Клубы — это не то место, где стоит прятаться от своей депрессии. Можно попытаться утопить печаль на дне какого-нибудь безобразно сладкого коктейля, но окончательно расправиться с назойливыми мыслями однозначно не выйдет. Феликс считал именно так, и всё равно на предложение отметить первый зачёт зимней сессии выдавил в телефон другу что-то невнятное, но утвердительное. Спорить — удел слабых, сильные духом отрываются как в последний раз. Ну, или как-то так обычно говорит Джисон.
Ссора с отцом из-за его очередной пассии, разбитый экран смартфона, неприятно царапающий пальцы каждый чёртов раз, долги по двум предметам, которые даже не являлись профильными, но по какой-то особенной логике находились в экзаменационном списке, и трёхлетний краш на одногруппника, выдержанный на самых искренних пиздостраданиях с нотками гетеросексуальности — совершенно не помогали.
Слегка щурясь от мерцающего освещения, Феликс медленно пробирался сквозь толпу потных и уже порядком пьяных тел, точно зная точку прибытия. У них с лучшим другом была одна на двоих суперспособность: филигранно игнорировать скребущую изнутри симпатию к горячему старшекурснику. Разница лишь в том, что Феликс упорно и абсолютно невозмутимо держал взгляд подальше от Хван, мать его, Хёнджина с его отвратительной привычкой кусать свои невозможно пухлые губы, а вот Джисон никак не мог заткнуться, когда на горизонте появлялся Ли, чёрт его дери (
а лучше бы Джисон), Минхо. Последний работал барменом в клубе «AsSEXciation», в котором парни прописались с первого курса в попытках утопить уже где-нибудь хоть что-нибудь, но юношеские чувства, словно распухший труп, плавали на поверхности наравне с утренней головной болью и обещаниями больше не пить. Вот только третий год каждая пятница заканчивалась одинаково.
— А ты.. ты случайно не.. прорло.. не сломанная ручка? — чем ближе Феликс подходил к бару, тем сильнее крепло осознание, что приятеля нужно определённо спасать. Спасать, пока тот не оставил чувство собственного достоинства где-то на глубине кошачьих глаз, что внимательно следили за размахом рук Джисона, который ненароком способен был снести добрую половину бокалов со стойки, — прос.. просто я .. мне.. я сегодня сдавал зачёт по истории музыки и искал ручку, и мне..я нашёл в рюкзаке ручку, но.. оказалось, что она сломана и не пишет..так ты..и ты вот тоже мне не пишешь, ты что, сломанная ру..ручка?
— Джисон!
— Феликс! На..наконец-то ты приехал, я заебался ждать, — просветление от двух Лонг-Айлендов, звякнувших чем-то приторным, пришло мгновенно.
— За счёт заведения, — ухмыльнулся бармен и кивнул Феликсу, отбрасывая с глаз фиолетовую чёлку, — оставляю его на тебя.
— Чёрт бы тебя побрал, бро, ты когда успел так нахуяриться? — кажется, хриплый бас сгрёб воедино какие-то осколки здравомыслия и незамедлительно заставил Джисона протаранить лбом стойку, зарывшись руками в волосы.
— Я долбоёб, да? — Джисон с самым страдальческим выражением лица, на которое был способен, развернулся к другу, — не отвечай, это риторический вопрос.
— Да.
— Брат, риторический вопрос — это вопрос-утверждение, ответ на который не требуется или не ожидается в силу его крайней очевидности для говорящего, — с умным видом пояснил Джисон, вытягивая губы уточкой в попытках поймать трубочку.
— Нихуя себе, минуту назад ты не мог выговорить слово «ручка» без заикания.
— Брат, это потому, что я пьян от любви, а не алкоголя!
Признаться честно, Феликс не считал его долбоёбом. Самый талантливый студент на факультете продюсирования и автор пары десятков лиричных треков о неразделённой любви, внимательный к проблемам окружающих людей и невероятно отзывчивый. С его усердием могли бы посоревноваться разве что айдолы, работающие 25/8, а режим достигатора был активирован, по всей вероятности, ещё в детстве, когда отец вместо поддержки плевался злобными «ты ничего не добьёшься» и «лучше бы тебя не было, всё равно такой же тупой, как и твоя мать». Несмотря на развод родителей и тяжёлый переезд в другую страну, Джисон вырос с вывернутым сердцем наизнанку, которое по частичкам отдавал людям, не жалея и не думая о том, как его дальше используют. Судя по количеству частей, сердце у парня было безграничным. Верный друг и самое крепкое плечо, на которое не страшно опереться — вот как бы его описал Феликс. Впрочем, это если бы его попросили характеристику для работы, знаете. В остальном же — это человек-ураган, мистер шиловзаднице, громкий и находящийся будто во всех местах одновременно. Казалось, что он знаком с каждым в этом городе: охранники супермаркетов, бариста в кафе, продавцы в магазинах, даже уличные коты с приветственным мурчанием встречали его вечерами у общежития, выпрашивая еду. Казалось, будто его любят абсолютно все, ну, или опасаются, потому что Хан Джисон — это ходячее бедствие мирового масштаба, если что-то может пойти не так, оно пойдёт не так. За три года удалось прочувствовать все прелести дружбы с этим вечным двигателем, встревающим в любые неприятности, впрочем, спустя время это вызывает только искренний смех и стендап юного комика на студенческих пьянках.
— Бро, я отлить, иначе обоссу здесь кого-нибудь, — в легком расфокусе тот самый талантливый студент опрокинул в себя остатки коктейля и нетвёрдой походкой двинул в сторону туалетов. Ставить под угрозу чьи-то шмотки в планы на сегодняшний вечер не входило, поэтому Феликс теснее прижался со стулом к бару, пропуская друга к намеченной цели.
Вполоборота наблюдая за танцполом, Феликс медленно потягивал второй бокал. Еще не настолько пьян, чтобы присоединиться к толпе, но уже не настолько трезв, чтобы сильно тосковать по второму тому «Благословения Небожителей», что остался недочитанным лежать на кровати в общежитии, а там, между прочим, любовь! Такая бывает только в книгах, думается ему, не зря всё-таки это фэнтези. И ведь раздражает до одури то, что ёбаный краш-чертила своего возлюбленного ждал 800 лет и ничего, дождался, а вот Феликс уже спустя три года на стены готов лезть от невозможности потрогать свою влажную мечту, а плечи там, вообще-то, очень даже трогательные.
— Твой пришел, — Джисон так резво оседлал стул, что пришлось придержать его за коленку, чтобы оставшаяся половина несломанных костей добралась домой в сохранности, — и баба какая-то виснет на нем.
— Как и всегда. Есть какие-то менее очевидные новости? — Феликс закатил глаза и, напоследок пренебрежительно всмотревшись в толпу, развернулся лицом к бару. Хотелось тоже повиснуть, или повеситься — он еще не решил точно. — Минхо~я, сет B-52, пожалуйста!
Джисон понимающе хмыкнул и, подняв два пальца в жесте «V», добавил:
— Два!
После каждого следующего сета шотов отчего-то танцпол казался всё более привлекательным, музыка уже не била по ушам невыносимой долбежкой и даже люди стали менее потными и противными.
— Брат, обещай, что когда станешь известным продюсером, то не забудешь ме..меня и нашу дружбу!
— Никогда, брат, ты же мой лучший друг! — Джисон щёлкнул по носу Феликса и, вывернувшись из крепких мужских объятий, потащил его «оттанцевать всю свою боль», пока у последнего не началась стадия нытья по Хван «да_пошел_он_нахуй» Хёнджину.
В приглушённом свете с басами, проникающими куда-то под кожу, было хорошо. Феликс наслаждался оценивающими взглядами из толпы, позволял себе флиртовать с парнями и звонко смеялся от едва слышных комплиментов на ухо. Он знал, что выглядит потрясающе, даже если бы не наряжался специально. Он знал, что двигается великолепно, потому что десять лет в студии хореографии не прошли бесследно. А ещё он абсолютно точно знал, что после знакомств, флирта, развязных танцев и любого количества алкоголя он непременно поедет в своё общежитие, потому что ёбаный краш-чертила ждал 800 лет, вот и Феликс подождёт, одноразовый перепихон — последнее, чего хотелось бы даже под влиянием клубной атмосферы.
— Виски-кола!
— Ликс, может, тебе хватит? — бармен опустил подбородок на ладонь, перекрикивая музыку, и вопросительно выгнул бровь.
— Минхо, виски-кола! Всё н..нормально, — с языка любого пьяного человека это переводится как «Я в тряпки, но душа требует продолжения».
Пожав плечами, Минхо в пару грациозных движений наполнил бокал и пустил его скользить с другой стороны стойки прямо в руки Феликсу, который его, несомненно, поймал бы, если бы не лучший друг, очень вовремя навалившийся сзади на плечи. Предплечье дёрнулось, а олд фешен, переборов законы гравитации благодаря неудачно выставленному пальцу, перевернулся на белоснежную рубашку.
— Блять, ну почему это всегда ты?
— Что я?
— Ты просто катастрофа, — Феликс искренне рассмеялся и хлопнул друга по спине, — пойду попробую немного застирать, хуже уже точно не будет.
Когда-то Джисон сказал, что с близкими людьми не страшно, и прямо сейчас вот это «не страшно» сидело напротив, виновато улыбаясь. Феликс точно знал, что испорченные рубашки, сломанные кости, сгоревшие завтраки, пусть их будет хоть сотня, хоть тысяча — это не страшно. Заваленные экзамены, проёбанные пары, разбитая посуда и заветренный хлеб на столе, который Джисон вечно забывает убрать — всё это совершенно не страшно. Страшно, если когда-то Феликс придёт, а его солнце не будет светить, перестанет переводить всё в шутку и оставлять ироничные комментарии по любому поводу. Если когда-нибудь безграничное сердце этого парня закончится, если кто-то безнаказанно заберёт и растопчет всё в безобразное месиво, а мир вокруг лопнет, словно мыльный пузырь, и оставит в груди бывшего хозяина развороченную чёрную дыру, Феликс без капли сомнений выскоблит своё кровавое бьющееся подчистую и отдаст ему. Потому что видеть самых ярких людей без улыбки — вот что страшно, а сам он как-нибудь справится.
Джисон с поникшим видом развернулся к бару, но мгновенно расплылся в очаровательной радости, завидев фиолетовую макушку:
— Хён, а ты случайно не гипнотизёр?
— А?
— Тогда почему ты заставляешь некоторые мои органы шевелиться одним взглядом? — Джисон поиграл бровями и чуть более серьёзно добавил. — Можно мне тоже виски-кола, только давай лучше в руки, не надо алкоголь переводить.
Минхо потянулся за бутылкой вниз, спрятав лёгкую улыбку за чёлкой, а выпрямился уже с привычной ухмылкой и отстранённым взглядом, по которому собеседник никогда не догадывался, о чём он думает на самом деле.
Не встретив привычной очереди в уборную, Феликс зашёл в первую попавшуюся кабинку и прикрыл за собой дверь. Рубашка неприятно липла к телу, а терпкий запах виски, казалось, ещё сильнее кружил пьяную голову. Отражение в зеркале с растрёпанными волосами, поплывшим взглядом и немного размазанным макияжем молча смотрело в ответ будто чуточку укоризненно.
— Как шлюха, — выругался и принялся расстёгивать пуговицы, параллельно пытаясь поправить то волосы, то макияж. Выходило, откровенно говоря, хуёво. — Да блять!
— Оу, прошу прощения, здесь было не закрыто, — привычно бархатный голос именно сейчас звучал наждачной бумагой по лицу. В сердцах было проклято всё на свете, включая клуб, выпивку, Джисона, свою невнимательность в закрытии грёбаной защёлки на двери туалета и, самое главное, ёбаный краш на Хван «господи_боже_мой_блять» Хёнджина. — Феликс?
— Х..Хёнджин?
— Что-то случилось? Тебе помочь? — Хван «выйди_блять_отсюда» Хёнджин в один шаг оказался за спиной и развернул к себе, внимательно всматриваясь в глаза напротив.
А Феликс предпочитал бы не смотреть в ответ.
Потому что это было похоже на какую-то совершенно глупую ситуацию. Например, когда комик шутит, а в зале стоит гробовая тишина. Вот только никто не шутил, а в зале два на два метра с унитазом в углу (не очень похоже на концерт холл, правда?) стояла ёбаная мечта, и самое ужасное, что при взгляде на эту мечту вставало ещё кое-что. Внутри у парня разрывались салюты, словно в новогоднюю ночь, и очень хотелось бы оторвать себе палец или выстрелить петардой в глаз, чтобы не видеть это отвратительное великолепие. Половина длинных волос Хёнджина была неаккуратно собрана сзади в хвост и перевязана красной лентой. Чёрно-красный пиджак на голое тело и узкие чёрные брюки тоже совершенно не помогали.
— Охуеть, ассоциации… — выдохнул Феликс, опуская взгляд в пол, а недочитанный томик «Небожителей» определённо нервно икнул бы, если бы вещи могли икать.
— Что..? — прошелестело где-то сверху.
И дальше произошло что-то невообразимое. На какое-то мгновение Феликсу показалось, что он оторвался от земли и вознёсся куда-то в пантеон небесных богов. Где-то слева раздался грёбаный звук защёлки, а в следующую секунду, сидя на столешнице и будучи прижатым к холодному кафелю за спиной, Феликс шумно простонал в губы Хван «прошу_продолжай» Хёнджина, который держал слишком крепко и целовал невыносимо сладко. Его руки, казалось, были везде и сразу — в два движения рубашки на плечах уже не было, длинные тонкие пальцы исследовали шею, ключицы, каждое ребро, за которым отбивалось в бешеном ритме сердце, словно в него всадили укол адреналина. Каждое касание откликалось каким-то безобразным мычанием, выдавливая воздух из легких, делая их идеально вакуумными, герметичными. От Хёнджина пахло розой и декабрьским очарованием перед рождеством, приторно оседающим на внутренней стороне щёк. Влажный язык обжигал нёбо и крошил изнутри, не давая возможности отстраниться и потушить чудовищный пожар, который он устроил. Фастекс на ремне щёлкнул вспышкой сверхновой и ударил куда-то в солнечное сплетение. В каждом месте, где Феликса касался Хёнджин, начинали гореть чувства, и, когда он, наконец, чуть ослабил хватку и отдалился на жалкие сантиметры, весь Феликс — был сплошной ожог четвёртой степени. Когда Хёнджин приподнял его над столешницей и освободил от брюк вместе с бельем — уничтожил все ткани, все нервные окончания, и было бы откровенной ложью сказать, что это не нравится. Феликс слышал, что ему что-то говорили, но не мог разобрать ни слова, будто сквозь толщу воды, погружаясь на самое дно ощущений, не видел перед собой ничего — только пелену вырывающихся бабочек изнутри. Все его органы чувств умерли и переродились во что-то сплошное, целое и необъятное. Во французском языке нет фразы «Я скучаю по тебе». Ты говоришь: «Tu me manques», что переводится как «Ты отсутствуешь у меня». И Феликс вдруг осознал всю глубину этого «Ты отсутствуешь у меня». Будто кто-то — это твоя часть или орган или кровь, текущая по венам. Хёнджин был той самой частью, хотелось раствориться и навсегда остаться в его руках, пусть даже ради одного лишь этого мгновения. Когда ладонью накрыли его болезненно ноющий член, Феликс поперхнулся этими блядскими насекомыми в животе, а все внутренности свернулись в один сплошной узел. Слишком идеально, слишком страстно, слишком пламенно. Хёнджин невесомо касался подушечками пальцев, размазывая смазку, и с удивительным напором продолжал терзать губы напротив, пока не оказался на коленях и не провел горячим языком по всей длине.
— Сладкий, — у Феликса в ушах звон, сердце рвёт на мириады осколков, где-то снаружи остановились все часы мира, и только возбуждение, словно маятник, качалось из стороны в сторону. Со стоном он потерялся в ощущениях, а голова каменной глыбой раздавила хрупкое тело. Сделать вдох — невозможно, открыть глаза — недостижимо, выстрадать хоть слово из себя — немыслимо, сознание точно медуза — липкое, скользкое, абсолютно неуловимое.
— Феликс?
***
У французов есть выражение: эффект лестницы. По-французски «Esprit d’Escalier». Оно относится к моменту, когда ты находишь правильный ответ, но уже поздно. Например, когда тебя кто-то задевает в университете, ты разворачиваешься и уходишь, а дома перед сном придумываешь идеальную фразу, чтобы заткнуть того мудака. Оттолкнуть Хван «мы_почти_переспали» Хёнджина было бы лучшим решением. Именно так думал Феликс, нервно ворочаясь в своей кровати, мысленно проклиная клуб, выпивку, своего друга и невнимательность в закрытии грёбаной защелки на двери туалета. Вот что такое эффект лестницы.
— Эй, ты как? — Джисон протянул стакан с водой, усаживаясь рядом на пол. — Я перепугался, брат. Не каждый день твоего друга выносят в обмороке из туалета.
— Как пережёванный фарш.
— Технически, фарш и так пережёванный, только мясорубкой, — хихикнув, Джисон задумчиво потер переносицу.
— Отъебись.
— Понял. Собирайся, пары никто не отменял.
— Скажи всем, что меня переехал асфальтоукладчик, — Феликс со стоном великомученика опустил на голову подушку.
— Судя по тому, как ты выглядишь, так оно и было, но господин Пак не оценит, если мы не явимся сегодня на допуск.
Умеет же Джисон все портить. Феликс говорил, что это его лучший друг? Маршрут перестроен — век бы не встречал этого персонажа, который в вечер перед столь важными мероприятиями тащится в клуб.
Знал ли Феликс, что сегодня пары?
Конечно.
Отказался бы от предложения вчера поехать тусить?
Ни в коем случае.
***
— Скажи, что мне кажется и они идут не к нам.
— Они идут не к нам, — Джисон надкусил сосиску в тесте, ради которой они простояли в пекарне лишних двадцать минут и чуть не опоздали к началу занятий, и, с видом посетителя ресторана минимум с пятью звёздами Мишлен, грациозно поправил салфетку на толстовке.
— Пиздишь.
— Абшолютли, — старательно пережёвывая свой деликатес, согласился Джисон.
— Ликс, можем поговорить? — Хван «может_я_притворюсь_стеной_и_ты_съебешь» Хёнджин стоял во всём своём кошмарном великолепии и беспокойно теребил лямку на рюкзаке. Красивый до безобразия, в чёрном растянутом свитере он всё равно был живым воплощением слова стиль. Уставившись в одну точку, оставалось только нервно заламывать пальцы под столом и молчать, будто партизан на допросе.
— Бро, — Джисон толкнул Феликса под столом, да так неожиданно, что последний ударился коленкой. Правда, больнее было от того, что воспоминания о прошлой ночи кружили над ним сгустком какой-то тёмной материи, пронзая сознание каждый раз, когда закрывались глаза.
— Эй, пойдём, — Хёнджин с хирургической осторожностью дотронулся до запястья. Отчего-то это резало еще больнее, и мягко добавил, — пожалуйста.
***
Оказавшись в пустой аудитории, Феликс поначалу сжался до размера неделимой микрочастицы и уставился в пол. Спустя пару секунд вскинул голову, будто не было никакого смущения, и твёрдо спросил:
— Ну и что это вчера было?
— А? — Хёнджин отступил на шаг и растерянно моргнул.
— Что вчера было, говорю? Я на французском с тобой разговариваю или что?
Феликс понимал, что ведет себя грубо, возможно, неправильно. Поджав губы, он невозмутимо ждал ответ, сам не зная, что хочет услышать. Стратегия, выбранная когда-то давно в общении с тем, кто тебе нравится, но не проявляет интерес, достаточно простая. Никогда. Никому. Не открывайся и не показывай чувства. Их растопчут и выбросят на ближайшей обочине вместе с твоим глупым сердцем, которое ты раз за разом находишь где-то в пыли, клеишь, штопаешь, вшиваешь эти разноцветные нити наживую без наркоза — по одной на каждого, кто надругался, и обещаешь, что больше не позволишь. Потом всё начинается по новой, ностальгия по нежности берёт над тобой верх, и ты вверяешь свой искалеченный орган другому человеку, потому что не умеешь не. Итог очевиден.
— Но ты же сам..Ты..
— Что я? — побитая собака внутри, давно позабывшая о заботе и ласке, скалилась и огрызалась.
— Ты же сказал: «Хочу пососаться».
— Ч..чего? — Феликс поперхнулся чувством чего-то горького с привкусом нашатыря.
— Я зашёл случайно к тебе в кабинку, сначала подумал, что тебе плохо, но затем ты развернулся и сказал мне..да..точно, так и сказал: «Хочу пососаться». Ликс, послушай, ты мне давно нравишься и.. — Хёнджин продолжал что-то говорить, быстро и уверенно подбирая слова, крепко обхватив ладонь и сжимая её до побелевших костяшек, словно боялся, что у него что-то отберут. Что-то важное и необходимое, — почему ты смеешься?
Феликс к тому моменту уже истерично хохотал в полный голос, смаргивая выступившие слёзы и содрогаясь всем телом.
— Я сказал…боже, я сказал: «Охуеть ассоциации», какое, нахуй, пососаться?
— А я сказал, что ты мне нравишься, сходим на свидание? — пока ему решительно и пристально смотрели прямо в глаза, Феликс вглядывался в такие же карие напротив, пытаясь разом собрать все мысли в кучу: о чём скулит внутренняя побитая собака, стоит ли кому-то снова доверять обломки своего сердца, хотя он точно знает, что не может не, и нитками какого цвета зашивать новые раны, когда придёт время в очередной раз собирать себя по частям. — Расскажешь заодно, что там за ассоциации.
Чтобы признаться в любви, арабы используют слово «тукбурни», которое дословно переводится как «ты меня хоронишь», и речь не о похоронах — они имеют в виду, что любят человека настолько, что не могут без него представить свою жизнь. Так не говорят даже французы, но любовь на разных языках мира звучит одинаково — хрупко и едва осязаемо, заставляя пространство искриться от одного лишь прикосновения, от мимолетного взгляда, когда ты ощущаешь всё вокруг ненастоящим, но, главное, себя — живым.
И, наверное, на этом моменте Феликс окончательно ломается, сжимает ладонь в ответ и протягивает ему искалеченный свёрток из проломленной груди, потому что не может не.
