Одна игра — четыре порки!

      В кабинете графа де Ла Фер царила атмосфера аристократической строгости и чёткости в каждой мелочи и в каждой детали. Она выражалась в идеальной расстановке книг в высоких шкафах, вычурном порядке на столе из тёмного дерева и в письменных принадлежностях.       В прохладное помещение, расположенное в стороне дома, куда никогда не заглядывало солнце, Раулю приходилось заходить лишь в двух случаях — когда он должен был ответить урок или получить наказание. И в обоих случаях ещё одна деталь кабинета как ничто иное вселяла страх и подчёркивала суровый нрав графа — в одном из углов стояла широкая лохань с вымоченными розгами, которые каждую неделю заготавливал верный слуга Атоса — Гримо. Неважно, использовались розги за неделю или нет, каждое воскресенье в ледяную воду опускались свежие прутья орешника.       Атос сложил руки на груди и облокотился на край стола, буравя опущенную голову сына строгим взглядом. — Рауль. — Мальчику показалось, что прошла целая вечность, прежде чем граф наконец решил заговорить. — Я вижу, ты так и не научился с достоинством отвечать за свои поступки. Или стыд настолько завладел тобой, что ты боишься даже взглянуть на меня?       Рауль поднял голову и встретился с карими глазами. — Я не боюсь. И мне не стыдно. — Не стыдно? — нахмурился Атос. — Рауль, я очень разочарован твоим поступком. — Он говорил медленно и тихо, почти растягивая каждое слово, отчего его отповедь казалась более устрашающей и холодной. — Я не хочу потерять единственного наследника, и если ты не испытываешь стыд, то стыдно мне. В первую очередь — перед нашими гостями. Какой пример ты подаёшь детям моих друзей? Как самый старший из вашей неразлучной четвёрки, ты должен защищать и пресекать опасные игры на корню, а не потворствовать глупым затеям маленькой девочки. — Идея найти сокровища Мазарини принадлежит не только Жаклин, — возразил Рауль. — Мы принимали решение вместе.       Атос усмехнулся, покачал головой и прошёл в угол кабинета. — Благородно, сын, но очень глупо. — Он вытащил из лохани один прут, взмахнул им, отряхивая от лишней влаги, и вернулся к столу. — Прими позицию, — велел граф, и пока Рауль слегка подрагивающими пальцами спускал штаны до колен и укладывался животом на холодную деревянную поверхность, добавил: — И если ты ещё раз посмеешь украсть у меня, я высеку тебя так, что ты целую неделю будешь спать на животе, а завтракать стоя. Я понятно излагаю? — Он прикоснулся кончиком розги к коже мальчика. — Рауль? — Да, отец. — Рауль крепко вцепился в противоположный край стола и стиснул зубы. Он никогда не знал, сколько получит за ту или иную провинность — количество ударов отсчитывалось в уме графа, и для него было загадкой, чем тот руководствуется, когда решает, сколько ударов он заслужил на этот раз. На отца никогда не действовали его слёзы и стоны, которые почти всегда срывались сквозь плотно сжатые губы, и не трогали графа слова о прощении. Рауль просто лежал и терпел, с каждым свистом надеясь, что он последний.       Атос не остановился на десяти, когда яркие полосы не оставили на заднице наследника нетронутой плоти. Не прекратил сечь и на пятнадцатом взмахе, услышав всхлипы и тяжёлое дыхание. Он с силой опустил розгу в семнадцатый раз, и Рауль заплакал в открытую и пару раз притопнул одной ногой. А в конце второго десятка произошло сразу несколько вещей: кончик прута надломился, и в мыслях Атос увидел поляну, где якобы были зарыты сокровища кардинала Мазарини, и металлическое безвкусное кольцо, которое он с яростью бросил в свою шкатулку, где хранились разные безделушки… — Поднимайся, мой мальчик. — Атос выбросил розгу в угол кабинета и провёл по лицу рукой. — Сын, я очень надеюсь, что за сегодняшний день ты извлёк полезный урок, и мне не придётся приводить в исполнение свою угрозу. — Он положил руку на белокурый затылок наследника и притянул его голову к своей груди, ощущая, как крепко детские ладони стиснули его спину. — Поплачь, если хочешь, сынок, и поверь, мне не доставляет удовольствия наказывать тебя. Но я буду это делать для твоего же блага. Ведь в этом мире по-настоящему я люблю лишь тебя одного, виконт. Всем сердцем. — Граф опустил подбородок на светлую макушку и закрыл глаза.