Still Breathing

Астарион не из тех, кто считает все свои «первые разы», но это не значит, что он их не помнит. Первый раз, когда он понимает, что жаждет большего. Он помнит, как размышлял о ночном небе – о том, что где-то там, вдалеке, сотни, тысячи людей сейчас смотрят на те же самые звезды. Но все, что знает он – это бескрайные просторы фермерских полей и лесных угодий. И пока его сверстники тратили карманные деньги на дешевый эль и свидания, Астарион откладывал каждый пенни и ежедневно штудировал брошюри из местной библиотеки. Первый раз, когда он покидает дом, это первый вкус настоящей свободы. Его прошлое превращается в размытое пятно из имен и лиц: он примерно знает, откуда он родом, знает, что где-то там у него есть семья. Если хорошенько сосредоточиться, еще удается вспомнить заливные луга, улыбки на веснушчатых лицах и кислый привкус громко хлопнувшей двери, обвинений в духе «ты нас бросаешь!» Но он все равно уезжает. Первый раз, когда он влюбился, случился в университете. Он только приехал в университетский городок, независимость так пьянит. Его завораживает отсутствие ограничений и шум города; сонные деревни и рисовые поля сменяются загазованными улицами и сверкающими небоскребами. Большую часть ночей он проводит, упиваясь блаженством жизни, то и дело забегая в темные клубы и прокуренные лаунджи. Именно там он встречает Касадора. Он заманил его обещанием дать больше, больше, больше. И такой гедонист как Астарион не смог устоять. Не прошло и семестра, как он бросил учебу. В течение года оборвал все контакты. Родственники перестали звонить, потому что он перестал отвечать. Друзья решили, что он умер. К концу второго года свобода снова становится несбыточной мечтой. Первый раз, когда Касадор поднимает на него руку, происходит на третий год их брака. Он не может вспомнить, почему это произошло, но помнит стыд и унижение, когда он стоит на вылизанной, почти стерильной кухне, а щека горит от боли. Он ждет извинений – любых, хоть какого-то знака, что Касадор сожалеет о своем поступке, но все, что он получает, это выражение отвращения на его лице. Ему остается только собирать осколки. Позже Касадор говорит, что Астарион должен научиться хорошо себя вести, чтобы не провоцировать его и не получать по лицу снова. Первый раз любовь угасает, когда он просыпается в постели другого мужчины. Сознание едва не накрывает паника, но он успевает вспомнить прошедшую ночь: рука на бедре, нежный шепот Касадора в ушах, бокал вновь и вновь наполняется прекрасным вином. Затем похлопывание по спине, и вот его уже отправляют в объятия незнакомца, губы онемели от выпитого и не могут даже выразить протест. Он почти не помнит, что происходит потом, разум щедро одаряет его блаженным неведением, скрывается из холодной реальности и переносится туда, где кожа согрета солнцем, где он чувствует себя в безопасности. Он просыпается с ощущением пустоты и страха. И первый раз он задумывается о том, что возможно что-то идет не так. После этого он перестает считать свои первые разы. Дни сливаются в сплошную массу, один час плавно перетекает в другой, а он существует исключительно ради желаний своего партнера. Затем он пытается уйти, и все меняется. Первый раз, когда он приходит в себя в больнице, ему страшно – очень, очень страшно. Ему сказали, что он, скорее всего, больше никогда не сможет ходить, что его оставили на ступеньках больницы, с раной на голове и огромным числом сломанных костей. Его спрашивают, знает ли он кого-то, кому можно позвонить, какой сейчас год, есть ли у него страховка, которая покроет больничные счета? Он звонит Касадору, снова и снова, раз за разом, оставляет одно голосовое сообщение за другим. Но никто так и не приходит. В тот день первый раз в голове проносится мысль «лучше бы я умер». Первый раз он ложится спать голодным, когда в кармане почти закончились деньги. Он помнит, как лежал на линялом матрасе в дерьмовом мотеле, опустошив свой скудный банковский счет, чтобы в последний раз заплатить за крышу над головой. На следующий день он окажется на улице, не имея ничего, кроме пары шмоток, трости в руке и кучи медицинских счетов. Он помнит, как свернулся калачиком в постели, обхватив руками ноющий живот, пытался выровнять дыхание и заглушить панику в сердце. Он уже подумывал о том, чтобы вернуться в поместье Касадора, приползти к порогу дома и умолять принять его обратно. В муках лихорадочного бреда он думал о возвращении домой, в залитые солнечным светом кухни и теплые объятия. Но… где его дом? В памяти всплывают только обрывки воспоминаний десятилетней, а то и больше, давности. У него даже нет номера телефона, по которому можно было бы позвонить. Дом был местом, где его кровь ручейками текла меж трещин тонкого мрамора. Дом никогда по-настоящему не был его домом. Касадор ясно дал понять, что только его тело представляло хоть какую-то ценность. Теперь он знает, что это не так, но в тяжелые минуты это не давало ему покоя. Конечно, у него были варианты. Он всегда мог начать продавать себя на улице. Не на постоянной основе, а пока не заработает достаточно, чтобы хватило на жилье и еду. Просто выиграть время, пока не найдет более стабильную работу. Он уже делал так раньше, по просьбе Касадора. Правда, тогда он обменивал свое тело на услуги, в которых нуждался Касадор, но особой разницы все равно нет. Он делал это раньше и сможет сделать снова. От этой мысли тошнит. От четырех стен, в которых он живет, тошнит еще сильнее. Он помнит, как шел к вендинговому автомату, смотрел на дерьмовую еду, которую не мог себе позволить, и садился на скамейку возле стоянки, желая закурить, хотя никогда не курил. Богам никогда не было до него дела, но в тот день все изменилось. Подступала зима, и на такой же скамейке с другой стороны сидел, тихо сопел и дрожал ребенок. Девочка, что утром играла на детской площадке и погналась за белкой. Чертова белка! Какая-то часть Астариона жалеет, что он уже не так юн. Ее зовут Виктория. Она убежала, стоило ее отцу на секунду отвернуться. Теперь она потерялась. Она говорит ему, что ее дом всего в нескольких минутах ходьбы, но она не знает, где именно. В этой части города не слишком-то безопасно. Астарион представляет, как она или другой подобный ей ребенок оказывается в лапах такого монстра, как Касадор и его дружки, и принимает решение. Она достаточно взрослая, чтобы знать, что живет неподалеку, но еще слишком маленькая, чтобы знать точный адрес. В течение следующей пары часов Астарион наугад бредет по обледенелым улицам, а закоченевшая малышка следует за ним по пятам, указывая на любой жилой дом, который хотя бы отдаленно кажется ей знакомым. К тому времени он уже не ходил на костылях, но трость еще оставалась его верной спутницей. Прекрасные годы канули в лету, и все, что у него осталось это проклятая трость. Всего несколько минут езды на машине или около двадцати, если идти пешком. Сейчас, оглядываясь назад, он понимает, насколько это было опасно для его здоровья. Один неверный шаг, и несколько недель тщательных попыток вновь встать на ноги пошли бы прахом. И все же ему не пришло в голову обратиться за помощью к городской страже. В этой части города их было мало, и даже тогда Касадор всегда старался избегать их, а Астарион перенял эту привычку. Он не может сказать, откуда в нем вдруг взялся альтруизм, особенно когда эти часы стоило потратить на поиски работы. Тем не менее, их путешествие заканчивается, когда девочка наконец указывает на здание. Несколько лестничных пролетов, и он оказывается перед обшарпанной дверью, тяжело привалившись к стене, из последних сил стуча кулаком по дереву один раз, второй. В этот день все меняется. Дверь открывает миловидная девушка, которая тут же заключает Викторию в объятия и строго отчитывает. Астарион пытается улизнуть, но его втаскивают в квартиру и просят подождать. Он почти отказывается, пока она не предлагает ему тарелку свежеиспеченных кексов и чашку чая. Он умирал от голода. Она говорит, что ее зовут Далирия. От ее проницательного взгляда не укрывается, как спешно он уминает сперва одну булочку, затем вторую, третью. Он слишком голоден, чтобы обращать внимание на такие мелочи, но если бы он на мгновение поднял глаза, то увидел бы, что взгляд ее наполнен теплом. Спустя пятнадцать минут дверь распахивается, и в квартиру вваливаются еще два человека. Раздаются крики, визг. Мужчина крепко обнимает Викторию, а женщина несколько раз бьет его по голове и называет тупым торчком. Далирия пытается разнять их, а Астарион, воспользовавшись суматохой, аккуратно прячет оставшиеся кексы в карман пальто. В конце концов женщина уходит и уносит Викторию, но в последний момент девочка вырывается и коротко обнимает Астариона. Мужчина вздыхает, проводит рукой по волосам и наконец представляется. Леон – отец Виктории, и если бы не Астарион, он бы наверняка лишился своих встреч с дочерью. Он предлагает Астариону покурить, и Астарион бы отказался, но в предложение также входит пицца. Касадор никогда не позволял ему курить, не говоря уже о том, чтобы съесть пиццу. Он диктовал Астариону, что есть вплоть до мельчайших деталей. Он видел ее только по телевизору – слияние жирного, тянущегося сыра и удовольствия. В последнее время он чувствовал себя призраком. Если на этой неделе ему суждено умереть, он предпочел бы уйти, немного пожив напоследок. Он давится первой затяжкой, и Леон добродушно смеется. Следующие несколько затяжек даются не легче, но со временем он привыкает к дыму в легких. В душе становится спокойно, а в теле появляется какая-то легкость, которую он не чувствовал уже несколько десятилетий. Он понимает, что пицца вряд ли войдет в его скудный список любимых блюд: слишком много ингредиентов, слишком много масла, но есть что-то приятно-первобытное в том, чтобы есть руками, положив ноги на журнальный столик. Это еще один «первый раз» для него, и он думает, что жизнь не так уж плоха, если в ней есть такие вещи. Спустя время можно сказать, что в этот вечер многое произошло в первый раз. Он впервые за долгое время не лег спать голодным, впервые попытался искупить грехи Касадора... …и впервые потерял самообладание. Леон бесконечно жаловался на свою ситуацию с бывшей женой, и Астарион внимательно его слушал. Потом Леон спросил о нем. Несколько затяжек не прошли даром, и вот он с ужасом обнаруживает, что рассказывает больше, чем когда-либо прежде. Он рассказывает о своей спине, о счетах, об абьюзе. Он не упоминает свой брак и молодость, растраченную попусту. Эти воспоминания все еще вскрывают большую, зияющую рану в груди, яд из которой медленно проникает в кровь. В общем-то, не так уж много информации. И хотя Леон видел его впервые, надо отдать ему должное – слушал он с впечатляющим бесстрастием. – Что ж, – говорит он в конце концов, – Наш сосед по квартире недавно съехал. Вот что я тебе скажу: я оплачу один месяц аренды, пока ты будешь искать работу. Нет, отказ не принимается, пожалуйста, считай это благодарностью за то, что привел Викторию домой. Для меня нет ничего важнее ее безопасности. А после… ну, можешь остаться и платить самостоятельно, а можешь съехать, если захочешь. Так первый раз у Астариона появилось место, которое можно по-настоящему назвать домом. *** – Нам правда лучше переместиться в гостиную. Астарион уставился на отражение Далирии в зеркале, скользнув взглядом по своей обнаженной коже. «Нам правда не стоит». – Здесь нет места, – жалуется она. – Напомни мне, почему мы не в твоей квартире? – Там сейчас вскрывают стены, – отвечает Астарион. – Меняют трубы отопления. Холод и строительная пыль – не лучшая обстановка. – Оу, – говорит Далирия. – И поэтому ты решил продолжить торчать с нами в этой дыре. Астарион прячется от ее взгляда. Ночью бывает так одиноко, а он так привык к своим соседям по квартире, что тишина нового дома кажется почти гнетущей. Там ему негде скрыться от собственных мыслей. Но он в этом никогда не признается. – К тому же где еще то и дело раздают халявные булочки? – спрашивает он вместо этого. Далирия смеется, а затем они вновь погружаются в дружеское молчание, пока она продевает ленты в люверсы корсета. – Знаешь, – говорит Далирия вполголоса. – Ты действительно в нем очень мило выглядишь. И это почти несправедливо. Астарион старается не слишком любоваться собой. «Совершенно верно», – говорит он вместо этого, и на пробу немного выгибается, откидывая плечи назад. Гибкие косточки плотно обхватывают торс, слегка сжимая его посередине и приподнимая мышцы груди. Корсет подчеркивает изгиб его задницы и выделяет тонкую талию. – К этому можно привыкнуть. – Он поворачивается в сторону, разглядывая свое отражение. Без сомнения, у него все получится. Далирия выдыхает и рывком возвращает его на место. – Должен признать, ощущается лучше, чем я ожидал. Она отшатывается и встряхивает головой. – Ты уверен? – спрашивает она и затягивает шнуровку. Астарион резко вздыхает и чуть не врезается головой в зеркало. – Я его толком еще не затянула, – почти извиняясь, говорит она. Астарион смотрит на свое отражение и морщится, когда Далирия случайно тычет в него пальцем, поправляя ткань. – Сейчас снова потяну, – предупреждает она и приступает к делу. Астарион опять вскрикивает. – Не хочу указывать, как тебе делать твою работу, – скептически говорит она. – Но если уже сейчас некомфортно, затягивать еще туже не стоит. Астарион молча соглашается. Но если он не собирается сделать все как следует, то какой в этом смысл? Далирия, похоже, принимает его молчание за недовольство. – Вряд ли это будет полезно для твоего здоровья, – добавляет она. – И если ты планируешь вести стрим в таком виде, некоторая свобода движений все же понадобится, не правда ли? – Я хочу все сделать правильно, – говорит он, и Далирия неодобрительно цокает в ответ. – Все уже правильно, – парирует она. – В этом деле нет какого-то строго определенного уровня жесткости, надо ориентироваться на собственный комфорт. Ее слова прочно оседают в глубине его сознания. – Понятно, – говорит он, пытаясь сдержать внезапный прилив эмоций. Он откашливается, снова избегая взгляда Далирии в зеркале. – Что ж. Тогда остановимся на этом. М-мне кажется, так весьма удобно. Так и есть. Талия не так сильно затянута, как он себе представлял, и в задней части все еще есть определенная подвижность, но ему удобно. Это его тело. Не для массового потребления, а только его. И теперь так будет всегда. Далирия смотрит на него и ловко завязывает ленты в аккуратный бант. – Приходи, когда понадобится его снять, – предлагает она. – Я буду здесь весь день. Астарион не считает, что это уместно, учитывая, чем именно он собирается заниматься в корсете, и все те жидкости, которые, несомненно, попадут на ткань, но тем не менее он благодарен за предложение. – Конечно, – говорит он, мысленно молясь, чтобы она не завязала шнуровку слишком сложным узлом. – Спасибо, дорогая. Последний кивок, и Далирия выходит из комнаты. Он оборачивается и рассматривает свое отражение. Красота корсетов всегда его восхищала, но с Касадором даже думать о них не приходилось. Любые украшения сразу же вели его в постель этого подонка, а он всеми силами старался избежать подобной участи. Сейчас – другое дело. Этот незначительный на первый взгляд кусок шелка ощущается как маленькая победа. Шанс вернуть ту часть себя, что столько лет просидела взаперти, позволить себе исследовать свои желания. И, возможно, этим можно объяснить горько-сладкую боль в его сердце. При всем дискомфорте, который у него вызывает физическая близость, он все еще жаждет ее. Он хочет разделить с кем-то свои открытия, погрузиться в них, упасть в объятия от головокружения, соединиться с кем-то и заснуть, слушая стук чужого сердца. Только с одним человеком ему удалось ощутить подобную безопасность в этом отношении. Гейлу бы это понравилось. Ведь при всех тех глупостях, что натворил Гейл, это все – действительно просто бессмысленные глупости. И как бы ни было ему больно, Астарион не может не сопереживать этому человеку. Он слишком хорошо знает, что такое давление, каково это – быть загнанным в угол. Чувство отчаяния, страха, которое так нежно сжимает грудь, сродни тошнотворному трепету ожидания пощечины от презренного любовника. Но в этом-то и загвоздка, ведь они не презирали друг друга. Астарион смотрит в зеркало. После несчастного случая он немного набрал вес: ключицы уже не так резко выделяются, на щеках появился румянец. Плохие дни все еще случаются, но он выжил. Он всегда выживал. Впрочем, как и Гейл. Вновь возвращается мысль: насколько это опрометчиво – так легко отдавать кому-то свое сердце? Но большую часть своей жизни он провел в страхе, и теперь ему надоело бояться. Астарион берет телефон и открывает нужный чат. Палец на долю секунды замирает над экраном, прежде чем отправить сообщение. Астарион [18:45] Сегодня последний стрим. Будешь смотреть? Как только сообщение отправлено, телефон ложится рядом на кровать, а после недолгих размышлений дополнительно переворачивается экраном вниз, чтобы нельзя было увидеть ответ. Или его отсутствие. Друзья, думает он, почти истерически. Друзья не предлагают друг другу посмотреть последний вебкам-стрим. Друзья не ведут долгих, эмоциональных разговоров поздней ночью, сплетая руки и нагнетая напряжение, достойное лучших мыльных опер. Они с Гейлом оставили позади слишком много «дружеских» границ, и Астарион знает, что половина вины лежит на нем. Ха! Друзья! Астарион начинает подозревать, что на самом деле не знает, как вообще дружить с кем-либо. Но прежде чем переживания успевают его захлестнуть, телефон призывно вибрирует. Гейл [18:50] Ни за что не пропущу. Зуб даю! [18:50] Ну… не в буквальном смысле, конечно. Астарион стонет и думает, как так вышло, что он связался с этим ужасно неловким человеком. *** Прежде чем запустить стрим, он бросает последний быстрый взгляд в зеркало. Корсет ладно сидит на талии, сужаясь в центре и слегка расширяясь у основания. После некоторых размышлений, он добавил к нему кружевные трусики, которые шли в комплекте. В основном из тщеславия: вряд ли они долго продержатся в кадре. Они почти ничего не прикрывают, а жалкий клочок шелка не вполне способен удержать член. Но выглядит он хорошо. Вне всяких сомнений. Когда-то эта мысль вызвала бы у него отвращение. Но теперь он контролирует ситуацию. И это освобождает. Хотя корсет не затянут слишком туго, движения он все же ограничивает. Можно ходить, сидеть и дышать, но не получается повернуться к другой стороне кровати и достать игрушки. Меньше всего ему хотелось бы упасть на пол во время стрима. Логичнее всего подготовить все заранее. Набор на сегодня выглядит весьма скромным – вибропробка, что давно служит ему верой и правдой, пара симпатичных зажимов для сосков с кисточками и тонкий стержень из медицинской стали, чуть больше 10 см в длину. Поверхность слегка ребристая, с петлей на конце. Он не в первый раз использует его на себе, но впервые – онлайн. От одного прикосновения палочки к коже член начинает подрагивать в предвкушении. Но всему свое время. Он немного болтает со зрителями, ожидая, пока наберется достаточное количество. К своему огорчению, он все еще чувствует, как глупо замирает его сердце, когда он понимает, что Гейл действительно сдержал свое слово. Пора начинать. – У меня есть друг, – говорит Астарион, вынимая зонд из футляра, – который регулярно напоминает мне о важности безопасного секса. Поэтому перед началом будет правильным рассказать вам о некоторых мерах предосторожности. Он подносит катетер к видоискателю. «Если раньше вы не сталкивались с подобным, я рекомендую начать с небольшого размера. За счет петли на конце палочку удобно держать, но это уже личные предпочтения». Астарион задумчиво вертит зонд в руках, позволяя свету отражаться от неровной поверхности. «Не забудьте простерилизовать его перед использованием, хотя, думаю, это и так понятно». Он почти видит одобрительную улыбку Гейла. – Вот и весь секспросвет на сегодня, – говорит Астарион. – Не буду вас больше утомлять. Он предпочитает вести стримы, сидя в кресле, но корсет и кровать сочетаются лучше. Здесь гораздо больше места, можно откинуться назад, подобрать ноги под себя, что, несомненно, пригодится ему в дальнейшем. – Как вам мой сегодняшний наряд? – негромко спрашивает Астарион, глядя в камеру из-под ресниц. В колонках моментально раздается звук поступающих донатов. Определенно лучший способ выразить свое восхищение. Медленно Астарион проводит руками по выпирающим косточкам корсета, скользит пальцами по атласной ткани. Он чувствует, как твердеют соски, а член заинтересованно наливается кровью. Внезапно его осеняет, что у него развилась некоторая форма эксгибиционизма. Что ж. Теперь с этим ничего не поделаешь. Корсет доходит до груди, слегка приподнимая мышцы. Он засовывает два пальца в рот и сосредоточенно сосет их, затем вынимает и обхватывает соски. Достаточно немного надавить, чтобы они стали еще тверже. С непристойной улыбкой он тянется к зажимам. От давления крошечного зажима на упругую плоть по телу словно пробегает разряд тока. Малейшее движение отзывается в зажимах, отчего по коже бегут мурашки и закатываются глаза. Его тело всегда было чувствительным, и он, самопровозглашенный гедонист, более чем благодарен за такой подарок судьбы. Второй зажим садится на место без особых церемоний, и от двойных ощущений слабеют колени. Чувства просто невероятные. Его член выглядывает из-под слоя кружев, от раскрасневшейся головки на шелке остается мокрое пятно. Астарион стягивает ткань ниже, обнажая член. Взгляд прикован к видоискателю, рука невесомо оглаживает ствол, потирает головку, собирая капли смазки, выступающие из щели. Он чертовски тверд, и это проблема. Чтобы зонд вошел без усилий, член должен быть лишь в слегка возбужденном состоянии. Чуть тверже, и палочка окажется слишком большой, чтобы комфортно проскользнуть в уретру. Чуть мягче, и у него не будет достаточной опоры, чтобы просунуть плаг внутрь. В мягком обхвате ладони член ощущается таким горячим, тяжелым, жаждущим внимания. Он весь вечер был на грани, и только недавно ему удалось немного успокоиться. Мысли Астариона устремляются к привычному списку несексуальных вещей, чтобы ослабить эрекцию. Крысы в его квартире, неудачные эксперименты Далирии с выпечкой, протекающий кран в ванной. Член немного опадает. Астарион шумно выдыхает. Нужно убрать руки подальше от члена, прекратить, черт возьми, трогать себя, пока все не вышло из-под контроля. Гейл смотрит, думает он и слегка вздрагивает. Не испорти все. Если так посмотреть, то об этом вообще не нужно было думать. Потому что теперь он не может избавиться от мыслей о Гейле. Гейл, стоящий на коленях на полу; его слегка твердый член лежит между бедер, пока Астарион вводит стержень в его уретру. Глаза Гейла влажно блестят, от его жалобного взгляда Астарион готов растаявшим мороженым растечься по земле. Губы Гейла плотно обхватывают член Астариона, головка бьется о стенки горла, когда он вбирает Астариона так глубоко, как только может... Астарион не успевает сдержаться и кончает, жемчужные капли спермы проливаются на дрожащие пальцы, впитываются в шелк и кружево нижнего белья, забрызгивают корсет. Он тихонько хнычет, наклоняется вперед и тяжело дышит. Черт. Черт! Он не собирался этого делать – стрим все еще идет... И Гейл там, смотрит, как он кончает и заливает спермой все вокруг, как какой-то подросток. Черт! Он старается выровнять дыхание, вернуть себе самообладание. Расслабься, думает он. Ситуацию еще можно спасти. – Не волнуйтесь, – говорит он, усилием заставляя себя улыбнуться. – Мы еще не закончили. Процесс идет легче, когда я... расслаблен. Абсолютная чушь. Он даже не уверен, что это хотя бы близко к правде, но другого оправдания у него нет. – А если я смогу получить два оргазма за один вечер… что ж, вы все знаете, насколько я жаден в этом плане. Промокшее белье летит куда-то в угол. Его пресыщенный удовольствием от оргазма мозг на мгновение застывает, пытаясь вспомнить, что он вообще собирался делать сегодня. Вернуться в реальность помогает металлический блеск на кровати. Благодаря оргазму он так расслаблен, что анальная пробка проскальзывает внутрь с минимальным сопротивлением. Требуется всего пара минут и немного смазки, но в конце концов она удобно располагается в его дырочке, а широкое основание обеспечивает восхитительное растяжение. Прикрыв глаза, он насаживается на нее, с губ срывается пара невнятных ругательств. – Ах, – задыхается он, прикусив губу. – Как же я люблю быть наполненным. Пару раз он толкается в воздух, покачивает бедрами, вытягивает руки над головой, обнажая бледную кожу, что так ярко контрастирует с глянцем шелка и жесткими ребрами корсета. Через пару минут повышенная чувствительность проходит, так что все не так уж плохо. Он привык к последовательным оргазмам. Они приносят ему больше донатов. Удовольствие слегка граничит с болью, краткие разряды тока проносятся по венам, постепенно скапливаясь, клубясь под кожей, превращаясь в почти электризующее ощущение. Зонд – это совсем другое дело. Ему еще не доводилось вставлять плаг для уретры после оргазма, но, судя по тому, как беспомощно дергается его член, пока он насаживается на пробку, что-то ему подсказывает, что это будет гораздо менее приятный опыт. Нехотя Астарион выдавливает щедрую порцию смазки на кончик члена, вздрагивая, когда холодная жидкость проникает в его щель и стекает вниз по стволу. Он осторожно потирает сверхчувствительную головку и нежно стонет, чувствуя, как кожа покрывается мурашками. – Ну что ж, приступим, – бормочет он, на секунду останавливается и подмигивает в камеру, прежде чем прочно зафиксировать руку и расположить стрежень напротив уретрального отверстия. Холодный, чистый металл проникает в щель без сопротивления, все тело расслаблено от недавнего оргазма. Так намного проще, чем обычно, за исключением одного «но»... Он чувствителен, чертовски чувствителен, и тонкие гребни стимулятора задевают внутреннюю поверхность уретры, посылая почти болезненные волны удовольствия вверх по позвоночнику. Астарион громко вскрикивает и быстро моргает, когда перед глазами начинают вспыхивать звезды. – О, черт, – шепчет он, с трудом переводя дыхание. – Боги. Если бы вы только могли это почувствовать. Он быстро смаргивает слезы, что скапливаются в уголках глаз, пытается отдышаться от нахлынувших чувств. Стержень еще на сантиметр продвигается внутрь, и Астарион вздрагивает, когда все тело охватывает электрический экстаз. Он смотрит вниз. Корсет, местами ставший влажным от пота, тесно прижимается к разрумянившейся коже. Несмотря на тревожный сигнал в голове, рука тянется вверх и дергает один из зажимов. Реакция почти мгновенна. Резкий всплеск удовольствия подталкивает его к краю, заставляя откинуться на спину, он хнычет от переполняющих ощущений, атакующих его тело с разных сторон. От столь внезапного движения катетер самостоятельно преодолевает весь остаток пути внутрь, посылая вдоль нервов еще одну ударную волну. – Дайте мне минутку, – с трудом произносит он, глядя в потолок. Он слышит, как надрывается счетчик донатов, но все, что он чувствует в этот момент, это нервные окончания, объятые пламенем. Он кончил? По ощущениям, точно да. Быстрый взгляд вниз говорит, что нет. Он в полном порядке. Даже лучше, ведь его тело начинает привыкать к зонду, распирающему член изнутри. Вместо того чтобы сесть, Астарион еще сильнее откидывается назад, обнажая основание пробки, а затем достает пульт и включает ее. Она начинает медленно вибрировать, движение едва ощутимо, но его более чем достаточно с учетом давления от уретрального стимулятора внутри члена. Дрожащими руками он принимается массировать свои яйца, тихонько постанывая, когда член наливается еще сильнее, плотно обхватывая зонд. Потянув за петлю на конце, он осторожно проворачивает стержень. Гладкие гребни так сладко задевают напряженные нервные окончания. Одной рукой он обхватывает член, аккуратно поглаживая ствол, а другой нежно трахает щель с помощью плага. Тело будто бы парит в воздухе. Всего этого почти… почти слишком, чрезмерное удовольствие для его сверхчувствительного тела. Вибрации от пробки отдаются в позвоночнике, превращая мозг в желе, когда он отчаянно дергается. Дырочка так расслаблена, пробка сидит так неплотно, что кажется, будто в любой момент она может выскользнуть, оставив его пустым и желающим большего. Он смутно осознает, что его щеки покрылись влагой, а рот приоткрыт. Он моргает, на мгновение теряя себя. Где-то вдалеке слышны звуки чата, в котором незнакомые ему зрители наперебой засылают донаты, но в этот момент ничто не имеет значения. Оргазм застает его врасплох, проносится по телу будто волна, сходит лавиной в горах. Астарион не столько стонет, сколько скулит, позвоночник выгибается дугой, когда он кончает так сильно, что палочка выпадает из члена, а пробка выскальзывает из блестящей от смазки дырочки. Он чувствует, как теплые брызги попадают ему на лицо, впитываются в шелк корсета, скапливаются на коже, а затем его разум блаженно отключается… боги, он даже не может сказать, сколько времени успевает пройти. Когда он приходит в себя, его тело будто впиталось в простыни. Со стоном Астарион приподнимается. Быстрый взгляд на часы говорит о том, что он пробыл в отключке всего минуту, но этого вполне достаточно, чтобы чат, как всегда, пустился в рассуждения. [ВТ 22:47] r0peb0y: он умер? [ВТ 22:47] pr1ckuser: вт бы мне тже так кнчить [ВТ 22:47] bonglebabe: хахахах за такой сильный оргазм тебя должны оштрафовать – Я жив, – стонет он, качая головой. – Ничего себе. Черт. Он мрачно смотрит в камеру, слегка ссутулившись и пытаясь перевести дыхание. Руки и ноги дрожат, охренеть, даже в ушах стоит звон. Наверняка он выглядит как смесь пота, спермы и смазки, но кого это сейчас волнует. Это его последний стрим, и даже если не все прошло так, как задумывалось, его комфорт – превыше всего. Даже если это означает появиться перед зрителями в не самом идеальном виде. – Как вы уже поняли, – говорит он наконец, неглубоко выдыхая, – это мой последний стрим на данный момент. Я возвращаюсь к учебе. Однако, как только я устроюсь, мы, вероятно, снова будем время от времени видеться. Он игриво подмигивает в камеру. «Вам от меня так просто не отделаться, сладкие!» Попрощаться со зрителями и выключить стрим странным образом ощущается как конец каких-то отношений. Объективно он понимает, что в любой момент может легко вернуться, но в то же время внутри растет уверенность, что у него не будет времени на регулярные шоу. Какая-то часть него считает, что он должен радоваться долгожданной свободе. В конце концов, стримы были необходимостью, способом заработать себе на жизнь и оплатить больничные счета. Для них не требовалось ничего, кроме его тела и обаяния, которые он и без того привык постоянно использовать. Но что гораздо важнее – так он контролировал ситуацию. Хотя сложно отрицать, что в какой-то момент выстроенная им безопасность стала почти пьянящей. Невозможно определить, когда вебкам перестал быть рутиной и превратился в потакание своим слабостям, но теперь он точно знает, что этого ему будет очень не хватать. Он всегда был чувственным созданием, но с людьми все оказалось сложнее. Сидя в одиночестве в своей крошечной комнатке, отделенный от зрителей экраном, он мог свободно исследовать свои желания. И после всего пережитого, меньше всего ему хочется открыться кому-то только для того, чтобы вновь разбить свою жизнь вдребезги. Так было до тех пор, пока не появился Гейл. Он знает, что Гейла нельзя назвать абсолютно невинным существом. Конечно, он во многом виноват. Черт, было так сложно погасить в себе эту горячую ярость, вспыхнувшую из-за вопиющего обмана Гейла. Но в то время он был первым, кто по-настоящему заставил его почувствовать себя в безопасности, кто постарался загладить свою вину, несмотря на жгущее желание спрятаться и скрыться. Астарион знает. Он бывал на его месте. Неужели он настолько глуп, чтобы несмотря ни на что испытывать такую привязанность к этому человеку? Астарион стонет и потирает виски. Его мозг – словно огненная лава, мягкое тепло едва не льется из ушей. Сейчас ему хочется только одного – упасть на кровать и перестать думать об одном слишком проблемном мужчине с бесконечно преданной кошкой и такой ухоженной бородой. Одного взгляда на экран достаточно, чтобы понять: за этот вечер ему удалось собрать столь значительную сумму, что дрожащие, как у новорожденного жеребенка, ноги можно оставить за скобками. С явным облегчением Астарион понимает, что в этот раз Гейл не присоединился к общему потоку донатов. Он просто тихо сидел и наблюдал за происходящим, его имя смешалось с сотней других на экране. Но Астарион знает, что он был там. И это странно, но его присутствие почему-то кажется таким успокаивающим. Едва он убирает все свое стриминговое оборудование, как телефон оживает, любезно выводя на экран пару пропущенных за время съемки сообщений. Гейл [22:47] Астарион, ты в порядке???? [22:49] О, хорошо. [23:05] Замечательный стрим! Ты выглядел просто сногсшибательно. Надеюсь, в корсете было удобно. [23:05] И спасибо, что проговорил вслух о мерах предосторожности во время саундинга. Я и сам неравнодушен к этому, особенно если все сделать правильно. От последнего предложения Астарион слегка краснеет, даже учитывая, что для полноценного возбуждения он уже слишком измотан. Это нормально для друзей – делиться своими кинками? Что-то Шэдоухарт не стремилась облегчить его страдания, когда он отказывался слушать, чем они с Лаэзель занимаются в постели. Астарион [23:06] Ну и ну. Кто бы мог подумать, что наш скромный профессор окажется еще тем извращенцем в постельных делах? Наверное, это нормально, решает Астарион. Гейл [23:07] Вот почему не стоит судить книгу по обложке. [23:08] Кстати, ты прочитал «Осторожнее при благом дворе»? Он хочет поговорить о проклятой книге? думает Астарион и морщится. Сейчас? Серьезно? Астарион [23:10] Хах! [23:10] Принято к сведению. Затем, тяжело вздохнув и устремив взгляд в потолок… Астарион [23:11] Пока осилил примерно две трети. Неплохая книга. Он останавливается и смотрит на экран смартфона. Хорошая ли это идея? Может пора прекратить взвешивать разумность своих идей? Да к черту все это. Все равно он не прислушивается к своим же советам. Астарион [23:12] Соберусь с мыслями и расскажу о впечатлениях чуть позже. Сначала надо принять душ. [23:12] Могу позвонить? Печатает, печатает. Астарион думает, не заказать ли ему доставку еды – роскошь, которой он нечасто удостаивается. Но, возможно, последний стрим – подходящий повод, чтобы немного себя побаловать. Он не уверен, что приличные рестораны еще открыты в такое время суток, но сейчас что угодно будет лучше, чем тарелка сухих хлопьев, которая ждет его на пустой кухне. Он небрежно вытирается, пока ждет ответа Гейла: у спермы есть склонность становиться весьма… некомфортной при соприкосновении с водой. Наконец телефон жужжит. Гейл [23:16] Конечно! [23:16] Здесь ужасно скучно. Всегда рад хорошей компании. Астарион делает паузу. Хорошая ли это идея? При всей той легкости, с которой он начал эту дружбу, он все еще не уверен, что это действительно хорошая идея. Дело не в том, что он не хочет дружить – на самом деле, ничего лучше даже в голову не приходит. Но он слишком хорошо осознает свои чувства к Гейлу. И они далеко не такие платонические, какими должны быть. Дружба для него все еще в новинку, особенно дружба с человеком, с которым он совместно мастурбировал. Так что он не до конца понимает, как себя вести. А с Гейлом он вообще не разговаривал с ночи аварии. Астарион вздыхает. С каких пор жизнь стала такой сложной? Было гораздо проще, когда больше всего его беспокоил запах от вейпа Петраса. Астарион [23:17] Дай мне пятнадцать минут. Астарион еще раз пробегается глазами по буквам и добавляет в конце смайл для пущей убедительности, после чего отправляется в душ и едва не спотыкается на ходу. *** – У меня к тебе вопрос, – начинает Гейл, и Астарион сразу же понимает, о чем речь. – Мы можем оставить его без внимания? Я все еще не пришел в себя от ощущения металлического стержня в члене, – говорит Астарион. Гейл на секунду замолкает, прикусывая губу. Астарион с удовлетворением замечает, что под боком у него уютно устроился плюшевый трессум, а телефон лежит на столике-подносе, выдвинутом из больничной койки. Возможно, дело в дрянной камере телефона, но трессум выглядит немного более... потрепанным, чем раньше. – Хорошо, – наконец говорит Гейл тихим голосом. – В другой раз. Астарион внутренне стонет. Он уверен, что Гейл не вполне осознает, насколько часто его лицо приобретает это щенячье-жалостливое выражение, но легче от этого не становится. – Не смотри на меня так, – ворчит Астарион. – Этими своими большими умоляющими глазами. Так и хочется тебе уступить. – Я ничего не делаю, – протестует Гейл с еще более печальным видом. – Девять кругов ада, – бормочет Астарион. – Ладно. Хватит. Ты ведь хочешь поговорить о деньгах, что я дал университету, так ведь? В тот момент все казалось логичным. У него была неприлично огромная куча денег, большая часть которых была заработана далеко не честными методами. К тому же у Касадора обнаружилась целая сокровищница древних артефактов. Уилл прислал ему на помощь целую группу историков, чтобы вернуть все культурно значимое на положенное место, но оставшаяся груда магических артефактов и зачарованных фолиантов все равно была внушительной. Он не мог их продать: многие из них все еще хранили в себе частички древнего Плетения, что могло обернуться катастрофой при неправильном обращении. Нужно было передать их экспертам для дальнейшего изучения. А факультет истории магии в местном университете как раз остро нуждался в деньгах, так что плохого в том, чтобы предложить им финансирование? И само собой, он не виноват в том, что его предложение оказалось более заманчивым, чем у другого анонимного мецената. Без шуток, он поступил бы так же, даже если бы одним из условий другой стороны не было несправедливое увольнение Гейла Декариоса. Само собой, Астарион знал, кто это – знаменитый академик, исследователь, единственный человек с именем на всем факультете. – Почему? – наконец спрашивает Гейл. – Я все предусмотрел. Я ценю твое участие, но в нем не было необходимости. Астарион вздыхает. «Дело не в участии. Мне действительно нужно было куда-то деть все эти бесценные артефакты, попутно не отстрелив себе яйца неугомонным Плетением». – Плетение так не работает, – хмурится Гейл, а Астарион торжествующе щелкает пальцами. – Видишь? Я этого не знал. Скажи мне, что это решение кажется тебе бессмысленным. Гейл вздыхает. «Справедливо, но я не смогу ничем тебе отплатить». Он дергает плюшевого трессума за хвост, глядя куда угодно, только не на Астариона. Обязательства, понимает Астарион. Он чувствует себя в долгу перед ним. Как же он мог быть таким бесчувственным! Он не учел, что Гейл будет считать себя обязанным ему, особенно принимая во внимание его прошлое с Мистрой – той еще благодетельницей. Он даже мог бы предположить, что Астарион специально все провернул таким образом. – Ты мне ничего не должен, – сразу же говорит он. – Деньги перечислены напрямую в университет. Факультет может распоряжаться ими по своему усмотрению. Я никак не могу на это повлиять. Ложь. Сейчас да, не может, но в его первоначальных условиях был важный пункт о том, что большая часть суммы пойдет на изучение самих артефактов. И он знает, что в университете есть только один исследователь, имеющий достаточный опыт работы в этой области. Человек, чье имя, по случайному совпадению, начинается на «Г» и заканчивается на «Л». – И все же, – возражает Гейл. – Ты вернул мне работу. На лбу залегли глубокие морщины, в глазах читается неподдельная тревога. Астарион вспоминает, с каким облегчением он выяснил, что Гейл не отправил ему ни цента во время стрима. В конце концов, он прекрасно знает, насколько важно сравнять счет между ними. А Астарион по глупости нарушил этот баланс. – Послушай, – мягко говорит Астарион. – Сделал ли я это для тебя? Возможно. Я выбрал Балдуранский университет в основном потому, что ты работаешь именно там. Я доверяю тебе как профессионалу, я знаю, что ты бережно отнесешься к артефактам, что для тебя во главе угла стоят знания, а не власть. Но должен заверить тебя, дорогой, что даже если бы ты не входил в это уравнение, я бы все равно отправил артефакты туда. А если попутно у меня есть шанс плюнуть в лицо мерзкой суке – это только дополнительный бонус, ведь я так и не смог отомстить Касадору. Гейл сглатывает. «Я просто не хочу быть тебе чем-то обязанным. Я... я всю жизнь жил по указке Мистры, и я не хочу, чтобы наши отношения стали такими же». Он делает паузу и почти нерешительно поднимает глаза. «Ты слишком много значишь для меня, Астарион. Я не хочу потерять и тебя». – Обещаю, – с нетерпением говорит Астарион. – Ты ничего мне не должен. Если уж на то пошло, это ты делаешь мне одолжение. Ты в курсе, что половина этих артефактов была создана далеко не с благими целями? Я бы не хотел, чтобы они попали не в те руки. Задумайся на секунду, что возможно, возможно, я смогу спокойно спать по ночам, зная, что я вверяю их заботам друга. Наконец Гейл кивает, уголки губ слегка приподнимаются. «Хорошо. С этим я могу смириться». Астарион улыбается с облегчением. «Ты вообще не должен был узнать, кто пожертвовал деньги университету». – Возможно, мне пришлось приложить чуть больше усилий, чтобы заручиться помощью декана, – признается Гейл. – Без обид, дорогой, – простодушно отвечает Астарион. – Но усилия и руки – не самые твои сильные стороны сейчас. Гейл тут же разражается искренним смехом, от которого в глазах загораются огоньки, но затем он начинает судорожно кашлять, его перевязанные конечности сотрясает крупная дрожь, пока он пытается вернуть себе самообладание. Астарион сразу же понимает, что что-то не так, когда Гейл наконец перестает кашлять. Он выглядит весьма бледным, его кожа почти сливается цветом с простынями. – Тебе больно? – обеспокоенно спрашивает Астарион. – Нет, – говорит Гейл, морщась. – Вовсе нет. Астарион прищуривается. – Не лги мне, – говорит он немного резко, а затем прочищает горло. – Я был на твоем месте, милый. Тебе меня не обмануть. Взгляд Гейла на мгновение меняется, прежде чем он вздыхает. – Да, – признается он. – Каждый раз, когда я дышу, тело словно разрывается на части. Но когда я не дышу, кости начинают жутко болеть, и кажется, будто стоит мне сосредоточиться, как тело рассыплется от малейшего прикосновения. Он судорожно сглатывает, снова морщась. – Думаю, скоро придется завершить звонок. Боль усиливается. Прости, Астарион. Надеюсь, я тебя не побеспокоил. Я знаю, что ты хотел отдохнуть после стрима. И я не собирался поднимать тему денег. – Не беда, – говорит Астарион, как он надеется, доброжелательным тоном. – Тебе стоит немного отдохнуть. – У меня совершенно нет сил, – признается Гейл, – но заснуть никак не получается. Все болит, а разум никак не может успокоиться. Астариону хочется погладить его по руке, сказать, что все будет хорошо. Что все пройдет. Ведь именно это он сам хотел услышать несколько лет назад, когда лежал в одиночестве на больничной койке. – Все будет хорошо, – говорит Астарион. – Все наладится. Я точно знаю. А пока радуйся, что я здесь. Гейл несколько раз медленно моргает. Он снова поглаживает трессума, лениво наматывая хвост на руку. «С тобой действительно приятно разговаривать. Шэдоухарт обычно просто кричит на меня». – Я тоже могу на тебя накричать, – сухо говорит Астарион, и Гейл смеется. – Нет, спасибо, – говорит он. – Я лучше послушаю, как у тебя дела. А… если ты не против, конечно. Никому нет дела до его жизни. Это первый раз и весьма приятный. Он никогда не чувствовал себя желанным. И потому он начинает говорить. Он рассказывает Гейлу о своем дне, об идиотах на работе, которые ссорятся из-за места на полке в холодильнике, пересказывает ему пост о производителях секс-игрушек, который он прочитал на форуме в Интернете. Он рассказывает Гейлу об учебниках, которые купил для занятий, о последней прочитанной книге, и даже об осе, которая ужалила Петраса на работе. Гейл терпеливо слушает, время от времени вставляя комментарии. Постепенно речь Гейла становится все менее разборчивой, а ответы – все более медленными. Он убрал стол и положил телефон рядом с собой, прислонив его к поручням кровати, так что картинка в телефоне развернулась на девяносто градусов. Он выглядит изможденным. Темные круги под глазами, бледная кожа. Видеть Гейла в таком состоянии очень неприятно. Хуже того, Астарион ничего не может с этим поделать. Но он может говорить. Тихим голосом он рассказывает ему обо всем и ни о чем. В конце концов Гейл умолкает, взгляд его теряет фокус. К часу ночи Астарион слышит негромкое посапывание. Гейл заснул. Во сне он выглядит таким умиротворенным. Морщины разгладились, тревога стерлась с лица. Он не кажется моложе, но выглядит гораздо менее напряженным. Астарион улыбается, глядя на плавный изгиб его губ, на то, как мерно вздымается и опускается его грудь. При свете тусклой больничной лампы, в мерцании многочисленных аппаратов, что подключены к нему, Гейл выглядит почти неземным существом. Астариону кажется, что он мог бы смотреть на Гейла вечно. *** Излишек свободного времени начинает давать о себе знать. Теперь, когда судьба поместья Касадора решена, письмо о приеме в университет получено, стримы закончились, а занятия еще не начались, ему становится скучно. Он приходит домой после работы в пустую квартиру, делает себе сэндвич из всего, что осталось в холодильнике, идет в спальню, ставит тарелку на комод, снимает рубашку и падает лицом в подушку. Обычно в это время нужно было готовиться к стриму. А теперь, когда делать нечего, время тянется бесконечно. Внезапно Астарион понимает, как же мало у него увлечений. Впервые в жизни он волен делать все, что хочет, и не может придумать, чем себя занять. Он, должно быть, заснул, потому что в следующее мгновение его будит звук хлопнувшей входной двери. Быстрый взгляд на часы говорит ему, что прошло всего двадцать минут. Быстрый взгляд на свой член говорит ему, что двадцати минут более чем достаточно, чтобы возбудиться. С некоторым раздражением он опускает взгляд вниз. Головка упирается в пояс брюк. Смутно осознавая происходящее, он переворачивается на живот и слегка трется бедрами о кровать. Вытащить член и подрочить – слишком большое усилие, но медленное, ленивое трение о матрас весьма приятно. Грубо свернутое одеяло задевает соски, и он кусает губы, чтобы подавить стон. Он всегда был чувствительным. Однажды Касадор даже сказал, что у него тело шлюхи. И член тут же опадает. Астарион вздрагивает и усилием воли выбрасывает из головы все мысли об этом ублюдке. Ему никогда так не хотелось, особенно в те годы, что он провел в лапах Касадора. Только недавно он начал понимать, что ему нравится доставлять себе удовольствие, нравится находить новые подходы к себе, заставлять тело извиваться, открывать новые ощущения, которые приближают его к кульминации. Он всегда был гедонистом, и постоянное погружение в оргазмический экстаз стало ярким проявлением гедонизма. Но что важнее, он контролирует ситуацию. И все же Гейл стал «первым разом», когда он так болезненно кого-то хотел. Внезапно член вновь заинтересованно дергается. В голове упорно проносятся мысли, что все это – плохая идея, но он упорно их игнорирует, и вместо этого вспоминает утро, проведенное в постели Гейла. Тепло его дома, чудесные ароматы, витающие вокруг. Он помнит, как зарылся в одеяла на этой до смешного огромной кровати, как лучи побивались сквозь окно и согревали его тело, он помнит чувство безопасности, которого он давно не испытывал. Он вспоминает Гейла, лежащего под ним, сжимающего в руке оба члена. У него такой прекрасный член. Астарион жалеет, что не отсосал ему в тот день. Теперь у него никогда не будет такой возможности, но воспоминания о том утре у него уже никто не отнимет. Кровать скрипит, когда он сильнее толкается бедрами. Внезапно давления становится недостаточно. Окончательно проснувшись, он переворачивается на спину и расстегивает брюки, вытаскивает член и тихонько хнычет от соприкосновения с обнаженной кожей. Он так тверд, из щели вытекает смазка, и он размазывает ее по всей длине, чтобы ладонь легче двигалась вдоль ствола. Он думает о том, как член Гейла проскользнет в его дырочку, как он будет скакать на нем часами. Он сел бы на этот толстый член и трахал себя в мучительно медленном темпе. Он думает, как наденет эрекционное кольцо на основание члена Гейла, чтобы тот долго не мог кончить. Астарион часами бы доставлял себе удовольствие и наблюдал, как Гейл медленно распадается на части. Или Гейл мог бы наказать его за это. Он нашел бы в себе силы и сбросил Астариона, в ответ на что он стал бы дразниться только пуще прежнего, и тогда Гейл вжал бы его в матрас и оттрахал до одури. Его дырочка ощущается такой пустой. Он раздумывает, не достать ли одну из своих многочисленных игрушек, но прямо сейчас такой маневр кажется слишком сложным. Гейл не позволил бы ему растягивать себя. Он точно предпочел бы все сделать самостоятельно. Интересно, смог бы Астарион убедить его поработать языком? Боги, сам Астарион с удовольствием бы использовал свой язык на Гейле. Он мог бы часами ласкать его. Всегда такой спокойный, такой серьезный – Астарион хотел бы основательно его испортить, заставить его умолять. Он чувствует, как яйца напряженно подтягиваются. Астарион стал бы дразнить Гейла, вылизал бы его со всех сторон, удерживая на краю оргазма, но не давая сорваться вниз. Он доведет его до предела, а когда Гейл окончательно расслабится, Астарион примется медленно его трахать. Он заставит Гейла прочувствовать каждое движение, каждое секундное прикосновение к простате. Стал бы Гейл умолять? Астариону нравится так думать. Астарион стонет от этой мысли. Столько всего он хочет сделать с этим человеком, даже если фантазии не могут выйти за пределы его головы. Пальцы на ногах подгибаются, и он внезапно бурно кончает, представляя, как Гейла захлестывает удовольствие. Оргазм такой мощный, что даже удивительно, и к моменту, когда звезды в глазах наконец перестают сиять, сперма на животе начинает остывать. Иронично: необходимость вести стримы по вечерам отпала, а привычка кончать осталась. Похоже на какой-то условный рефлекс. И вдруг до него доходит: он только что мастурбировал на мысли о своем друге. Что-то подсказывает ему, что так быть не должно. Если уж на то пошло, Астарион может винить только себя – хотя слово «вина» имеет слишком негативный оттенок, чтобы использовать его в контексте возвращения самостоятельности. Его самостоятельности! Возможность делать собственный выбор все еще ошеломляет. И прямо сейчас он выбирает держать Гейла на расстоянии вытянутой руки. Какая-то часть него не решается начать романтические отношения с человеком, который лгал ему на протяжении нескольких недель. Другая часть него понимает, что Гейл сейчас сам не готов к отношениям. Третья, давно забытая часть боится вновь разочароваться. Астарион стонет и откидывает голову на подушку. Черт.