Еще одна история. 21 век.

С утра с Ахмедом вновь пришел его земляк. Этого Яков знал, поздоровались за руку. Всё, что тот скажет – более чем серьёзно. Мужчина смотрел ровно: - Со своими мы разберемся. С теми тремя проблем не будет. Чужие, сами издалека, и чужаку русскому служили, никому они не интересны. С нашей стороны как раз тоже всё правильно, мы поступили как должно. Те сами подставились, когда решили наших женщин на нашей земле воровать. Но вот что касается самой женщины - ей нужно уезжать. Кто-то продавал, кто-то покупал. Если останется на виду, в любой момент найдется кто-то, кто решит повторить. А так о ней сразу же забудут. Штольман не спорил. Оставался еще Разумовский, но это отдельная тема. Разумовский пока был в Москве, для обеспечения алиби. Трегубов был полностью со всем согласен.        Никаких иных вариантов для Якова не было: - Одну я её не отпущу. Хотя на решение всех текущих вопросов понадобилось еще несколько дней, получалось всё как-то легко и быстро. Уволился на работе. На прощание Артюхин вручил документы – аттестация, на которую подавали еще месяц назад, пройдена, присвоена высшая квалификационная категория: - В Москве пригодится. Оставался вопрос: больница, Ахмед. Он бы извелся, Артюхин качал головой: - Яков Платонович, было бы чему волноваться. Я поднял все связи. Ваши, между прочим, Яков Платонович, ваши связи. К нам на первое время пришлют хирурга из соседнего города, он вовсе не против пойти на повышение. Сколько там уже у вас новички работают? Почти два года? Неплохо оперируют, я слышал. Штольман кивнул: - Руки у обоих на месте. Не давайте задвинуть, они должны учиться. Артюхин кивнул: - Прослежу. Тянул нарочно. Яков не выдержал: - Что с Ахмедом? - С Ахмедом… Ах, с Ахмедом… Так вот с Ахмедом… Я договорился, поднял все связи… Штольман кивнул: - Я уже понял. Мои связи, мои. Так что там дальше? - Ахмеда отправляем на стажировку в институт общей и неотложной хирургии, куратором назначили доктора медицинских наук. Специалист старой закалки, блатных ненавидит. А ему горца из деревни навесили, еще и не дали возможности отказаться. Взвоет ваш Ахмед там через три дня. Штольман заулыбался: - Это они нашего Ахмеда не знают. Я еще посмотрю, кто из них первым взвоет. Но если он в ответ, в первый же день джигита включит, и на вопрос об опыте начнет с того, как фурункулы в поликлинике вырезал, я ему… И, печально: - Как вы думаете, предупредить, чтобы не позорил, или хуже будет? Артюхин глянул с видимым сочувствием: - А кто вам виноват, Яков Платонович? Сами же молодежь в поликлинику посылали, для «необходимого этапа становления». А кстати, действительно, необходимого? Штольман задумался: - Ну, польза есть. Развивает стрессоустойчивость, реакцию, соображаловку. Но, в основном, это месть за то, что вы меня в свое время туда загоняли. А если совсем честно, Никаноров просил на время отпуска подменять. Артюхин усмехнулся. Штольман продолжил: - Зачем вы меня отправляли, это понятно. Раз уж случилось, что тогда было больше некого, всё равно бы у нас в отделении все толпились. Артюхин уточнил: - А еще хотел посмотреть, как вы прореагируете. Странно, что никак. Штольман лишь рукой махнул: - Что мне ваш прием. Знали бы вы, сколько я на «скорой» в свое время отдежурил.        Казалось, большую часть оставшихся дней занимался Яков тем, что прощался со всеми. Всё время где-то собирались. Анна раз и навсегда заявила, что ничего с ней не случится, и ходить в большей частью мужские компании отказалась. Возвращался не пьяный - но в воздухе неистребимо витал запах коньяка. Вдруг вспомнилось: коньяк - это тоска. Из всех отделений шли с подарками. Дарили если не кастрюли наборами, так семейные сервизы. Яков за голову хватался: - Аня, я похож на того, кто четыре года из пластиковых тарелочек кушал? Как я это всё везти буду? В дорожную сумку Штольман собрал самое необходимое. До аэропорта от них сотни километров и, разумеется, никакого прямого сообщения, что в целом, ерунда – Ахмед отвезет. Но и квартиру следовало освобождать. Вещей, пусть и без мебели, за эти годы собралось не так уж и мало, что для Якова оказалось совершенно неожиданным. Решили собрать хоть как-то, и переслать. Яков связался с Вадимом Петровичем, договорились отправить пока к нему на дачу. Сложили основное в пакеты, думали, что дальше делать. Яков звонил на почту, вроде бы там должны были быть коробки. Анна уже планировала несколько суматошных часов, но неожиданно возле дома остановилась «скорая». Из неё вышла толпа – иначе и не скажешь. Девушки, женщины, уже с коробками, какими-то упаковками. Под руководством бойкой старшей медсестры работа закипела. Яков, который теоретически должен был осуществлять руководство погрузкой собственных вещей, в реальности выполнял роль фарфоровой вазы, которую пару раз переставляли с места на место. Анна, несмотря на неоднозначный повод, видом крайне растерянного Якова даже любовалась, настолько это оказалось непривычным. В результате через какое-то невозможно короткое время всё оказалось сложенным, погруженным в машину, а в квартире после них – идеальный порядок. Довольные женщины растрогались – обнимали на прощание и целовали, у кого куда смелости хватало. Яков стоял ошарашенный. Анна лишь на тенденцию глянула, рукой помахала и в соседнюю комнату выскользнула – не мешать народу развлекаться. Они, может, четыре года возможности ждали. Лишь усмехнулась - что Яков устоять не сможет, она ни секунды не сомневалась. И вдруг закусила губу, стараясь не разреветься. Где-то в груди пекло. Несмотря на то, что всё решено, всё казалось правильным и единственно возможным, и самому Якову об настолько резких изменениях жалеть и в голову не приходило, где-то в сердце кололо упрямой горькой иглой. Это тоже была его жизнь, и сейчас она рвалась по живому. Как и что бы ни случилось в будущем, сюда они уже не вернутся никогда. Вот веселые, и даже чуть смущенные медсестры той же дружной гурьбой прощались, грузились обратно в «скорую». Яков выглядел ошарашенным еще более. Это он еще в зеркало не смотрелся. Засмеялась, прогоняя горечь. Будет ли он жалеть? Наверное, будет. Огромный отрезок жизни, рвущиеся с мясом связи. Яков, чуть качая головой, смотрел вслед скорой. Останься он здесь, он жалел бы еще больше.