«Доброе утречко, Сигмушка! Смею предупредить, что сегодня меня не будет! Отдых, мой любезный друг. Можешь не приходить в мастерскую:)»
Расписав своё положение и отправив сообщение, парень довольно улыбается, пока через минуту оперативно не приходит ответ: «...» «Вы издеваетесь?» Ох, бедный Сигма. И с чего бы ему достался такой интересный начальник? Фёдор видит, как Николай лыбится и что-то печатает в телефоне, но ничего не говорит, а лишь закрывает глаза, вновь пытаясь провалиться в сон. На самом деле у него очень много работы, но она может и подождать — причина есть. Да и ночь длинная, мало ли, что там будет...«Нет, ты что!! Просто так получилось,
Сигмушка... ╥﹏╥»
Оппонент молчит. Наверное, пытается не взорваться от гнева и негодования. Ну а какой реакции ещё ожидать, когда перед самим выходом говорят, что сегодня всё отменяется? Всё логично. Всё правдиво, так что Николай даже не расстраивается — всё равно это одна из самых безопасных реакций, которая могла произойти с Сигмой. В худшем случае тот мог плюнуть и уволиться, либо же вызволить Гоголя обратно на работу. И терять такого ценного сотрудника ой как не хотелось. Всё же не каждый согласится работать с человеком, чьё агентство является одним из самых небольших и очень... специфических. Тут всего один человек, поэтому то, что три года назад кто-то вообще пришёл сюда, — просто чудо. И Николай это очень ценит. Без Сигмы он бы просто пропал. Блондин бросает телефон куда подальше и возвращается к теме поинтереснее. Сейчас он должен посвятить всё своё время другому человеку — Феде. Всё-таки нечасто это происходит, что тот ластится сам. А сейчас именно это и произошло. «О как», — вякнул бы Достоевский, будь он по-разговорчивее и не настолько уставши-сонным. Он мирно спит на коленях и тихонько дышит, взмывая грудь. Николаю нравится такое. Он нежно гладит шатена по волосам, слегка массажируя голову. Волосы такие приятные и шелковистые, мягкие и красивые, что Гоголь сходит с ума. Ему уже не хватает воздуха. Боже, и почему его угораздило так вляпаться? Почему именно он? Почему с ним? Ему нравится быть вместе с Фёдором. Ему нравятся его редкий смех, проницательные взгляды, тихие вздохи, приятный и мелодичный голос... Ему нравится смотреть на него, наблюдать, просто наслаждаться. Ему нравится с ним говорить, рассуждать о чём-то, касаться его кончиками пальцев и жадно желать большего. Ему нравится его тощее, но безумно привлекательное тело, его острый ум и умиротворённое спокойствие при любых ситуациях. Объятья с ним — лекарство, разлука — яд. Ему безумно нравятся его глаза. Сапфировые, глубокие и ужасно красивые; в них хочется утонуть и никогда не всплывать. Хочется остаться в том омуте навеки. Ему нравится чувствовать то странное ощущение боли рядом с ним. Понимать, что бешено бьётся сердце. Нравится задыхаться от жажды и томно дышать от непрекращающегося желания близости. А ещё ему, кстати, нравится сам Фёдор.***
Николай не помнит, как уснул рано утром. Честно, он даже с трудом помнит, что вообще тогда происходило. Обрывками знает, как пытался уговорить Федю, как писал Сигме, как гладил и ласкал соседа. Всё это казалось сном. Он уснул так внезапно и случайно, что это время просто казалось сказкой. Наверное, рядом с Достоевским время и вовсе застывает. Как минимум, так кажется Николаю, потому что сейчас, окинув комнату взглядом, он понял, что один. О-о... Фёдор куда-то ушёл. Вопрос теперь куда? Ещё несколько раз проморгавшись, блондин решил подумать логически, куда бы мог уйти сосед. Ну... никуда. Фёдор вечно сидит в четырёх стенах этой квартиры, так что речи о том, что он куда-то сбежал на улицу, просто не могло быть. Он поэтому и работал из дома, потому что не хотел общаться с чужими. Да и смысл? Одного Николая хватает. С кухни тянуло приятным запахом чего-то жаренного. А, ну теперь всё ясно. Кажется, кому-то не спится в такое время. И кстати об этом. Гоголь ищет рукой телефон, ударяя ладонью по запутавшейся простыни, и вскоре находит. Включает экран и видит значение, что уже за два часа дня. Снова проспал всё на свете. Хотя сегодня он устроил себе внеплановый выходной, можно и отдохнуть. В целом, неплохо. Николай выкидывает одеяло на пол, пиная его ногами, путается в полотне и тянется за ним, падая с кровати. Раздаётся грохот. С кухни доносится сжатое «тц», и Гоголь понимает, что Фёдор всё услышал. Наверное, опять подумал, что Коля уронил шкаф или сам свалился откуда-нибудь. Так и произошло, конечно — Фёдор всегда прав в таких расчётах, — но всё равно обидно. Но Коле не свойственно обижаться. Он просто не умеет. Особенно на своего горячо любимого соседа. Мир же всегда лучше ссор, правда? Вот и он так думает. А то ссориться — муторное дело. Даже лезть и пробовать не хочется, не то что делать это. Так что Николай всё-таки встаёт с пола, отряхивая себя от несуществующей пыли — Фёдор убирается тут чуть ли не каждый день, — и шагает на кухню, напевая себе что-то под нос. А на кухне уже и Достоевский с манящей едой. Коля подлетает к Феде сзади, набрасываясь на него с объятиями, а тот лишь пытается аккуратно вынуть противень из духовки, чтобы корж для будущего торта не сгорел. Блондин виснет на шее у бедного и чуть ли не согнувшегося пополам Достоевского, смеётся и слышит от другого упрёки, что так лучше не делать, потому что люди — хрупкие существа, и если сделать хоть одно неправильное движение, можно обжечься о раскалённые стенки железной формочки, как к примеру. Благо, Фёдор ожидал чего-то такого от Коленьки, так что не поранился и остался жив хотя бы ещё на десять минут, пока его сосед не разбушуется вновь. Ну, и так хорошо. Шатен ловко перекидывает готовый, румяный корж из противеня на тарелку, образуя из нескольких таких целую башню. Затем раскатывает новый блин, идеальный по площади и размеру, и кидает его в разожжённую форму, ставит в духовку и прикрывает дверцу. — Коль, со вчерашнего вечера остались блины, так что ешь их, пока торт не приготовится, — командует Фёдор и берёт тарелку с блинами в руки, что разогрел ещё минут десять назад, разворачиваясь в объятиях блондина и пытаясь из них выбраться. — Чай на столе, так что... — Жаль, что не ты, — быстрее произносит Николай, чем может это переварить. Достоевский кривит взгляд, непонимающе смотря на Гоголя, а тот тоже не может понять, что только что спизданул. О-о, круто. Настолько осмелел, что уже флиртует со своим соседом. И не с абы каким, а с самим Фёдором. Духовка тикает, прерывая тишину, пока хозяин этого месива пытается хоть как-то отреагировать на столь внезапный выброс храбрости. А Николай просто хлопает ресницами и тоже молчит. Он ещё не осознал всю ситуацию. Да и уже поздно, они молчат целых две минуты, перекидываясь между собой только меняющимися выражениями лиц. — Это... своеобразный подкат? — говорит первым Фёдор и склоняет голову к плечу, вопросительно смотря на Колю. А тот и сам не знает. — Эм... Ну, конечно, Феденька!.. — радостно восклицает блондин и вновь улыбается, пытаясь скрыть чуть покрасневшие от эмоций щёки. Хотя получается это слабовато. — О, ну, ясно, — Фёдор выворачивается из рук Гоголя и шагает к столу, ставя тарелку на середину. Поворачивается обратно и тянется к чайнику, наливает в кружки горячую воду, поставив следом огненный предмет на своё место. Добавляет заварочный чай, что поставил утром, и хватает обе кружки, неся их к обеденному столу. Ставит на два края и бежит скорее к плите выключать молоко для крема, чтобы не сбежало. Оно должно прокипятиться, но не перевариться. И сейчас самое время выключить. Желательно. Николай стоит и на это всё просто смотрит, хитро улыбаясь. Фёдор подбегает к плите и видит, что молоко начало уже бурлить и хотело выкипеть, так что аккуратно берётся тряпочками за ручки железной кастрюли так, что крепление получается очень ненадёжным, но он решает не обращать на это внимание, потому что для того, чтобы остудить, нужно пронести её всего пару метров. Ладно. И он берёт кастрюлю в руки и идёт к своему месту, точно не ожидая следующего: — Но я бы не прочь разложить тебя на столе. Тут даже Фёдор хуеет. Кастрюля со звоном падает на пол, выплёскивая всё содержимое парню на ноги и немного на руки, перед этим чуть задев дном столешницу, из-за чего угол падения вышел немного иной, и явно не в лучшую пользу. Шатен отскакивает на полметра, — как ему кажется, безопасное расстояние, — скрючивается чуть ли не пополам, махая руками и шипя, как змея, и дует на обожжённые участки, думая, как бы не наступить на ужасно горячее молоко, разлившееся на полу, усложнив себе ситуацию в сотню раз. И тут до него доходит, что кастрюля точно и сильно вдарила ему метко по ступне. — Боже, Федя! — кричит Николай и мчится тому на помощь, ловко перескакивая через разлитое месиво. — Поставь руки под холодную воду, — командует он и поворачивает кран, бережно, но быстро подводя руки соседа к нему. Он не хотел такого, честно. Не ожидал такой реакции. На руки вылилось... а точнее, на руку, потому что вторую он успел убрать, — ну, не так много, но достаточно, чтобы кожа покраснела и стала неприятное щипать — это можно заметить по недовольному лицу Фёдора. Но он ещё и трясёт ногами. Николай смотрит вниз и понимает, что большая часть как раз-таки прошлась по ногам, ведь кастрюля упала на пол, практически вплотную к стопам — как ему показалось. Гоголь качает головой, не хотя принимать этот факт, и решает побыстрее избавиться от всего этого и потому хватает Фёдора на руки, не стесняясь того факта, что тот и сам в состоянии дойти — как он думает. Шатен сказал, что это не меры крайней необходимости и что он и сам бы справился, но тот лишь проигнорил это и, усадив Достоевского на кровать его комнаты, пошёл в ванную за тазиком; быстро набрал побольше прохладной воды, чтобы можно было окунуть ноги почти по щиколотки, и относит его обратно в комнату, ближе к ногам Фёдора. Аккуратными движениями обмывает все обожжённые места, не касаясь их напрямую, и неодобрительно мотает головой, виновато сместив брови к центру. Просит выставить руки вперёд, и тот послушно выполняет, пока блондин осматривает их и остужает. — Давай я в скорую позвоню? — молит Николай и смотрит снизу-вверх, сидя на одном колене и поставив перед собой, чуть сбоку, вторую ногу. — Не надо, Коль. Я в порядке, — говорит шатен и хмурится, отдергивая руку, стоит лишь Гоголю едва коснуться пальцем места ожога. — И это ты называешь «порядком»? — Коля зол и явно не на Федю. Скорее уж на себя, что смог такое допустить. Он же просто... — Да. Всё нормально, правда. Просто... небольшой ожог, — успокаивает то ли Колю, то ли себя Фёдор, беспокойно смотря на свои обожжённые конечности. Всё-таки раны останутся. Они даже сейчас красные и яркие, а как жгут... но об этом он никому не скажет. — Небольшой ожог? Федь, да у тебя все руки и ноги покрываются чуть ли не волдырями. Ты думаешь, я это так просто оставлю? — блондин сдвигает брови к переносице и недовольно смотрит на пострадавшего, взглядом говоря, что лучше бы тому просто согласиться, иначе он не ручается, что сможет оставить эту ситуацию без конфликта. А так бы хотелось. Коля не любит спорить. С Федей. — Не раздувай из мухи слона. Это просто было молоко. — Кипячённое молоко. Ты хоть понимаешь, что было бы, если ты пролил на себя всё содержимое? — А по чьей милости я выронил кастрюлю из рук? Об этом ты не подумал? — тут уже заводится и сам Достоевский, которому надоело доказывать одной амёбе, что его раны не критичны и не требуют скорой помощи. Коля неисправим. Фёдор это знает, но... С ним порой так тяжело говорить. — Чего?! — восклицает Гоголь и вскакивает на ноги, заставляя смотреть себя сверху-вниз. — Я просто пошутил! Кто же знал, что ты так отреагируешь. — Ты просто пошутил, я просто облился. Всё честно. 1:1, Коль, — отговаривает того шатен и смотрит снизу на Колю, а у паренька уже пар из ушей идёт. Кажется, будто тот закипает не по-детски. — Ты специально, что ли, облился? Федь, это несмешно! Ты совсем дурак?! — блондин хватает того за плечи и, не сдерживаясь, трясёт его, совсем уже забывая, что тут происходит. Коля сильный, тут не поспоришь. И Фёдор чувствует это всем телом. Теперь жжёт не только кожу, но и где-то внутри сердца. — Коль, успокойся, — взмаливает Достоевский и пытается ухватиться за руку соседа, но у него плохо получается, потому что ладони всё ещё неприятно покалывают от ожога, напоминающего о том зловещем, не вовремя вылившемся ему на кожу молоке. — Я не делал это специально, так получилось. Но Николай, кажется, уже и не слышит. Он с силой хватает Фёдора за лицо, шлепая ладонями о щеки, и раздаётся соответствующий звук. Но тому всё равно. Гетерохромные глаза наполнены тоской и болью, в них едва заметны слёзы. Коля и вправду сожалеет, что тогда сказал под руку. Он качает головой и пододвигается к шатену ещё ближе, ощущая своим носом кожу чужого. Они чувствуют дыхания друг друга, обрывистые и колючие, но такие тёплые и... приятные? Не знают. Но ближе, чем сейчас, они ещё не были. — Почему ты уронил кастрюлю с молоком? — тихонько говорит Гоголь и потирает носом о чужой нос, прикрыв веки. — Я... случайно, честно. Просто не ожидал такое услышать, — просит Фёдор принять его правду, бережно касаясь кончиками пальцев ночнушки своего соседа, что он не успел переодеть утром. Просто длинная белая кофта с рукавами во все руки, но Феде она отчего-то очень нравится. Такая простая и лёгкая. Её легко надеть и снять. Стирать и сушить. Гладить и любить. Она идеальна. И он тоже. — Я испугался, — шепчет Никола, боясь спугнуть мнимую тишину и спокойствие. — Это просто молоко... — И что? Почему ты вечно делаешь вид, что всё в порядке, хотя на деле всё ужасно? — с грозным тоном уверяет парень, а Фёдор просто хлопает ресницами. — Я не... — Дай хоть раз о тебе позаботиться, Феденька, — молит он, и шатен просто вздыхает. Медленно кивает, соглашаясь со всеми условиями. Николай не успокоится, пока не удостоверится, что с Фёдором всё в порядке. И тот это знает. А потому просто машет головой и опускает руки, отдавая всё своё тело на растерзание человеку, что заботится о нём ну уж слишком сильно. Даже сам Достоевский не настолько печётся о себе, чем Коля, который поднимает тревогу, стоит лишь его соседу случайно порезаться или ушибиться о шкаф, к примеру. С одной стороны, это хорошо, потому что Фёдор с этими ситуациями вообще ничего не делает, лишь отмахивается рукой, мол, всё пойдёт, бывало и хуже. Зато вот Никола всегда под рукой на такие случаи. С другой стороны, эта гиперопека ну уж очень навязчивая и иногда ненужная, но... отказываться от неё было бы слишком неразумно. Николай ещё немного смотрит тому прямо в глаза, пытаясь найти где-нибудь, на самой глубине, ответ на свой вопрос. Он долго достаёт ювелира, мучает его грубой пыткой и не даёт освободиться. «Что сделать для Феди? Что ему подойдёт?» — думает Гоголь уже на протяжении нескольких лет, но всё ещё не может никак ответить на столь простые высказывания. Серьги? Кольцо? Колье? Браслет? Что, мать вашу, по достоинству сможет подойти настолько прекрасному человеку как Фёдору?! Это сводит с ума. Хочется сделать для него что-нибудь, отплатить за все услуги и просто за то, что тот существует, но в руках ничего не рождается, идеи никак не приходят, а в голове перекати-поле одно. Это бессмысленно. Он пытается, ищет хотя бы зацепку на что-то стоящее, но все варианты ужасные, не подходящие и грубые. Они не достойны его. Может быть когда-нибудь придёт ответ, но точно не сейчас. Или почему же? Может, он затаился где-то на уровне подсознания и никак не хочет выползать, но идея же есть? Возможно, сейчас просто ещё не время для такого щедрого и, безусловно, слишком драгоценного подарка. Спустившись ниже, Николай убирает в сторону таз с водой, почуяв, что хватит мучать Фёдора пыткой под названием «холодная вода», потому что тот её просто не переносит. Берёт махровое полотенце и медленно, аккуратно обтирает тощие ноги в местах, где нет ожогов, а там, где есть, он особо бережен, еле касаясь. И, о Боже, к несчастью Гоголя и, наверное, Фёдора — даже не ясно, кому из них больнее, — блондин находит огромную рану на ноге от удара раскалённой кастрюли. И это был кошмар. Николай ещё в несколько раз сильнее испугался за соседа, что тому плохо, тот умирает и этот удар просто смертелен. Нога выглядела... мягко говоря, ужасно. Удар прошёлся по пальцам, а так как кастрюля была до бесконечности горячей — появились ожоги. Кожа распухла, и ступня казалась уже неживой. Господи, и это ещё не факт, что кости не сломаны, — хотя при таком раскладе, можно подумать, Федя как будто бы сказал об этом. Достоевский, конечно, крепким здоровьем не обладает, ведь и болеет часто, и случайно режется ножом на кухне, и просто умудряется набить мозоли на пальцах, а потом ходить и перебинтовывать их днём за днём. Даже интересно, что это за работа такая, что пальцы стираются до основания. Программист, что ж. Кажется, он трудится ещё сильнее, чем Коля мог бы предполагать. И кстати об этом... почему сегодня у него нет работы? Коля нежно ставит ноги на прикроватный коврик, мягкий и приятный на ощупь, сиреневого цвета, и идёт в другую комнату за тем, чтобы найти аптечку. С Фёдором он привык иметь при себе всевозможные лекарства, чтобы если что, то можно было бы быстро оказать первую помощь. И чего он тогда только не выучил, когда только переехал сюда. Вообще, жить с Федей — идея спонтанная и случайная. Как-то так просто вышло. Коле негде было жить, а тут появился друг с двухкомнатной квартирой, и жил он один, чем не роскошь? А в то время у Гоголя были серьёзные проблемы с жильём и в целом с деньгами. Так что этот вариант — жить с Фёдором — был просто как подарок с небес. Парень сразу согласился. И только когда переехал, понял, что Фёдор, оказывается, любит спотыкаться на ровном месте. Причём в университете и в школе он такого никогда не замечал. Там он был другой. Совершенно другой. Чуткий, прилежный, умный, знающий себе цену, молчаливый шатен. Сейчас его тоже можно так охарактеризовать, но он открылся Коле точно с другой стороны. В первые недели сожительства было дико неловко, потому что Коля привык жить в большой семье и в доме с двором, а тут квартира и лишь молчаливый сосед, во дела. А потому про привычки друг друга узнавали постепенно. Например Коля узнал, что Федя фанатеет по чаю и собирает огромную коллекцию его листьев, лишь спустя пару дней, когда понаблюдал, как тонко выбирал тот себе вид чая, который заварит на этот раз. Пили они чай вместе не так часто — один-два раза в день, утром и вечером, после занятий. Фёдор мог пить его и раз десять, как казалось Коле, за день, хотя и не был уверен, что не больше. Сам Гоголь не увлекался этим, но вот всегда те самые небольшие кружки с чаем, заваренным Федей для него и Коли, были просто изумительны и очень вкусны. Это время до сих пор прекрасно, и Гоголь каждый раз ждёт утра, чтобы попить чай со своим любимым соседом. А сегодня... они так и не попили его. Та шутка действительно вырвалась случайно! Коля не хотел. Это мысли вслух. Что-то вдруг подумалось и... вырвалось. И он очень сожалеет, что тогда сказал это. Скрытое желание его, что ли. Он сам ещё не понимает. Но от одного воспоминания щёки горят. Николай смотрит в зеркало, что в ванной, и видит, как слегка краснеет. Боже, и он только вспомнил про это! Как можно заявить о чём-то столь большом и грандиозном, хотя на самом деле ты смущаешься от одной мысли об этом?! Это же глупо. И Коля это знает. Так что быстро хлопает себя по щекам, думает над тем, что надо просто поскорее обработать раны на ногах и руках Фёдора и убрать кухню, чтобы не наступить на молоко ещё раз, а то зная Федю... он может и наступить. Невероятно, но в присутствии Коли он становился полностью беззащитным. Вытащив из шкафчика нужную аптечку — а таких было несколько, на всякие, разные ситуации, — блондин потопал обратно в комнату, где точно так же, послушно сидел Фёдор и ждал своей «скорой помощи» в лице соседа. Всё же Коля действительно хорошо выполняет роль медбрата. Не зря окончил курсы по «скорой помощи». И уколы делал, и перевязку, и царапины обеззараживал, и с обморока поднимал. В общем, что только не делал вечно больному Фёдору. Про простуду вообще речи нет. Она постоянна. Даже сейчас. Пока Коля укладывается у ног шатена, расставляя нужные лекарства, Федя чихает практически прямо на соседа, но быстро уворачивается, и, получается, чих почти рядом с ухом блондина. Тот отшатнулся, непонимающе посмотрел наверх, застыв рукой в воздухе. — Ты опять заболеваешь? — тихонько говорит Николай и глядит так умоляюще-сладко, что Достоевскому его немного даже жалко. Он же не специально болеет... — Просто чихнул, Коль. Не переживай, — успокаивает того шатен и гладит обожжённой рукой его по спутавшимся светлым волосам, хоть и чувствует жуткую боль прямо на ладони. Неприятно. — Ладно. Оденься тогда чуть позже потеплее, чтоб не разразиться. — Я и так в толстой тунике, и у меня ноги горят. Думаю, я просто спарюсь, если надену что-то ещё, — говорит Фёдор спокойным тоном. — И температура в доме, если ты не заметил, резко поднялась. — К чему ты ведешь? — Просто так. Как факт. Гоголь хмурится, недоверчиво смотря в ответ, но соглашается. Настало время обработать раны. Нога вздулась. Пальцу пиздец. Боже мой. Достоевский побольше натягивает рукава туники, пряча ледяные пальчики внутрь — про ожог он забывает, так как считает его маленьким и малозначимым. — Федь, может, лучше всё же скорую вызвать? Тут серьёзно, — жалобно просит Коля и обеспокоенно сжимает брови, потянувшись ладонью до чужой щеки. У Достоевского пряди волос спадают, из хвоста выбиваются и на глаза лезут. Он с ними уже намучился, если честно. Он бы их, может, и отрезал, но есть две причины не стричь их: первая — так теплее, длинные прядки согревают кожу шеи и головы, образуя своеобразную шапку; вторая — Коля не разрешает. Ему нравится теребить волосы соседа, пока тот лежит на коленях или сидит близко-близко, что слышит чужое дыхание. Это расслабляет. И сейчас он так делает. Убирает выбившуюся прядь за ухо. — Нет, не нужно. Всё и так в порядке. — Федь... — Я не хочу, чтобы меня обслуживали другие. Хочу, чтобы это был лишь ты. Николай щёлкает глазами. Нечасто можно услышать такое признание от Фёдора. Вот это да. Он действительно того желает? Ну раз так, Коля не в том положение, чтобы отказывать ему. — Ладно... Только мне нужно мазь одну купить. У меня она, кажется, закончилась, — говорит блондин, вертя в руках законченную обёртку от лекарства. — Давай, сходи, я подожду, — спокойно отвечает Фёдор и смотрит мягко-мягко, заставляя Колю в это поверить. Гоголь спешно встаёт, оперевшись о свою коленку, накидывает сверху тёмное пальто, берёт с полки ключи и уже хочет идти, как слышит из другой комнаты: — Ты хотя бы пижаму переодень. Николай смотрит на себя и чуть ли не смеётся: на нём всё ещё висит ночная сорочка. Он так и был в ней всё утро... Божечки, как стыдно-то теперь! Это же так... глупо — отстаивать свои права, будучи в пижаме. Круто. Гоголь быстренько шагает в свою комнату, ворошит весь шкаф и находит какие-то более-менее нормально выглядящие штаны в клетку свободного кроя серо-белого оттенка с чёрными линиями квадратов и широкую майку тоже серого цвета с малиновой надписью на английском языке, который Коля, если честно, вообще не понимает, так что и переводом, собственно, тоже никогда не интересовался. Решает теперь накинуть куртку и выбегает из квартиры, громко захлопнув напоследок дверью. Сколько Федя не говорил ему, а тот всё равно хлопает. Ладно уж. Достоевский аккуратными шажками — потому что палец действительно опух и болит — доходит до стола, берёт свой ноутбук и снова плюхается на кровать, загружая его как можно скорее. И сразу же при входе на сайт ему присылают множества сообщений от разных потребителей, но самое интересное, конечно же, наверху. Самого верхнего пользователя пришлось даже закрепить, потому что в этой горе писем он часто просто теряется, и Фёдор отвечает собеседнику только через несколько дней, когда разгребает всю эту мусорку. «Фёдор, ты опять отдыхаешь?» Прочитал сообщение парень и обречённо выдохнул. Его прогул точно заметили. Ну конечно. Нельзя оставлять Достоевского одного — придумает чего и потом захочет уничтожить весь мир чисто от нечего делать. Такое уже практически было, и собеседнику пришлось чуть ли не убийством отговаривать заговорщика, угрожая, что он приедет и наваляет ему в «прямом эфире». И на такие отдыхи оппонент реагировал очень резво.«Ну разумеется. Отдыхать тоже надо уметь.»
«а-а... Коля опять попросил?» И как же ловко он всё подмечает. Никогда не ошибается. Будто следит.«Угу. Пришлось остаться.»
«ну да» «как же иначе)» Фёдор слегка хмурится, печатая новый вопрос.«В каком смысле?..»
«да так, в простом смысле» «завтра спишемся» И это было последнее отправленное сообщение. Собеседник вышел из чата. Ну и всё равно как-то. Его право. Поговорили и хватит. Фёдор откладывает ноутбук, кладя рядом с собой на постели, и облокачивается сзади на руки, дожидаясь, когда его план будет приведён в действие. Ох. Кажется, он уже идёт. И всё бы было хорошо, если бы с кухни не доходил какой-то странный запах. Чуть принюхавшись, Достоевский расширяет глаза, обдумывая ситуацию под другим углом, и нервно успехается, обработав информацию. — Ой-ой, — тихонько говорит он и добавляет в пустоту: — Коленька, у меня корж горит.