1
Вспомни меня
«Блейк! Блейк, пожалуйста, помоги!» — Высокая, но такая хрупкая мальчишеская фигурка резко отпрянула от огромного монохромного окна. — Т-ты это слышала? — Вторая, не менее хрупкая девичья фигурка шелохнулась в бок, затем в другой, ещё раз, и ещё. Она болтает ногами, сидит на стуле и непонимающе хлопает огромными глазами. — Ты о чём? — Спрашивает Джессика, обращаясь к белому, как снежное полотно, Блейку. — Не важно. — Потерянный мальчишка отворачивается от ответа вместе с тем поворачивается к окну. Звёзды на улице приветливо и любопытно строят глазки, зимний вечер заботливо поёт какую-то едва слышную песню, похожую на ту самую из шкатулки. — Нет уж, договаривай! — Она внезапно оказалась совсем уж близко и вцепилась в плечо друга и не собиралась отпускать, — скажи-скажи-скажи! Бле-е-ейк! Ну же! — Они качаются из стороны в сторону, будто какой-то несчастный парусник с несносным экипажем. Блейк чудом не теряет равновесие, а Джесс хоть бы хны! Вот же пиявка. — Отстань! — Блейк в шутливой манере попытался отпихнуть от себя подругу и вновь чуть не запнулся о «кукольную» ножку, но к счастью, удержался чтобы не упасть и не потянуть за собой одноклассницу. — Ну что тебе, сложно, что ли? Не сломаешься! — Хватит смотреть на меня, как на торт после шести! — Скуксился мальчишка и посмотрел на Джессику сверху-вниз, затем осёкся и смягчил выражение лица. — Ой, больно надо! — Чертовка, знает, когда нужно отступить, а потом и побежать прочь, это их обычная игра: не догонишь — рассказываешь правду. Да вот только нет никакой правды, а то, что слышал Блейк — лишь игра воображения и воющий ветер, которому по-хорошему нужно уснуть. «Спи, засыпай, забвение — это то, что тебе нужно». Верно, мальчик вычёркивает это из своей невинной жизни и списывает на расшалившуюся фантазию. Остаётся в колыбельной со снегом вместо одеяла, и больше немигающими звёздами. Они искусственные, как и всё здесь, и только Джессика настоящая, всегда была настоящей и живой, как чистый родник. Фантазия, вот и всё. В вечернее время в школе всегда жутковато и тревожно, так что не удивительно, что ему что-то послышалось. Просто послышалось, потому что всё хорошо. Ветер мягко трогает лицо, сгоняет остатки тревоги и призрачного волнения, ветер вспенивает морскую воду, в которой затаилось что-то неизвестное, неприятное, а потом мягко приглаживает обратно и шелестит где-то из особо тёмных школьных коридоров.2
И никогда не забывай
Зимой быстро темнеет. Пусть на уроках время тянется ужасно медленно, а перемены наоборот — пролетают быстро, и ни Джесс, ни он сам, толком не успевают насладится драгоценными минутами и блаженно надышаться прохладного воздуха, так уже трещит звонок и опять сидеть и представлять себя в роли того самого висельника. Они вдвоём, будто резвящиеся собаки на прогулке, бегающие туда-сюда с высунутыми языками, подставляющие морды под встречный ветер и разбрызгивающие слюни во все стороны. Но после, прогулке суждено закончиться, и приходится вновь сидеть на скучных уроках. Тоска смертная! Зато звёздам всё равно, что дети вновь задержались, им нет никакого дела до их шалостей и смеха, они равнодушны к очередным пряткам от учителей. Звёзды, снег, школьные коридоры и классы — декорации для спектакля двух актеров, и Блейк всё ждёт и ждёт команды? «Камера, свет, мотор»… — На уроке была странная тема, — подруга закатила глаза и опрокинулась назад на стуле без спинки. Блейк же, кстати, полностью разделяя её мнение, прилип подбородком к руке, опершись ею на спинку стула, а затем резко оторвался, потому как испугался, что Джессика упадёт, но обошлось, — что-то про преломление лучей и бла-бла-бла, я не запомнила. — А мне нравится. — Отстранённо улыбнулся одними губами одноклассник и поправил съехавшие набекрень очки, — не упади. — Не упаду. Ты всегда был таким мечтательным, неудивительно. Романтик. — Это физика. — Куртуазно поправил Блейк. — Разве мы вообще должны проходить физику в четвёртом классе? — Не знаю. — Мальчишка пожимает плечами и смотрит куда-то за плечо Джессики, как будто хочет увидеть что-то сквозь дверь напротив. — Давай лучше в висельника! — Подруга засияла ярче декоративных звёзд и подалась вперёд, навстречу к ошалевшему однокласснику, схватила его за руку, стащила с насиженного места и потянула на себя. — Что, опять? — Блейк смущенно поднялся со стула и отступил шаг назад, состроив нечто среднее между жалостью и недоумением. — Уроки слишком скучные, а я люблю играть в висельника. — «Умиротворение, безопасность, дом» — вот, что у Блейка Лангерманна ассоциируется с Джессикой Грей. Она ему, как сестра, пусть Джесси не разделяет его мнения. — Да знаю я, — и как ей не надоедает? — Почти каждый вечер одно и тоже! — И что? — Последним аргументом в споре (который больше похож на мирный протест Блейка), стал высунутый язык Джессики. На её счастье, Блейк по определению не способен долго сопротивляться.3
Не оставляй меня, Блейк…
Шёпот снежных хлопьев, которыми сыплет бездонное небо, бесконечный ветер обдаёт прохладным дыханием, который забирается под одежду, наверное, хочет согреться. Тёмные одинокие коридоры освещают звёзды, а не искусственные лампы, они ярче, чем проектор, звёзды навязчивые и хочется задвинуть жалюзи, но Джессика не отпускает его руку. — Спорим, я знаю, что будет дальше? Тысячи глаз любопытно глядят в окно, и Блейк старается не думать о них. Они будто раздевают не то, что до гола — до костей, от бесчисленных глаз хочется сбежать, и будь его воля, он сторонился бы всего: звёзд, тёмных углов, острых предметов. Поэтому мальчишка говорит, сотрясая пыль подоконников, сгоняя дремлющую тьму, снимая паутину с пресловутых тёмных углов и стирая въевшиеся чернильные пятна. Такое же пятно растекается по полу, и периферийным зрением Блейк замечает мелькнувшую тень и съёживается. Вот же, едкий страх наверняка из-за фильмов ужасов! Приспичило же предложить именно его! Что вообще была за необходимость? Мало однажды Блейк на этом собаку съел, так неймется же! Влип по полной, как муха в мёд, и всё ради того, чтобы оправдаться перед Джессикой после того, как она обозвала его трусом. Назад не повернуть. — Откуда? — Джесс округлила и без того огромные глаза и подалась влево так, что Блейк теперь видит её беспечное лицо, замечает спавшую на бровь золотистую прядь. — Не знаю, мне кажется я ранее видел где-то этот фильм. — Блейк задумчиво поправил очки, — эта девушка сейчас пропадёт. Её утащит какой-то тип. — Да ну?! Жуть! А что потом? — Подруга стала как-то совсем уж близко, почти впритык нос к носу, и Блейк приложив всю вежливость отстранился, но место этого припал позвонками к спинке стула и напрягся. — Не скажу! Смотри дальше. — Шикнул он, и Джессика насупилась, но решительно промолчала.4
Ты слышишь? Пожалуйста…
— А тебе не кажется, что была идея смотреть фильмы ужасов вечером? — Обеспокоенно, с придыханием спрашивает подруга и вжимается плечом в плечо Блейка, торопливо перебирая ногами по неприятно чистому полу. — Ты ещё скажи, что нам нужно будет помолиться после этого. — Пожевал губами мальчишка, а сам закусил щёку со внутренней стороны, пытаясь унять гаденькое чувство неправильности ситуации, скомкать клубок вместе с тканью одежды, и постараться не смотреть в углы, в которых уткнулась темнота. Тревога тяготеет, тянет на дно, удавкой сдавливает шею пресловутого висельника, а на его месте находится сам Блейк. — Не беспокойся, я тебя защищу. — Нахохлился и выпрямился парень, моментально вскакивая со стула и поднимая согнутые в локтях руки. Вместе с тем, Блейк неожиданно легко и выдыхает, понимая: вот оно, облегчение! — С-с-с, — прыснула Джессика и закрыла ладонями рот, сжалась в плечах, задрожала и отвернулась. Обычно, она делала так, когда… — Не смейся, эй! — А у самого неизбежно наползает такая же глупая улыбка. — Тише ты, а то услышат! Ты боишься темноты, какой из тебя телохранитель? — Ох нет, вот снова… Коли на то пошло, то Блейк в самом деле испугался этого фильма больше, чем быть застуканным за просмотром, сильнее, чем кого-то из строгих учителей. — Ну, зато я высокий. Случись что, ты можешь встать за моей спиной. — Или обернуться в тебя, как в плащ! — Сдавленно шепчет подруга. — Можно подумать, ты ничего не боишься! — Воспротивился Блейк и попытался схватить ускользнувшую из-под пальцев одноклассницу. — Не-а! — он озадаченно моргнул и растерянно посмотрел по сторонам. — Брешешь, ты недавно держала меня за руку и говорила: «Блейк, мне…» — но не успел он подвести итоги, и вместе с тем, подписать себе приговор на мягкие побои, как Джессика исчезла, растворилась, будто призрак. — Бу-бу-бу! — Эхом слышится со всех сторон. Голос звенит, как разбитая тарелка и Блейк тушуется. Ну и что с того, что он боится темноты? Подумаешь велика беда! — Да бро-о-сь! — Выйдя из класса, мальчишка бегло огляделся но так и не увидел Джесс, пропало и цоканье туфель. Если не гладить кошку против шерсти, то она и не бросится на руку с клыками. Блейк всего-навсего предпочитает обходить эту кошку (темноту) стороной и не соваться в пустые темные коридоры. Он вовсе не обижается на Джесси, вместо этого он срывается с места, чтобы поскорее расправиться с темнотой, пока она не расправилась с ним. Волей-неволей Блейк сжимается, но и это пройдёт, всего лишь побочное действие страха, это даже от части захватывающе! Он точно герой из того фильма, сначала боязливо и робко ступает на тропу опасности, а потом привыкает и стремится вперед ради того, чтобы спасти, защитить свою любовь. В конце концов он дышит темнотой, ночной школьный двор тоже, и, раз уж звёздам не страшно, то и ему тоже. Игра, обыкновенные прятки, и у навязчивых звёзд спрашивать где прячется Джессика бесполезно — они не расскажут. Они не поделятся секретами, которые хранят для Блейка. Или от него.***
— Что скажете, доктор Грин? Когда мы привезли его сюда, он был совершенно и, казалось бы, бесповоротно не в себе. — Тень на стене потирает руки, берётся за планшет и присаживается в кресло напротив кровати. Белые простыни мозолят глаза, а размеренное пиканье аппарата СЖО раздражает слух, потому мистер Кросс уже подумывает о том, чтобы поскорее закончить здесь и отделаться от работы в принципе. Он здесь ради отчёта, и чем быстрее они закончат, тем целее останутся чужие лица. — Честно, я не думал, что у него есть шансы. Если я правильно помню: наш друг не спал около двух суток в больнице и бормотал несвязный бред о ребёнке и некой Линн. Так что же случилось? — Надо же, он запомнил очкастого придурка, удивительно колоритный персонаж, оказывается. Лучше он запомнил, разве что, расстроенную, но злющую Коллет, которая противоречиво трепетно относится к своим пациентам. — Бешенная доза транквилизаторов и нейролептиков случились. Сперва, мы дали ему звериную дозу успокоительного, хотя, за пациентом не было замечено самоповреждения, всё же лучше перестраховаться, а потом он уснул, и находится в этом состоянии до сих пор. «Любопытство кошку убило», а другим людям потом собирать чужие мозги и останки в пластиковые мешки. Но, к сожалению или к счастью, Меркофф специализируются на этом, ровно как и на том, чтобы доводить людские мозги до пика. — И с той поры он так и не приходил в себя? — Мозговая активность более, чем в норме, исследования показали удивительно мизерные повреждения, что характерно для последствий морфагенного двигателя. — Что ж, выводы сделаны ещё три недели назад, так что нет смысла мусолить это, однако устав требует обратного, — пока есть и мизерные успехи, разве что, в реагировании на раздражители, ответом становится учащенное или замедленное сердцебиение, что до активности мозга… — Доктор Грин коснулась прозрачной трубки и нахмурилась, — Нам точно известно, что мистеру Лангерманну хорошо существуется в его грёзах, пока что. — Время, Коллет. — Напускная вежливость в голосе отдавала безразличием, но Грин мужественно удержала каменное лицо. — Думаю, что мы близки к тому, чтобы вывести его из комы. С завтрашнего дня мы пустим большие внимание к данной персоне. В конечном итоге, это приведет его к очередному психозу или к окончательному и бесповоротному безумие. И в том, и другом случае, я надеюсь, мы сможем контролировать его без удержания. — Доктор бросила взгляд на связанные, на всякий случай, изувеченные руки. — Напоминаю, доктор, что нашей целью является не помощь пациенту, и… — Я знаю, мистер Кросс. — В серых глазах сверкнула сталь, а значит, ему немедленно стоит тактично ретироваться, если он не хочет потерять расположение коллеги.***
1
Не смей забывать меня!
» — Нет! Пожалуйста, умоляю, Блейк! Помоги мне! Помоги… Помоги… » С каждым словом истерический женский вопль, полный бессильного и запредельного отчаянья утихает, гаснет, словно свеча, и вспыхивает сверхновой, вместе с тем, оглушительный крик заставляет Блейка вскочить с места прямо на уроке. Застаёт врасплох, и мальчишка потерянно хлопает глазами, в попытке сморгнуть поволоку из проступивших слёз. В душе неизбежно холодеет, в нём будто тупым секатором отрезали нечто невероятно ценное. Блейк заметался, ртом зажимая такой же вопль вместе с рвотным позывом и без разрешения выскочил из кабинета. Алые капли скатываются в слив вместе с водой и слезами, в горло словно напихали ваты, вата у него вместо ног, и мальчишка чудом удержался от того, чтобы не оступиться и упасть на кафельную плитку. В животе затянули тугой узел, перед глазами сгустилась тьма, от неё становится хуже, сердце трепещется где-то в районе сонной артерии, а тёмные капли тлеют и исчезают на белой плитке. С ними испаряется ужас и липкий страх, когда в двери возникает Джесс. Подруга обеспокоенно спрашивает что-то, обнимает, гладит по голове и от чего-то болезненным движением стирает слёзы. Почему так больно и совестно? Он никогда не подумал бы, что так испугается крови, но рядом с ним Джесс, она держит его за плечо совсем так же, как он когда-то держал за плечо её, и этого достаточно, чтобы спугнуть панику и укрепить в своих мыслях: здесь безопасно.***
— Есть реакция, останавливаем? — Нет, и переверните его голову набок, чтобы не захлебнулся. Мы добьемся результатов, не сегодня, так завтра! — Ровный женский голос рассекает воздух, словно лезвие ножа, её холодный тон заставляет работников двигаться ещё быстрее, — введите все необходимые лекарства по списку и затяните ремни потуже.***
1
Перед смертью не надышишься, так что дыши и задыхайся
— Давай своего висельника, снова… — Блейк из раза в раз играет с Джесс, ведь ей так нравятся загадки, нравятся секреты, а ему нравится Джессика, правда, как сестра, и сколько бы он не говорил ей об этом — бесполезно. — Сегодня без проектора, там в классе отец Лютермилх. — Оба синхронно выдержали паузу. — Фу-у-у, — в унисон заключают оба, и садятся друг напротив друга за одну парту. На столе покоится белый тетрадный лист, внизу которого уверенной рукой нарисовано четырнадцать прочерков, в которые должны быть вписаны буквы. — Четырнадцать букв? А не много? — Скептически спрашивает мальчик и вытягивает один карандаш из стаканчика, пока Джесс вырисовывает примерно посередине ровную букву «А». — Так веселее, к тому же разгадка, на самом деле, очень лёгкая. — Пожала плечами подруга. — М-м-м, — да это может быть буквально кто угодно, кто подойдёт под количество букв! — Это человек. Мы знаем его оба. — Без понятия. — Уныло констатировал недо-детектив пере-игрок и вернул очки на переносицу погрызенным карандашом. — Ну, давай, перебирай. — Да щас, я теряю драгоценные попытки! Дай подумать. — Не дам, — Джессика как-то внезапно изменилась в лице и стала строже, а в голубых глазах прорезался лёд, — я считаю до четырнадцати и дорисовываю виселицу, даже если ты не захочешь перебирать варианты. — Но это против правил! — Возразил одноклассник, и Джессика принялась отстукивать ритм карандашом, не оставляя Блейку и шанса, а значит, необходимо методом научного тыка перечислять, уже не важно, мысленно или в слух. Первая палочка уже успешно нарисована, а друг обескураженно таращится на Джессику, точно на диковинную вещь. Джессика успела дважды отчеканить по четырнадцать раз, прежде чем Блейк выкрикнул ответ, но он ошибся, а потом ещё раз, и ещё, и ещё, тем временем Джесс уже нарисовала голову висельника. — Подсказку…? — Как можно жалобнее попросил Блейк, уже готовый бросить эту злополучную игру. — В фамилии двойная «Н». — Я, что ли? — Вскинул брови Блейк и потупил взгляд. — Ты дурак? У тебя в имени и фамилии вместе взятых больше букв, чем чёрточек. — Джесс дёрнула носом и закинула ногу на ногу. — Тогда я не знаю… — Но он и не ожидал, что подруга начнёт осыпать его подсказками, в которых он едва ли не задохнулся, пока Джессика дорисовывая элементы: — Первая буква «Л», это она, и у неё твоя фамилия. — У него разве была сестра? А имя его матери начиналось не с этой буквы. Блейк потерянно поднял взгляд. Нет, ему определённо не нравится эта игра. Мальчишка тайком замышляет, как бы так аккуратно сбежать отсюда, впервые, наверное, за долгое время. — Блейк, как ты мог забыть про Линн? — Молчание. Тишина длится около нескольких секунд прежде, чем Блейк отшатнулся и поднялся с места. Линн? Это имя не отзывается ровным счётом нигде, но Джессика смотрит на него с укором и это пугает больше, чем страх темноты или крови, больше, чем Лютермилх. Это отображается у него на лице, и Блейк интуитивно поднимается с места, спиной пятится к выходу. — …Л-линн? — Не веря переспрашивает Блейк, тем самым неожиданно ясно раздражая Джессику, черты лица которой странно огрубели, а глаза… Это не глаза Джесс, они совершенно чужие и смотрят сквозь него, далеко за плечо Блейка, и в голове появляется стойкое ощущение того, что это — его собственный взгляд. — Линн Лангерманн. Тебе это имя ни о чём не говорит? — Школьная подруга соскальзывает со своего места и бесшумно ступает худой ногой на пол, но внутри клеится чувство, что она только что растоптала кое-что хрупкое и маленькое, и это уже никак не починить, не исправить, не повернуть время вспять. Разве у Линн его фамилия? Девичий силуэт делает новый шаг в сторону, Блейк отслеживает её траекторию широко распахнутыми глазами, напрочь забывая, как дышать. Нечто невидимое и невероятно сильное сковало его тело, а сам он словно оказался на месте треклятого висельника. Она всё же вынуждает Блейка отступить в другой, совершенно противоположный конец класса, всё дальше и дальше от двери, после оказывается, что они вовсе не в классе, а в коридоре, который всё вытягивался и вытягивался по мере того, как Блейк отступал спиной. Поначалу он сомневался, списал всё на игру света в кабинете, на тревогу, на фантазию, да на что угодно, но с каждым шагом того, что играет роль одноклассницы, Блейк понимает, что происходит нечто неправильное. Точнее, не так: всё становится на свои места, как недостающий элемент пазла.2
Потому что ты забыл обо мне
— Не смотри на меня так. — Шея неестественно загибается в сторону. Джессика вступает в какую-то лужу, судя по хлюпнувшему звуку, и опасно накреняется в сторону, точно подкошенная. Лица Джессики он не видел, вместо этого, Блейк натыкается на угол стола, рукой машинально пытаясь нащупать какой-то предмет, который можно швырнуть в это существо, или хотя бы отбиться. Пальцы всё-таки слепо нашаривают какой-то предмет, коим оказывается… Что за, что это? Камера? Какая-то странная, и явно дорогая, современная, чужая, такой Блейк прежде никогда не видел, не видел, но так или иначе, повинуясь порыву, понял, как её включить, чтобы подсветить тёмный силуэт, по контуру головы которого мерцает красный круг аварийной лампы. — В ней ничего нет, в тебе тоже. Как ты мог забыть Линн? Как ты мог забыть меня? — Низкий силуэт с отвратительным хрустом вырастает, будто дерево, а под строение женской ноги капает непонятная субстанция, она горбится и держится одной рукой за живот, пока Блейк судорожно находит кнопку включения ночного режима и направляет в сторону жуткой твари. — Н-нет, — внутренний тремор мешает поймать чёткость изображения, тело не повинуется, не позволяет сорваться с места и побежать, — Прости! Прости… — не менее отчаянно бросает Блейк силуэту, то ли пытаясь откреститься, то ли таким образом загладить вину перед Линн, перед Джессикой, перед ними обеими. Он задыхается, отворачивается, из пальцев выскальзывает ремень камеры, и та бесшумно падает в никуда, вслед за чужими жизнями, исчезает там же, где некто чиркает кремнем, в попытке зажечь очищающее пламя, в котором Блейку, как мученику, суждено гореть или плавится. Спутанные пальцы, больше походящие на макаронины, теребят грязную ткань, черное пятно, расползающееся по наливающемуся на глазах животом. Ей тяжело стоять, с трудом удаётся дышать, хрипы тонут во всхлипах от боли, а Блейк теряется во лживой мимикрии. Ему бы сбежать, ему бы остаться на месте и не дышать, ему бы приблизиться к ней и обнять, прижать к себе напуганную больше него, искалеченную, дрожащую, вымазанную в глине и крови, но такую любимую девочку. Хоть на последний миг, длинной в вечность, остаться рядом с ней и больше никогда не покидать, не спасать, не задыхаться от потери. Он и так слишком много потерял, осталось потерять себя, заблудиться в иллюзиях, но это не спасёт. Сделает хуже. Забвение — ложный выход, это не сделает лучше, но запутает сильнее прежнего. Фальшивый мир так заманчив, но почему же так плохо? Он знал всё это время, пока находился здесь, знал, но игнорировал. Блейк Искал Джесс, но она мертва, потому что он испугался, искал Линн и нашёл её вместе со смелостью, но всё равно потерял. От отчаяния сводит тело, душу, он словно не принадлежит ни себе, ни этому миру, от него ничего не зависит, проще было просто отвергнуть Линн когда-то и уйти в одиночество. Но было мало. Момент упущен, и вместе с трепетной привязанностью, Блейк Лангерманн обрёк их всех на смерть. Так может, дело изначально было в нём? Что же делать, если он не может ничего? Ни-че-го, как бы не пытался — его со всех сторон окружает темнота, страх и угрызения совести. Совесть вгрызается в сердце и терзает, она ненасытна и чертовски изощрённа в своём поедании изнутри. Как и он сам в своей фантазии, от которой не в силах проснутся. Он будто заперт в собственной голове, яркие и тёплые мечты сгнили и засмердели трупной вонью. Потому что труп он сам, Линн, Джесс — они все. И всему виной он. Но если Блейк останется здесь ещё не намного? Этот кошмар — всего-навсего очередное испытание, и если он переживёт… Тогда что? Настоящий выход ему ни к чему, тогда зачем? Пусть они изведут его, доведут до безумия, «вышибут клин клином», но он справится. Раз они не сделают этого — Блейк прекрасно уничтожит себя сам. Знакомое очертание деформируется, вымазанные глиной светлые волосы спадают комками, а лицо… Оно несчастное, совсем чужое, это лицо принадлежит Линн — его жене, но, вопреки терзающей режущей боли, она смотрит с неподдельной нежностью и сочувствием. Зачем? Он не заслужил этого. Он смаргивает нечто, что нелепо напоминает беременную женщину, мотает головой, открывает глаза уже в другом месте, а на ухо шепчут мягким чужим голосом. Он принадлежит не Джессике, и даже не её взрослой версии, он принадлежит… — Но я всё равно люблю тебя. — Блейк судорожно выдыхает, выдох становится стоном и застревает под грудью, тянет на дно, заставляет упасть на колени и схватиться за горло, вынуждает проглотить больно резанувшие по запястью, по горлу и глазам слова, — слышишь? Ты не виноват, ты сделал всё, что мог. — Слова растворяются, как лёд в теплом чае, тлеют тёмно-красными углями в костре, и сам Блейк чувствует себя затухшим костром. — Замолчи, умолкни, заткнись! — Он заставляет себя выкрикнуть грубые слова, потому что только так может отвязаться от неё, от них обеих, потому что теперь слышит два голоса, они ласково шепчут в унисон и не менее мягко, фантомно касаются его плеча. Но в прикосновении нет веса, нет тепла, нет ничего, зато оно обжигает хуже раскалённого металла, и вовсе не кожу. Ожог уродлив, из омертвевшей ткани просачиваются отвратительные личинки и гной, он зудит и заставляет прогибаться в агонии, — оставьте меня… — Всхлип, второй, третий. Блейк не узнаёт собственный голос, не узнаёт новое место, ну и плевать, он кладёт левую руку на правое плечо в надежде, что призрачное прикосновение окажется настоящим, но под пальцами он не находит ни чужих рук, ни даже намёка на то, что кто-либо оставил тепло. Легкий ветерок у виска, кисловатый запах больничных медикаментов, затхлой глины и доведённого до отчаяния одиночества. Кровью и глиной всё пропитано насквозь, он и сам, кажется, пропах этой дрянью. На полу шелохнулось нечто бледное и заскользило вдоль по плинтусам, нечто омерзительное, похоже на дряблую старушечью кожу, и, где-то в области черепа, засвербела мысль, что это «нечто» необходимо сейчас же догнать и раздавить. Чего Блейк никак не ожидал — того, что собственные грёзы начнут его отвергать.2
Проснись
Звонкий голос пахнет кровью и рвотой, белизна кожи, тронутая нездоровым румянцем, тоже пахнет кровью. Короткие русые пряди пахнут кровью, и… Невозможно красивые, оттенка моря глаза, но кисло-сладкий запах крови… Маленькая, вблизи неестественная девичья фигура сидит на краю бездонной ямы, свесив босые, такие же бледные, не видевшие летнего солнца ножки. Она оборачивается, ведёт прямую невидимую линию обнажённым плечом и хихикает, жмурится, будто кошка, и блестит огромными чистыми глазками, которые стоят дороже всех драгоценностей. Розовую нить губ тронула лукавинка, а по пухленькой щеке, отслаиваясь, скатывается шмоток кожи. — Блейк? — Кусочек Джессики с влажным хлюпаньем падает вблизи белой ручки, и названный отступает шаг назад, слепо хватаясь рукой за стену. Что-то влажное и склизкое схватило его за пальцы и не отпускает. Здесь враждебно всё, — Блейк, м-мне не больно, — клянётся Джесси, криво улыбаясь, но улыбка стекает по её лицу, точно мороженное в жаркий день. Мальчишка невольно улыбается в ответ гримасой агонии. Под грудью больно защемило, защипало глаза, как если бы под веки щедро залили лимонного сока. Блейк отступал спиной до тех пор, пока не упёрся в стену, в то время как Джессика всё принимала и принимала попытки подняться, но у неё не получалось: поначалу, подруга хотела забросить ноги на уступ, на котором сидела, затем, разбившись об айсберг отчаянья, просто поползла вперёд, к напуганному и сползающему по стене Блейку. У Джесси не было ног, она волочет за собой вишнёвый след, загребая исполосованными, словно от ножа руками, и страшно хрипит, будто помехами из старого радио, пока с её лица сползала маска, стекало её собственное лицо, свисая лохмотьями, качая челюстью. Сыпались ещё молочные зубы, ударяясь о каменную поверхностью со звуком падающей гальки, и Джессика Грей, вернее то, что заменяло её, била по ним влажными ладонями. И всё ползло, и ползло, и ползло, сокращая расстояние между ними. — Нет! Остановись! — Срываясь на истерические нотки, взмолился Блейк, но существо не слушает, лишь жалобно шепчет сотней голосов что-то невероятно нежное, и мальчишка чувствует нутром, что в этом голосе переплетены голоса погибших в Храмовых Вратах людей. По спине стекает холодный пот, а по полу катится выпавший глаз, и Блейк дёргается, словно рыба в конвульсии. Всхлип, хрюканье бело-кровавой субстанции в трёх метрах от него отскакивает от стен и ударяет в висок пулей из револьвера. Невероятно медленно, невыносимо долго, и тяжело, так тяжело и сквозь силу ползёт мертвец, вот бы успокоить бьющегося в панике Блейка. Но нельзя, нельзя, чтобы оно коснулось его, тогда всё будет кончено, тогда он потеряет последние капельки рассудка. И оно это знает, замирает в полуметре и таращится крупным глазом. — Всё… Хо-р-ро-ош-шо, — слова пузырятся кровавой пеной, не-Джессика поднимает всклокоченное месиво, седые космы колыхнуло под порывом. Субстанцию трудом можно назвать головой, и… Это дёргается влево. — Остановись, хватит! — Блейк падает на колени в унисон с тем, как падает голова бывшей подруги. Падает и катится к его ногам. » — Они нашли тебя! Блейк, нашли! Блейк. беги!»***
Он не хочет просыпаться, вцепился в свои терновые грёзы как в своё, и напрочь отказывается возвращаться в реальность, чтобы они не пробовали вкалывать, и как бы не били током — всё безтолку. Есть реакция, но горе-пациент не хочет возвращаться… Не хочет, ничего он не хочет и не может хотеть, но результаты, которые они получили, заставляют действовать.***
!..?
Скажи «прощай»
— Я не понимаю, о чём ты? — Он никогда прежде не чувствовал себя таким потерянным, таким напуганным, таким, таким… Отчаявшимся? Почему? Для чего Джесси говорит ему всё это, сидя рядом и смотря так виновато? Потому как уходит не она, нет, это он должен уйти, но куда? — Но я не хочу… не хочу. — Качает головой мальчишка, по щекам скатываются слёзы и падают на холодные ступени. Джесси плачет, плачет и сам Блейк ясно ощущает, как слёзы падают на саднящие ладони, но он не собирается смотреть, что с ними, не хочет отрываться от покрасневшего лица подруги. — Тебе пора. — Она уже говорила об этом дважды, трижды, а то и десятки раз, но Блейк не слушает, не хочет и отказывается, не понимает «почему»? «Зачем»? Вместо этого он ощущает, что душу в нём хоронят заживо, и каждое слово становится гвоздём, забитым в крышку гнилого гроба. Обнять её? Успокоить Джесс и себя? Что ему сделать? Что…? — Я не понимаю… — К дрожащим губам приложили что-то схожее с пером, а потом Блейк осознал и нашёл невесомую ладонь Джесс, которой она закрывает ему рот и ответно качает головой. — Нет, я бы хотела, чтобы ты остался, это было бы замечательно, но Линн. — Линн мертва. — Случайно сорвалось с губ, и Блейк ошарашенно осёкся. Что он такое говорит? Линн жива, и Джесс…! Он точно ребёнок, который только что узнал о смерти любимого человека или животного, но прошедший все пять стадий принятия, оставленный наедине с изнурительной пустотой. — Я тоже. — Она отнимает окровавленную руку, испачканную в тёмной крови, в его крови. На её руках его кровь и кровь Линн. Блейк беззвучно открывает рот, хватаясь то ли за воздух, то ли за любое слово, которым можно остановить неизбежное. Джессика протягивает к его лицу другую, чистую руку, но Блейк мягко перехватывает её за пальцы, и находит неожиданную разницу в размере их ладоней. Как же так? — Ты видишь? — Видит, но всё равно не понимает, не верит даже тогда, когда ощупывает реальные пальцы подруги, даже когда сжимает их в своих грязных и окровавленных, взрослых. — Я не… — Он не узнаёт свой голос, закашливается, отплевался кровью, взглянул на давно мёртвую, но кажущуюся живой подругу. Она смотрит устало и сонно. — Оставь. Меня. В покое.(*!; %:?
На две тысячи ярдов
Джессика предала его, столкнула в воду, которая вовсе не вода, а мутная ржавая дрянь, на вкус оказавшаяся ещё противнее. На вкус оказавшаяся кровью. Сердце пропустило пару ударов за то время, пока Блейк падал спиной в бассейн, хотя должно было остановится ещё тогда, когда она выставила вперёд руки. Кровь наполняет лёгкие, просачивается в нос, глотку, рыжие брызги разбиваются о кафель вместе с рассудком Блейка, памятью, вместе с Джессикой и Линн, его Линн. Надо сказать, Джесс прогнала его заслуженно, как он мог забыть? Как он мог не спасти??
Последняя молитва
Школьный коридор растягивается в бесконечность, хотя время на часах остается неизменным, но он всё тянется и тянется подобно жвачку, а вместе с ним и время… Время. Здесь весьма просто упустить его ход. Блейк пробует считать секунды в уме, но вновь и вновь сбивается не досчитывая даже до двадцати. Может, попробовать считать с конца? «Рано или поздно придется отказаться от своих грёз и принять настоящее». 60. Шаг, одновременно с шагом подруги. 59, вдох. 56, в обе ладони колит чем-то острым. С этого мгновения, каждую секунду пульсации в руках усиливаются. 55, стоит ослабить хватку, хотя Блейк и так, можно сказать, не держит пальцы Джессики. 52, Лангерманн переставляет ватные ноги позади подруги, а разница в их росте, в размере их сцепленных в замок рук, заставляет ощущать трепет и тревогу. 51, Джесси вцепилась в него пару минут назад (пусть часы нагло врут), и поволокла куда-то далеко. Кто-то голосом Блейка спрашивал, куда и зачем одноклассница ведёт его, повзрослевшего за одну ночь. Блейк, в прочем, думает о том, как бы их никто не застукал. Размышлял о том, о чём думать по меньшей мере странно. 50, яркая вспышка, и Лангерманн защищает лицо свободной рукой. Болезненная рябь в глазах рассеивается и оседают на плинтусах. 49, Джесси что, совсем не больно? Как она не видит? 46, он здесь посторонний, ему тут не место, но Джессика… Подруга узнала его и ни чуть не смутилась, будто так и должно быть. 44, Джесси… Она привела Блейка в мед-пункт, и только тогда он понял, от чего их руки скользят. 40, темные капли падают на пол, и с каждый секундой красных крапинок становится больше. В их отражениях бледный подобно снежному полотну, Блейк, замечает нечто ползающее… Опарыши? Мелкие белые крапинки, которые то сворачиваются в клубки, то разворачиваются. 38, вспышка. Ярче прежней, ослепительнее дневного солнца. 35, понадобилось 3 секунды, чтобы прийти в себя. 32, ещё 2 секунды на то, чтобы осмыслить: откуда же падают и разбиваются в дребезги о пол мёртвые птицы. 29, подруга просит не смотреть на кровь, требует остерегаться темноты и отца Лютермилха. Он и без того знает об этом, а ещё помнит, что не стоит подходить к любой воде. 26, сердце бьётся словно в предсмертных судорогах и Блейку хочется пуститься в бег, но Джесси стискивает его пальцы крепче. 24, совсем не больно. 23, пальцы одноклассницы оплетают его собственные, когда её рука чуть соскальзывает. 21, Лангерманн машинально и встречно обхватывает тонкие холодные девичьи пальцы. 20…? Нет, 19. — Не отпускай… Не отпускай руку, Линн. — плечи подруги вздрогнули. Промолчала. Не обернулась. 18, Линн? 17, у них обоих дрожат пальцы, между которыми струится кровь и скатывается на пол, оставляя след, по которым их найдёт Лютермилх, вернее то, чем он стал. 14, и всё-таки, куда они идут? 11, коридор темнеет, Блейк сжимается изнутри точно пружина, но Джесс не боится, а значит, и ему нечего опасаться. 10. — Ничего страшного. — 9, мед-кабинет. Стеклянный ящичек, запах чего-то кислого, два прозрачных пузырька и бинты в чистых руках Джессики, ведь она когда-то успела вымыть их. 7, бывшая одноклассница хозяйничает, как не хозяйничает даже у себя дома. Она знает, что делать. Не зря же Джесс была отличницей в школе. 6, была? Ла, была, потому что Джессика Грей на самом деле — давно мертва. — Будет немного щипать. — прозрачная жидкость разливается по открытой ране от гвоздя и Блейк скулит. Подруга умело прикладывает бинты, перевязывает открытые раны, оставляя после себя на запястьях красивые бантики. — Они будут болеть. — Знаю. — Смиренно отвечает Блейк, понуро опуская голову, пальцами он теребит «листья» бинта. — Долго не заживут… — …Да. — Может, там ничего и нет? — Блейк знает, о чём говорит покойная одноклассница, но здесь — не его место. — Я не похоронил Линн должным образом. — Понимаю. — Настала очередь Джессики отвечать смиренно. Конечно, она не отпустила бы его, пока Блейк сам бы этого не сделал. 5, тиканье часов в кромешной тишине, но они оба знают, что Блейку пора. Умом он совсем далеко, уже не здесь. Путь освобождения проложен через отпущение, и Блейк Лангерманн, наконец, понял это. 4, подруга лишь молча проходит и присаживается рядом с поникшим и повзрослевшим другом, который ей совсем как брат. 3, он горько хмыкает и складывает руки в молитве. 2, Джессика схватывает на лету, как, всегда, и присоединяется. 1… Прощания не будет — они давно простились, что до прощения… Прощение нужно заслуживать у живых. — Спаситель, услышь мою молитву. Умоляю тебя, смотри и храни. Помоги мне проснутся ото сна и освети мой путь, ибо во тьме мне страшно. Мне страшно…***
Белый свет, ослепляющий, и такой болезненный. Датчики мерно пищат, а затем, когда пациент разлепляет слипшиеся веки, противно пищат, сигнализируя о том, что Блейк Лангерманн, наконец, проснулся.Эпилог
Электронный замок двери омерзительно пищит, и в этот же момент дверь нещадно выбивают ногой, и за поворотом Блейк замечает плечистого человека, которого он ранее никогда не видел. Он очевидно не был кем-то из здешнего персонала хотя бы потому, что не носит опознавательной символики или бейджа, и напоминал скорее взъерошенного вора, нежели медика. Блейк, не иначе, как в открытую уставился на незнакомца и затаил дыхание, перед этим прекрасно слыша какую-то возню и крик в коридоре, в который он, со дня своего пробуждения, так и не выходил. — Сам и держи сраную дверь. — Огрызнулся незнакомец и сквозь зубы выругнулся, на чем свет стоит. — И вам добрый день… — Глухо не понял пациент и смущённо потупил взгляд. — Ну, привет, солнышко. — Выдыхает молодой человек и буквально спиной падает, как подкошенный, на стул, стоящий у кровати, будто из него только что вытянули душу и остатки сил, — Лангерманн, да? — На всякий случай уточнил незнакомец и потёр пальцами переносицу. — …Да? Только… — Я не надолго, обещаю. — Незнакомец шустро достаёт из черной сумки какой-то предмет, а Блейк всё это время неотрывно следит за каждым его действием, жадно впитывая всё, что происходит, и будет происходить дальше.***
— Что значит: «здесь репортеры»? — Пунцовый, даже не красный от гнева Джон Кросс готов рвать и метать. Удар кулака обрушился на подвернувшуюся так некстати клавиатуру, абсолютно точно и окончательно выводя её из строя. Не страшно. Куда страшнее хаос в клинике и выведенное из строя оборудование, которое выключилось ровненько в момент, когда заявился этот подозрительный тип. — Мистер Кросс. — Но примчавшемуся на зов сотруднику не давали вставить и слова. — Как они сюда просочились? — Он один… — Ах один, однако это не объясняет того, как он вырубил охранный персонал в одиночку! — Боюсь, это не всё, — безликий работник отошёл подальше к двери, чтобы ненароком не угодить под горячую руку, ведь новость, которую он принёс, весьма неутешительная.***
— Во-первых, меня здесь не было, а если и был, то я мельком заглядывал и ничего не спрашивал. Взамен, я помогу тебе выбраться. — Человек направил на Блейка… Что это? Камера? Что ж, зато он знает, что у незнакомца нет двух пальцев, да и сам он какой-то странный и жуткий, а до кучи дёрнулся в сторону двери и рявкнул кому-то, тем самым до чёртиков напугав Блейка: — не мои проблемы. Придумай что-нибудь. А возможно, он один из здешних «пациентов». Тогда его поведение легко объяснимо, понятно, от чего Блейк не слышит второго говорящего, но Лангерманн всё-таки на всякий случай поинтересовался: — У вас всё в порядке? — А, т-ц, Билли, блять… — он потряс камерой, будто пытаясь согнать что-то невидимое, — короче, чё ты знаешь о том эксперименте с радио-вышкой? — Что? — Ты был в Храмовых Вратах и после взрыва радио-вышки, а до этого? Удалось что-то найти? Может, записи или, что куда лучше, видео? — При себе у Блейка не было ничего, кроме свежих ран, да и он понятия не имеет, о чём его спрашивают.***
Волрайдер. — Внештатный режим, перевести оборудование на резервный источник и перезагрузить, перекрыть выходы в секторе «В», поставить людей, как живую преграду. — Волрайдер и его новенькая тушка изрядно помотали нервы Меркофф. План прогнать жидкого репартёришку поменялся, сейчас их цель заключается в его поимке. Надо же, какой подарок.***
— Я не понимаю. — Незнакомец резко изменился в лице, Блейку так же быстро захотелось исчезнуть из этой комнаты. — Алло, мужик, часики тикают, у меня время не резиновое! — В подтверждение слов, молодой человек указал на запястье, на котором, впрочем, часов не оказалось. — Ладно-ладно, — напугано отступает потерявшийся в край горе-пациент, — Я был в школе, а потом оказался здесь, в этом теле. — В смысле? В тех отчётах, которые мы вскрыли, сказано, что тебя нашли у Храмовых Врат, причём тут школа? Или, погодь… — Человек выпрямился и посмотрел куда-то вперед, — ты же не хочешь сказать, что… — Я ничего не помню, ну или… — Чудесно. Вот только не говорите мне, что мы пришли сюда зря, а перед этим несколько недель разнюхивали инфу. У тебя что, амнезия? Ты вообще ничего не помнишь? Ещё скажи, что не помнишь свою жену, которая, кстати, тоже была там с тобой. — С каждым словом незнакомец делался злей, хотя в глазах усталость. — Простите, ничего. — под пальцами комкается ткань, на глазах наворачиваются слёзы. Чёрт возьми, почему он плачет? — Билли, а Билли, а пошёл-ка ты на хуй, Билли! Ты и твоя лотерея, ты и Вейли! — На выдохе рыкнул он, сворачивая технику, хлопнул себя по карманам и поднялся, придерживаясь за спинку кровати, — мы сваливаем, хочешь ты того или нет, мне моя шкура важнее. — А как же я? — Тихим голоском и глазами полными надежды спрашивает Блейк, а незнакомец прикидывается, что не понимает, зло сверкая глазами: — А что ты? — Поднял бровь незнакомец. — Вы обещали, что вытащите меня отсюда. — Я? Обещал? Когда? Я обещал это тому, кто знает то, что мне нужно. — Слова болезненно отозвались в горле, но Блейк продолжил сквозь силу: — Стойте… Взрыв на радио-вышке, да? Массовые самоубийства… — Мужчина медленно развернулся, пока Блейк старательно освобождал себя от трубок и срывал катетеры, — Я слышал, что говорят врачи. — Да ну? — С подозрением отнёсся молодой человек, но всё-таки обернулся, — массовые самоубийства? — Как так вышло, что они знают информацию жалкими обрывками? Хакер из Вейли никакой, а просить у Билли залезть к нему в голову и вытянуть всю нужную информацию просто так не выйдет, покуда «дымок» легко может убить потёкшего мозгами Лангерманна. Приехали, плюс ко всему, последний не то пытается на жалость давить, не то нагло врёт. Хотя, кому здесь будет сладко? — Нет, мы не будем брать этот балласт с собой, даже не пытайся меня уломать, Билли. — Тот, кого называют Билли, уже расположил к себе всю благодарность Блейка. Не ясно, как они общаются, но что-то подсказывает ему, что грубый незнакомец не сможет долго сопротивляться, — бесит, что ты звучишь человечнее меня! За дверью шум, который подгоняет Блейка сползти с кровати и чудом не упасть на подкосившихся ногах, но он устоял и постарался состроить самую жалостливую щенячью морду, на которую был только способен, но уже и не понадобилось, потому как незнакомец сломался с треском льда. — Ох, ну, сейчас будет больно. — Сокрушенно выдохнул он, и лёгким рывком подтянул и поставил Блейка себе за спину, — не смей высовываться, не оборачивайся и не выглядывай, будут стрелять. И не. Отпускай. Руку. — Бросает с расстановкой через плечо он, и держит Блейка за руку четырьмя пальцами, как будто собачку за холку, — Если не скажешь что-то по делу, я тебя придушу самолично, и малыш Билли тебе не поможет. Блейк Лангерманн послушно кивнул и вжался в широкую спину, потом дверь с грохотом слетает с петель, но перед этим он успел заметить, как люди в чёрной форме снимают оружие с предохранителей и открывают огонь, а затем, всё утонуло в дымной темноте, сквозь которую он старался не слушать душераздирающие крики, хруст костей и выстрелы. Его укрыли темнотой, от которой больше не страшно, в которой он и этот человек будут в безопасности. Главное — не отпускать его руку. Главное не вспоминать.