протянул Сонджон, на сей раз его голос звучал отстраненно, будто обращаясь к кому-то еще. — Снимите с него кляп. Мы хотя бы должны позволить ему попрощаться, да? Мы ж не звери какие-нибудь.              Глаза Джонхана распахнулись, словно по чьему-то неведомому приказу, как раз в тот момент, когда Хансоль, сжав кулаки до белизны костяшек, сделал шаг вперед, но Минхао сдерживающим жестом кладет ему руку на плечо.              На другом конце провода ощутилось несколько грубых толчков, а затем воцарилась тишина, нарушаемая лишь хриплым, рваным кхеканьем. Будто кто-то пытался вдохнуть через тростниковую соломинку, набитую слипшейся, гниющей листвой, или забитую грязью.              — Ну же, — проворковал Сонджон, голос сочился издевательским ласковым ядом. — Скажи «прощай».              В ответ — лишь хрипы. А потом — громкий, отвратительный и чмокающий звук, будто кто-то с силой ударил по мокрой глине.              — Я сказал, прощайся!              Из его груди, словно из прогнившего болота, вырвался хрип, похожий на кваканье лягушки, задыхающейся в тине. За ним последовал булькающий звук, словно кто-то бултыхал ржавую воду в ржавом чане. Затем хриплый вздох, как стон ветхого дома, готового рухнуть под гнетом времени. И, наконец, плевок, густой и кровавый. И после этого — едва слышный, слабый, полный тоски шепот, тише которого не бывает даже у мертвецов.              — Чоль…              Первая слеза Джонхана скатилась по щеке при этом слове. Джошуа звучал таким надломленным. Израненным. Напуганным.              Хансоль рванулся вперед, сдавленный крик вырвался из его глотки, прежде чем руки Вону не обхватили его сзади, а ладонь не зажала ему рот, приглушив его всхлипывающие попытки позвать хёна.              — Чоль…              Он плакал, теперь Джонхан это слышал отчетливо. Этот громила, грозный, устрашающий убийца, который несколько недель назад тыкал ему в лицо пистолетом, плакал. Плакал, взывая к другу, который сейчас, объятый шоком, полностью обездвижен.              — Чоль, — прошептал Джонхан, бросив взгляд через плечо на лицо парня. — Чоль, он нуждается в тебе.              — Я здесь, Шуа, — выдавил сквозь комок в горле Сынчоль, впервые с начала разговора проявив слабинку. — Потерпи еще немножко, хорошо? Я вытащу тебя оттуда, а потом мы сходим и бахнем, лады? Лады?              — Ла…ды…              — И думаю, хватит! — проорал Сонджон, и этот свистящий звук стих. — Была весьма приятна беседа, Купс… Или как там тебя на самом деле, «Чоль», надо запомнить. Но боюсь, я очень занятой человек, так что придется… Эй, нет! Не трогай кляп. Пусть слышат.              Сынчоль напрягся.              — Как уже говорил, на сей печальной ноте вынужден прервать наше общение.              — Сонджон! — исступленно возопил Сынчоль, в то время как ярость сопротивления Хансоля, заткнутого жесткой ладонью Вону, лишь росла. — Сонджон… Сонджон, умоляю!              — Поджигай, — последовала короткая, но леденящая душу команда. Джонхан едва различил шипение вспыхнувшей спички.              — Нет… — прошептал откуда-то сзади Чан. — Нет, нет, нет, нет… Боже, прошу, нет…              И начинается кошмарный ор.              Джонхан раньше думал, что повидал весь спектр звуков, которые может издавать человек. Работа в отделении неотложной помощи познакомила его с целым миром стонов, хныканий, воплей и жалобных скулежей. Но ничего подобного этому. Это нельзя было сравнить с мучительными криками роженицы. С тяжелым дыханием человека с переломом копчика, которого грубо перевозят. С тихими стонами нарастающей боли в животе, пока она не становилась невыносимой. Даже пронзительные визги того, кого вытащили из искореженного автомобиля или освободили из капкана для медведя, не шли ни в какое сравнение.              Этот звук, пронзавший динамики и впивающийся в самую глубину их черепов, был диким, животным воплем чистой агонии. Теперь можно было услышать и огонь. Что-то потрескивало, лопалось и шипело, пока Джошуа продолжал кричать.              Все началось с мучительных всхлипов, вероятно, когда жар добрался до его ног, за которыми последовали испуганные хрипы, когда он попытался отползти от огня. А потом начались сами крики.              Джонхан мог даже представить себе картину: пламя, охватившее тело, пожирающее ткань, плоть и мускулы, пока не останется ничего. Ничего, кроме обугленного скелета.              Плоть, казалось, отторгалась от костей, чернея, пузырясь и опадая лохмотьями. Крики взвились по тональности, превратившись в исполненный боли вопль, перемежаемый сдавленными, булькающими звуками, которые на миг прекращались, рождая ложную надежду на скорый конец, но лишь для того, чтобы вспыхнуть вновь секундой позже.              В промежутках, едва различимые сквозь зловещее потрескивание пожираемой плоти, прорывались слабые, жалкие всхлипы. Казалось бы, их и вовсе нельзя расслышать, но они, каким-то мистическим образом, пронзали оглушительнее любого другого звука.              — Помоги… Чоль… молю… По-моги мне…              К этому моменту адское пламя, без сомнения, добралось до груди и рук. Джонхан знал об этом лишь потому, что душераздирающие крики стихли. Знал, потому что наступал момент, когда легкие и горло, спазмируя в ответ на обжигающий воздух, насильно вдыхаемый ими, отказывались исполнять свою функцию, лишая человека возможности даже крикнуть.              Нет, Джошуа еще не покинул сей мир. Он пребывал в состоянии ужасающего шока, неспособный пошевелиться, пока останки его тела медленно обугливались и сморщивались, подобно расплавленному пластику. Джонхан, проглотивший за свою жизнь несметное количество учебников, с пугающей точностью мог представить себе ту страшную последовательность, в которой органы друга будут отказывать, пока, наконец, не сдастся и сердце, положив конец его мучениям.              Не сейчас. До этого предстоял еще нелегкий путь, каждая секунда которого сулила адскую, невыносимую пытку. Мерзавцы придумали, пожалуй, изощреннейшую казнь. Это самая мучительная смерть, какую только могли измыслить эти подонки.              — НЕТ! — закричал Хансоль, наконец вырвавшись из хватки Вону и рухнув на колени перед телефоном. Его залитые слезами пальцы судорожно тянулись к устройству. — Нет… Нет… Пожалуйста… Пожалуйста, нет…              Джонхан, соскочив с колен Сынчоля, отшатнулся от стула и, спотыкаясь, добрался до стены, прижимаясь к ней спиной. Это освобождало место для скорби Хансоля, а также позволяло самому держаться как можно дальше от ревущего пламени.              Парень зарылся лицом в ладони, вцепившись в волосы и дергая их с такой силой, что клочьями вырывал их с корнем. Он продолжал кричать, стоя на коленях и рыдая так, словно его мир рухнул в одночасье.              Это напомнило Джонхану жалкие вопли дошкольников, впервые разлученных с родителями. Смоченные носы, пунцовые лица, испачканные соплями цепкие ручонки, словно они больше никогда не увидят своих любимых маму и папу. Но всегда видели.              А вот Хансоль… Хансоль — нет.              Надежды на возвращение Джошуа рухнули окончательно. Не суждено ему больше появиться через пару часов, поинтересоваться, обзавелся ли Хансоль новыми друзьями, заключить его в объятия и заверить, что любовь его незыблема, что бы ни случилось.              — СУКА! — взревел Хансоль, яростно вырвав запястья из хватки Сынчоля. Рывком поднявшись, он обрушил на ближайший стул самый сокрушительный удар, какой только мог выдать. С треском отлетев назад, предмет мебели врезался в стеллажи за спиной.              Джихун даже не подумал отчитывать его.              Голос парня, с каждой секундой становясь все более хриплым, а дыхание — все более поверхностным, слабел на глазах. Однако никто не осмелился подойти. Каждый был поглощен собственным способом пережить случившееся, не желая отрываться от этого мучительного процесса.              По щекам каждого струились слезы, за исключением разве что Джунхви, на чьëм было сложно разобрать отражение скорби — от чудовищной утраты Джошуа или от нервного срыва Хансоля.              Он не выкрикивал слов. Только кричал. Нечленораздельные крики. Крики, лишенные смысла и одновременно вмещавшие в себя всю вселенную, потому что его путеводный свет только что погас на глазах, а он ничего не мог поделать.              Лишь когда он схватился за один из компьютерных мониторов и замахнулся, явно собираясь бросить, вмешался Мингю, вырвав монитор из рук.              — Успокойся, — мягко приказал Мингю, перехватив кулак Хансоля, нацеленный на его лицо, и прижав сломленного юношу к груди. — Успокойся. Сейчас же. Успокойся.              Колени Хансоля словно подкосились, будто объятия Мингю были тем единственным, что требовалось ему, чтобы вырваться из чудовища, в которое он превращался. Они оба опустились на пол. Мингю с решительно сжатой челюстью, в глазах лишь закипающие слезы, а Хансоль — с огромными комьями горя, катящимися по щекам, и руками, впивающимися в руки, что держали его.              — Это твоя вина, — всхлипывая, произнес он, глядя Джонхану прямо в глаза. — Это твоя вина… Это твоя вина!              Джонхан уже и сам это знал. Он готовился к обвинениям и проклятиям. Он даже был готов поспорить, что кто-то попытается его ударить. Может быть, даже наставит на него пистолет. Прижмет к стене, приставив к горлу нож.              Боже, он заслужил это. Это его вина. Всего этого. Хёка. Джошуа. Всего этого.              Он знал, и все же, услышать, как кто-то действительно произносит эти слова, — вот что по-настоящему сломило его изнутри. Вот что заставило его по-настоящему почувствовать, будто он горит вместе с Джошуа, рядом с ним, пожираемый тем же пламенем.              Одержимый мучительным желанием оказаться на месте Джошуа, он проклинал себя за то, что не он стал жертвой. Почему, ну почему не он?              Сглотнув подступивший к горлу горький ком, он отвел взгляд от Хансоля, опасаясь, что и сам рухнет на пол и предастся душераздирающим воплям, хотя на это у него не было никакого права. Ни на что у него не было права. Ни на слезы, ни на вздохи, ни на само существование. Ни на что.              — Надеюсь, — прохрипел Хансоль, обмякнув всем телом в груди Мингю, по мере того как последние силы покидали его, — он хорошо трахается, Чоль…              Поднявшись на ноги, Сынчоль трепетал всем телом, словно осиновый лист на ветру. Его взгляд, полный ужаса и опустошения, скользил по окружающим, не в силах осознать происшедшего. Но, несмотря на охвативший его шок, протянул руку к Джонхану, безмолвно моля о том, чтобы прикоснуться к нему, обрести хоть тень утешения. Джонхан, охваченный тем же отчаянием, с жадностью ухватился за эту руку.              Они прильнули друг к другу, прислушиваясь к различным звукам горя, раздававшимся вокруг.              Это его вина.              Его.              Его ёбаная вина.              — Уже горит, — прошептал Сынчоль, и последний защитный барьер Джонхана рассыпался вдребезги.              Он никогда не мог подумать, что метафора окажется столь буквальной.              Кто-то, не выдержав, прервал разговор, но это уже не имело значения. Вопли и крики Джошуа будут звенеть у них в голове до конца их дней, эхом отдаваясь в сознании.