Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1945 В то время как приближающиеся экзамены доставляли Гермионе тревогу, письмо, которое она отправила маме о её неожиданной помолвке с Томом Риддлом, — агонию. Ведь это было, ну, довольно неожиданно. В одно мгновение он целует её, в следующее она целует его в ответ, чтоб «позволить губам молиться, подражая руке», ведь они держались за руки так много лет, а Шекспира она читала ещё дольше и маленькой девочкой гадала — держа раскрытым на коленях «Первое фолио, полное издание», — каково это, попробовать благочестье молитвы любезного пилигрима. На вкус оно было… приятным. Том был нежным, неожиданно терпеливым и, в отличие от других знакомых ей мальчиков, чистил зубы без напоминаний, поэтому мшистые зубы и пушистые языки не влезали в её воспоминание об идеальном первом поцелуе. Ведь он и был идеальным, это короткое мгновение безголосого диалога, общения губ и рук, лишённое неопрятной двусмысленности устного английского. А в секунду после того, как мгновение случилось, Том решил, что они должны сейчас же пожениться, и Гермиона, встретившись с ним лицом к лицу после, и на следующий день, и в день после следующего, снова и снова возвращалась к одному и тому же терпеливому аргументу, который Том использовал с самого начала: «У меня бы никого не было… Только ты». Том приложил к нему второй вопрос. «Если бы не я, у тебя бы был другой?» Её ответ: «Нет», — привёл Тома в дикий приступ безудержного триумфа, потому что, если она согласилась с ним на этот счёт, то тогда должна согласиться и в следующем: на брак. Это было лишь логично. Гермиона была логичной. Следовательно, Гермиона должна была дать согласие. Дело было даже не в том, что она не была согласна с идеей замужества с Томом Риддлом. Она лишь считала крайне причудливым, что больше никто в Хогвартсе не видел ничего странного в двух восемнадцатилетних, женящихся по собственной воле без давнишнего соглашения о помолвке или угрозы национальной службы, нависшими над их головами, чтобы ускорить такое значительное решение. Том отмахнулся от этого, назвав это её предрассудками среднего класса, ведь было известно наверняка, что молодёжь высшего сословия, и магловская, и волшебная, женились молодыми, когда их положение позволяло им иметь гарантированный доход, чтобы содержать собственные дома. Мать Тома вышла замуж в восемнадцать, его бабушка была помолвлена в девятнадцать — и всё ещё была счастлива в этом браке, — поэтому он был уверен, будучи генетически предрасположенным знать, чего он хочет и как это получить, что откладывать было бесполезно. Отказать ему в его законном месте возле неё было равносильно отказу птице в ликующем полёте в открытом воздухе. Они оба стремились к тому, что было заложено в их природе, какими им быть и что им делать. Том, как всегда, был мелодраматичен. И убедителен, как никогда. — Когда ты будешь Риддл, ты больше не будешь средним классом, — напомнил ей Том. — Поэтому неважно, что подумает антураж среднего класса Кроули, если они предположат, что ты в положении или уклоняешься от гражданского долга. Это касается и твоих родителей, между прочим. Ты ведьма, а они нет. Это общество среднего класса — их, а не твоё.       «Дорогая мама, — писала Гермиона.       Существует ли ошибочная или верная причина для брака? Как мне понять, правильные или нет мои причины?       С Томом я не могу сказать, что когда-либо испытывала страсти такие сильные, что чувствовала бы, будто могу расколоть на куски кору Земли от разрушающего веса моего сердца. И никогда я не чувствовала, что могу скользить на лунном свете от непостижимой лёгкости бытия, уносимая ввысь мягкими крыльями любовного блаженства. Но я всё равно приняла предложение Тома, потому что он настолько близкий мне человек, насколько это вообще возможно, не являясь частью меня самой, и, хотя я пыталась, я не могу представить себе будущее, в котором он не будет где-то в пределах моей досягаемости. Он постоянная в моей жизни, мой постоянный спутник, и, если повезёт, спутник на всю жизнь.       Не думаю, что Том понимает любовь так же, как понимаю её я. Вместо этого он называет нашу взаимную связь «неизбежностью» и верит, что я его предначертанная дополняющая часть, самый ценный из подарков, дарованных ему по благости судьбы. Если это не любовь, то что тогда? Это и есть другое название сладко пахнущей розы? Как муж, я знаю, что Том будет непоколебим, как никто другой, возможно, даже больше, и боюсь, что мои протесты, выходящие за рамки рационального, могут быть основаны на факторах иррациональных и неощутимых. Возникает вопрос: не слишком ли преувеличивает свои возможности госпожа?» Она получила ответ, доставленный её совой, через несколько дней.       «Дражайшая Гермиона,       Ошибочность и правильность, как ты должна знать, — линии, начертанные стандартами твоей собственной принципиальности. Я не могу вынести столь важное решение вместо тебя. Ты должна заглянуть в свою душу и решить, к чему она склоняется и какой груз совести она сможет или не сможет выдержать, которым должны уравновешиваться все жизненные решения. Как твоя мать, я могу лишь посоветовать тебе довериться собственным суждениям и определить, что значит для тебя быть счастливой и довольной представленным себе будущим.       Не всё счастье окрашено одним оттенком, и таким же образом не вся любовь пахнет одинаковым цветком. Если ты достаточно доверяешь своему суждению и суждению Тома, чтобы верить, что он будет охранять твоё счастье и обеспечивать твоё довольство в туманные и неизвестные годы вашего будущего, то это такая же веская причина для брака, как и у любой другой невесты. Однако иногда решение основывается не просто на рациональных или иррациональных основаниях настоящего, а на готовности принять на себя все видимые и непредвиденные последствия этого решения, которые появятся в будущие дни.       Жизнь, как я выучила на собственном опыте, определяется выбором, а ещё больше — последствиями.       Устами Барда: «Ни разу не случалось мне прочесть иль услыхать в истории, в рассказе, чтоб где-нибудь путь истинной любви был совершён спокойно». Гермиона была вынуждена улыбнуться, читая письмо: никто не ценил Шекспира так высоко, как мама. Том, положив подбородок на её плечо, чтобы прочитать сообщение её мамы, лишь выдал тихое: — Хм-м. Она повела плечом, чтобы сбросить его, и свернула бумагу, спрятав мамин совет от его внимательного чтения: — Для тебя что-то значит словосочетание «приватная переписка»? — Нет, — сказал Том. — Не особенно. «Приватный» происходит от латинского «privus», что означает «отдельный». Я не вижу нас двумя отдельными индивидуумами. Телом, возможно, пока мы разделены. Но разумом и духом мы едины. — Агх, — простонал Нотт, скорчив лицо в отвращении на другой стороне стола за завтраком. Он согнал сову Гермионы со своего чёрного пудинга, но Жиль не был обескуражен машущими руками Нотта. Нотту в итоге пришлось отлевитировать кружочек кровяной колбасы далеко в конец факультетского стола к ужасу пятикурсниц, изящно демонстрировавших свою выправку во время трапезы. — Мы знаем, что ты учил классическую латынь — не такое уж большое достижение, когда половину мальчиков в нашем факультете заставляли переводить Марка Аврелия, стоило нам выучить, как правильно держать перо. Ты хвастаешься этим при любой возможности, а остальные начинают задумываться, почему это хвастовство всегда принимает форму таких бесстыдных увертюр. Ты не находишь их несколько бесстыдными, Грейнджер? — Как это может быть бесстыдно? — ласково спросила Гермиона. — Том — мастер тонкости. Я знаю это, потому что он сам мне это сказал. — Она права, — сказал Том, согласно кивая. — Если бы существовала степень Мастера тонкости, у меня был бы официальный диплом. Нотт с отвращением потряс головой: — Вы двое полностью заслуживаете друг друга. — Всё это время я именно это и говорил, — сказал Том и поднёс окольцованную руку Гермионы к своим губам. По непонятным причинам его глаза были прикованы к учительскому столу во главе Большого зала, а мягкая понимающая улыбка была приклеена к его лицу. После завтрака Гермиона направилась прямиком в библиотеку, в место, где её чаще всего можно было найти по выходным, когда она не курировала собрание клуба по домашней работе. Библиотека Хогвартса была её любимым местом в замке, а Общая гостиная Рейвенкло, в которой была собственная библиотека, с небольшим отрывом была на втором месте. Трэверс тащился по пятам, его руки были нагружены скопированными свитками тренировочных вопросов прошлых экзаменов для их письменных Ж.А.Б.А. Долгом семикурсников Слизерина было выписывать вопросы вечером после их экзаменов Ж.А.Б.А., пока они ещё свежи в их памяти, чтобы передать их заступающей когорте шерстикусников за ними. Именно это и составляло «библиотеку Общей гостиной Слизерина», которая, по мнению Гермионы, едва дотягивала до её стандартов правильного этического поведения лишь потому, что не могла быть жульничеством, если экзаменаторы каждый год меняли вопросы. За исключением экзамена по истории магии, на котором, как она выяснила, набор вопросов менялся раз в пятнадцать лет. По всей видимости, именно так Том оправдывал пропуски занятий по истории, что не отражалось на его оценках: профессор Биннс всегда задавал одни и те же темы для эссе, и Том, заранее зная вопросы, заканчивал работу за несколько недель до даты сдачи. Однако предметом изучения сегодня была защита от Тёмных искусств. Если бы не совет мадам Тромбли, Гермиона бы не знала о дополнительных баллах, дающихся на практическом экзамене защиты от Тёмных искусств, и ей не терпелось научиться этим продвинутым навыкам, которые экзаменаторы считали «выше превосходного» уровня магической грамотности. Она прочитала о предмете Патронусов — или Патрони для одержимых поборников грамматики — в качестве дополнительного чтения к защите от Тёмных искусств. Учебники седьмого курса останавливались на более опасных Тёмных существах (классификации ХХХХ или выше), а практическая работа над заклинаниями сосредотачивалась на продвинутых проклятиях и теоретических сценариях, которым требовались достаточные меры предосторожности и действия при получении незнакомого прóклятого объекта. Защита от Тёмных искусств была универсальным предметом. Количество пройденного материала было обширным и задумывалось практичным для среднестатистического взрослого волшебника. Критерии экзаменов Министерства не подразумевали, что студенты должны быть готовы бороться за свои жизни. С чего бы им, живущим в спокойной и мирной Британии? Гермиона и Трэверс сверились с библиотечным каталогом, Гермиона металась между маленькими выдвижными полками книжных карточек, делая копии каждый раз, когда находила подходящую книгу. Или интересную книгу, которых было множество, что привело к тому, что Трэверс силился удержать толстую стопку учётных карточек, которую нужно было держать двумя руками… с трудом. Руки Трэверса соскользнули, пытаясь сохранить стопку, добавляя новые карточки, приплывшие от Гермионы, с головой погружённой в ящик, который оказался четыре фута глубиной, когда она выдвинула его за сияющую латунную ручку. — Ах, — выдохнула Гермиона, пролистывая стойку с карточками, — судя по всему, теоретическая информация о Патронусах в разделе защиты от Тёмных искусств. Это будет касаться учебных и исторических деталей, стоящих за заклинанием, — когда оно было создано, прецеденты его использования, известные подвиги с использованием заклинания и кто их сделал и всё такое. Практическая информация, как именно вызывать заклинание, будет в разделе юриспруденции и правосудия, в одном из многих томов руководства подготовки авроров. Это заклинание, а не проклятие, поэтому оно не должно быть в Запретной секции. Они держат тренировочные руководства, чтобы знать, как распознать и отразить тёмные проклятья, вроде тех, за которые отправляют в Азкабан. — О, хорошо, — сказал Трэверс, связывая концы мантии вместе в виде фартука с карманом. В него были сброшены все карточки. — И где именно этот раздел? — Ты никогда не просматривал раздел волшебной юриспруденции? — спросила Гермиона, не веря своим ушам. — Разве ты не хочешь работать в области волшебного права после Хогвартса? — Э-э… да, — сказал Трэверс. — Как ты собираешься обеспечивать правопорядок, если ты не знаешь, что туда входит? — спросила она. — Ну, — сказал Трэверс. — От меня же будет ожидаться только его обеспечивать? Остальное не выходит в список требований на должность в аврорате. Это работа подразделения Визенгамота: напутствие присяжным, вынесение приговора и осуждение преступников. — Чтобы обеспечивать правопорядок, необходимо уметь толковать законы, — сказала Гермиона. — А чтобы толковать законы, необходимо знать законы: исходное намерение, исторический контекст и уместность с текущим административным регламентом. — Ох… Правда? — Трэверс моргнул от её слов. — Да, полагаю, так и есть. Никогда не думал об этом в таком ключе, но, думаю, ты права. — Я права, — пробормотала Гермиона и, осознав, что её слова жутко напоминают Тома, осеклась и прочистила горло. — Пойдём. Раздел волшебной юриспруденции находится в конце, рядом с разделом литературы и культуры. Столы там должны быть пустыми. К сожалению, правоведение не входит в число предметов, преподаваемых в Хогвартсе, так что мало у кого из студентов есть повод изучать его в пик экзаменационных сессий. Раздел волшебной юриспруденции, что интересно, не был пустым. Он был занят Ноттом, который, как предположила Гермиона, знал, что это будет самым тихим местом в библиотеке для уединённой подготовки к экзаменам, и решил, что стоит воспользоваться этим знанием, пока не обратила внимание на стопку книг, которые Нотт собрал на своём столе, и не поняла, что он использовал раздел волшебной юриспруденции… для волшебной юриспруденции. Сто пятьдесят лет слушаний Визенгамота были раскрыты перед ним на парте, хрустящие кожаные обложки и пожелтевшие страницы были усыпаны грибком и рассыпчатой, гнилостной пылью от заканчивающих своё действие чар сохранения. Левый рукав Нотта, которым он держал тяжёлый том раскрытым, был серым от пыли разлагающегося пергамента, а другая рука, яростно строчившая в придавленном свитке пергамента, была чёрной от разбрызгавшихся чернил. Ко всему прочему, одной из книг в стопке Нотта было руководство авроров, которое она хотела прочитать про вызов Патронуса. Она знала это по иллюстрации совы, вырывающейся с кончика палочки, выложенной серебряной фольгой с извивающимися линиями, создающими впечатление ореола сияющего света, выгравированными на обложке. Гермиона, схватив Трэверса за локоть, прошагала с ними обоими к столу для занятий и села. Трэверс тихо устроился рядом с ней, выложив стопку учётных карточек на крышку стола. Нотт, не сказав ни слова, продолжил писать. Он зевнул, перевернул страницу и почесал нос. Его перо металось слева направо в своём непрерывном путешествии по развёрнутому пергаменту. — Прошу прощения, — потребовала Гермиона… вежливо. Трэверс покашлял. Нотт тяжело вздохнул, продолжая писать: — Посмотрим, смогу ли я разыграть партию по ролям вполовину времени. «Что ты здесь делаешь, Нотт?» А на что это похоже? Я здесь, в библиотеке, с книгами и пергаментом. Должно быть, я занимаюсь, Грейнджер. Что это ещё может быть? — он поочерёдно переходил на высокий девчачий фальцет. — «О-о-о, не-е-ет, но это же не для экзамена, почему ты учишь что-то, что не будут проверять?» Только идиот позволит функционерам Министерства определять за него, что ему стоит или не стоит учить. «Но я не идиотка, Нотт! Риддл думает, что я ужасно умная!» Тогда тебе стоит понять, что я делаю, и оставить меня в покое, спасибо. Вот, — сказал Нотт, — как я справился, Трэверс? Я не смог взять достаточно высокий тембр, но вполне уверен, что ритм и характер попали в яблочко. — Получилось достаточно близко, — ответил Трэверс. — Мне понравилось «О нет!». Хороший штрих, но ты его чуть-чуть подрастянул. Если у тебя есть что-то на Риддла, покажи мне, когда мы будем в спальне одни. Не перед Лестрейнджем или Эйвери: ты знаешь, что они выслуживаются за медальку каждый раз, когда видят безнаказанное преступление. Гермиона свирепо посмотрела на него: — Я думала, вы с Томом друзья. Как ты можешь о нём так говорить? Трэверс и Нотт обменялись выразительными взглядами друг с другом. — Он великий волшебник, — сказал Трэверс. — Конечно, я его уважаю. И восхищаюсь им тоже. А кто нет? Но, постараюсь быть деликатным, я признаю, что мне не терпится спать в собственной спальне в следующем году, а не делить её с ним и остальными мерзкими мужланами. — Lèse-majesté умер после Статута, но Риддл из тех, кто единолично пытается его вернуть, — сказал Нотт. — По крайней мере, у него есть одно положительное качество — не являться индивидуумом, ответственным за «Носок», — Нотт содрогнулся. — Я точно уверен, что это был не Риддл. — Не мог быть, — согласился Трэверс. — Он бы не стал растрачивать это на жалкий носок, мне кажется. — Что за «Носок»? — спросила Гермиона. — Нет-нет, это сейчас неважно. Уверена, что это безответственный тайный ритуал посвящения Слизерина или вроде того. Что такого важного в Визенгамоте, что ты тратишь ценное время подготовки к экзаменам на это? — она перевернула обложку книги, которую читал Нотт, быстро одёрнув руку до того, как Нотт смог бы ударить её обложкой наотмашь. — Ты изучаешь прецеденты успешных преступных осуждений. В любой другой день я могла бы предположить, что ты собираешься подать в гражданский суд против кого-то или кто-то подал иск против тебя, потому что, рассуждая здраво, это самое серьёзное юридическое дело, в которое может быть вовлечён школьник, даже если он взрослый. Но это же настоящие уголовные процессы… О нет, — ахнула она и внутренне скривилась, потому что сатирическое представление Нотта, честно говоря, оказалось не так уж далеко от правды. — Ты что-то натворил, не так ли? — Я не сделал ничего, за что меня бы арестовали, иначе я бы тут не сидел прямо сейчас, — загадочно сказал Нотт. — Если бы я и сделал что-то, я бы не преминул сказать, что Риддл сделал ещё худшее. Давай просто сойдёмся на том, что я принимаю здравые меры предосторожности. С учётом нашей дуэльной практики я знаю, что ты веришь, что меры предосторожности принимать здраво. Это лишь моя личная их разновидность. — Для чего эти меры предосторожности? Разве то, что Министерство устраивает облаву на опасных волшебников, не означает, что необходимые предосторожности были уже приняты? — сказала Гермиона. — Если уж на то пошло, это означает, что ты занимаешься пост-осторожностями. — Если только ты не считаешь волшебное правосудие никудышным, — заметил Трэверс. — Может ли это быть как-то связано с судом в следующем месяце? Я обратил внимание, что ты держишь объявление о заседании в «Пророке» на прикроватной тумбочке. — Я считаю, волшебному правосудию не хватает голоса единодушия, даже если общественное мнение склоняется в определённую сторону, — сказал Нотт. — Если вы посмотрите на то, как Визенгамот голосовал в прошлом, то то, что они считают «в лучших интересах Британии», не всегда совпадает с тем, чего на самом деле хочет британская общественность. Номинально они являются независимым органом, но функционально они идут рука об руку с Министерством. Без полномочий Министерства по исполнению и соблюдению законы и приговоры Визенгамота были бы не более чем бесплодными страницами, развевающимися на ветру. — «Право живёт по закону, закон существует на власти; Разоружи пастуха — и всё стадо у хищника в пасти», — процитировала Гермиона. — Мадам Тромбли, одна из авроров, с которой мы пили чай недавно, упомянула эту строку, и я посмотрела исходник, как только смогла, естественно. — Естественно, — фыркнул Нотт. — Она написана поэтом Джоном Драйденом три столетия назад, до принятия Статута, — сказала Гермиона, изящно не обращая внимания на вмешательство Нотта. — Если Визенгамот — закон, тогда Министерство — власть. Твоя теория о коррумпированности правительства — вчерашний день, если маглы подумали об этой идее и записали её три века назад. Боюсь, ты напрасно потратил время, если это было твоим поразительным откровением после всего своего изучения. Ты мог бы вернуться к подготовке к экзаменам и дать нам те книги, — она кивнула на руководство аврора, расположившееся в кипе Нотта. — Трэверс и я вообще-то планировали заниматься, знаешь ли! — Спекуляции о коррумпированности Министерства не были предметом моего изучения, — сказал Нотт. — Забудь, это не спекуляции — это правда. Я просто думал о том, как далеко это должно зайти, чтобы касаться меня как члена британского народа, — он повернулся к Трэверсу. — Ты знаешь что к чему в Министерстве, не так ли, Трэверс? Насколько я понимаю, твой отец удостоился чести носить сливовую мантию. — Может, и знаю, — сказал Трэверс. — И да, отцу дали его место в качестве утешительной награды за то, что он тихо ушёл в отставку и не делал из этого большого шума после. За целую жизнь служения Министерству, как это объяснили официально. Хоть и довольно туманно, если подумать. Я знаю наверняка, что отец Ориона, Арктурус Блэк, тоже получил место в прошлом десятилетии за «службу Министерству». Что в его случае означало несколько щедрых взносов в правильные карманы. — О, — с жаром сказала Гермиона, — несколько лет назад Том интересовался Орденом Мерлина, поэтому мы изучили тех, кто его удостаивался. Я прочитала, что Арктурус Блэк получил его в 1937-м, Первого класса. Так он заработал место в Визенгамоте. Как и в случае с выдающимися карьеристами в отставке, пожизненное назначение получают лауреаты Первого класса за вклад, имеющий существенное значение для волшебного общества. — Существенный «вклад», — презрительно сказал Нотт. — Министерство поняло это слишком буквально. Ты знаешь, сколько стоит подкупить наградной комитет, Трэверс? — Когда это случилось, я слышал, что многим людям на коленки свалились необъяснимые доходы. Благотворительные завещания на имя семьи, научный фонд для ученического проекта сына, инвестиции в бизнес для магазина старого дяди. Весь тот год был накачан «Жидкой удачей», — сказал Трэверс. — По моим прикидкам, чтобы добиться выдвижения, нужно было пронести через канцелярию Министра десять тысяч галлеонов, а чтобы получить большинство в комитете — ещё двадцать пять тысяч. — Пугающе повсеместно, насколько многим волшебникам не хватает самоуважения в наше время, — шмыгнул Нотт. — Тысяча галлеонов за кивок — это сущие гроши. Лично я не стал бы даже принимать аргумент во внимание меньше, чем за пятьдесят тысяч, — с громким негодованием он продолжил. — Но таково большинство людей в наши дни — ужасающе меркантильные. Гонящиеся за следующим галлеоном, будто это последний, который они увидят. Разве кровь волшебника ничего больше не стоит? Если вы собираетесь продавать себя во имя дешёвого материализма, то с таким же успехом можете отдать свою палочку и назвать себя гоблином. Сверх всякой меры позорно. — Не у каждого такое большое наследство, как у тебя, — рассудительно сказала Гермиона. — Некоторым людям нужны деньги по причинам, за пределами жадности и меркантильности. — Ты пытаешься наскрести нравственное оправдание коррупции в правительстве, Грейнджер? — спросил Нотт, подняв брови. — Возможно, я был слишком поспешен, оценивая то, что Риддл видит в тебе. Тем не менее проблема, которая меня сейчас беспокоит в Министерстве, — это их хлипкий надзор над опасным преступником, которого могут выпустить на волю раньше, чем я бы того хотел. Они поймали себе Мастера-металлурга — редкий вид в наши дни, когда большинство волшебников, прошедших аттестацию для профессионального зачаровывания, становятся создателями оберегов общего профиля. Грейнджер, как мозг нашего маленького клуба, как ты думаешь, почему так? — Деньги? — сказала Гермиона. — Зачаровыватель общего профиля может производить различную работу в волшебном доме, и внутри, и снаружи. Людям обычно нужно поддерживать работу их домашних оберегов, иначе нюхлеры начнут рыть в подполе. Что делает металлург, кроме зачаровывания металла? Это было гораздо полезнее в стародавние времена, когда волшебники — и маглы — носили за собой мечи, но самое близкое к этому занятие для большинства людей в наши дни — сбор ингредиентов для зелья. Что именно современному волшебнику необходимо, что требовало бы зачарованный металл вместо обычного металла? В газетной статье об аресте упомянули, что зачаровыватель был ковочным кузнецом для рысаков, а кроме этого, единственный пример, который приходит на ум, — это Хогвартс-экспресс, а он используется всего несколько раз в год. — Это редкая специализация, — сказал Нотт. — Эти навыки не особенно востребованы ежедневно, но когда они востребованы, они незаменимы. Немногие волшебники стали бы терпеть неудобства, проводя годы между крупными контрактами, когда за те же усилия они могли бы получить более постоянную работу по зачаровыванию сундуков, мётел или даже шоколадных лягушек. Гермиона вспомнила беседу за ужином с мистером Пацеком прошлым летом. Он упомянул о своём увлечении магической наукой, но признал важность практической магии. Теория — это хорошо и полезно для изучения, но существовали ограничения на возможности магии, и она не могла создавать еду или золото. Она понимала, что мало кто хочет быть учеником Диогена, довольствуясь нищенской жизнью в сосуде для вина на улице и философствуя о природе истинного счастья вне собственности и имущества. Некоторых волшебников устраивала жизнь аскетичных пещерных отшельников: провидцев, астрономов и тому подобных людей. Но не тех волшебников, которые изучали физическое зачаровывание — дисциплину, требующую не только мастерства, но и дорогих магических ингредиентов и материалов. — Я знаю Мастера зачаровывания, — сказала Гермиона. — Он специализируется на зачаровывании стекла, как витраж в ванной старост. Когда моя семья наняла его для нескольких окон в нашем доме несколько лет назад, он сказал, что бóльшая часть его обычной работы — обычные домашние обереги. Это должно ужасно разочаровывать после стольких дополнительных лет обучения, всё равно что поручить целителю менять покрывала и чистить горшки в палате вместо чего-то более полезного и важного. — И в этом суть моих подозрений, — возвестил Нотт. — Отправит ли Министерство Мастера металлургии в клоаку, которой является тюрьма Азкабан, и оставит ли оно его там гнить до скончания дней? Учитывая, что Британия выпускает лишь несколько чародеев этой специализации за столетие, ведь мало того, что для таких навыков не хватает соответствующих высокопрофессиональных проектов, так ещё и любому, кто достаточно хорош, чтобы претендовать на это звание, придётся конкурировать с гоблинами-кузнецами. — Согласно отцу, у Министерства сейчас большой проект для Мастеров зачаровывания, — вставил Трэверс. — Они переделывают атриум после всей этой истории с Принцем. У них были установлены защитные решётки для каминов несколько месяцев назад, но чары были разрушены за десять минут командой из двух человек. Теперь им нужно проверить схемы для большей безопасности в дополнение к исходным тысячам, которые они уже потратили на их создание. Это дорогостоящее мероприятие, а им уже пришлось вывернуть карманы после отстёгивания выплат за квиддич в этом году. — Хм, да, я слышал об этой истории в атриуме. Плачевное дело, не правда ли? — туманно сказал Нотт. — Я пошёл и поискал, что Министерство могло бы сделать со злодеем, обладающим полезными талантами. При любом обычном сценарии они воспользовались бы этим, сделав так, чтобы такой человек никогда не попал на публичный суд. Тихое признание вины, заверение против рецидивизма, репарационный двусторонний договор, маленькая сноска в конце отчёта о происшествии, и всё остальное можно замести под ковёр. Нельзя быть обвинённым в том, что дали преступнику соскочить с крючка, если крючка никогда не было, а его так и не признали «преступником». Проблема же именно с этим преступником в том, что его поймали слишком публично для такого манёвра. — Ну и хорошо, значит, — сказал Трэверс. — Твоя паранойя беспочвенна, и теперь ты можешь перейти к дёрганью о чём-нибудь другом. — Моя паранойя настолько же беспочвенна, насколько Министерство благонадёжно, — резко сказал Нотт. — Нет, я предсказываю, что они подождут год или около того, прежде чем потребуют «повторной оценки, когда страсти поостынут». Слишком долгое бурление на гауптвахте приведет к тому, что он сойдёт с ума и будет постоянно дрожать. Никуда не годится, если ваш мастер не в состоянии ровно писать. А общественная память живуча лишь постольку-поскольку: они ожидают, что люди забудут об одном преступнике из громкого заголовка, ведь газетам нужна новая сенсация каждый божий день. Но Ансгар Шмитц не забудет, кто его поймал. Я бы не забыл, — Нотт тяжело вздохнул, потерев глаза усталой рукой. — Когда Министерство слишком поздно узнает, что человек, умеющий делать упряжь, так же хорошо умеет её взламывать, это будет плохая новость для всех нас. В национальной охоте никто так не прочёсывает землю, как дементоры. — Значит, — сказал Трэверс, хмурясь сильнее, чем когда-либо, — поэтому ты изучаешь заклинание Патронуса. Ты выдвинул какое-то чуднóе предположение, что Британию через год заполонят дементоры из-за маловероятной цепи событий, которая держится на неграмотности Министерства. С чем я в целом не не согласен — министр Спенсер-Мун не настолько гениален, как утверждают его сторонники, — но работники Министерства базового уровня не меняются вместе с вожжами, и многие из них держат корабль на плаву уже несколько десятилетий. — Это и то, что это один из дополнительных вопросов на практическом экзамене Ж.А.Б.А. по защите от Тёмных искусств, — признался Нотт. — Это два зайца одним заклинанием. — Ты разве не имел в виду «выстрелом»? — спросила Гермиона. — Уверена, поговорка звучит именно так. — Нет-нет, так, — сказал Нотт. — С чего бы тебе стрелять в зайца? Он просто увернётся и убежит. — Он убежит в любом случае, если прицел твоего заклинания будет неточным, — парировала Гермиона. — Маленькому животному не так уж и сложно увернуться от луча света. На трансфигурации третьего курса некоторые студенты проводят половину урока на четвереньках в поисках жучков, упавших с их парт, — она не смогла удержаться от назойливого шмыганья носом. — Это превращение жуков в пуговицы, а не уход за немагическими существами! Боже. — Имей хоть немного воображения, Грейнджер, — сказал Нотт. — Как ведьме, тебе его мучительно не хватает. Не все заклинания — лучи света. Если ты наколдуешь большую сеть, ты можешь поймать двух зайцев одним взмахом палочки. И это будет считаться одним заклинанием. — Я начинаю думать, что у тебя слишком много воображения, — сказала Гермиона. — Министерство не допустит побега из тюрьмы. Такого никогда не случалось! За всю историю тюрьмы Азкабан, которую открыли в 1718 году по велению Министра магии Дамокла Роули, избранного на платформе судебной реформы, что было необходимо после принятия Статута. Раньше волшебники, обманывавшие или причинявшие вред маглам, могли быть наказаны по законам короля, что создавало проблемы с обеспечением арестов, а также с наказаниями из кодексов, которые были дико противоречивы в Англии, Шотландии, Уэльсе и досоюзной Ирландии… Вы вообще меня слушаете? — Эм… — неловко сказал Трэверс. — Я думал, мы пришли заниматься защитой от Тёмных искусств, а не историей магии. — Я думал, — сказал Нотт, — что изучение защиты от Тёмных искусств не подразумевает никакого «мы». Я вполне хорошо справляюсь самостоятельно. — О, — ворчливо сказала Гермиона, — ну, если ты «вполне хорошо» вызываешь заклинания на дополнительные баллы, давайте на это посмотрим. — Давайте, — согласился Трэверс. — Если ты можешь защитить себя от предполагаемых дементоров, то ты вправе раздавать нам советы. Давай, Нотт, покажи нам своего Патронуса. Или предполагаемого Патронуса. — Хорошо, — с неохотой сказал Нотт. — Если вы в состоянии предоставить несколько мгновений тишины, то я покажу, как это делается. Нотт вытащил палочку из кармана мантии, прочистил горло и крепко зажмурил глаза. Ничего не происходило почти минуту. — Вербальная формула — «Экспекто Патронум», — услужливо сказала Гермиона. — Если ты забыл. — Спасибо, Грейнджер. Не забыл, — процедил Нотт сквозь зубы. — Экспекто Патронум! Тонкая серебряная прядь вырвалась с кончика его палочки, разрастаясь, нить за нитью, как крутящаяся бобина на ножной швейной машинке. Её форма объединилась в сияющий шарик, который парил в нескольких дюймах над поверхностью стола, радужно переливаясь, его края подёргивались, как образ, отражённый в текущей воде. Когда он дорос до размера буханки хлеба, он перестал расти и начал пульсировать синеватым светом, который грел её кожу, как пальчик солнечного света, пробившийся через серое покрывало шотландского неба. И пока она смотрела на него, пытаясь разглядеть его форму, зудящая, похожая на заусенец обида на нелюбезные манеры Нотта начала смягчаться, и, удивляясь этой новой демонстрации незнакомой магии, она не могла понять, почему он так сильно её раздражал вообще. — Что это? — спросил Трэверс, его глаза расширились в благоговении. — Я вижу голову. И хвост, мне кажется, сзади. Это кошка? — Не знаю, — хриплым голосом сказал Нотт. Серебристый шарик пульсировал всё слабее, и его изображение рассеялось. Он потерял концентрацию, или убеждённость вызова заклинания, или сосредоточенность намерения, и сгусток Патронуса растворился в мягком жёлтом сиянии ламп библиотеки. — Я никогда не видел его в полностью телесным. Но на экзамене я должен получить за это как минимум половину дополнительного балла. Может быть, это и не вполне различимое животное, но это и не щитовой туман, который в книге описывается как предварительная форма Патронуса. Любой из них способен отразить дементора. — Отец работал в аврорате много лет назад, — сказал Трэверс. — Он отбыл свою долю патрулей в Азкабане, как обязаны все молодые авроры. Он упомянул, что одна из хитростей призвать Патронуса без подготовки — держать в голове чёткий образ, каким он должен быть. Таким образом, твоё намерение будет яснее. Для первого вызова ты можешь сосредоточиться на животном, которое имеет личную связь с твоей семьёй. Вот почему Патронусы обычно повторяются в семьях — Шафики, например, призывают тигров. — В учебниках по защите от Тёмных искусств, которые я читала, — сказала Гермиона, — выдвигались теории, что Патронусы повторяются в семье, потому что у родственников одинаковые основные ценности и принципы, а животное представление — проявление их личности. Унаследованные ценности создают «семейного Патронуса», и это не имеет никакого отношения к генетике или крови. — В этом есть смысл, — задумчиво кивнул Трэверс. — Личность Нотта — сгусток. Это я понять могу. — Мой Патронус не сгусток, — резко ответил Нотт. — Он просто в настоящее время ещё не полностью телесный, но практически полностью готов. Это… полуфабрикат. — Полуфабрикат основных ценностей, — согласился Трэверс. — Думаю, твоя книга была права, Грейнджер. Это идеально подходит кому-то, кто перешёл на другую сторону в последнюю минуту дуэльного соревнования несколько недель назад. — Если вы собираетесь веселиться за мой счёт, по крайней мере признайте, что у меня есть Патронус, — сказал Нотт. — Я вашего пока не видел, ни у одного из вас. Ты хоть попытался наложить заклинание, Трэверс? Если у тебя даже нет сгустка, то нечего зубоскалить на мой! Под выжидательными взглядами Гермионы и Нотта Трэверс вытащил свою палочку и произнёс вербальную формулу. Тусклый комок пыли без сияния серебряного света, как у сгустка Патронуса Нотта, с неохотой вырвался с кончика палочки Трэверса. Он был едва ли размером с апельсин и растворился с тихим вздохом за секунды после появления. — Твоя визуализация воспоминания слишком слабая, — сказал Нотт. Он схватил книгу, на обложке которой была движущаяся сова, пролистал к странице, которую заложил в начале, а затем сунул её под нос Трэверсу. — Вот, этот совет они дают об использовании самых распространённых визуализаций волшебников-новичков, их «счастливых мыслей» при вызове намерения, а также частых встречаемых трудностях. Ты не можешь просто выбрать одно приятное воспоминание. Если это твоя личность, выраженная магией, оно должно быть личным. Гермиона посмотрела Трэверсу через плечо, чтобы прочитать текст.       Большинство волшебников начинают свой поиск положительного настроения, выбирая простое, незамысловатое, недвусмысленное воспоминание: получение письма из Хогвартса, церемонию выбора палочкой в одиннадцать лет, проход к столу факультета после распределения, чтобы присоединиться к братьям и сёстрам на следующие семь лет. Это чудесные воспоминания, но их простота и массовость приводит к нехватке силы, так необходимой для такого мощного заклинания, как вызов Патронуса. Они слишком часто связаны с менее счастливыми воспоминаниями, которые вносят сумбур в ясность намерения, необходимого для вызова. Например, счастье от письма из Хогвартса неразделимо связано с чувством облегчения, что больше не надо бояться угрозы сквибства; усталость и беспокойство после опробования сотни палочек, никак не находя подходящей; ужас от распределения на факультет, далёкий от кровных родственников.       Настроение-талисман должно быть чистой концентрацией радости и надежды, незапятнанной никаким другим чувством. Это должно быть определяющее воплощение души заклинателя. Не просто момент счастья, от которого, оглядываясь назад, волшебнику или ведьме приятно, но такой, который определяет самую суть его характера, истинное «я» его духа. Хотя академические учебники редко сходятся в едином методе придумывания «идеального воспоминания», на практике авроры сообщают, что идеальное воспоминание — не обязательное требование. Несбывшегося видения может быть достаточно для замены истинного воспоминания, если воля и воображение заклинателя достаточно сильны, чтобы визуализировать «надежду» абстрактно. Заклинание Патронуса лишь требует чистого намерения волшебника, а не приемлемого образа жизни… — К чёрту, — пробормотал Трэверс. — Примеры из книги именно те, которые я использовал для визуализации. Неудивительно, что они не сработали. Нотт, что ты выбрал для своей? — Это личное, — резко сказал Нотт. — Моя для тебя не сработает. Если бы это было так просто, как копировать чью-то напрямую, не было бы понятия уникальных форм Патронусов — у всех бы было одно и то же существо. И не было бы смысла обременять себя пространными теориями Аристотеля о природе «духа». Которые, кстати, процитированы в приложении к руководству, но они начисто бесполезны, если ты решишь потратить на них время. «Душа есть как бы рука: как рука есть орудие орудий, так и ум — форма форм». Никуда не годится! Над чем ты смеёшься, Грейнджер? Гермиона не могла сдержаться от хихиканья: — Ты попрекаешь меня, что я знаток ненужных эзотерических знаний, но именно ты цитируешь «бесполезные» теории Аристотеля. — По крайней мере, я не тружусь под предлогом, что чтение кучи бесполезных магловских книг делает меня умным, — сказал Нотт. — Ну и чёрт с ним. Если эзотерические знания не нужны для вызова Патронуса, а всё, что имеет значение, — состояние «чистоты» разума, то, уверен, ты должна быть в состоянии вызвать заклинание. Ты обязана попробовать. Покажи нам, поганым слизеринцам, как правильно. Гермиона замешкалась. Она исследовала заклинание, когда узнала о его ценности на экзамене, даже несколько часов экспериментировала в кровати в спальне за задёрнутыми шторами балдахина. Но она использовала только теоретическое описание, а не практическое руководство, написанное аврорами и для авроров, которое предупреждало, что обычные визуализации не работают по типичным причинам. И это оказалось верным: она использовала воспоминание о том, как перед ней открылась кирпичная стена за «Дырявым котлом» во время первой поездки за школьными принадлежностями в Хогвартс, и глаза её загорелись от удивления перед миром, о существовании которого она даже не подозревала. Как и сообщалось в книге, это не сработало, потому что воспоминание было запятнано. Её детское чудо было омрачено вторжением логики, которая прокралась непрошено в следующие дни и недели после открытия. Этот магический мир, который она открыла, был намеренно скрыт от неё вместе с остальными маленькими девочками-ведьмами и мальчиками-волшебниками по всей Британии по обстоятельствам её происхождения. Маме нужно было рассчитывать на добросердечность других путешественников, проходящих мимо «Дырявого котла», чтобы открыть проход для покупок вещей во время учебного года, пока Гермиона была вдали, например, синего шарфа Рейвенкло, который она получила совиной почтой вскоре после распределения. (Том получил зелёный шарф Слизерина тем же Рождеством от родителей. Если бы не их щедрость, у него никогда бы его не было). Каким тогда было её счастливое воспоминание? Первая встреча с Томом? Этот восьмилетний мальчик был хамским сиротой с холодными насмешливыми глазами. Нет, это не сработает. Первый раз, когда увидела пылающий зáмок, вырисовывающийся в своём великолепии над шаткими лодочками, беззвучно качающимися в Чёрном озере? Она хотела разделить это с Томом, но его не было рядом из-за его маленькой детской истерики в первые полтора месяца первого года. Её первое «превосходно» на экзамене, Рождество в Хогвартсе, Рождество с родителями, получение должностей старосты и старосты школы, утреннее пробуждение, растянувшись на груди Тома Риддла… Ни одно из них не было безупречным воспоминанием о чистом счастье, а последний пример определённо не был «чистым» намерением. Она всё равно попробовала их, и этого оказалось достаточно, чтобы получить бледную струйку дыма. Пробежав по ним всем как можно быстрее, чтобы слить эмоции в один большой всплеск счастливых чувств, она получила бесформенный тусклый шар, который демонстрировал Трэверс. Эта стратегия не работала. Возможно, ей следовало попробовать новую. Том всегда говорил, что магия — вопрос желания сделать это настоящим. Она решила не стопориться на том, что у неё не было воспоминания чистого счастья, достаточно устойчивого для укрепления Патронуса. Годы её недолгой взрослой жизни до сих пор были направлены на всё, кроме личного удовольствия. Её обучение и учёба всегда были направлены на достижение высшей цели. До сих пор понимание, заучивание по учебнику и чистая убеждённость выводили её в ряды лучших студентов своего года. Трансфигурация давалась ей интуитивно, потому что она понимала принципы материальности так, как с трудом улавливали её однокурсники, воспитанные волшебниками. Заклинаний, требующих эмоций в качестве руководящего намерения, было немного, если вообще были, и из них она больше всего знала о Непростительных проклятиях. Если ей не хватало достаточно сильного воспоминания счастья, могла ли она вместо этого создать его из воображения? Не настоящее воспоминание, но сильную визуализацию, что-то достаточно содержательное, чтобы передавать истинную сущность Гермионы Грейнджер? В теории, это должно быть достижимо. Память и воображение происходили из одного источника: разума. «Как рука есть орудие орудий, так и ум — форма форм». Магловская философия от Аристотеля, может быть, не такая бесполезная, как хулил Нотт. Что для неё была «надежда» в далеком абстрактном смысле, не замутнённая суровым грузом логистики, исторической инерцией и порочным природным состоянием человеческого инстинкта, который ставит личную выгоду выше общего блага? Как Гермиона представляла себе идиллическое будущее, которого никогда не было ни в её памяти, ни в памяти кого-либо из живых или мёртвых? Какова форма её платоновской утопии? Для этого потребовалось лишь немного усилий, стоило ей определиться с задачей. Идиллией Гермионы был упорядоченный, опрятный, эффективный волшебный мир, где достижения были вознаграждены, а те, кто нарушал общественный договор, подвергались наказанию и исправлению. Чистая, безопасная и упорядоченная жизнь, доступная каждому волшебному ребёнку, независимо от того, кто его родители, и были ли у него родители вообще. Сильная и неподкупная левая рука на весах правосудия, сильная и милосердная правая рука на молотке суда. Непогрешимое руководство, которое заглядывало в заблудшие сердца и направляло их, чтобы они возвысились над своей природой, подобно ползучей обезьяне, вышедшей в сияющее царствование человека. — Экспекто Патронум! Сияющий свет вырвался с кончика её палочки, серебряный туман закружился в воздухе, как капля чернил, растворяющаяся в стакане воды. Ослепительное серебряное облако образовало неясную форму размером с собаку, с головой, хвостом и нечёткими лапами. Гермиона уставилась на неё, пытаясь определить вид зверя, и её сосредоточенность на «идеальной утопии» сломалась. Существо растворилось обратно в бесформенное облако, свет которого потускнел и вскоре окончательно потух. — Похоже, ты на правильном пути, — сказал Нотт, не особенно довольный тем, что пришлось удостоить её даже маленьким подобием похвалы. — Тебе следует освежить свои навыки окклюменции, если ты так легко отвлекаешься от визуализации. В двенадцатой главе книги есть руководство по медитативным упражнениям для организации памяти, которое может оказаться полезным для тебя. Никакой философии, только практика. — Твой Патронус — собака? — спросил Трэверс. — Похож на собаку. По форме его тела он напоминал гончих для охоты на барсуков. Тебе не нравятся хаффлпаффцы? — Мне ни нравятся, ни не нравятся хаффлпаффцы, — сказала Гермиона. — Если ты тайно ненавидишь их, я никому не скажу, — сказал Трэверс. — Я думаю, мой собственный Патронус тоже может быть собакой, потому что отцовский — эльзасская гончая. Он даже может вызывать двух одновременно! Когда ты научишься это делать, я не откажусь от подсказки. — Дай мне сначала вызвать телесного Патронуса! — сказала Гермиона. Она открыла содержание руководства авроров, затем приложение со сносками. У неё оставались лишь недели до выпускного и последующей за ним потерей библиотеки Хогварста, но, если цитируемые книги были обычной греческой философией, она сможет найти их в магловских магазинах. Одолжив кусок пергамента из стопки сложенных в центре стола бланков, Гермиона начала делать пометки, не обращая внимания на разговор между Ноттом и Трэверсом. Раскладывание мыслей на бумаге помогало ей раскладывать их у себя в голове. Ей казалось, что она стоит на пороге великого открытия, следуя за нитью своей идеи. Абстрактное представление «образца счастья», который должен быть у человека с её характером и склонностями. Он не обязательно должен быть реалистичным во всех смыслах. Но он должен быть, без сомнения, исключительно действенным. Если бы ей пришлось воплотить этот «образец» в жизнь, как бы он выглядел? Он был неполным, и её Патронус отражал это. Ей нужно было найти недостающий жизненно важный фрагмент, чтобы наконец-то увидеть, как он обретает телесную форму. — …Значит, ты записался на восемь предметов Ж.А.Б.А., из них шесть основных и два факультатива, а твой средний балл колеблется между «В.О.» и «П»? Это откроет тебе путь в авроры, — она слышала, как Трэверс шепчет Нотту. — Нумерология и древние руны — тут как хочешь. Но если ты получишь «П» за основные предметы с наложением заклинаний, это сделает тебя более чем подходящей кандидатурой! — Ты предполагаешь, что я хочу поступить, — ответил Нотт. — Если не в аврорат, ты мог бы податься в Группу обеспечения магического правопорядка. У них только два года подготовки, вместо трёх. — Я предпочитаю как можно меньше быть связанным с обеспечением магического правопорядка. — Давай, дружище! Розье собирается подаваться в набор этого года, когда отменились его планы на карьеру в квиддиче. Грейнджер тоже. Если нас будет четверо, у нас будет чётное число, чтобы получить в напарники знакомого. — Давай без «давай», дружище. Мне нечего заработать на работе в Министерстве, зато есть много чего, что потерять. Моё терпение, например. — А что ещё тогда ты собираешься делать? Записывать родословные чужих семей до конца жизни? Даже если тебе не хочется денег, в этом всё меньше и меньше престижа, знаешь ли, — голос Трэверса снизился. — Они не такие популярные, как в прошлом веке. Вообще-то довольно грустно смотреть, сколько родов с трудом производят больше двух детей за поколение. Моя мама считает традицию преподносить записи о семейном древе в качестве подарка на свадьбу или крестины довольно бестактной в наши дни, как и многие другие достойные семьи, которые всегда считали «священный» список оскорбительным. Диггори — за их фамилией стоят века гражданской службы, даже бывший Министр! — Смиты, Фосетты, Блишвики, Маклаггены, Ургхарты, Белби. Юджин Слагхорн, отец старины Слагги, однажды объяснил моему о важности «тихого достоинства». Хвастаться — нести неуверенность nouveau riche. — У меня есть планы после Хогвартса. Ты узнаешь о них, когда узнаешь. — Великие и таинственные планы, я надеюсь? — скептически сказал Трэверс. — Риддл разглагольствует такими же фразами, но, в отличие от тебя, он достаточно блистательный, чтобы поверить ему. — Вот тут уж доверься мне, Трэверс: Риддл не настолько блистательный, насколько он думает, — сказал Нотт, свирепо нахмурившись. — В нём нет ни унции «тихого достоинства». Риддл... — Нотт осёкся. — Риддл по другую сторону книжного шкафа. Разговаривает с девочкой. Этого было достаточно, чтобы резко остановить бешеные записи Гермионы: — Ты знаешь, кто это? Она, Нотт и Трэверс заняли менее популярную часть библиотеки Хогвартса, раздел волшебной юриспруденции. По другую сторону со своим собственным столом для занятий был раздел волшебной культуры. В нём держали книги о свадебных традициях, которые, как заметила Гермиона, Том читал во время приёмов пищи, а также выбор волшебной литературы, который, как вспомнила Гермиона, побудил Тома вести себя в необычайно скабрёзной манере, прижимая её к книжным полкам и требуя, чтобы она укусила его за шею. Эта мысль всё ещё заставляла её краснеть. — Я не узнаю голос, — прошептал Нотт. — Что значит, она не из Слизерина. Но, возможно, ты сможешь. Без единого звука он отодвинул свой стул и встал из-за стола, взмахнув палочкой в сложной последовательности движений. Он подошёл к шкафу, разделяющему две секции, и просунул палочку в просвет между двумя книгами, беззвучно накладывая заклинания. Он вернулся обратно к столу, осторожно держа палочку перед собой, будто принимал участие в гонке с ложками и яйцами, тонкая синяя нить соединяла полку с кончиком его палочки. Нотт поднял палочку над столом с грацией оркестрового дирижёра, пробормотал заклинание: «Сонорус Пройектум», и нить отделилась от его палочки, танцуя в воздухе с лёгкостью и нежностью паутины на ветерке. Голос Тома, пронзительный и пересвистывающий, передавался по нити, которая колебалась взад-вперёд в постоянном ритме... как акустическая волна. — Я изучал таинственные слуховые заклинания для своего проекта по рунам, — объяснил Нотт. — Ну-ка, посмотрим, может, мне удастся немного улучшить качество, — он указал палочкой на качающуюся нить, лишь слегка поворачивая её рукоятку, будто настраивая рычаг радиоприёмника. — Вот, так лучше. Теперь звук разговора Тома был чётче. Трэверс наклонился ближе, чтобы послушать, его брови сдвинулись. Гермиона отложила перо в досадном любопытстве. Нотт держал палочку крепкой хваткой, сосредоточившись на том, чтобы удерживать, по-видимому, мудрёное заклинание. — …Они всегда делают эти «действия», давай так их назовём, в одной и той же последовательности в книгах, которые не обрывают финальную сцену в часовне. Это условность жанра или это то, чего ожидают читатели в реалистичном сценарии? Я не могу сказать, что это кажется таким уж привлекательным, если быть честным. Некоторые из них поистине ужасающие. Зачем кому-то прикладывать свой рот… туда? — Ты мальчик, — ответил высокий и девчачий женский голос. — Разве большинство мальчиков не фантазируют о подобных вещах? Или чтобы такие вещи делали с ними. — Я не большинство мальчиков, — резко ответил Том. — Я нахожу даже мысль о том, чтобы сделать… это… чрезвычайно отталкивающей. Негигиеничной. Если меня не привлекает трогать эту область у самого себя, почему позволить кому-то её потрогать должно быть привлекательным? И мы говорим о том, чтобы трогать её руками. В книгах они идут дальше! — Тебе не нужно делать этого, если ты не хочешь этого делать, — сказала девочка. — Писатели это используют, чтобы показать, что физическая близость — символическое продолжение эмоциональной близости. — Разве писатели не могли расписать эмоциональную близость без… этого? — Ну, думаю, могли, но где же тут веселье? — захихикала девочка. В то же мгновение Гермиона поняла, кто это: — Миртл Уоррен, пятикурсница Рейвенкло. Почему Том обсуждает это с ней? — Ш-ш! — Нотт махнул в неё рукой. — Я пытаюсь слушать! — К тому же, — продолжала Миртл, — разве ты не пробовал подумать об этом с другой стороны? Ты допускаешь мысль, что девочки могут думать о том, чтобы делать такие вещи или чтобы такие вещи делали с ними? — Нет, — сказал Том. — С чего бы мне допускать эту мысль? И раз уж мы об этом, с чего бы им? — Потому что физическая и эмоциональная близость ожидается в брачном союзе. Не говоря уже о том, что твоей жене это понравится. Боже правый, Риддл, у тебя круглые «превосходно» по всем школьным заданиям, но за умение быть человеком твои отметки ниже «троллей». Трэверс кивнул: — Девчонка права. — Ты думаешь, ей бы это понравилось? Но чем именно? Она логическая и умная ведьма. Почему она не сочтёт мысль о том, чтобы быть исследованной в такой интимной манере, оскорбительной? — Ответь мне на это: как ты думаешь, может, тебе могло бы понравиться принимать в этом участие? Ты сказал, что тебе нравится целоваться и всё такое. Это скорее как поцелуи на дополнительные баллы. Дело не в том, что авторы считают правильным для персонажей и сюжета, а в том, что кажется правильным для вас двоих. Любое определение неправильности лишь между тобой, ею и Богом. На несколько долгих мгновений Том замолчал. Когда он заговорил, он казался задумчивым: — Я думаю… Я не возражал бы слишком сильно, раз уж это Гермиона и она будет — она является — моей женой. Она не просто кто-то, и я никогда не находил никакую её часть ни в коей мере отталкивающей. По правде, я всегда считал волосы Гермионы одной из её самых симпатичных черт. Они такие мягкие и вьющиеся, и, если она такая же и там, то я не ожидаю никаких возражений, по крайней мере, с моей стороны... — Ладно, достаточно подслушивания. Фините Инкантатем! — сказала Гермиона, показав палочкой на качающийся провод. — Прекратите слушать! — приказала она Нотту и Трэверсу. — О-ой, — жаловался Трэверс, — Риддл как раз дошёл до интересных частей. — Грейнджер не нравится, когда кто-то ещё слышит о её интересных частях, — заметил Нотт. — Что вполне объяснимо. — А как бы ты себя чувствовал, если бы кто-то говорил о твоих интересных частях? — сказала Гермиона, одарив его уничтожающим взглядом. — Я делю спальню с пятью, ох, как ты назвал их, Трэверс? «Мерзкими мужланами»? Довольно метко подмечено, — бесстрастно сказал Нотт. — Если бы я услышал комментарии на эту тему от тебя, то там бы не было ничего, чего бы я не слышал раньше, и даже хуже. Честно говоря, думаю, Риддл возражал бы против этого больше, чем я. Единственные части, которыми он, скорее всего, хотел бы, чтобы ты интересовалась, — его собственные. — Отложим обсуждение интересных частей на другой раз. Или никакой, — сказала Гермиона. — Подслушивать такие личные разговоры неправильно, но также неправильно и для Тома обсуждать это с незнакомыми, — её внимательное, медитативное настроение, в котором она пребывала, собираясь с мыслями для создания Патронуса, рухнуло, оставив её дрожащей и неуравновешенной. — Он использовал моё имя напрямую! Это было ничуть не неоднозначно! Нотт неотрывно смотрел на неё, будто они встретились в первый раз: — О, ради посоха Мерлина, ты не обижена, Грейнджер. Ты ревнуешь! — он сердечно рассмеялся. — Если бы у тебя были нравственные запреты против подслушивания, ты бы остановила меня сию же минуту. Но ты лишь остановила меня, когда услышала что-то, что тебе не понравилось. Неудивительно, что ты водишься с нашей группой, а не какой-то ханжеской труппой гриффиндорцев. Ты ведь такая же, как мы? Ты не веришь в жёсткую мораль: ты следуешь своему собственному кодексу того, что мы в Слизерине любим называть «ситуативно-обсуждаемой нравственностью». А-ха-ха! — Я не ревную, — фыркнула Гермиона. Она поднялась из-за стола и собрала свои пергаменты. — Если бы я ревновала, я бы яростно обличила Тома в его непристойности. Но поскольку я не ревную, я вежливо напомню ему, чтобы он думал о своей и моей репутации в интересах чувствительности и внешнего приличия. Собственно, я прямо сейчас это и сделаю. — Нет, не делай этого, нет никакой пользы от публичного порицания Риддла… — Если Тому хватает смелости говорить публично, то он сможет и защитить себя публично, — твёрдо сказала она. Если она подождёт дольше, она не получит прямолинейного ответа от Тома. Ответ, который бы он мог ей дать, но он был бы сведён к тому, что он не совершал никакого проступка. Что это было просто дружеское недоразумение, которое может случиться с каждым, кто натолкнулся на знания без контекста. Она знала, что его мотив был добрым: ему не нравилось видеть её несчастной, в чём он признавался ей и раньше. Но Гермиона уже изучила состояние своего собственного разума и поняла, что двусмысленные утешения, какими бы благими намерениями они ни руководствовались, не принесут ей счастья. Она набросила сумку на плечо и обогнула книжные полки, чувствуя, как пристальные взгляды Нотта и Трэверса прожигают её спину. Они не хотели быть замешанными, когда бросят дуэльную перчатку. По другую сторону раздела волшебного правосудия был маленький учебный уголок, созданный из смежного шкафа и соседним, под высокими стопками, возвышавшимися на двенадцать футов. Длинные ряды книг стояли на сияющих деревянных полках, перемежающихся редкими подкатными лестницами. Свечи в железных рожках под потолком светились с утра до вечера, а учебные столы были освещены лампами со стеклянными абажурами, которые настраивались простыми указаниями волшебных палочек. Том Риддл и Миртл Уоррен сидели на противоположных сторонах стола в разделе волшебной литературы, между ними была собрана кипа книг, и по взгляду на их обложки это было никак не связано с учебниками или учёбой. — …И я обратил внимание на эту часть, где она потом выпивает зелье, — сказал Том, лениво перебирая страницы книги. — Это правда, что профилактическое зелье лучше всего дозировать согласно стадии цикла регул ведьмы? Учебник зельеварения Ж.А.Б.А. никогда не объяснял это в таких подробностях. Мне стоит спросить Слагхорна об этом, как думаешь? Полагаю, я теперь обязан тщательней следить за Гермионой. Переживания от экзаменов сбивают её расписание, поэтому они всегда в разные дни месяц от месяца… — Том, — сказала Гермиона. — Это самая необычная форма подготовки к экзаменам. — О, привет, Гермиона, — ответил Том, приветственно ей улыбаясь. Он отложил свою книгу так, чтобы спрятать обложку, но Гермиона её уже видела. — Я вообще-то сейчас не занимаюсь подготовкой, потому что это означает перечитывать информацию, которую я уже знаю. В настоящее время я, собственно, учусь новым вещам. — «Оберег надувного сердца»? — заметила Гермиона. — Что можно выучить из этой книги? Это никак не относится к учёбе — это роман. — Множество вещей. Дух академического любопытства обжигает, знаешь ли, — небрежно сказал Том. — Это было достаточно поучительно, должен признать. — Касаемо этого, почему эти поучения включают мисс Уоррен? — Гермиона с прищуром посмотрела на Миртл Уоррен, чего девочка на вид не заметила, погрузившись в собственный роман. — Что именно ты говорил ей? Ты староста школы. Она несовершеннолетняя. И вы в библиотеке, а не чайном салоне. Это совершенно непристойно и в стольких отношениях! Том обратил на неё всё своё внимание. Он оттолкнулся от стола, что заставило Миртл Уоррен уронить книгу и перестать притворяться, что она не наблюдает с жадностью за общением двух старост школы Хогвартса. Том оправил свою форменную мантию, а затем подошёл к Гермионе, взяв её за руку и проведя тёплой подушечкой большого пальца по её костяшкам. — Не злись на меня, Гермиона. Поверь мне, я делаю это для благополучия обоих из нас, — тихо сказал Том, глядя на неё сверху вниз, и свет ламп ярко отразился в его темных глазах. — Как твой муж, я обязан заботиться о тебе. Я лишь хочу радовать свою жену, обеспечивать удовлетворение всех её потребностей... и всех желаний. Разве ты не сделаешь для меня то же самое? — Если бы я искала знаний, я бы читала учебники, а не беллетристику! — сказала Гермиона. — А если бы я хотела обеспечить твоё благополучие, я бы посоветовалась с тобой наедине, а не изводила посторонних студентов-младшекурсников, которые оказались поблизости. — Значит, ты хочешь обсудить это со мной наедине? — спросил Том, изгибая бровь. — У меня есть множество вопросов, как порадовать мою жену, и меня уж точно порадует, если я услышу ответы на них. Мне бы крайне не хотелось оказаться неспособным, — он понизил голос, наклонившись, чтобы пробормотать ей на ухо. — Я знаю, что ты хочешь чего-то от меня. Иначе зачем бы тебе с такой настойчивостью меня искать? Позволь мне помочь тебе, Гермиона. — Ты можешь начать с того, что перестанешь рассказывать другим людям о моих регулах! Ты позоришь меня! — сказала Гермиона, полностью осознавая, что казалась истеричной, в то время как Том выглядел вполне разумным и рассудительным. Спокойное изложение не придавало аргументу дополнительной моральной значимости, даже если оно убеждало в этом других людей. — И… Я знаю, что ты обучался магии разума с профессором Дамблдором. Я знаю, что можно просматривать старые воспоминания, убирая с них эмоциональный груз. Если у тебя особенная техника, чтобы усилить эмоциональную значимость воспоминания? — Я не подумал, что твой цикл — секрет. Разве не все ведьмы через него проходят? — сказал Том, который не сделал ничего даже похожего на извинение. — Что касается изменения аспектов памяти, если у человека достаточно силы воли, всё возможно с искусством разума. Сложность зависит от эмоции, о которой идёт речь. Почему ты спрашиваешь? — Я пытаюсь вызвать Патронуса для дополнительных баллов на практическом экзамене по защите от Тёмных искусств, — объяснила Гермиона. — Я сделала похожее на воспоминание моделирование, чтобы вызывать подходящие эмоции, которое сильнее любых моих естественных воспоминаний, но недостаточно сильное, чтобы создать телесного Патронуса. Теоретически, это должно быть возможно, если бы я могла поправить моё моделирование... Но я не знаю, как именно это сделать. Ты мог бы дать мне какой-то совет, чтобы отточить моё мышление? — Мне нужно увидеть его, — сказал Том. — Если ты будешь думать об этой визуализации во время подготовки к заклинанию, позволь мне войти в твой разум, и тогда я смогу подправить её для тебя. Если ты доверяешь мне, конечно. И дашь мне разрешение, — он сжал её руку, проводя пальцем по ободу её серебряного кольца. — Я помню, что в первый год ты попросила меня пообещать тебе, чтобы я не пользовался своей «магией контроля разума» на других без разрешения. Неужели ты не приняла меня как человека, достойного твоего доверия? Мне бы хотелось верить, что да. Гермиона сомневалась: — Только поверхность, и ничего дальше… — Ничего больше, чем ты будешь готова дать мне, — сказал Том, снисходительно улыбнувшись. — Л-ладно, — заикалась Гермиона. Она почувствовала, как рука Тома подняла её подборок, его пальцы проскользнули по её челюсти, и ладонь обхватила мягкий изгиб её щеки. Сосредоточившись на своём искусственном воспоминании, она подготовила палочку, чтобы произвести правильное движение. — Посмотри на меня, — прошептал Том, наклонившись к ней и потеревшись своим носом о её. Она моргнула, её зрение затуманилось, и она рухнула в Волшебную Британию, которую создала в своём воображении. Её таинственный Авалон башен из слоновой кости, её зелёная, прекрасная Родина, она состояла из процветающих фрихолдов, трудолюбивого общества крофтеров, и ремесленников, и магов-интеллектуалов, возглавляемого и обслуживаемого грамотным командованием системы управления, погребённой под тихими сверкающими лондонскими улицами. «Место для всего, и со всем на своих местах», — таковы были слова созданной ею нации. Это было организованное сообщество, прислушивающееся к велению порядка, потому что они знали и уважали, что это для их же блага… «Слишком абстрактно, — раздался глухой голос Тома Риддла, звенящий на улицах и шпилях её разума, как эхо в пещере. — Сделай его определённым, сделай его личным, сделай его настоящим. Оно должно ощущаться настоящим, чтобы быть настоящим». Она почувствовала взмах крыльев бабочки от Тома, просачивающегося в её визуализацию, услышала топот его шагов о побитый временем булыжник, стук его белой волшебной палочки о баррикаду из кирпича, которая открылась перед ним и поприветствовала его в её тайный мир идеального порядка. Он потащил её под землю на несколько слоёв вниз, в нору с полом, выложенным тёмным кафелем, сияющим стеклом окон кабинетов, поставленных друг на друга на высоте, от которой кружилась голова, сквозь толпу чиновников в формах, которые кланялись ей, когда она приветствовала их, и смотрели на неё с завистью, с восхищением, с почтением, когда она проходила мимо. Он показал ей многоярусный амфитеатр без окон, занятый учёными ведьмами и грамотными волшебниками, которые поднялись на ноги с единым достопочтенным шорохом сливовых мантий. Он подвёл её к трибуне, где она произнесла речь, после чего серьёзные сановники кивнули в знак единодушного согласия и передали ей свиток, на котором она поставила свою скрепляющую подпись и служебную печать из густого золотого сургуча с авторитетным гербом «М». Волшебники и ведьмы в сливовых мантиях зааплодировали, когда печать оторвалась от высококачественного веленя, а в отгороженной от входа ложе для журналистов высокий и красивый волшебник склонил в её сторону свою гордую голову, растянув губы в лукавой, но знакомой усмешке. На его груди сиял серебряный значок прессы, который совпадал с серебряным блеском её кольца с лавром. В пьянящем ликовании от несомненного успеха тонкие, изящные руки выбили пробку из шампанского и опустили бархатные шторы на окнах роскошного кабинета руководителя. Торжествующий голос произнёс слова поздравления, искрящиеся пузырьки лопнули на языке, и она опустилась на стол Министра, её собственная сливовая мантия скользнула с обнажённых плеч, а поздравительный голос превратился из триумфа в жар, когда прошептал ей на ухо одну-единственную команду, отдающуюся эхом: «Произнеси заклинание!» — Экспекто Патронум! — вскрикнула Гермиона, закружив палочкой в воздухе. Ослепительная серебряная выдра вырвалась с кончика её палочки, лениво проплывая мимо крепко прижатых тел Тома Риддла и Гермионы Грейнджер, кружась вокруг их голов, размахивая хвостом и радостно качая её маленькой сияющей мордой. Том неуверенно выставил руку, и выдра потёрлась головой о его пальцы. Том рассмеялся в диком восторге от прикосновения её усов и прижал Гермиону ещё крепче, так по-хозяйски глядя на лучистое серебряное создание, будто призвал его сам. Выдра уплыла от них сквозь проём в книжных стеллажах, Нотт тревожно взвизгнул, когда она прилетела ему в лицо, откуда он шпионил за ними из-за соседнего раздела, и деревянный стул загрохотал о пол. Вскоре за ним последовал благоговейный возглас Трэверса: «Вау, это не собака!» Затем выдра проскользнула обратно, скрутилась на плечах Гермионы и спрыгнула с них, разбрасывая сияющие бусины иллюзорной воды, которые растворялись в воздухе. Сделав вдох и вздохнув, свет выдры угас, вернувшись в дымку, а затем — небытие, где она будет терпеливо ждать следующего зова. — Я сделала это! — восторженно сказала Гермиона. — У меня есть Патронус. Том опустил свой подбородок на своё обычное место, на макушку Гермионы: — И пленительная фокусная визуализация. Не настоящее воспоминание, но, уверен, мы могли бы сделать одно. Я с нетерпением жду этого однажды. Хм-м. Гермиона Риддл, Министр магии. Если и есть кабинет в Британии, где можно делать всё, что пожелаешь, это определённо министерский.