Пылью под пологом голос мне полоза слышится… Полные голода очи-золото в пол-лица… Он зовет меня вниз Родная, спустись Обниму в тридцать три кольца!
Мельница — «Невеста полоза»
Он вернулся в деревню на рассвете, когда над синими заснеженными горами уже занималась алая заря. Очаги в домах топили жарко, день начинали рано, и над покрытыми соломой крышами вился дым. Ночью выпал снег, и следы, нарушавшие девственный покров, были глубоки и темны. За этими провалами тянулась багровая дорожка, и немудрено — в руке молодой заклинатель, о чьём роде занятий можно было судить по одеждам и мечу в заплечных ножнах, нёс отрубленную голову монстра. Как описать ту тварь, что, изрядно потрепав воина, пала под острым лезвием его оружия? Обнажённые клыки были остры, словно колья, и шли в несколько рядов, выпученные глаза ещё таили в себе ярость и ненависть, а грива покрылась льдом, перемешанным с кровью. Со стороны показалось бы, что ужасную голову он нёс так, будто не прилагал ни малейших усилий, но то был нечаянный обман. Грудь воина тяжело вздымалась, ссадины на лице кровоточили, и он слегка хромал — увернувшись от удара чудовищного хвоста, он упал и повредил колено. Путь лежал в дом деревенского старосты. Заклинатель постучал в ворота, и открыли ему тотчас же, будто ждали возвращения, до конца не веря, что молодой герой сумеет одолеть чудище, отравлявшее жизнь всей деревне. — Я выполнил свою часть договора, — он швырнул жуткую голову на дощатый пол. — И жду моей награды. О, никогда прежде, в той жизни, которая предшествовала его смерти и воскрешению, он не посмел бы говорить так дерзко. Он был Лучшим Учеником, гордостью учителей, примером для мальчишек помладше. Он был добр, покладист, благороден и смел. А потом он умер. И воскрес. И с тех пор, как он воскрес, ему больше не нашлось места ни в мире смертных, ни в мире бессмертных. Он, впрочем, всё же оставался во дворце Хуань Хуа, но демоническая энергия, которой веяло от него, пугала других. Люди, конечно, заключали союзы с демонами, люди и демоны любили друг друга и зачинали потомство, но он-то, от рождения будучи человеком, вернулся во дворец... неизвестно кем. Собой прежним он уже не был. На его место пришли другие Лучшие Ученики, прилежные, смелые, отчаянные и восхитительно юные. А его чёрные, как смоль, волосы удручающе рано подернулись серебром, пусть лицо и тело еще сияли молодостью. Он лишился всего, что имел, и даже жизни. Всё, чему его учили прежде, больше не имело значения — его новая сущность противоречила старым умениям, и многое пришлось постигать заново. И он ничего не помнил, кроме лица человека или демона, что вернул его к жизни, и его терзали сны, которых он не мог и пересказать. В отчаянии он обратился к Ло Бинхэ, повелителю демонов и своему прежнему сопернику, и тот из великой милости подсказал, что, судя по описанию снов и характеру демонической энергии, искать следует демона по имени Чжучжи-лан — тем более, с Ло Бинхэ тот состоит в родстве. Да только вот беда — Чжучжи-лана давно никто не видел. Он скрывался где-то в горах, и в скитаниях Бывший Лучший Ученик узнал, что такое нищета и голод, обречённость и страдания. На каждом шагу он видел мучения простых людей и стремился помогать им, чем мог. За время странствия он сильно повзрослел. Тяготы дня сменялись странными грёзами, уже не пугавшими его. Так прошло много лун, так вновь и вновь катилось колесо года. Его сила, его меч, его дух были теперь на службе у бедняков, способных отплатить ему лишь плошкой риса… да сплетнями. Сплетни и привели его в логово Чжучжи-лана. Так и началась эта история. Теперь же он стоял перед деревенским старостой и, презрев все свои принципы, требовал обговоренной награды. Староста, покряхтев по-стариковски, мол, ужас-то какой, приказал убрать с глаз долой кошмарную голову и вывесить её у ворот, чтобы жители знали — теперь дорога в город совершенно безопасна. Впрочем, и в назидание, ведь каждый в деревне знал, что монстра породило молчание, попустительство и равнодушие. — Что ж, молодой господин Гунъи Сяо, — в его взгляде появилась толика снисхождения к юному герою. — Стало быть, она и вправду красавица, раз за шпильки и гребни для неё ты готов жизнь положить. Только что с твоими волосами? Заклинатель рассеянно провел по затылку, будто на ощупь мог определить напугавшие старосту перемены. Наверное, волосы его вновь побелели. Когда демоническая энергия, привнесённая извне, брала верх, они полностью теряли природный цвет. — Я потратил слишком много духовных сил. Они почернеют вновь, когда я отдохну. — Отдыхай, что же. Накроем стол, постелем тебе постель, гости хоть до следующего полнолуния! — Я не откажусь, если вы соберёте мне немного еды в дорогу, путь неблизкий. Однако задержаться не могу, — вежливо ответил заклинатель. — Любовь, понимаю… — кивнул староста. — Ну, выбирай! Гунъи Сяо придирчиво осмотрел предложенные украшения. Тогда, на ярмарке, побрякушки эти восхитили его потому, что он видел их чужим восторженным взором. Однако же теперь они казались ему вычурными и аляповатыми. Он с большим трудом отыскал в раскрытых резных шкатулках то, что счёл достойным внимания — две изысканные шпильки в виде змей и подвеску, мастерски выточенную из нефрита. — Вот это… и вот это. — Разве ты не хочешь подарить своей зазнобе гребень, усыпанный цветами? — удивился староста. — А вот это, смотри, бабочка как живая! — Это будет ей не к лицу, — отрезал заклинатель. — Изысканной, я погляжу, красоты твоя женщина. Отдохнув, Гунъи Сяо отправился в обратный путь.***
Этой же тропой, петлявшей меж камней, когда-то он добрался до логова демона-змея. Чего он только не наслушался по пути! Говорили, что Чжучжи-лан практикует такие заклятия, что даже демоны теперь обходят стороной его жилище. Самые отчаянные смертные иногда обращались к нему за лекарственными травами и плодами, растущими в вечных снегах заколдованной горы, за порошками и эликсирами, излечивающими от самых страшных болезней. Казалось бы, змею пристало любить тепло, но он, существо глубоко извращенной природы, законам бренного мира не подчинялся. Путь вверх был столь долог и труден, что голова Гунъи Сяо шла кругом. Иной раз — всё чаще — снег на вершинах гор казался ему огромным, извивающимся змеиным телом, скованным тяжёлым сном. Тяжёлый сон сковал и веки Бывшего Лучшего Ученика. Пришёл в себя он не среди бескрайних снегов, а в уютном жилище, устроенном в пещере. Лежал под грудой тёплых одеял, грубо сшитых из шкур. Вокруг царил страшный беспорядок — но лишь на первый взгляд. Приглядевшись, заклинатель различил множество склянок, амулетов, свитков, написанных на разных языках, странных инструментов, овеянных демонической аурой. Кое-где среди всех этих старинных пергаментов и кристаллов прорастали диковинные цветы, которым не место было в пещере, что затерялась в мире вечной зимы. На крышке кованого сундука возле постели дремала, свернувшись, маленькая змейка. Ещё одна устроилась у Гунъи Сяо на груди и, стоило ему пошевелиться, скользнула вниз. Кто-то подошел близко-близко, кто-то произнес слова приветствия, кто-то дал ему в руки красивую расписную пиалу с горячей оранжевой жидкостью, он покорно выпил, не понимая вкуса… и только потом поднял глаза на своего спасителя. Спасителя — снова. — Это вы! — воскликнул он. Его тонкое, бледное, очень юное лицо, обрамленное длинными чёрными волосами, он помнил прекрасно. Каждую его черту, каждую длинную, прямую ресницу, каждую трещинку на узких губах, словно бы провёл рядом с этим человеком — нет, разве то был человек?! — тысячу лет. И, влекомый необъяснимым порывом, он вцепился сильными руками в ворот серой накидки, притянул демона к себе и горячо поцеловал. И тут же осознал, что сделал. — Простите! — Гунъи Сяо схватился за голову, не зная, куда деваться от стыда и изумления. — Простите, я, верно, сошёл с ума! — Да, в горах это бывает, — демон смущённо завел за ухо глянцевую прядь. — Правда, обычно у людей случаются видения, а не… впрочем, я не в обиде. Вы истощены и измотаны, вы не представляете для меня опасности. Однако… я вас не помню. — Вы спасли мне жизнь. — А, — в огромных глазах демона, хрупкого, нежного, как подросток, мелькнуло что-то странное. — Я убил вас.***
Похлёбка, почти лишённая вкуса, была сытной и обжигающе горячей. Чжучжи-лан очень тихо извинился, мол, не знаток человеческой пищи, но мудрецы пишут, что этот рецепт — именно то, что нужно выздоравливающему после тяжёлого переохлаждения. Гунъи Сяо не знал, как продолжить разговор, и лишь поблагодарил его. Демон сидел у него в ногах в ожидании, когда плошка опустеет, и Гунъи Сяо видел его точёный профиль, длинную шею, острое плечо. Разве такое хрупкое существо могло с ним, Лучшим Учеником, совладать? Кожа Чжучжи-лана отливала зеленью, острые ногти и кончики пальцев чернели, но в остальном он был просто-напросто мальчишкой. Гунъи Сяо умер до того, как разобрался, лежит его душа к девушкам или к юношам, а вернувшись, вовсе не думал о плотских наслаждениях — или о сердечных муках. Тело его сгорало от желания, но иного рода, и только сны, которые выматывали его ночами, давали странные подсказки. Он просыпался, охваченный страстью, но вызывали её не жаркие женские прелести, не мускулистые тела соучеников или мастеров, нет. Его звало нечто иного свойства, нечто неизведанное. И это нечто смотрело на него широко распахнутыми глазами Чжучжи-лана, его убийцы, его спасителя. — Почему вы это сделали? — спросил наконец Гунъи Сяо. — Вы мне мешали. — Но я жив, значит, не такой уж я стал для вас помехой. Почему вы вернули меня к жизни? Демон прикусил палец, размышляя, и ответил очень осторожно: — Я испугался. Под выжидающим взглядом Гунъи Сяо он продолжил, запутав его ещё сильнее: — Я слаб. Убивать… очень страшно. Гунъи Сяо натаскивали убивать отважно и безжалостно — демонов и врагов-людей. Именно к этому сводились все выматывающие тренировки, наполнявшие дни его ученичества. Он в те времена был благородным заклинателем, красивым, утончённым, носившим белые одежды, он владел стихосложением и игрой на гуцине, упражнялся в живописи и каллиграфии, но, в конечном итоге, сущность его составляли доведённые до совершенства навыки убийцы. Он всегда считался старательным мальчиком, слушался старших и делал то, что от него требовалось. Перед ним, низко опустив голову, сидел сильнейший, если не сравнивать с парой-тройкой сородичей, благородный демон, существо, лишенное морали и неспособное на глубокие чувства — так его, Гунъи Сяо, учили. И демону было страшно убивать. Настолько страшно, что, похоже, он пожертвовал изрядной долей своих сил, сотворил невозможное, пошёл против законов природы. И теперь вновь спас ему жизнь — уже только тёплым одеялом да похлебкой, но для этого нужно было понимать, как хрупки человеческие тела, а демону, принимающему облик змея, нелегко даются такие знания. Демоны беспощадны не по злобе, а из простоты. — Спасибо вам, — Гунъи Сяо подвинулся ближе и хотел коснуться плеча Чжучжи-лана, но отчего-то бережно погладил его по гладкой щеке и тут же снова извинился, отдёрнув руку. — Сделайте так ещё раз, — попросил его демон, и голос его совершенно по-человечески дрожал.***
— Оставайтесь, сколько вам угодно, — Чжучжи-лан ласково почесывал голову одной из своих змеек; Гунъи Сяо с опаской потрогал её, вызвав на мертвенно-бледном лице демона еле заметную улыбку. — Для чего вы искали меня? — Я хотел ответов на вопросы, которые не знаю, как вам задать, — пробормотал заклинатель; змейка теперь переползла на его руку и щекотала пальцы раздвоенным язычком. — Что бы между нами ни было прежде, все эти годы я не мог забыть ваше лицо, а вы ничуть не изменились. И не узнали меня. — Потому что это не моё истинное лицо, — демон пожал узкими плечами. — Но оно приятно глазу и… я слишком долго был омерзительной тварью, на которую смотрели с презрением. — Я бы ни за что не стал смотреть на вас с презрением, — уверил его Гунъи Сяо. Чжучжи-лан очень грустно взглянул на него и тихо сказал: — Вы не знаете.***
Так он и остался в заснеженных горах, далеко от человеческого жилья. Демон не спрашивал его ни о чем. Учил различать магические растения, которые выращивал, готовить из них порошки и зелья. За ними приходили люди. Боясь встречаться лицом к лицу с непонятным им горным обитателем, тёмной ночью они оставляли возле каменного идола, появившегося здесь, наверное, еще на заре человечества, нехитрые подношения в обмен на волшебные субстанции, за которые в мире заклинателей, знай они об эликсирах Чжучжи-лана, шла бы долгая кровопролитная война. Пальцы Гунъи Сяо почернели, пропитавшись микстурами и ядами, волосы побелели ещё сильнее оттого, что он забыл о медитациях, уравновешивающих в нем энергии, врожденную и чужеродную. Кожа, загоревшая и обветрившаяся в скитаниях, потускнела, одежда пообтрепалась, и стал он похож на демона сильнее, чем на человека. Если кто-то и искал его, то не нашёл. А он, кажется, нашёл то, что искал. Он не знал, где пропадает ночами Чжучжи-лан. Он появлялся утром с чашкой чая, плошкой каши и ласковой улыбкой, бледная кожа его, пока лучи рассвета прорезали лиловый сумрак, теряла зеленоватый оттенок, а пятна змеиных узоров на руках, еле скрытые рукавами одеяния цвета ковыли, растворялись и почти исчезали. День они проводили в заботах. Гунъи Сяо после передышки вернулся к тренировкам, и Чжучжи-лан, сидя у входа в свою пещеру, смотрел на него, не отводя взора, но молчал. Гунъи Сяо сбивался и смешно терял равновесие, встречаясь с ним взглядом. Однако они соприкасались пальцами, передавая друг другу посуду, медную ступку, палочки; ручные змейки демона переплетали их запястья. Гунъи Сяо отводил назад длинные волосы Чжучжи Лана, пока тот помешивал свои зелья, и непонятно, как прежде тот обходился без человека, собиравшего его смоляные пряди и перевязывавшего их лентой, снятой с собственных волос. На шее у Чжучжи-лана тоже были едва заметные чешуйки, и Гунъи Сяо иногда думал, что же под одеждой, какого же цвета это худое, тонкое тело. Ему подчас было неловко оттого, что демон выглядит слишком юным — сам-то он с юностью уже распрощался, вырос, возмужал, и та изысканность, почти девичья, что свойственна благородным молодым мужчинам, его давно покинула. Но демоническая аура Чжучжи-лана выдавала огромную силу, дикую, древнюю, превосходящую мощь горных лавин. Было бы жутко влюбиться в своего убийцу и глупо, как в дурацкой песенке, возжелать спасителя — он что, невинная дева, готовая кинуться на шею загадочному избавителю? Но он полюбил Чжучжи-лана, как любят того, с кем делят трапезу и крышу над головой, дневные труды и вечерние беседы. И глядя сквозь ресницы на пламя в очаге, которое демон, не нуждаясь ни в чём сам, разводил для него, да глотая травяной чай, заваренный таинственным обитателем зачарованных гор, Гунъи Сяо страшился подумать, что желает разделить с ним не только еду и работу. — Вы были влюблены? — спросил он как-то, когда демон изучал древний свиток из своей коллекции. — Да, — ответил тот просто. — Но тот человек предназначался не мне, и я забыл его. Его нежное лицо в отсветах огня выглядело почти человеческим, а кожа казалась тёплой и словно бы даже подёрнутой нежным румянцем. — Я прежде не был, — осторожно произнес Гунъи Сяо, надеясь, что его слова окажутся понятными. Чжучжи-лан поднял на него огромные глаза, влажно блестевшие в полумраке, но ничего не сказал, и заклинатель не стал продолжать. Однако, когда он уже приготовился ко сну, Чжучжи-лан, по привычке ускользнувший куда-то из своей пещеры, вдруг вернулся и, нервно сглотнув, произнес скороговоркой: — Там очень-очень холодно, могу ли я… — Да, — перебил его Гунъи Сяо, избавив от необходимости продолжать. Ту ночь — и много ночей следом — они спали, прижавшись друг к другу. От Чжучжи-лана пахло мятой, шалфеем, сандалом, дымом и немного болотом, а кожа его была сухой и неожиданно горячей. Гунъи Сяо, чтобы не придавить ему длинные волосы во сне, заплетал их в косичку, ужасно смущая демона, но наутро просыпался, буквально опутанный этими волосами. Жаль, не руками — руки Чжучжи-лан прижимал к своей груди, не решаясь, вероятно, пустить их в ход. Однако, просыпаясь раньше, с первыми лучами солнца, Гунъи Сяо невесомо касался губами высокого лба или кончика носа демона, думая, что тот спит. И знал, что Чжучжи-лан делает то же самое — потому что в такие моменты лишь прикидывался спящим.***
На местную зимнюю ярмарку стекались мастера со всей округи. Городок (последнее крупное поселение на подступах к горам, отделённое от них крепкой стеной) был небольшим и уютным. Жизнь здесь текла размеренно и тихо. Однако несколько раз в год покой сменялся суматохой, трепетом ярких флажков, шумом музыки и голосов. Было здесь, чем поживиться и простым смертным, и воинам, и заклинателям. В одних палатках торговали конфетами и побрякушками, в других — талисманами и ценными снадобьями. По ветру трепетали отрезы узорчатого шелка. Руки торговцев, зазывая, порхали над рядами серебряных гребней с цветными камнями и деревянных шпилек с выточенными на них драконами и лисицами. Другие предлагали лакированные и каменные шкатулки, фарфор, расписанный цветами сливы и ветками сосны, кисти для каллиграфии и тончайшую рисовую бумагу. Кузнецы наперебой нахваливали свои ножи и мечи — по мнению Гунъи Сяо, не стоившие и взгляда, а вот горшечники и стеклодувы показались ему мастерами своего дела. Редко какая ярмарка обходится без развлечений для взбудораженной толпы, и Гунъи Сяо, стремясь выбраться из толчеи, прошёл мимо напёрсточников, жонглёров, акробатов и актёров уличного театра. Он бы, может, и остановился поглазеть на фокусника, вытаскивавшего из носа изумленного зрителя внушительных размеров монету, но Чжучжи-лан потянул его за рукав и не позволил праздно стоять на месте. — Эй, молодой герой, не хочешь выиграть для своей возлюбленной красивую шпильку? Гунъи Сяо не сразу понял, что владелец тира обращается к нему. Да и никакой возлюбленной рядом с ним не было. Чжучжи-лан, которого при некоторой степени близорукости можно было принять за девушку, убежал к лавке стеклодува и увлечённо рассматривал там склянки для своих алхимических опытов. Заклинатель видел его краем глаза и старался не упускать из виду. На демоне был серый плащ с большим капюшоном, и, невысокий и тоненький, он легко мог затеряться в толпе. Но пока что Чжучжи-лан, сбывший здешним аптекарям свои порошки (выручку они с заклинателем поделили пополам, поскольку тот применил всё свое красноречие, чтобы вызвать доверие у покупателя), восторгался звоном, прозрачностью и гладкостью стекла. Гунъи Сяо кивнул сам себе. Навыков он не растерял, а задача была простая — бросать вырезанные из дерева и кое-как раскрашенные красной краской кольца на железные пики. Заклинатель с сомнением посмотрел на предложенные призы, вычурные шпильки и гребни для волос, и, попросив владельца подождать, притащил к прилавку Чжучжи-лана. — Какая вам нравится? — спросил он без обиняков. Чжучжи-лан непонимающе глянул на него из-под капюшона. Разница в росте у них была значительная, а широкий серый плащ скрывал мальчишескую фигуру демона, так что у свидетелей их диалога — если это можно было назвать диалогом — не возникло подозрений, что оба они мужчины. — Я попробую побороться за одну из этих штук, но не хочется тратить время и силы на барахло. — Какое ещё барахло?! — возмутился владелец тира. — Эти украшения делают лучшие мастера из деревни ювелиров, что за той горой. Ты, верно, вообще ничего не понимаешь в дорогих вещах! Думаешь, легко было доставить сюда это «барахло»? Путь из той деревни в наши края лежит через реку, а в реке живет жуткая тварь, которой сперва надо скормить целую корову или пару коз, а потом уж она подумает, пропускать ли тебя! — Дорогие вещи не разыгрывают на ярмарке! — хмыкнул Гунъи Сяо. Во дворце он видел такую роскошь, что в прежние времена и смотреть бы на эти побрякушки побрезговал. Но то было давно... и было ли? Детство и юность казались Гунъи Сяо тревожным сном, золотым, шёлковым, парчовым, звенящим, пёстрым мороком. — Мне нравится эта, — очень тихо, почти шёпотом, так, что нельзя было различить, мужской это голос или женский, сказал демон и вытащил тонкую, изогнутую шпильку с маленьким зеленым камнем. Хоть она выглядела просто, но была сделана мастерски, что называется, со вкусом, и форма её, чистая, выверенная, выдавала руку подлинного гения. — За эту вам нужно выиграть трижды! — сообщил владелец тира и протянул заклинателю раскрытую ладонь. — Всего одна монета за участие! Гунъи Сяо догадался, что, похоже, тут таится обман — участники платят, а выиграть у них не получается. Он взглянул на демона, и тот, помедлив, с очень серьёзным видом кивнул ему. И положил было монету в руку прохиндею, который, кажется, уже готовился нажиться на влюблённых простачках, но… Монета, перевернувшись в воздухе, упала на землю. — Ох, простите! — воскликнул заклинатель и наклонился, чтобы её поднять, а заодно и увидеть сеть тонких канатов, прикрытых прилавком. Старый обманщик, буквально дергая за ниточки, немного сдвигал пики, чтобы кольца в полете не попадали на них, даже если участник проявлял невероятную ловкость и меткость. Но взнос был сделан, и демон снова кивнул Гунъи Сяо, мол, тут-то мы его и проведём. Заклинатель не знал, что задумал его товарищ, но решил ему довериться и, прицелившись, бросил первый диск. В глазах владельца тира отразилось недоумение, он выскочил из-за прилавка и принялся яростно растирать сведенную судорогой ногу. Тем временем Гунъи Сяо быстренько забросал кольцами все три пики и торжествующе повернулся к нему. — Ну что, победа моя? Чжучжи-лан надвинул капюшон ещё ниже и сделал шаг назад, прячась у него за спиной, но краем глаза заклинатель видел, что демон хитро улыбается. — Ну, так и быть... Шпилька была аккуратно завернута в рисовую бумагу, перевязана шёлковым шнурком и вручена победителям. Пока владелец тира, издавая возмущённое сопение, упаковывал приз, демон уже сбежал — вновь к своим вожделенным склянкам. Гунъи Сяо купил конфет и предложил демону, тот вежливо пожевал одну и от добавки отказался, и заклинатель, вздыхая, раздал сладости ошивавшимся вокруг ребятишкам, сообщив им на всякий случай, что ВООБЩЕ-ТО ничего из рук у посторонних брать нельзя, и он — единственное исключение. На обратном пути Гунъи Сяо порывался отобрать у Чжучжи-лана корзину, полную стекла, но демон нес её сам, да так легко, будто она была пуста.***
О выигранной шпильке Чжучжи-лан, кажется, забыл, потому что, сооружая из стекляшек сложную систему перегонки, всё так же откидывал назад и заводил за уши надоедливые космы. Он недавно вычитал, что лекарственный ледяной лотос, чьи семена — единственное спасение от холеры, следует поливать особым составом из расплавленного жемчуга, а состав этот тридцать дней должен циркулировать из ёмкости в ёмкость, так что забот у него хватало. — Давайте, я соберу ваши волосы, — предложил Гунъи Сяо. Чжучжи-лан оставил свои дела, резко повернулся к нему и прижал ладони к шее, придавив и свои глянцевые чёрные пряди, пахшие травами. Но ничего не сказал. — Вам не нравится? Что случилось? — Я… просто буду хранить её, — теперь демон протягивал ему руку, чтобы забрать шпильку. — Разве вам не мешают волосы? — Мешают, но… моя кожа не везде… человеческая. — Ну и что? Ведь вас вижу обычно только я, — возразил заклинатель. — А мне уже ничто не кажется странным. Попробуем? Демон подумал и нерешительно кивнул, снова поворачиваясь к Гунъи Сяо спиной. Тот забрал в высокий пучок часть волос на его затылке, оставив другую часть прикрывающей шею со следами змеиного узора, и аккуратно заколол серебряной шпилькой. Очень трудно оказалось сдержаться и не погладить его по узкой спине и не прижаться губами к темнеющим пятнышкам над воротником. Чжучжи-лан покрутился перед крупной колбой, заменившей ему теперь зеркало, и первые пару секунд казался очень довольным, но затем вдруг резко погрустнел и отвернулся. — Все-таки не нравится? — Гунъи Сяо тоже расстроился. — Очень нравится! Мне никто прежде ничего не дарил, а я… не знал, что это… так хорошо… когда тебе что-то дарят. И мне теперь… и приятно, и больно. Это было первое, что он сказал о своих чувствах, и сердце заклинателя возликовало. Теперь он знал, что делать. Несмотря на то, что юность он провел во дворце, где хорошо знали правила любовных игр, символику цветов и грамматику подарков, несмотря на то, что он помнил, как передать послание предмету страсти, открыв и закрыв веер нужным жестом, для Чжучжи-лана это всё не подходило. Он был прост, как нежные облака над горами, как дождь весной и первый снег, ещё не тронутый человеческими следами, но в том и состояла сложность — с ним приходилось быть честным и искренним, а дворцовый флирт предназначался хитрым, хищным зверям. Ну и кто тут демон? — Там и правда живет жуткая тварь, — произнес Чжучжи-лан, осторожно потрогав шпильку в своих волосах. — Бедные люди… И всё же виноват один из местных — он так издевался над своим любовником, так ревновал его, что однажды из ревности решил утопить, но сам поскользнулся на камнях возле реки и обернулся чудовищем, каким и был внутри, несмотря на человеческий облик. Никто не вступался за того парня, но судьба распорядилась так. Со временем его мучитель забыл и своё имя, и своё прошлое, потерял разум окончательно, душа покинула его, и осталась одна лишь злоба. Чистый комок злобы с плавниками и зубами… Но, говорят, его может победить тот, чья любовь чиста и искренна. Так ведь это о каждом чудовище говорят, верно же? Гунъи Сяо принялся вспоминать, о каких монстрах слышал подобное, и перечисление затянулось на час, а прекратилось лишь потому, что он устал от пустой болтовни. И ещё одна ночь должна была пройти как все прочие — в неслучившихся объятиях, в тайных поцелуях, в близости и нежности, которую страшно нарушить неловким словом или движением. Но Чжучжи-лан, чья внутренняя жизнь Гунъи Сяо была неизвестна и непонятна, когда они уже устроились рядышком, вдруг сказал: — Вы молодой мужчина, и вы не принимали обетов целибата. Быть может, вы желаете чего-то… что свойственно желать сильным, здоровым молодым мужчинам? Гунъи Сяо почувствовал, как лицо его начинает пылать, и заподозрил, что это пылающее лицо вдобавок ярко-красного цвета. Когда-то, конечно, его учили справляться с чувствами и не выдавать смущения, но те уроки растаяли в дымке времени, а безыскусная жизнь в горах заставила его напрочь позабыть обо всех дворцовых приличиях. Он и прежде находил принятые там условности и недосказанности лицемерными до омерзения, а теперь-то… Но вопрос, заданный именно так, оскорбил его, хоть сердце забилось, как птица о прутья клетки. — Я не желаю ничего, чего не пожелаете вы, — сухо ответил он, и почему-то на глаза навернулись слезы. — Я обидел вас? — Чжучжи-лан резко сел; нижние одежды чуть спадали с его плеч. — Простите меня. Простите. Я… на эту ночь покину вас и больше не позволю себе даже мечтать о… Гунъи Сяо заморгал, но уже не от обиды, а от недоумения. Демон попытался сбежать, но заклинатель схватил его за руку и притянул к себе. — Что толку в этой вежливости? — спросил он, ослабляя хватку, чтобы не причинять боли хрупкому телу Чжучжи-лана, пусть и таившему в себе чудовищную силу. — Меня к вам тянет с самой первого дня, но я не посмею принуждать вас ни к чему и не посмею принять вашей жертвы. Чего бы я ни хотел — не вы у меня в долгу. Это я ваш должник, и я обязан вам жизнью, к тому же дважды. Я желаю... вас, это правда. И я буду счастлив, если вы ответите мне взаимностью. Но только если… по вашей воле. — По моей, — прошептал Чжучжи-лан, и голос у него снова дрожал, дрожали длинные девичьи ресницы и уголок губ. — По моей… Он наклонился к Гунъи Сяо, завеса волос накрыла их чёрным шёлком, и они целовались долго, мучительно, задыхаясь от страсти, прорвавшейся сквозь нежность и застенчивость. Заклинателю казалось, что язык его сталкивается с раздвоенным змеиным языком, и когда он поднял веки, перед ним горели золотые глаза с вертикальными зрачками. — Я вам не противен? — всё так же шёпотом спросил демон, чьё лицо теперь полностью покрывал рисунок змеиной кожи. — Не смотрите на меня, иначе вы меня возненавидите. — Я хочу видеть вас таким, — Гунъи Сяо едва находил слова, ведь, стоило Чжучжи-лану лишиться облика человеческого подростка, желание, тёмное, мрачное и даже жестокое, накрыло заклинателя с головой. — Я хочу… вас… тебя… таким. — Не смотри, — настаивал демон, и Гунъи Сяо покорно закрыл глаза, а потом у него не было ни силы, ни воли их снова открыть. Мог ли он объяснить словами, что случилось с ними? Раздвоенный язык щекотал его лицо, ласкал шею, опускался ниже, к ключицам, дразняще задевал соски; но человеческие руки, миниатюрные ладошки обхватывали его тело, сжимали плечи, тоненькие пальчики переплетались с его пальцами, и своими сильными руками он стискивал то узкую талию, то мальчишеские бёдра… Демон сидел на нем верхом, и Гунъи Сяо чувствовал, как его собственный твердеющий член упирается Чжучжи-лану в живот, и сначала всё было понятно и просто, а потом мир поплыл и растворился в водопаде ощущений, выходящих далеко за пределы обыденных ласк смертных любовников. По телу Гунъи Сяо, крепкому и сильному, предназначенному, пожалуй, для подобных испытаний страсти, двигалось нечто упругое и гибкое; всей кожей он ощущал соприкосновения с этим сухим жаром, всюду о него тёрлись, сжимали, опутывали… Он выгибался навстречу этим удушающим объятиям, этой силе, которой, быть может, осмелился бы бросить вызов в своей прежней заклинательской жизни, но не теперь, не теперь. Теперь он желал быть покорённым той демонической силой, потому что сны, в которых его ласкали не женские руки и не мужские, а извивающиеся змеиные тела, были лишь предвестьем происходящего. Сколько прошло времени? Минуты ли, часы, дни, тысячелетия? Он не знал. Никто не видел и не слышал их, и он не стеснялся стонов, срывающихся с губ, а затем и криков, и по этим искусанным в мучительном желании губам безжалостно пробегал раздвоенный змеиный язык Чжучжи-лана. Но главное было ещё впереди. Одновременно в его рот и в тело, скользнув под нижние одежды с бесстыдством, свойственным только демонам на пике страсти, проникло нечто гибкое и сильное, ласковое и обжигающее. И ещё одно — щупальце ли, тонкий ли змеиный хвост? — на миг прокралось туда, откуда уже готово было излиться семя, чтобы отсрочить финал и растянуть удовольствие до невыносимости. Гунъи Сяо доводилось удовлетворять себя, безусловно, но никогда в своих одиноких ласках он не испытывал такого болезненно-острого наслаждения, и длилось оно так долго, что вымотало его до предела, но затем он ощутил странный прилив сил, какой бывает лишь после хорошего отдыха. Он, придя в себя, обливался потом, сердце колотилось, как бешеное, и в голове звенела абсолютная пустота. Чжучжи-лан в человеческом облике опустился рядом с ним на постель. Заклинатель открыл глаза и отвёл волосы со лба демона, подвинулся ближе и поцеловал в висок так, как делал это по ночам. — Спасибо, — сказал он. — В первый день весны снова будет ярмарка, гораздо веселее зимней. Я найду конфеты, которые придутся тебе по вкусу. Чжучжи-лан, повернувшись к Гунъи Сяо, тепло взглянул на него и ничего не сказал.***
А наутро, проснувшись в одиночестве, демон ничуть не удивился. Записка, оставленная у постели, гласила, что заклинатель решил спуститься с горы к людям, чтобы решить одну проблему, и приложит все усилия, чтобы вернуться как можно скорее. Чжучжи-лан осторожно сложил записку пополам, налюбовавшись аккуратным почерком заклинателя, но ни единому слову не поверил. Как много лет прежде, с Гунъи Сяо или без, он заваривал чай — теперь уже себе одному, поливал и обхаживал свои лекарственные растения, следил за перегонкой эликсира, кормил змей, толок в ступке порошки из корней и плодов. Вечером он подписал, какое лекарство от какой болезни следует принимать, и отнёс корзину к священному древнему идолу, которому давным-давно никто не поклонялся. А ночью, когда Гунъи Сяо всё ещё не вернулся, рыдал совсем как человек, свернувшись клубочком в опустевшей постели, где позволил себе, наверное, слишком много. То, прежнее чувство, предназначавшееся другому, уже давно угасло в нём, но отвержение, которое пришлось ему испытать, было ещё живо. И оно напиталось теперь любовью, что расцвела в сердце демона, а потому разило больнее и кровавее. Так, одинокой ночью, он и узнал, что полюбил этого человека с ясным взглядом, сильными руками, мягким голосом, такого непохожего на прежнего глупого, самонадеянного ученичка, оказавшегося не в то время не в том месте.***
Склянка выпала из рук Чжучжи-лана и разлетелась вдребезги, когда он услышал шаги и беспечные слова: — Я вернулся! — Я… что с тобой случилось? — демон и думать забыл, что стоило бы убрать осколки; он подбежал к Гунъи Сяо, вгляделся в его лицо встревоженно, коснулся ссадин, и тут же они перестали саднить. — Я думал, ты оставил меня. — Но почему? — удивился заклинатель. — Ведь я обещал тебе, что мы встретим вместе праздник весны! Он поймал лёгкие ладошки Чжучжи-лана, ощупывавшие его лоб и нос, и прижал к губам, пока тот сбивчиво, будто задыхаясь, говорил: — Но ведь я демон, а ты человек. Что тебе стоит, вернувшись в мир людей, забыть обо мне? Я пойму. Я не держал бы на тебя зла, ведь здесь так холодно, а тебе… нужно тепло. — Я спускался с нашей горы, чтобы принести тебе это, — Гунъи Сяо оставил его руки и развернул отрез холщовой ткани, в который были бережно завёрнуты подарки. — За нашей горой и правда есть деревня, где живут мастера, сделавшие ту шпильку. Денег у меня нет, так что я… сразился с чудовищем, живущим в реке, о котором ты мне говорил. Мне пришлось нелегко, я подрастерял умения, но всё же притащил деревенскому старосте мерзкую голову с кровавой пастью. Я… хотел чем-то тебя порадовать, а вышло, что ранил. Я не бросил тебя! Я никогда бы тебя не бросил! Я задержался в пути. Прости меня! Демон нежно прикоснулся к серебряным змейкам, погладил их тускло сияющие спинки. Живая змея, дремавшая в его рукаве, выскользнула наружу и устроилась возле драгоценных «сестер». — Я люблю тебя, — невпопад сказал Гунъи Сяо, зачарованно глядя на Чжучжи-лана и его непоседливую питомицу. — Любишь? — переспросил демон, не поднимая глаз. — Но ведь ты не соврал мне, сказав, что ту тварь может победить только любящее сердце? — Это же… всего лишь легенда, — по щекам Чжучжи-лана вдруг потекли слёзы, и он раздражённо вытирал их тыльной стороной ладони. — Выходит, что нет, — Гунъи Сяо прижал его к себе, теперь радуясь их разнице в росте, потому что можно было бережно целовать демона в макушку. И хоть шпильки удостоились восторгов, ночью они остались на невысоком резном столике, и Гунъи Сяо рассеянно водил пальцами по плотной змеиной коже, и отдыхал, окружённый тесными кольцами змеиного тела. «Изысканной красоты женщина», — сказал староста деревни. Заклинатель улыбался, вспоминая его слова. О, если б они знали.