Слишком поздно

Андрей пытался уговорить маму выпустить его за пределы квартиры, но та была непреклонна. — Снова к этим выродкам пойдешь? Тебе все мало? Приди в себя, Андрей! Посмотри к чему привела эта дворовая жизнь. Она не оставляла попыток убедить его остаться, а лучше вместе пойти в отделение и написать заявление. Андрей понимает, что она беспокоится за него и лишь хочет помочь, но очередное напоминание о случившемся, и так изводившим его почти каждую минуту, а также о привлечении милиции, заставляет его кровь закипать, и он грубо отталкивает мать с дороги, чтобы пробраться к двери и выбежать на лестничную клетку. Выкрики не стихают, пока он бежит вниз по ступенькам. Ни один сын не имеет право так обращаться с родной матерью. Будь жив отец, он бы отхватил по шее так, что мало не показалось. Но вместо этого он выбегает из подъезда, пряча чувство вины в дальний угол, и спешит навстречу к другу, уже опаздывая на сбор.

***

Как и договаривались, Марат встретил Андрея, и вместе они отправились к месту назначения — бессменной хоккейной коробке. День сегодня был ясным, снег искрился морозными блестками в солнечных лучах, хрустя под двумя парами ног. Благодаря нескончаемой болтовни друга Андрей немного отвлекся, и все же невроз вернулся, когда они подходили все ближе к площадке. Из-за того, что он задержался, все универсамовские уже собрались на месте во главе с Адидасом, Турбо и Зимой. И слов, раздавшихся до того, как Андрей с Маратом успели подойти поближе и поздороваться, было достаточно, чтобы последние крупицы веры Андрея в то, что он сможет замять болезненную тему, полетели прахом. — А ты чего чушпана привел? — громко произносит Турбо, ранее покуривший сигарету и обсуждающий что-то с Адидасом. — О чем речь, Турбо? Кто здесь чушпан? — тон Марата меняется, делаясь жестче, от его ранее приподнятого настроения не остается и следа. — Да всем уже понятно кто, — Турбо делает еще одну затяжку и не сводит глаз с Андрея. — Пальто, не хочешь ничего нам рассказать? Адидас, стоящий слева от Турбо, выглядит так, словно ему неловко, и в отличие от товарища не смотрит на подростка. Андрей должен был быть готов к подобному раскладу событий, понимал, что есть риск, и все же у него нет подходящих слов. — Не понимаю, о чем ты, — единственное, что выдает его мозг. И это звучит настолько неубедительно, отчего он чувствует себя глупым провинившимся ребенком, оправдывающимся перед старшими. — Да ладно, — усмехается Турбо, держа между пальцев наполовину скуренную сигарету. — Пацаны, что происходит? Вов? — Марат прячет руки в карманы штанов и хмурым взглядом обводит толпу, останавливаясь на брате, но тот лишь бросает на него мимолетный взор. — Я тебе сейчас популярно объясню, что происходит, раз ты единственный, кто не догоняет, — снова выступает Турбо, делая последнюю затяжку, и придавливает подошвой брошенный окурок. — Твоего так называемого друга расчихвостили, а ты трешься с ним, как ни в чем не бывало. Андрей делает прерывистый вдох, пытаясь взять себя в руки. Карманы пальто скрывают дрожащие ладони. — Тебя головой сильно приложили, Турбо? Ты что несешь? — не унимается Марат, готовый отбросить любые понятия об уважении к старшим. Он не будет стоять в стороне, пока его друга публично оскорбляют. Возможно, в другой ситуации он был отхватил за такие слова, но сейчас Турбо сосредоточен на другом. — Это не меня приложили, а кое-кого другого нагнули. Стыд окрашивает щеки Андрея. — Я тут пересекся с бывшими домбытовцами, — продолжает давить Турбо, безжалостно разрушая репутацию подростка, — и они рассказали мне, как небезызвестного нам Пальто опустили после облавы на салон. Андрей сглатывает скопившийся в горле ком. Чувство унижения пробирается под кожу — за последние два дня оно стало почти родным. Все взгляды устремлены на него. Теперь каждый из Универсама в курсе. Это позор, от которого не отмыться. Для него все кончено. Знакомое чувство собственного бессилия овладевает им. Только в этот раз Андрей не хнычет, извиваясь, пока с него стягивают белье, обнажая напоказ. Ногти до боли впиваются в ладони, заставляя сосредоточиться на настоящем. — Да пиздят они, а ты уши развесил, — продолжает спорить Марат и оборачивается, чтобы быть лицом к большей части собравшихся. — Пацаны, вы че? Поверили этим мразям? Слова звучат как предъява, и Скорлупа мнется, метаясь глазами между Маратом, Андреем и Турбо, либо трусливо смотрит себе под ноги, не зная, как правильно реагировать. Те, кто старше, явно не подвергают сомнениям слова Турбо. У Андрея нет шанса. Кому поверят: сопляку, недавно вступившему в группировку, или правой руке главного, давно сыскавшему авторитет? — Хочешь сказать, Адидас тоже пиздит? — спрашивает Турбо, снова обращая к себе внимание. — Вов, кажется, до твоего брательника не доходит вся серьезность ситуации. Марат зло сжимает губы, быстрым шагом преодолевает расстояние и с силой толкает Вову в грудь, отчего тот делает шаг назад. — Что ты им сказал? — требует он со смесью злости и недоверия на лице. — ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?! — не сдерживая эмоции кричит Марат, когда Вова не отвечает, и снова толкает его, вкладывая в движение всю горечь. Вова не делает попыток остановить его. И после секундной паузы смиренно отвечает: — Что знал, то и сказал. Он звучит устало и в этот раз не отводит взгляд, когда встречается с братом глазами. В выражении лица Марата читается очевидное: «Ты предал меня». Андрей чувствует себя обманутым. Однако он не вправе что-либо предъявлять Адидасу. Логично, что тот предпочтет отшить его, если того потребует большинство, чем подвергнет риску свой авторитет и репутацию всех универсамовских, в том числе младшего брата. И все же детская, наивная часть Андрея не может не чувствовать обиду. Даже если он пришился не так давно, разве он не сделал достаточно, чтобы заслужить шанс? Он помог Адидасу покинуть больницу, когда того могли убить, он пришел за обидчиком Ералаша, он украл магнитофон, что было идеей старших, его забрали домбытовцы, потому что он вцепился в устройство, как за спасательный круг, не думая отступать, потому что знал, как все старались и были вдохновлены идеей видеосалона. Тогда почему Адидас не мог просто промолчать? Прикрыть его? Припугнуть домбытовцев, чтобы те держали язык за зубами? Да, он подстрелил четверых, когда пришел за ним, но что-то подсказывает Андрею, что не он был главной причиной. А Турбо? Ему обязательно было бередить этот омут, выискивать, расспрашивать, подстрекать остальных? Если бы они просто закрыли глаза... Но рациональная часть говорит ему, что даже думать об этом — уже большая глупость. Понятия есть понятия. Сегодня ты свой, а завтра чушпан, с которым здороваться западло. Улица не прощает ошибок. — Ты мне скажи, Пальто, если пацана в зад перли, он кто? — продолжает тираду Турбо. Несмотря на холодную погоду, щеки Андрея пылают от жара. — Пидр, — комментирует кто-то из Скорлупы. — Я не тебя спрашивал, — говорит Турбо и вновь поворачивается к Андрею. — А если вон, Лампа, к примеру, с таким сигарету одну на двоих начнет курить, из горла пить, он кто будет? Андрей о многом сожалеет в своей жизни. Жалеет, что не послушался мать и не остался дома. Жалеет, что задержался в тот день в салоне. Жалеет, что, возможно, вообще вступил в группировку. Побои и кража карманных кажутся теперь мелочью по сравнению с тем кошмаром, через который он прошел два дня назад. Жалеет, что ни одна из пуль Адидаса не предназначалась ему. — Вот теперь можно, — дает добро Турбо, и мелкота вновь отвечает: — Пидр. — Правильно. Пидр. — соглашается Турбо так небрежно, и Андрей ловит себя на мысли, что хочет ему вмазать Он не хотел, чтобы это произошло, он пытался защитить свое достоинство, глотку рвал, чтобы его услышали, до последнего не оставлял попыток отбиться. Но при этом пидр он, а не тот, кто сделал это с ним? Не похоже, что кто-то из универсамовских торопится найти отморозка и заставить ответить. «Думаешь, твои пацаны спасут тебя, когда тонуть будешь?» — звучит в голове голос Ирины Сергеевны. — Харэ, а, — встревает Марат. В этот раз менее резво — ситуация с братом явно подкосила его. — А ты чего защищаешь его? — любопытствует Турбо, звуча искренне заинтересованно. — Тоже решил в петухи заделаться? — Что ты сказал? — за секунду заводится Марат, тут же устремляясь в сторону старшего. — А ну повтори! Стоит ему сделать пару шагов, как Вова хватает его сзади за воротник и оттаскивает назад словно котенка за шкирку. — Успокойся или я сам тебе всеку, — предупреждает он, удерживая за куртку. Глаза Марата горят гневом не то из-за брата, не то из-за Турбо. Кулаки чешутся от желания выплеснуть злость на чье-то лицо. Он делает попытку вырваться из захвата, и Вова, слегка помедлив, все же отпускает его. Пристально глядя то на него, то переводя глаза на Турбо, Марат тяжело дышит, но не делает попытку снова начать драку. Бросив на него предостерегающий взгляд, Вова поворачивается к своему заму. — Турбо, ты тоже за словами следи. — А чего Турбо-то? Пацаны, я че-то неправильно говорю? Универсамовские держат язык за зубами, не желая отсвечивать и попасть под горячую руку. Только Зима отзывается, но и то будто вынужденно. — Правильно-правильно, — бурчит он себе под нос, лишенный какого-либо энтузиазма, в отличие от товарища, продолжающего разглагольствовать прописные уличные истины. — Нет, вы мне скажите. Может мы с опущенными хлеб делим или отдаем последнее? Кровь за них проливаем? Не, пацаны, я так не готов, — подводит итог Турбо, залезая на борт стадиона. — Это не коллектив, а черт знает что. — Турбо, завязывай говорю, — предупреждает Адидас серьезным тоном. — Хочешь отшить — отшивай. Без крови только. И закончим на этом, — авторитетно заявляет он, передавая полномочия. — Вов, ты чего? Какой отшить? — вновь заводится Марат и переводит глаза на друга. Андрей читает в них невысказанное: «Скажи что-нибудь, переубеди их» — приправленное отчаянием, и от этого еще тяжелее. Действительно ли Марат не верит то, что про него говорят, или готов закрыть глаза? Как скоро и он будет смотреть на него с пренебрежением и неприязнью, когда поймет, что Андрей солгал ему? Отшив был бы менее болезненным, если бы они могли остаться друзьями. Но этому не бывать. Андрей вот-вот станет прокаженным, их пути разойдутся. Андрей смотрит в карие глаза и тоска накрывает его. Он уже безмолвно прощается. Марат, похоже, улавливает его мысль. Губы поджимает, морщится, как ребенок, не желающий мириться с тем, что родители не покупают ему шоколадку, качает головой в отрицании. «Борись, давай же! Не оставляй это так.». — Такого и отшивать по понятиям западло. Вдруг это заразно, не хочется запачкаться, — говорит Турбо, что становится последней каплей. Может, потому что ему больше нечего терять, или сказался стресс и напряжение за последние дни, но слова вылетают раньше, чем Андрей успевает их осмыслить. — А вспомнить, кому морду начистили, когда за магнитофоном пришли, ты не хочешь? — дерзко предъявляет он, чем удивляет всех универсамовских. — Что ты сказал? — опасно щурится Турбо и спрыгивает с ограждения. Андрей не знает, откуда взялся этот внезапный гнев, но он цепляется за него, боясь растерять решимость. — Чья смена была, когда домбытовцы пришли с налетом на салон? У кого из под носа увели магнитофон? Из-за кого я оказался в том гадюшнике? В мгновение Турбо подходит вплотную к нему с глазами, как у дикого зверя. Андрея это не пугает. Он невозмутимо смотрит в ответ без единой дрожи на лице. Турбо далек от монстра, чьи глаза пронзали Андрея, пока его тело и душу выворачивали наизнанку. — И что ты сделал после этого? — продолжает он, прогоняя ненавистные воспоминания. — Поджав хвост, побежал к Адидасу, чтобы тот исправил твой косяк? — Если ты сейчас... — Где ты был во время стрелки? — не слушает Андрей, выплескивая слова в лицо напротив, подпитываясь бушующим в груди огнем, разожженным всеми унижениями, страданиями и несправедливостью, обрушившимися на него. — Когда я ждал, что меня вытащат? Что, тебе сказали сидеть на жопе ровно, а ты и рад стараться? Или лучше бегать и слухи собирать, кого где опустили? Это по-пацански? Прикрывать своих уже не входит в понятия? Грудь Андрея тяжело вздымается, он не может контролировать поток слов, льющихся из него. — А теперь стоишь, о понятиях распинаешься. Запачкаться боишься? — язвит он, не фильтруя слова. Турбо сжимает руку в кулак. — Ссыкло — вот кто ты. Хук слева прилетает точно по носу. Андрей не успевает среагировать, как следующий удар ногой ловко укладывает его на лопатки. Турбо опускается на колено рядом с ним, хватает за воротник и, приподнимая над землей, начинает безостановочно бить по лицу. — Андрей! — восклицает Марат и подрывается к другу. Стоящий рядом Вова в ту же секунду перехватывает его, будто заранее знал, что он попытается сделать. — Пусти меня! Андрей! — кричит Марат, барахтаясь в руках брата. Тот крепко держит его в кольце рук, не позволяя придти на помощь. — Я предупреждал тебя. Марат не прекращает сопротивляться, дергает руками и ногами, но любые попытки вырваться оказываются тщетными. Все, что ему остается — это беспомощно наблюдать, как его друга избивают в нескольких шагах от него. В какой-то момент сознание Андрея начинает ускользать от него, перед глазами пляшут цветные пятна. Возможно, еще пара соприкосновений с неумолимым кулаком и он встретил бы благодатную тьму, но вскоре после фразы, звучащей голосом, похожим на Адидаса: «Турбо, хорош!» — поток ударов прекращается. Андрей откидывается назад, когда его отпускают, давая полностью распластаться на холодной земле. Турбо возвышается над ним, глядя сверху вниз. — Еще раз на моем пути встретишься, лично закопаю, — и сплевывает Андрею на грудь. — Свободен. Он исчезает исчезает из его поля зрения, и, судя по звукам, все универсамовские покидают место сбора. Скрип снега и выкрики Марата становятся все дальше и вскоре тихое завывание ветра остается единственным, что слышит Андрей, лежа спиной на земле с раскинутыми в стороны руками. Разбитый нос болезненно пульсирует, ноздри заполнены кровью, на языке ощущается медный вкус. Андрей не может найти в себе силы встать. Полуоткрытые глаза устремлены на безоблачное голубое небо, раскинувшееся над ним. Может быть, это кара божественная за все ошибки, которые он совершил? Он проблемный сын, плохой брат, больше не образцовый пионер и даже правонарушитель из него вышел никудышный. На что он вообще годится? Холод начинает пробирать спину, хватает за пальцы. Мысли становятся бессвязными в раскалывающейся голове, что приносит некий покой — переживания отступают, когда у него больше нет сил думать о всех скопившихся проблемах и тревогах. Щурясь от ослепительной голубизны неба, Андрей делает глубокий вдох и, отдаваясь блаженно накрывающей его легкости в плывущем сознании, закрывает глаза. Солнце сегодня светит особенно ярко.