Still Breathing

Неделя выдалась по-настоящему дерьмовой, и, выуживая из сумки разбитый телефон, Астарион размышляет, что хуже уже быть не может, ведь только за последние дни его бросил первый человек, к которому он проявил интерес за целый год, от него же он потенциально подхватил хламидиоз, а затем еще и снова повредил себе спину. И в этот момент в обшарпанном дверном проеме его комнаты появляется знакомая фигура – мужчина с тонкими руками и лицом, больше напоминающим обтянутый кожей череп. Кажется, у судьбы странное чувство юмора, потому что, конечно же – конечно же – за такой короткий промежуток времени не могло случиться еще больше бед. – Он сказал, что пришел к тебе, – поясняет Петрас, пока Астарион стоит в своей крошечной гостиной и не мигая смотрит на это ужасное существо. Хорошо знакомый человек, известный большинству как адвокат семьи Зарр, а немногим как правая рука Касадора. Он стар, но все еще опасен, хотя вряд ли это помешает Астариону дать ему в челюсть, если он попытается выкинуть какой-нибудь финт. – Ты открываешь дверь всем, кто говорит, что знает меня? – устало спрашивает Астарион. Его недельная норма дерьма и так уже почти превышена, и ему кажется, что он уже близок к тому, чтобы убить Петраса за то, что тот впустил этого человека в их дом. – Зависит от ситуации, – говорит Петрас. – Если эти «все» носят костюмы и разговаривают как дворецкий Бэтмена… Прежде чем Астарион успевает броситься на него, мужчина прочищает горло. – Хозяин Астарион, уделите мне минутку? – это вопрос, но его тон не предполагает обсуждений. Однако пришел он один, без сопровождения телохранителей, и не попытался затащить Астариона обратно в поместье Касадора. – Хозяин, – бормочет Петрас с дивана. – Прикольно. – Чего тебе, Гоуди? – устало спрашивает Астарион. – Я не вернусь. – Он делает паузу, а затем, словно его посетило какое-то вдохновение, добавляет, – Касадор может идти на х... – Хозяин Касадор умер, – прерывает его Гоуди. – Я здесь, чтобы уладить вопрос с его наследством. Астарион хмурит брови. «Что, прости?» – Его наследство. Поместье, – нетерпеливо говорит Гоуди. – Как его супруг и последний оставшийся в живых родственник... – Ты женат? – из-за двери высовывается голова Леона. Судя по всему, он подслушивал. – Нет, – рефлекторно отвечает Астарион, но это не совсем правда. Касадор никогда не подготавливал документы для развода, а Астарион так и не набрался смелости, чтобы подать их самому. Гоуди нахмурился: «Прошу вас обоих удалиться, пожалуйста. Это частный разговор». Леон присоединяется к Петрасу на диване: «Я так не думаю». Астарион опускается на шаткий обеденный стул. Хрупкая конструкция угрожающе скрипит под его весом. «Касадор... мертв?» – Да, – говорит Гоуди. – И все же я попросил бы этих двоих покинуть... – Все в порядке, – перебивает Астарион. – Они безвредны. – Это точно, – самодовольно говорит Петрас. – Подожди, что? Леон энергично кивает и протягивает сигарету: «Травы?» Гоуди смотрит на них обоих с отвращением и не слишком аккуратно отстраняется от протянутой руки Леона. «Хорошо, как пожелаете. Теперь о его помес...» – Как он умер? – перебивает его Астарион. Тяжелый вздох. «Одна из сделок пошла... не по плану». Судя по его тону, подробности он раскрывать не собирается. Впрочем, даже этой информации более чем достаточно, чтобы сделать выводы. Касадор всегда держал его в неведении относительно того, чем именно он зарабатывает на жизнь, но Астарион и сам был способен сложить два и два. Учитывая казавшееся бесконечным количество средств и постоянное присутствие сомнительных личностей в их доме, нельзя сказать, что бесславная кончина Касадора его действительно удивила. Он чувствует, будто разум покинул пределы его тела и теперь парит где-то снаружи, словно сторонний наблюдатель, который извне следит за его собственной жизнью. Он смотрит вниз, и земля слегка уплывает. Глубокий вдох. Выдох. Вдох. Когда он выдыхает, то чувствует любопытную пустоту внутри. Легкость. Свободу. – Хозяин Астар... – Сожги его, – перебивает Астарион. – Или отдай. Мне все равно. Мне ничего из этого не нужно. – Простите? – говорит Гоуди. – Да, – подхватывает Леон. – Какого хрена? Отдай его мне, если тебе оно не нужно. Внезапно на него наваливается усталость. – Тогда забирай, – огрызается Астарион. – Бери все. Посмотрим, будет ли мне до этого дело. Просто… убирайся, Гоуди, у меня была дерьмовая неделя, и… хочешь верь, хочешь нет, но твое лицо не делает ее лучше. Гоуди поджимает губы. «Вижу, время, проведенное вдали от дома, не пошло тебе на пользу, и ты остался таким же наглецом», – говорит он. Астарион вздрагивает, но старик не обращает на него внимания и ставит тяжелый пакет на видавший виды обеденный стол. – Просмотри документы. Завтра я приду с адвокатами по наследству. Если ты действительно хочешь отказаться от своих прав на него, так им и скажи. – Он делает паузу и снова качает головой. – Следи за собой, мальчик. – За собой следи, старикан, – едко выплевывает Астарион и вновь скрывается в своей комнате, напоследок хлопнув дверью с такой силой, что его соседи по комнате обеспокоенно оглядываются по сторонам. Он слышит, как Леон спрашивает: «Меня так неудачно накрыло или потолок действительно осыпается?» *** Давненько Астариону не приходилось бывать в больнице. Когда он был с Касадором, с любыми травмами, полученными от его же руки, всегда молча справлялся их личный врач. После несчастного случая он провел в палате столько дней, что хватило бы на эту и еще следующую жизнь. И почему только в таких мрачных местах обязательно устанавливают эти отвратительные белые флуоресцентные лампы? Неужели кому-то так навредил теплый мягкий свет? В любом случае, он немного выбился из своего графика реабилитации, и давление в спине начинает сказываться на его самочувствии. К полноценной терапии пока не нужно возвращаться, но есть несколько участков, возможно суставов, которые нужно проработать. Так он и оказался на кушетке в кабинете физиотерапевта, морщась и корчась от боли под умелыми руками Лаэзель. – Ты очень напряжен, – неодобрительно говорит она. – Ты делаешь упражнения? – Да, – лжет Астарион. Лаэзель на секунду оставляет его спину в покое и недоверчиво приподнимает бровь. «Пусть будет так. Но если ты врешь, знай, что ты – единственный, кому в итоге будет хуже». – Хуже, – фыркает Астарион. – Ты говоришь так, будто я не знаю, что это такое. Лаэзель хмыкает, и серьезно, он мог бы и догадаться, что это сигнал тревоги, но видимо Астарион стал слишком доверчивым... …потому что проклятая гитьянка принялась с небывалым рвением терзать его больные мышцы своими ужасными маленькими ручками, выбивая стоны из Астариона. – Ты, – задыхается он, рефлекторно пытаясь увернуться. – Ты... – Да, я, – невозмутимо соглашается Лаэзель, а затем надавливает на очередной узел в пояснице. На этот раз Астарион упрямо сжимает губы, чтобы наружу не вырвался еще один вопль. – Видишь? – говорит Лаэзель, отходя в сторону и осматривая свой поднос с лекарственными спреями. – «Хуже». Если ты и дальше будешь так пренебрежительно относиться к своему здоровью, боль в мышцах будет наименьшей из твоих проблем. Астарион бормочет что-то невнятное в ответ. Это вполне может быть «извините, доктор» или, что более вероятно, «ну и хрен с тобой». – Кстати, о проблемах, – в ее словах слышится определенная цель. – Прием заявок заканчивается на этой неделе. – И каким образом меня это касается? – Никаким. За исключением того, что ты ничего не делаешь, – говорит Лаэзель. – И при этом сокрушаешься о том, что жизнь не приносит тебе удовлетворения. Астарион решительно молчит. Если бы он не лежал сейчас на животе, то, наверное, раздраженно сложил бы руки на груди. – Я понимаю, почему ты сомневаешься, – продолжает она. На этот раз ее тон почти... мягкий. Настолько мягкий, насколько она вообще способна быть мягкой. – Но я прошу тебя образумиться, Астарион. – А я прошу тебя, – жестко произносит Астарион, – понять причины почему я, как ты говоришь, ничего не делаю. Это обойдется мне в кругленькую сумму, не говоря уже о силах и времени, которые потребуются. – Это действительно твои опасения? – возражает она. Черт бы побрал ее и ее проницательность! – Или дело в чем-то другом? В страхе отказа, неудачи? Страшно начать дело, исход которого совершенно непредсказуем? Конечно, она попала в точку. Но он не может допустить, чтобы она узнала об этом. – Я не хочу больше говорить об этом, – заявляет он. Лаэзель не настаивает. «Пусть будет так». Она давит на его спину, возможно, чуть сильнее, чем нужно. Астарион упорно продолжает игнорировать исходящее от нее раздражение. – Как Гейл? – спрашивает он, как влюбленный дурак. – Не знаю. – очередной тычок в спину, нажатие на мышцы, поворот ладони. – Мне все равно. Он поворачивается и умоляюще смотрит на нее, и она вздыхает и не слишком деликатно возвращает его голову на место. – Тебе наверно приятно будет узнать, что дела у него идут плохо. Его все еще могут уволить из университета. Могут уволить. Из университета. Почему это кажется знакомым? – Его несчастья не приносят мне радости, – рефлекторно врет Астарион, но к его собственному удивлению, в его словах есть доля истины. Несмотря на все то дерьмо, через которое Гейл заставил его пройти, а по-другому это никак не назовешь, какая-то часть его души все еще испытывает к этому человеку симпатию. Но он определенно слышал об этом раньше. Реальность становится все сложнее игнорировать, но он еще не готов отказаться от счастливого неведения, в котором он намеренно пребывал последнее время. Возможно, этот фарс длится уже достаточно давно. – Лаэзель, – непринужденно говорит он, морщась от того, что она усердно разминает очередной участок спины. – Гейл был женат? – Да, – отвечает она с удивительной легкостью. – Полагаю, ты можешь об этом знать. Хоть и не понимаю, зачем тебе это. – Считай это любопытством, – с надеждой произносит Астарион. Он почти видит, как в голове его подруги на одну чашу весов падает раздражение, которое она испытывает к досужим сплетням, а на другую – раздражение, которое вызывает... ну… сам Астарион. Последнее побеждает. – Каким бы ублюдком я его ни считала, его жена, вероятно, еще хуже, – признает Лаэзель. – У нее всегда была над ним власть: на работе она была его начальницей. Дома она была главной. Ни Шэдоухарт, ни я не одобряли их отношения, но тогда он был слишком слеп, чтобы обращать внимание на любые сигналы. Астарион втягивает воздух. Оказаться под чужим каблуком – слишком знакомое ощущение. – Но она ушла? – Если можно так сказать, – отвечает Лаэзель, в ее голосе звучит неодобрение. – Она продолжает вмешиваться в его жизнь, даже когда он пытается оставить свое прошлое позади. Собственно говоря, его проблемы с работой в университете – ее рук дело. Мстительная бывшая жена. Карьера под угрозой. Человек, посвятивший себя науке. Один раз – случайность. Второй раз – совпадение. Третий – закономерность. И потом, тот случай с его телефоном. Профессор. Все начинает вставать на свои места. Картинка складывается сама собой, ведь правда уже давно маячила где-то на периферии его сознания. Осознать эту мысль нелегко. А принять ее и вовсе мучительно. – Дорогая, ты не знаешь, не заходит ли он к Шарресс? Очевидно, у терпения Лаэзель тоже есть свой предел, потому что в ответ он получает только подзатыльник. – Я не знаю, чем он занимается в свободное время, – категорично заявляет Лаэзель. – И не хочу знать. – Она делает паузу, и он почти видит, как она прищуривается. – Астарион, – осторожно произносит она. – Что ты натворил? – Почему ты всегда первым делом винишь меня? Лаэзель некоторое время молчит, а потом тяжело вздыхает. – Я могу лишь посоветовать тебе держаться от него подальше, учитывая то, как он с тобой поступил, – почти ласково говорит она. – Шэдоухарт следит за его проступками гораздо тщательнее, чем я. Наверно, тебе лучше поговорить с ней. Боюсь, у меня нет ответов на твои вопросы. – Ты так говоришь, будто он – нечто большее для меня, чем просто еще один парень с неудачного свидания, – говорит он, возможно, чуть более наигранно, чем хотелось бы. – Может, я ошибаюсь в своих предположениях? – возражает Лаэзель, и Астарион замолкает. Следующие несколько минут проходят в тишине, нарушаемой лишь негромкими всхлипами Астариона, когда Лаэзель разминает особенно упрямые мышцы на его спине. – Ты должен защитить себя, – наконец говорит она. – Что я и делаю, – огрызается Астарион. – Я не ребенок, Лаэзель. Я знаю, что делаю. – Спокойно, я не это имела в виду, – говорит его подруга. – Я не говорю, что ты ведешь себя как ребенок. Я знаю, что ты приложил немало усилий, чтобы стать независимым. И это... восхитительно. Еще никто и никогда не называл его восхитительным. Конечно, люди восхищались его внешностью. Но быть достойным восхищения? Он не знает, как реагировать на подобное. – Кто ты такая, – шутит Астарион, – и что ты сделала с моей хладнокровной подругой-гитьянкой? Лаэзель его игнорирует. – Ты должен взять ответственность за свою жизнь. Не позволяй страху руководить тобой, – продолжает она. – И это касается не только личной жизни. – Я не позволяю. И я не боюсь, – бормочет Астарион. Не боится. Он знает, что не боится. Он прошел через ад и смог выжить. Он не боится. . . Ведь не боится? *** Он старается не замечать довольной ухмылки Гоуди, когда он сообщает юристам по наследству, что собирается вступить в права. Следующие несколько дней проходят как в тумане. Большую часть времени он проводит на встречах, курсируя между офисом адвоката и Счетной палатой, где ему показывают хранилище, наполненное золотом и различными историческими артефактами. Он не обращает на них внимания: в глубине души он знает, что это в основном деньги, оплаченные кровью, и его тошнит от одной мысли о том, что их можно просто так взять и потратить. Хотя кое-что он все же приносит домой – один древний фолиант. «Тархиатский кодекс», и даже беглый взгляд на рассыпающиеся страницы позволяет понять, что книга посвящена древнему искусству некромантии. Сперва он осторожно достает книгу из сумки и кладет на комод, и только потом понимает всю нелепость ситуации: выбирать подарок человеку, который вполне вероятно обманывал его, а затем бросил на обочине, не потрудившись написать даже пары слов о том, что больше не заинтересован в свидании. Хотя… сейчас все стало еще хуже, не так ли? Если Гейл и вправду тот самый Профессор, то, по мнению Астариона, вместо этого ему следовало бы отправиться в Верхний город, чтобы прямо на глазах Гейла засунуть эту чертову книгу в измельчитель для бумаг. Ему приходится присутствовать на множестве нудных и непонятных встреч, и он пропускает мимо ушей большую часть того, что там говорят: не потому, что не понимает, о чем идет речь, а потому, что он только недавно пошел на поправку, и меньше всего ему хочется, чтобы его вновь преследовали мысли о человеке, который его так истязал. Взять ответственность за свою жизнь. Ха! Кто бы мог подумать, что в это понятие входит такая гора бумажной работы? Его терпение лопается на середине ужасно скучной дискуссии о выборе поставщика услуг по ликвидации – для Астариона они все одинаковы, честно говоря, – и он наконец выбегает из душной комнаты и быстро набирает Шэдоухарт. Она подтверждает подозрения, которые слишком долго сидели у него в голове. – Ты могла бы мне сказать, – говорит он с некоторой обидой в голосе. – Я думал, мы друзья. – Мы и есть друзья, – с укором говорит Шэдоухарт. – Мне жаль, Астарион. Правда. Если уж говорить честно, я хотела дать Гейлу шанс самому во всем признаться. – Она делает паузу и тяжело вздыхает. – По правде говоря, он через многое прошел в последнее время, а тут еще Мистра снова объявилась. Это, конечно, не оправдание, но… думаю, это несколько помешало его способности мыслить здраво. – Я тоже хотел дать ему шанс обо всем мне рассказать, – тихо говорит он. Небольшой вздох. «Ты знал? Давно?» – У меня были подозрения, – признается Астарион. – Тем вечером, когда мы ходили в клуб, я взял его телефон, чтобы вызвать Uber… и там было email-уведомление от Шаресс. О какой-то новой акции на сайте. – Он сглатывает и тяжело вздыхает. – Ну а потом уже было несложно сложить все части воедино. – Оу, – говорит Шэдоухарт. – И все же ты не порвал с ним. В любом другом контексте ее последние слова могли бы прозвучать обвинительно. В другой жизни он, возможно, стал бы защищаться. Теперь же он знает, что ей просто любопытно. И честно говоря, он не может ее винить. Почему же он остался? В его голове всплывает тысяча причин, одна убедительней другой. Но в конце концов он говорит: «Я хотел дать ему шанс признаться». Поэтому. И потому, что уже давно никто не заставлял меня чувствовать себя таким живым. – Это гораздо более щедро, чем он того заслуживает, – мрачно отвечает Шэдоухарт. Астарион невесело усмехается, и они на мгновение замолкают. – Лаэзель знала? – внезапно спрашивает он, и голос его звучит неожиданно тихо. – Нет, – твердо отвечает Шэдоухарт. – Это только на моей совести. Я знала, что, если бы сказала ей, она бы сразу же отправилась к тебе. Это радует. Астарион может понять преданность Шэдоухарт Гейлу: он сам знаком с ней только через Лаэзель, да и в целом он не так давно стал считать Шэдоухарт своей подругой. Лаэзель же другое дело. Было бы больно, если бы она знала. – Прости, Астарион, – снова говорит Шэдоухарт. – Я… я не думала, что Гейл поведет себя так, если честно. Полагаю, стресс делает с человеком непоправимые вещи. Он склонен терять себя, когда дело касается Мистры. – Она тихо вздыхает. – Я не могу извиниться от его имени. Какая-то часть меня надеется, что ты мог бы обойтись с ним помягче, но с другой стороны это было бы несправедливо по отношению к тебе. В глубине души Астарион понимает чувства Гейла. Он тоже знает, какое влияние может оказывать стресс. Тем более если речь идет об абьюзере. И все же. – Я уже собиралась сама тебе все рассказать, – продолжает Шэдоухарт. – Но потом Лаэзель сказала мне, что... ты разбираешься с наследством Касадора. Мне показалось неприличным вываливать это на тебя вдобавок ко всему происходящему. Он... скончался, не так ли? – Да, – отвечает Астарион. – Он мертв. – Послать тебе цветы? – спрашивает Шэдоухарт, почти нерешительно. – Или лучше заплатить каким-нибудь бомжам, чтобы они помочились на его могилу? От ее слов он разражается болезненным смехом, и вот так невидимая стена между ними рушится. – Я не знаю, где похоронен этот старый мудак, – говорит Астарион между хриплыми смешками. – И, честно говоря, мне плевать. Пусть себе гниет. Шэдоухарт хихикает в ответ, но затем снова становится серьезной. «Как бы то ни было, Астарион, мне жаль, что я не сказала тебе раньше. Я рада, что ты сам обо всем узнал, но мне бы очень хотелось, чтобы до этого не дошло. Поверь, я и сама не в восторге от поступка Гейла». В ее голосе слышится грусть, почти разочарование, и в этот момент Астарион понимает, что она не лжет. – Все в порядке, – иронично говорит он. – Я – само понимание. Удивительно, но он действительно на нее не злится. Он может понять ее преданность Гейлу… черт, да он даже восхищается ею. Если уж на то пошло, большая часть его гнева направлена именно на этого придурка. Потому что… это неправильно. Неправильно, что Гейл так долго обманывал его, что Гейл обнимал его, целовал и – боги, – дрочил ему, и держал при себе этот мерзкий, грязный секрет. Конечно, у Астариона могли быть свои подозрения, но Гейл этого не знал. У тебя тоже есть свои секреты, предательски подсказывает его разум. О чем? Парирует он. О том, что у меня есть недавно почивший бывший муж? Что мне придется всю жизнь мучиться с больной спиной? Неужели что-то из этого хотя бы приблизительно настолько же плохо? В любом случае, раз уж он рассказал Профессору обо всем этом, Гейл должен быть тоже, нахрен, в курсе. Астарион не знает, смеяться ли ему, плакать или ударить кулаком в стену. В конце концов, он решил успокоиться. Из всех событий прошлой недели это откровение – всего лишь еще одна зарубка на его метафорическом столбе. Бывало и похуже, – почти истерично думает он, и даже сама мысль звучит гнетуще. – Астарион? – нерешительно спрашивает Шэдоухарт, и Астарион спохватывается, когда осознает, что погрузился в размышления, еще не повесив трубку. – Я здесь, – автоматически отвечает он. – Ты в порядке? Хоть какие-то слова Гейла были правдой? В порядке ли он? Сейчас скорее нет, чем да, но скоро будет. – В порядке, – отвечает он. – Я в порядке. Я… я не виню тебя, Шэдоухарт, боги, было бы неплохо знать это, но – ха! Ты же меня знаешь. Никогда не падаю духом и все такое. Нравился ли он Гейлу по-настоящему? Или он просто использовал Астариона, как это делали все до него? – И все же, – говорит она. – Могу ли я как-то загладить свою вину перед тобой? В его голове рождается идея, смелая, почти глупая, но, похоже, именно такая, которая заставит Лаэзель нахмуриться, а Шэдоухарт – радостно захлопать в ладоши. Собирался ли Гейл вообще когда-либо признаться? – Дорогая, если ты так настаиваешь, то да, ты можешь кое-что сделать для меня. *** В конце концов он велит адвокатам подготовить документы для вступления в наследство. Сумма, которую он получит в конце, ставит его в тупик. Она… очень большая, и ему становится плохо от одной мысли о том, как именно были заработаны эти деньги. И одновременно с тем перед ним открывается много возможностей: погашение долга перед больницей. Оплата юридической школы. Это словно подарок судьбы. Все его мысли занимает возвращение к учебе, и он почти уверен, что это правильное решение. Как бы сильно его ни пугала сама перспектива, она, по крайней мере, даст ему возможность двигаться к чему-то большему. А главное, это шанс вернуть свою жизнь – вернуть все, что Касадор украл у его в юности, и переписать свое будущее на своих же условиях. Это шанс начать все сначала, думает он, и было бы чертовски глупо не воспользоваться им. Он сможет наверстать все упущенное. Потому что… ведь он потерял так много от своей жизни и от самого себя, пока был заперт в четырех стенах. Ему уже за тридцать, все его знакомые уже определились с планами на будущее, а он только-только узнал, каково это – говорить нет. Впрочем, все хорошо, понимает он. Все хорошо, потому что теперь у него вся жизнь впереди. *** На город надвигается осенняя прохлада, на его столе растет кипа бумаг, приходится спешно подавать документы в университет и, что еще хуже, регулярно общаться с Гоуди. А про его неудачную личную жизнь даже вспоминать не стоит. Так что в четверг днем Астарион с большим удовольствием берет свой первый в жизни больничный. Первым делом он отправляется за одеялом – настоящим. Оно не похоже на то жалкое второсортное одеяло из полиэстера, которое он купил в секонд-хенде, и на то невыносимо шелковистое и оттого слишком часто бившее его током, на котором настаивал Касадор. Нет, это было сделано вручную из мериносовой шерсти и было таким чертовски тяжелым, что ему пришлось везти его до дома на такси. В лучшем случае это потворство своим слабостям. В худшем – пустая трата денег. Но это первое утешение, которое он позволил себе с тех пор, как вышел из больницы несколько месяцев назад. Пошло все к черту: после такой недели он заслужил его. Остаток дня он проводит, накрывшись этим невероятно огромным одеялом, с ноутбуком на кровати за просмотром дрянных реалити-шоу. В какой-то момент ощущение тепла и благословенная тишина так сладко окутывают его, что он не замечает, как проваливается в сон. …Неожиданный дневной сон, из которого его довольно грубо выдергивает будильник, вопящий прямо возле уха и говорящий ему, что за окном уже давно не полдень, и до стрима остался всего час. – Нгх, – громко ворчит он, – нгх, – повторяет снова, на этот раз еще громче, для пущей убедительности. В порядке эксперимента он бьет ногой по комоду, но все, что ему достается в ответ, это ушибленный палец и уязвленное самолюбие. Очевидно, этого недостаточно, чтобы стряхнуть с себя остатки раздражения из-за столь грубого пробуждения. С энтузиазмом висельника Астарион привычно идет умываться и приводить себя в порядок. Он пытается уложить волосы, но, кажется, сегодня ни один воск не способен удержать их на месте. В конце концов он просто убирает их с лица, признавая поражение. Бросив попытки причесаться, Астарион открывает ящик и просматривает свою коллекцию игрушек. Он слишком устал, чтобы предпринимать активные действия. Зрителям на стриме придется довольствоваться обычной дрочкой. Он достает средних размеров фаллоимитатор кричаще розового цвета и еще один – чуть более внушительный и куда более реалистичный. Вряд ли сегодня он получит много донатов, но зрителям всегда нравится смотреть, как он трахает себя в рот. Это относительно простой способ доставить им удовольствие. Таким образом, он сможет побыстрее покончить с этим и вернуться обратно в объятия своего нового одеяла. Остается только настроить свет, включить ноутбук и запустить стрим. Сегодня он решил начать его без одежды. Он не в настроении красиво раздеваться. Как обычно, к стриму быстро подключается куча людей, и, несмотря на давящую усталость, он заставляет себя откинуться на спинку кресла и вставить в себя дилдо. Как всегда, чат пестрит вопросами: как прошла неделя, что было на ужин, где он покупает игрушки, не будет ли он любезен отсосать им за полтинник. Полтинник! Даже если оставить в стороне все раздражение, он уверен, что стоит больше. Когда счетчик зрителей добирается до отметки в 500 человек, Астарион решает начать шоу. – Знаете, – говорит он небрежно. – Отдавать так же важно, как и получать. – Словно в подтверждение своих слов, он тянется свободной рукой вниз, чтобы слегка изменить угол наклона игрушки внутри себя. Тяжелая и теплая, она упирается в его простату и посылает волны удовольствия вверх по позвоночнику. Он медленно выдыхает и так же медленно вводит ее внутрь, а затем несколько раз моргает, чтобы прогнать дымку из глаз. – Но знаете ли вы, – продолжает он, а затем с усилием сглатывает, потому что его голос начинает звучать напряженно, а зрителям все же нужно его слышать, – что я весьма... превосходно умею давать? Нарочито медленно он берет вторую игрушку в рот. Он расслабляет горло, закрывает глаза, и, похоже, это творит чудеса, если судить по непрерывному звону от поступающих донатов. Игрушка проскальзывает внутрь с минимальным усилием, а он просто знает, какую непристойную выпуклость она создает в его горле. Между ног нарастет характерный жар, но ему даже не нужно смотреть вниз, чтобы понять, что его член еще недостаточно тверд. Чтобы компенсировать это, он томно покачивает бедрами. Возможно, зрителям покажется, что это неосознанная попытка добиться трения для оставленного без внимания члена. Что, возможно, он вытащит силиконовый член изо рта и вместо этого вставит его в свою дырочку. Но нет – он не закончил. Он даже не близко. Одной рукой он продолжает держать фаллоиммитатор, а другой проводит по всему телу – щиплет соски и почти дразняще поглаживает яйца. Легкие прикосновения достаточно приятны, но Астариону хочется кричать от разочарования, потому что... Потому что впервые за несколько месяцев его член упрямо не хочет вставать. И как бы он ни старался, ему никак не удается его поднять. Он знает, почему – конечно, он знает, почему. Ему принадлежит не так многое, но, по крайней мере, ему принадлежит его собственное тело, и будь он проклят, если он не знает его вдоль и поперек. По правде говоря, его голова забита самыми разными проблемами: вернувшаяся боль в спине, Гейл, не пришедший на свидание, неожиданные новости от Гоуди… И в этом хаосе совершенно невозможно на чем-то сосредоточиться, не говоря уже о том, чтобы как следует возбудиться. Внезапно он понимает, что совершенно не хочет быть здесь, в кадре, перед камерой, трахать себя на радость сотне безликих незнакомцев в интернете. Он не хочет обнажаться перед ними, заставлять себя что-то изображать. Все, чего он сейчас хочет, это снять контактные линзы, надеть свою самую страшную пижаму и объесться мороженым с орехом пекан за просмотром тупых телешоу. И – черт возьми, но он же свободен. Осознание того, что он может не делать того, чего не хочет, обрушивается на него как лавина в горах. Он свободен. – Извините, – говорит он, вынимая дилдо изо рта. – Я не очень хорошо себя чувствую. Он округляет глаза, надувает губы, будто бы в обиде на самого себя, а затем подтягивает ноги и нервно грызет ноготь. Это совершенно нехарактерно для него – Астарион скорее всего закатил бы глаза и сказал зрителям, чтобы они смирились. Стар же, напротив, легко бы их отпустил. Эта его субличность была специально создана, чтобы сделать его одним из лучших камбоев на этом чертовом сайте – и он гордится этим, спасибо большое, – и будь он проклят, если позволит одному плохому дню испортить его репутацию. – Мне очень жаль, – повторяет он, почти кокетливо опуская глаза. – К ночи я верну деньги всем, кто прислал донаты. Предсказуемо, чат наполняется сочувственными словами и пожеланиями всего хорошего. Конечно, появляется и несколько гневных реплик, но реакция зрителей в основном положительная. – Спокойной ночи, любимые, – говорит он, и впервые за свою вебкам-карьеру выключает стрим раньше времени. Наступает благостная тишина, но, когда он начинает убирать на место все оборудование, она вдруг сменяется странным чувством... изоляции. Потому что, черт возьми, он одинок. Он одинок, но, когда он в кадре, он одинок немного меньше. Они его хотят, даже если они хотят только лишь его тело. Если он закроет глаза, то сможет представить лицо каждого анонимного пользователя, представить их как людей, настоящих людей, которые знают его и хотят, чтобы он узнал их. До тех пор, пока камера не выключится и комнату не затопит пустота. Но он все равно жаждет этого. Эту придуманная связь холодна на ощупь, но зато он контролирует ситуацию. Они не могут причинить ему боль, не могут избить его или накричать на него, не могут разбить его сердце и бросить его... Получается, с горечью думает Астарион, что те два единственных знакомых, которые проявили к нему хоть какой-то искренний интерес, это один и тот же проклятый человек. Было ли хоть что-то из этого реальным? В редкий момент уязвимости он отправляет сообщение Лаэзель. Они нечасто переписываются: у Лаэзель нет привычки писать смс, но сейчас его грызущее одиночество почти невыносимо. Это даже не полноценное сообщение, всего лишь «☹». Он и сам не знает, чего ждет в ответ. Она не из тех, кто изливает свои чувства и слушает, как он рыдает у нее на коленях. По правде говоря, она может и вовсе не ответить. Тем не менее смазка между его бедрами уже начинает высыхать и становиться неприятно липкой, и, если ему повезет, то по возвращении из ванной он получит хоть какой-то ответ. *** Он стоит под душем гораздо дольше, чем следовало бы, учитывая мизерную сумму на расчетном счету и тариф на горячую воду в его доме. Едва он успел вытереть волосы полотенцем и кое-как нацепить на нос очки, как дверь грубо распахивается. – А если бы я был голым? – язвительно спрашивает Астарион. – Черт, а если бы я, как ты любишь выражаться, трахал себя за деньги? – Не, – безразлично отвечает Петрас. – Я бы услышал. Кроме того, к тебе пожаловали две девушки. – Он делает паузу и прищуривается, приглушая голос, что, в общем-то, бессмысленно, учитывая, что он во всех отношениях смахивает на того самого слона в посудной лавке. – Они... клиенты? Его сердце пропускает удар, как неприрученный зверь, в надежде поднявший свою голову. – Да, – сухо отвечает Астарион и, обойдя соседа по комнате, проходит в гостиную. Шэдоухарт и Лаэзель удобно устроились на диване, будто они вовсе не в гостях, а у себя дома. На журнальном столике стоит бутылка первоклассного коньяка и баночка мороженого, и он быстро пересекает комнату, чтобы бесцеремонно занять место посередине. Шэдоухарт говорит всякие милые глупости в знак сочувствия и оставляет на его лице целомудренный поцелуй в знак приветствия. – Ты что, – начинает Петрас, глядя на Астариона, зажатого между друзьями. – Ты собираешься...? – Я собираюсь что? – Астарион поднимает бровь, и Петрас делает непристойный жест. В ответ на это раздается громкий стон от Далирии, сидящей за их крошечным обеденным столом, где она что-то яростно печатает на ноутбуке. – Истик, – хмыкает Лаэзель. – Тебя в детстве случаем не роняли? Свои слова она сопровождает испепеляющим взглядом, и Астарион прекрасно знает, каким именно. Ему такой доставался не раз, и только благодаря долгим месяцам тренировок он может выносить его без проблем. Петрас взвизгивает и отступает на кухню. Астарион слышит его тихий шепот: «Сестра, кажется, я влюбился». – Не нужно было тащиться сюда через весь город, – говорит Астарион, и Лаэзель вновь награждает его подзатыльником. – Разве мы не друзья? – твердо спрашивает она, не отрывая взгляда от телевизора. При этом ее губы почти незаметно подрагивают. Шэдоухарт тепло обнимает его и сует ему в руки ведерко с мороженым. – Поверь, это меньшее, что я могла сделать после того, что натворил мой придурочный друг. Видит Селунэ, я действительно собиралась похитить его проклятую кошку и побрить ее на лысо. Астарион сглатывает. – С орехом пекан, – продолжает Шэдоухарт, с хитрой ухмылкой передавая ему мороженое. – Лаэзель говорит, это твое любимое. Откуда она знает? Астарион не помнит, чтобы когда-нибудь говорил ей об этом. Конечно, он часто ел его в ее компании, но никогда не говорил об этом напрямую. Не обращая внимания на слова своей невесты, Лаэзель безостановочно перещелкивает каналы на телевизоре, и Астарион не может не улыбнуться, когда чувствует, как в груди разливается тепло. Возможно, нет ничего плохого в том, чтобы время от времени отпускать бразды контроля. В это почти трудно поверить. Еще несколько лет назад он проводил вечера в высшем обществе. Повсюду его сопровождал Касадор, его уши и шею украшали драгоценности, а одежда стоила больше, чем жалованье всего обслуживающего персонала вместе взятого. За ужином его усаживали на почетное место во главе стола, и он мог баловать себя лучшими блюдами, которые предлагал ему город. Дальнейшее же всегда причиняло боль. Иногда его заставляли развлекать гостей Касадора. В другое время он предпочитал держать Астариона подальше от чужих глаз. Он говорил себе, что ему повезло, что у него есть крыша над головой, что его любят, холят и лелеют. Сейчас на нем безразмерный свитер, некогда принадлежавший Леону, и потрепанные домашние штаны из благотворительного магазина. Стены в его квартире потрескались и облупились, а диван настолько стар, что сиденье провисает посередине. Его ужин состоит из мороженого и дыма от вейпа его соседа по квартире. Треть пикселей телевизора побилась, и у него даже нет возможности ныть и обижаться на весь мир в тишине, потому что он живет с ужасно любопытными соседями. Кто-то из его прошлой жизни может сказать, что судьба ему изменила. Но в этот момент становится совершенно ясно, что эта жизнь – жизнь, которую он построил сам, – вполне заслуживает того, чтобы ее жить.