ID работы: 14471027

По кромке чувств

Слэш
R
Завершён
81
Пэйринг и персонажи:
Размер:
8 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора / переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
81 Нравится 2 Отзывы 6 В сборник Скачать

Не принцип

Настройки текста
Примечания:
      Удушливая вонь сточных вод, бродячие псы и худые кошки, уродливая облицовка домов и их мозаичное расположение. Годжо не нравится этот район. Дом, в который он направляется — ещё больше.       Он дёргает несколько раз ручку входной двери, опять забыв, что она всегда закрыта на все замки. Хозяева здесь не очень-то гостеприимные. Из-за щели торчат только пряди и половина лица. Мегуми семь, а он уже волком смотрит из-под тонких бровей, шипы выставляет и раздражение перманентным слоем на его коже лежит. И шести глаз не надо, чтобы это увидеть.       — Может, пустишь меня? Я только из командировки и та-а-ак устал.       — Что тебе надо?       Годжо дверь бы силой распахнул и на манеры не посмотрел, если бы не усталость. Тоджи, чёртов ты продуман, при жизни покоя не давал, так ещё и после смерти хлопот оставил.       — Откроешь дверь и скажу.       Мегуми неохотно дверь приоткрывает и, не глядя на гостя, плетётся на кухню с важным, незаинтересованным видом. Небрежной, медленной походкой, какой только ходят люди, способные себе ни в чём не отказывать. В самоуважении уж точно. Дом неприветливый. В нём непроизвольно чувствуется, что квартира — всего лишь бетонная коробка, выстроенная наспех. Стены, на первый взгляд ровные, со временем начинают казаться кривыми, с неправильным углом наклона. Частицы пыли, подсвеченные противно-жёлтыми лучами, кружат в воздухе назойливыми мушками. И бедно прибранные комнаты смотрятся захламленным складом. Бесконечность работает на максимум.       В гостиной не лучше. За низким столом напряжение не покидает, а только усиливается. Разговоры с этим ребёнком никогда не проходили просто, но Годжо старается. Старается в силу возможностей: чем уж его природа обделила, так это навыком общения с детьми, душа которых досталась от семидесятилетнего деда.       — Цумики дома?       — Нет. Её не будет до утра. Если ты хотел поговорить с ней, приходи завтра.       Расшифровка проста: «Я не хочу тебя видеть». За год им едва ли удалось сблизиться на сантиметр, и причина для Годжо до сих пор неизвестна: он стабильно раз в месяц их навещает, покрывает расходы за коммунальные услуги и пищу, иногда даже соизволит вместо Цумики посетить школу Мегуми, где разгневанная учительница снова жалуется на его драчливость и непримерное поведение, чтобы потом потрепать его по голове с посылом: «Так держать».       Впрочем, об этом Сатору задумывается только раз в месяц, после того, как его вновь испепелят недовольным взглядом.       — Ясненько… Как у тебя дела? Мегуми отвечать не спешит: сводит брови к переносице, опускает уголки губ, слегка кривит лицо и лишь потом выдаёт заготовленное:       — Были нормально. До того как ты пришёл.       — Ха, а сейчас?       — Плохо. Потому что ты пришёл.       Годжо лишь тяжко вздыхает. Не то чтобы ответ был ему неизвестен, скорее, он бы удивился услышать обратное, но эта прознесённая вслух догадка всё подтверждает: до уровня «здравствуйте» ему ещё расти и расти. А ведь с Нанами и то проще общаться, хотя до знакомства с Мегуми он казался невыносимым собеседником: слишком серьезным, слишком черствым, слишком прямолинейным. Теперь его «слишком» ни в какое сравнение не идёт.       — В таком случае не буду их портить дальше. — Поднявшись с пола, Годжо шарит по карманам. — Да, чуть не забыл. — И кидает найденную вещь в руки Мегуми. — Это тебе.       В руках у него оказывается посеребренная ладонь с большими пальцами по обе стороны. В середине — синий глаз, с белочной оболочкой, голубоватой радужкой и чёрным-чёрным зрачком, поглощающим весь свет. Украшают её витиеватые металлические узоры — в основании из них вырисовываются две рыбки. Тонкая цепочка струится сквозь пальцы, и на лице Мегуми стирается перманентное раздражение. Он… Заинтересован? Удивлён? В его ограниченной палитре эмоций появилось что-то ранее незнакомое, что-то большее, чем простая реакция — это целое чувство, возможно, не имеющее яркого проявления, но способное пристолбить к месту даже Годжо.       — Что это?       — Это… — Он и забыл, что собирался только что уйти. — Это амулет. Если верить местным индийцам, он… приносит удачу. Да, удачу. А ещё защищает от порчи и всякой другой ереси, которую выдумывают люди про злых духов. И посмотри, этот глаз поразительно схож по оттенку с моими! Разве не прелесть?       Мегуми кидает недоверчивый взгляд.       — Нет.       И возвращает внимание к отражающему свет металлу и переливчатому голубому камню. Губы трогает слабая, полузаметная улыбка, и в застоявшемся воздухе тихо, как треск тлеющих углей в печке, раздаётся:       — Спасибо.       Годжо никогда не признается, что купил эту безделушку за двадцать минут до вылета и хотел подарить её Сёко.

***

      На лестнице к храму толпятся люди, лёгкий морозец щиплет нос и щёки, раннее зимнее солнце бликами бегает по золотым колоколам, а хаори на размер больше норовит упасть с плеч. Мегуми тринадцать, а он уже протестует, его раздражают толкучки и глупые традиции: традицию в новогоднее утро переться в храм на поклонения несуществующим богам он считает одну из них. Годжо это раздражает не меньше, но желание вывести нелюдимого подростка развеяться в нём сильнее, и он ему подчиняется.       Зелёная крыша храма Мэйдзи, заиндевев, искрится, тёмные деревянные балки и колонны привлекают холодным, величественным спокойствием. И проклятья, словно все сговорившись или боясь могущества древнего святилища, не вступают на его территорию.       В длинной очереди, сонно, Мегуми причитает:       — Зачем мы пришли…       — Да ладно тебе, не ворчи. В твоём возрасте я вообще ходил сюда как на работу: няньки почему-то думали, что это сможет воспитать во мне послушание. Представляешь: я и послушание? Но почившая Хироки-сан в это верила…       Призадумавшись, Мегуми понял, что слышал о детстве Годжо не так уж и часто. Точнее, всего два раза: первый, когда узнал, что клан у него не из бедных, так что полное обеспечение небольшой семьи Фушигуро для него как проезд на метро, а второй — прямо сейчас.       Когда они дошли до колоколов, Годжо, несмотря на излюбленную привычку любое объяснение превращать в цирк, в этот раз непривычно спокоен и тих. Если не знать этого человека, можно было бы предположить, что для него это что-то значит. Мегуми повторял за ним любое действие в аккурат, испытывая жуткую неловкость за всё: и за неправильную последовательность действий, и за слишком громкие хлопки, и за взгляды, обращённые не в ту сторону.       Закончив молитву за всё хорошее против всего плохого, Годжо устремился к лавке с предсказаниями. Мегуми оставалось только поспевать за ним и просачиваться сквозь сгущающуюся толпу.       — Ты правда веришь в предсказания?       — А почему нет? К счастью, каждый год у меня они сбывались! Мне не так интересны все эти обереги и мольбы, как бумажки, рассказывающие про мою судьбу.       Вытянув палочки с номером предсказания, Годжо удручённо завыл, будто только что узнал, что проиграл в лотерее:       — Мегуми-и, мне выпало «успехи в работе».       — И что в этом плохого?       — Я ненавижу работать! Конечно, я бы мог его повесить на ветку, — тогда бы всё несчастье осталось в храме, — но не буду гневать судьбу. А у тебя что?       Развернув бумажку, Мегуми остекленел: бледные щёки покрылись румянцем, глаза засверкали, а неудачная попытка Годжо выхватить предсказание окончилась крахом — Мегуми одёрнул руку, будто там написана государственная тайна, раскрытие которой обернётся не иначе, как смертью.       Фушигуро тут же поспешил к ветке, чтобы трясущимися руками поскорее привязать бумажку. То, что было в ней написано, в иной ситуации вызвало бы восторг, но в его случае это сулило настоящее мучение. Чужие белые узелки на дереве укрепляют уверенность в том, что не все предсказания должны сбываться: некоторым стоит остаться в храме, среди замёрзших слив и цветущих пионов, среди выцветших надежд и молитв не о тех.       На обратной дороге Мегуми отмахивается простым «предвещанием неудачи». Годжо до истинного содержания не допытывается, иначе пришлось бы сказать правду и о своём.

***

      Влажный густой воздух летнего вечера, тёплый золотой закат, остывшая земля, сухие доски и соломенные маты. Мегуми пятнадцать, у него поразительно сильная техника, но душевные вихри иногда берут над ним верх. Его тянет туда, где дна не видно, но Годжо не против его сопроводить.       В додзё он снова пропускает удары, по ошибке и случайно — его мысли сейчас не про бой, и это чувствуется. Всей поверхностью тела. Годжо это не устраивает, он смотрит на отдышавшегося Мегуми, разглядывает пристально: нет, не Фушигуро, а его амулет, свисающий с шеи.       — Тебе не хватает растяжки.       Подойдя сзади, Годжо упирается коленом в мокрую спину и оттягивает на себя длинные руки. Суставы плеч хрустят и трескаются, снизу доносится недовольное шипение, а в тишине повисает неопределённость.       — Сила у тебя есть, ловкость тоже, но деревянный — жуть. Слышал о мобильности? Без гибкости её не достичь.       Говоря с задором, он плавно тянет чужие руки наверх, налегая грудью на спину. Нарочито медленно, оправдываясь тем, что боится повредить связки дорогого ученика.       Мегуми обо всём догадывается сразу, но вида не подаёт. Молчит и терпит затянувшуюся шутку.       Пока Годжо не задерживается в одной позе, слушая сбивчивое дыхание и упиваясь тем, как узкая спина под ним не прогибается, а руки не начинают опускаться вниз.       Из этой односторонней игры вырывает мерзко-вежливое, абсолютно лишнее:       — Хватит, Годжо-сенсей.       И Мегуми вовсе не о растяжке.       На полу — неогранённый алмаз, в голове — чётко сформированное желание, а за бумажными створками — кабинет директора Яги и жилые корпуса.       Мегуми знает — на его стороне согласие и преимущество морали. Он им пользуется на полную — из-под опущенных ресниц бесстыдно, с вызовом глядит и связывает Годжо по рукам.       Сухие губы, влажные, прилипшие к вискам пряди и много непроизнесённых слов.       Стрекот цикад затмевает мысли о том, к чему всё может привести. По кривым рельсам шагается легко, соглашаться на полумеры в виде взаимных намёков — ещё легче. Слиться в одно преступление — сложнее. Здесь слишком много глаз, способных усмотреть не то.       Но эгоизм — превыше, наклон к губам — всё ниже.       Звонок, ответ на вызов и недовольное цоканье.       — Опять мир без меня рушится. Как некстати.

***

      Дождь накрапывает, сырой асфальт под тёплой лужей крови, а сердце бьётся так тихо, как угасает свеча, дойдя до конца фитиля. Мегуми всего шестнадцать, а ему уже суждено погибнуть из-за чьей-то оплошности. Несовершенная система совершенно точно переламывает таких, как он: только вошедших в магический водоворот. Веки тяжелеют и постепенно смыкаются, по телу последнее тепло разливается, мелькает образ Цумики…       Что будет с Цумики? Она беззащитна. А он даже на помощь позвать не пытается: язык немеет.       Боль в голову ударяет. Точно, он ведь сильно ранен. Предел его возможностей оказался на ступеньку ниже сил проклятья.       А спать хочется сильно…       Он будет вспоминать?       Вспышка, запах формалина и гнили, каштановые волосы, стол из стали. Масляные голоса сливаются в нечленораздельный гул. Это сон?       На часах — четыре пятнадцать, в желудке — пусто, а в голове вольный ветер гуляет, и кажется всё до одури понятно. Это чувство небывалой лёгкости не сравнить с хорошим сном или внезапным открытием; Мегуми умирать не пробовал, но если перерождение в новом теле с прежним сознанием реально, то это несомненно оно. Или так выглядит смерть? Как чистая прохладная постель с шёлковыми наволочками на подушках, как широкая, длинная кофта с лавандовой отдушкой и как комната с белой мебелью и апельсинами на комоде? С сизым небом и полупразрачной луной за окном? Он щупает кожу — она всё такая же эластичная и упругая; сжимает торчащий нос и выпуклые глаза, касается зашитой раны и шершавых мокрых бинтов по бокам. Мегуми жив. Смерть только коснулась его плеча и бережно оттолкнула от себя. Так, припугнула, чтобы впредь думал. Это всё так несерьёзно.       Он вступает на стылый пол голыми ступнями, шагает, как по краю, мягкой, кошачьей поступью. И неважно, чья квартира и что он тут делает — сейчас это такая мелочь, какую в микроскоп не разглядеть.       На кухне Годжо что-то стряпает и носом не ведёт, когда Мегуми переступает порог и садится за стол. Не оборачиваясь, кидает небрежно вопрос:       — Из-за меня проснулся?       — Нет. Как долго я спал?       — Дай-ка вспомнить… — Взгляд Годжо падает на часы. Их поразительно много на один квадратный метр площади. — Всего-то девять часов. — Утро, значит.       На столе пара тарелок с пересоленным омлетом и кружки с переслащенным чаем. Несмотря на голод, Мегуми еду почти не трогает: пережёвывает долго кусок и выпивает один глоток, молча разглядывает своё отражение в серебристом холодильнике. Не из приятных.       — Я разве не должен быть у Иэйри- сан?       — Я подумал, что тебе будет о-о-очень одиноко в этом холодном, пустом подвале… А Сёко соблаговолила оправиться тебе у меня! Не здорово ли?       По спине мурашки бегут, а взгляд дырку в столе прожигает.       Его собственные правила и жестокая справедливость стояли выше общепринятых устоев, но в вопросе личных отношений Мегуми привык полагаться на общество. Копировать из книг, подражать людям из близкого окружения — слушать, какие слова они говорят учителям, смотреть, как встречают сестёр и братьев у школы, как здороваются с друзьями. Годжо не подходил ни под одну категорию признанных классификаций: для друга — далёк, для брата и тем более опекуна — безответственен, для учителя — несерьёзен, для возлюбленного — да какая к чёрту для него любовь?       — Как у тебя всё просто.       — Это ты всё усложняешь, Мегуми. Со стороны я лишь переживающий учитель, который не может не помочь своему подопечному. Расслабься.       — Захотел — помог, захотел — переодел, захотел — устроил на своей постели. Никто ведь против тебя не попрёт, и делаешь, что вздумается. Так нельзя.       Годжо в ответ усмехается, тянет с ленцой и заискивающе:       — Кто так сказал?       — Я сказал, — отчеканивает Фушигуро, — или моё мнение тоже не учитывается?       Он не замечает, как за спиной вырастает Сатору, а его руки опускаются на плечи, продавливают задубевшие мышцы. Каждое нажатие, как иглой по коже. Но вкрадчивый, лишённый насмешки голос боль заглушает.       — Твоё — конечно учитывается. Но то, что ты говоришь — продиктовано не твоим желанием.Ты ориентируешься на мнение тех, кого твоя жизнь заботит в последнюю очередь. Чего же ты хочешь на самом деле?       Лицо Мегуми — бледное, с напряжённой челюстью и выступающей испариной на лбу — всего в нескольких сантиметрах. Глаза — тёмные, непроглядные. Эта так не похоже. Он тянется, как мотылёк на свет, осторожно, боясь нарваться на огонь. Годжо не торопит, но в последний момент ладонь сама ложится на шею и тянет. Поцелуй смазывается по щеке — Мегуми уворачивается и ложится головой на стол, зарываясь в согнутых локтях.       — Ничего не хочу.       Хочется сжаться до размера атома, выстроить вокруг себя неприступную стену, не видеть, не слышать и ничего не говорить.       — Так от всего устал.       Это признание срывается мимолётно. Всё то, что вилось косами в сознании принимает очерченную форму мысли — неприятной, унизительной, оправдательной. Мегуми её ранее не встречал: ни тогда, когда зимой печка еле грела, когда отплёвывался кровью после первой школьной драки, когда сидел над безмолвным и неподвижным телом Цумики. Тогда он не знал про усталость: вдыхал глубже обычного и шёл дальше. Годжо рядом не было, он появился позже: когда новый год звал справлять вместе, когда выбирался на совместные миссии и устраивал тренировки, когда было лень доехать до дома, и он оставался ночевать. В детстве были только его отголоски: не повязка, а круглые тёмные очки, не до конца скрывающие глаза, мятная жвачка, забытая на столе, редкие визиты и настолько же редкие разговоры.       — Почему именно ты? Почему?       Фушигуро состоит из крайностей: с острой болью утраты неразрывно идёт райское наслаждение приобретения, с тяготами долгой жизни граничит лёгкость мгновенной смерти, рядом с обожанием силы — отвращение к духовной слабости, с любовью…       В нём слишком много противоречивого. И одно из главных противоречий — Годжо Сатору в его жизни.

***

      Нудный фильм, недопитая банка пива и отвратное настроение — скучнее вечера субботы и придумать нельзя. Как назло, впервые захотелось работать.       Годжо проверяет телефон спустя десять минут после нажатия кнопки «старт» на пульте — номер, отмеченный в важных, до сих пор не звонит. На что надеяться? Мегуми шарахается от него, как бешеный от воды.       Телефон трезвонит, Годжо вяло поднимает трубку и, не глядя на номер абонента, отвечает.       — Да?       — Ты можешь говорить? — Этот низкий голос с хрипотцой он узнает из тысячи похожих. Бодрость вытягивает его в струну.       — Могу. Что-то случилось? Как самочувствие?       Пауза, тяжёлый вздох на проводе.       — Нет, всё в порядке. Ты занят?       — Моё время полностью в твоём распоряжении!       На заднем фоне — ни шороха. Он совершенно один. Как кстати.       — Ты дома?       Эти бесконечные вопросы раздирают изнутри.       — Не тяни-и-и! Говори прямо, что надо.       Нудный фильм на экране, недопитая банка пива на столе, Мегуми рядом на диване. В комнате темно, только яркие цвета и спецэффекты освещают его аккуратные черты лица и неряшливо уложенные волосы. Тишину разрывают разговоры героев из фильма.       Холодно, сквозит.       Его голова на колени опускается резко-решительно. Горячо. Смотрит с поволокой, не отрывая ласкового взгляда, тянется, как кошка на свету,       Годжо не поддаётся. Если оторвёт глаза от экрана — проиграет. Как же авторитет? Только палец поддевает край футболки, и ладонь плывёт по изгибам тела.       Выдержка.       Бильярдный стол, клубы смолистого дыма, стаканы с виски. Героиня накручивает прядь на палец, томно болтает о нелепице. Герой, делая вид, что не замечает заигрываний, обходит её, слегка задевая плечо. И на каком моменте сопливая романтика перешла в бессмысленное порно?       Самообладание на грани, когда он сам, случайно и невзначай, оттягивает футболку до груди. Этику — в печку. Пусть сгорит не только Годжо.       Одежда на полу, колено — между ног, губы — в его распоряжении.       Синий глаз на тонкой цепочке, с бликами от света экрана, он смахивает в сторону — Годжо сильнее оберегов, сильнее всех его будущих, сильнее всех обстоятельств, сильнее, чем сам Мегуми под напором горячих ладоней. Он прибавляет звук на телеке — женские стоны заполняют комнату. Кто же знал, что рейтинг фильма немного выше R.       Мегуми не контролирует дыхание, горло попеременно сжимают, длинный вдох смешивается с короткой передышкой. Рамок нет, он их собственноручно сломал и разжёг ими костёр. Мораль ни гроша не стоит, пока голые бёдра обхватывают торс. Кугисаки назвала бы его развратником, Юджи — странным фетишистом, Мегуми же своего имени вспомнить не может, только и делает, что повторяет чужое.       Годжо об именах не думает — его мысли прикованы к рукам, обросшими мышцами. Они легко сгибаются податливым пластилином.       Мужчина из телека бормочет что-то невнятное и пошлое, пока его руки ползут по женской фигуре, змеями её оплетая. Зацеловывает покатые плечи, изображая любовь. Дурак-режиссёр — единственная правда в этом кадре, что женщина стыдливо отворачивает голову, жмуря глаза от удовольствия.       И как он только мог допустить мысль, что Мегуми выберет не его? Что от долгой разлуки и загруженной недели он не захочет поздним вечером удовлетвориться на его обворожительный образ, заглушая стоны подушкой? Что в отчаянном бреду он не позвонит ему и не напросится на встречу, лишь бы не умирать от тоски в одиночестве? Что рядом с ним он не пожелает утонуть в омуте распутства? Что не захочет их повязать общей тайной?       Глупость, какая глупость…       Выстрел. Герой погибает от пули в висок, женщина уходит красиво — с размазанной красной помадой на губах и красными брызгами крови на щеках.       Годжо просыпается.       На экране — дрянной фильм с плохим концом, на душе — гадко, в штанах — мокро, на разряженном телефоне — пять непринятых вызовов и одно непрочитанное сообщение: «Ты занят?»
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.