***
Одну ночь в месяц Ремус смотрел на мир сквозь железные прутья решетки. Он мог бы ненавидеть это, но дело в том, что так было всегда, и все, что он чувствовал к своим шестнадцати годам, это безразличие и усталость. Его кости ныли, а температура заметно поднялась. Ремусу не нужно было знать, который час, тело само предупреждало о скором начале очередной болезненной во всех отношениях ночи. Когда двое мужчин пришли в его мрачную комнатку и вынесли клетку, в которой он был заточен, на сцену, единственное, что заставило Ремуса дернуться, — серебряный ошейник, от которого хотелось выть (и он определенно завоет, но позже). Шум голосов и шорохи одежд, свет прожекторов его нисколько не волновали. Он вообще старался прятать лицо, не смотреть выше собственных ступней. Но ведущий, радостно представляя его зрителям, дернул за цепь, и Ремусу пришлось на мгновение поднять голову. Этого мгновения хватило на то, чтобы увидеть среди привычных озадаченных, напуганных, предвкушающих или неприязненных взглядов единственный, в котором не было ничего из этого; в нем Ремус увидел недоверие и искреннее сожаление.***
Когда волк поднялся и принялся разъяренно переступать с лапы на лапу в тесной клетке, Сириус больше не мог этого выносить. Он оглянулся на родителей, которые с отвращением смотрели на существо на сцене, на кузин, что показывали на того пальцами и смеялись, на брата, который потупил взгляд вниз, но продолжал спокойно сидеть на месте, и вышел, не сказав ни слова. На протяжении года увиденное преследовало Сириуса вплоть до ночных кошмаров. Но ему не было страшно, ему было горько и обидно. Кем бы ни был тот мальчишка — а это был определенно мальчишка, младше него, — он не заслуживал такой судьбы. Нельзя просто запирать живое существо в клетку и позволять другим глумиться над ним и показывать пальцами, чтобы впоследствии потолще набить кошельки деньгами. Это было отвратительно. Он не знал, что именно, но сделать определенно что-то было нужно. Когда одним весенним днем Сириус увидел объявление о том, что цирк приезжает снова, то решение возникло само по себе. Он даже не стал раздумывать, сразу купил билет.***
Ремус лежал, свернувшись в невозможную позу. Он рос быстрее, чем менялась его клетка, но это мало кого беспокоило, пока они могли запихнуть Ремуса туда. Оставалось несколько часов до его выхода. Внезапно за спиной дверь раскрылась, громко ударившись о стену. Ремус остался безучастным, но навострил уши. — Это вам не нужно! Посмотрите только! А сколько возни с ним; и он опасен. — Я лучше знаю, что мне нужно, — раздался незнакомый голос, и что-то похожее на эмоции впервые за долгое время встрепенулось в Ремусе. — Если таким образом вы просите больше денег, я готов дать вам больше. — Но люди пришли посмотреть на него сегодня. — Я готов оплатить и эту разницу. — Да вы спятили, молодой человек... — этот тон конферансье был хорошо знаком Ремусу: старик был готов согласиться на сделку. Он тихо усмехнулся, но тут же нахмурился, потерявшись в догадках о том, что происходит. — Он беспризорный к тому же. Понимаете, какую ношу берете на себя? — Либо отдаете его сейчас, либо я уйду и больше никогда не вернусь. Много вам таких предложений поступает? Повисло молчание. Ремус почувствовал биение сердца в ушах. — Черт с вами. Вы разоритесь на нем. — Я не предлагаю больше того, что могу дать.***
Сириус не придавал большого значения месту, в котором жил. Но с появлением Ремуса близость особняка к лесу стала ощущаться для него не меньше, чем благословением. В жаркий августовский полдень Сириус нашел Ремуса у пруда. Тот сидел, сложив руки на согнутые колени, и смотрел куда-то вдаль. Выражение его лица было мрачным и задумчивым. — Ты в порядке? — Сириус осторожно присел рядом. Ремус ответил не сразу, так что Сириус без зазрений совести смог полюбоваться веснушками на его носу и выцветшими песочными кудрями, спавшими парню на лоб. — Да. Просто этой ночью полнолуние. — Я помню. Ремус посмотрел на него. — Никаких клеток? Это было чем-то вроде ритуала между ними вот уже четвертый месяц. Сразу же после того, как Сириус забрал Ремуса из того ужасного места, он сказал, что теперь волк может проводить полнолуния в лесу. Ремус никогда не верил ему, и Сириусу приходилось напоминать. В груди каждый раз больно сжималось от этого вопроса. Сириус придвинулся и положил руку на чужое плечо. Ремус вздрогнул, но потом подобрался ближе и нырнул под бок, прижавшись щекой к его груди. Сириус зарылся второй рукой в непослушные кудри Ремуса. — Никаких клеток, мой хороший.