Сохраним это в тайне

Трилла ненавидит свой шрам. Не потому, что уродливый, хотя он таковым и является. Раны от светового меча прижигаются мгновенно. Шрамы всегда получаются страшными, рваными, выпуклыми и тёмными. Даже цистерна бакты уже не вернёт коже былой гладкости. Трилла это понимает. Она с этим смирилась. Истинная причина ненависти заключается в том, что эта проклятая штука остаётся вездесущей неприятностью даже недели спустя после того, как Триллу вытащили с Нура те двое, кого она ненавидела больше всего в Галактике. Шрам мешает Трилле стрелять из бластера, правильно орудовать мечом, протягивать руки к привычным вещам. Верхние полки камбуза на «Богомоле» стали проклятием её существования. Пользоваться ультразвуковым душем означает морщиться от боли вплоть до того момента, когда девушка станет чистой, пытающаяся регенерировать кожа при этом остаётся туго натянутой и безжалостной к своей хозяйке. Она уже примирилась с тем, как оно выглядело. Проблема заключалось в том, как оно ощущалось, когда она в ярости и агонии прикусывала язык каждый раз, когда двигала плечом. Или рукой. Или даже головой. — Ещё раз. Трилла шипит это слово сквозь сжатые зубы. Маленький джедай стонет, рывком поднимаясь с пола их импровизированной тренировочной комнаты. Она из последних сил сдерживается, чтобы не рявкнуть на него, чтобы не заявить, что с какими бы синяками он ни проснулся завтра утром, они будут ничем по сравнению с тем огнём, в который превратилась её спина. — Если не хочешь проснуться весь в синяках, тогда тебе нужно начинать защищаться, — насмехается она, обходя Кэла, пока он встаёт на ноги. Трилла стискивает своё деревянное тренировочное оружие с такой силой, что практически слышит, как трещит и раскалывается дерево. — Ты говоришь так, будто бы я не пытаюсь, — мямлит он, раскрывая ладонь для своего собственного деревянного шеста, оружие летит прямо в его ладонь. — В самом деле? — спрашивает она, приподнимая в ответ тёмную бровь и наблюдая за тем, как Кэл снова занимает оборонительную позицию. — Мне так не кажется. Её внезапный выпад застаёт его врасплох. Ей удаётся ударить оппонента по плечу, и она слышит, как Кэл шипит от боли, пока оступается назад. К его чести, назад он отпрыгивает достаточно хорошо. Трилла блокирует его удар, но чувствует стоящую за ним силу. Неплохо для человека, которому надрали зад несколько секунд назад. — Ещё раз, — рычит она, отталкивая его от себя, прежде чем приготовится к его очередной атаке. Следующий удар сильнее первого. Контакт между их шестами заставляет Триллу прикусить щёку достаточно сильно для того, чтобы почувствовать металлический привкус крови. Когда Кэл наклоняется вперёд, ей приходится поднять руку, чтобы не позволить его импровизированному световому мечу оцарапать её щеку. Чем выше поднимается рука, тем сильнее разгорается пламя от её шрама. Трилла скрипит зубами, челюсть начинает болеть, пока она продолжает удерживать шест Кэла на расстоянии. В тот самый миг, когда он, пытаясь её обезоружить, прижимает свой шест к её, это становится слишком. Трилла вскрикивает, пытаясь сделать вид, что от фрустрации. Поворот её кисти, и вместо этого она сама обезоруживает Кэла, его шест со звоном падает на пол, прежде чем откатиться подальше. Конец её орудия находит его ключицу, прямо около пульсирующей венки. Кэл широко раскрытыми глазами смотрит на неё снизу вверх и тяжело дышит, она продолжает в агонии стискивать свою челюсть. Он не должен узнать. — Мы закончили. Прежде, чем он успевает запротестовать, Трилла отворачивается, отбрасывает шест в сторону и уходит прочь в поисках бакты. *** Впервые он замечает это по чистой случайности. Уже поздно. Она не может уснуть. Спать на спине невозможно. Сон на боку напрягает её плечевые мышцы, следовательно, тревожит и шрам. Сон на животе оказывается единственным вариантом, но подушка тонка, так что Трилле приходится просунуть под неё свою руку, чтобы дать голове возможность нормально лежать. Что, разумеется, также тревожит её плечо, а заодно и шрам. Это бесконечный замкнутый круг, состоящий из вызывающих агонию булавок и иголок, а ещё из неудобной тесноты. Трилла невероятно раздражена на саму себя, на то, как сильно она полагается на бакту только ради того, чтобы нормально отдохнуть ночью. Прошли недели, и сейчас она уже должна мочь спать. Она должна быть в состоянии справляться со своей болью. Она обучена, натренирована, ей приходилось бывать в условиях, когда приходилось обращать боль во что-то полезное, что-то эффективное, разве не так? Возможно, это работает на поле боя. Но не в постели. Ей не стоило так рисковать. Трилле следовало просто схватить проклятую канистру, отнести её в свою импровизированную комнату и нанести бакту там, как она всегда это делала. Но открытость гостиной сделала боль немного более терпимой. Пытаясь провалиться в сон, Трилла часами медленно дышала и считала шурупы на потолке. Здесь есть, на что отвлечься. Её комната — это тёмный вакуум боли и ненависти к себе. Здесь, снаружи, есть звуковые сигналы, тусклые огни аварийного освещения, есть жужжание охлаждающих систем, моторов и гипердвигателя. Всё это не даёт начать думать, утонуть в собственных мыслях и тьме, которая всё ещё здесь. Идеально. Задрать кофту и снять её через голову не представляется возможным. Несколько прошлых недель стали для неё жестоким испытанием, когда с трудом удавалось выполнять хотя бы ежедневные задачи, не крича при этом от боли. Раздевание ничем от этого не отличается. Чтобы вытащить руки из рукавов майки, требуются осторожное маневрирование и просчитанные движения. Трилла опускает ткань вниз, прикрывая свою голую грудь, даруя самой себе ощущение скромности и некое чувство тепла в прохладной гостиной. Она решает, что здесь, снаружи, это сделать намного проще. Здесь больше места для манёвра, чем в шкафу для хранения вещей, который считается её комнатой. Возможно, выглядеть она при этом будет смешно, но хотя бы не ударится локтем о дюрастиловую стену. Последнее, что ей сейчас нужно — это дополнительная боль. «Бакта никогда не перестанет вызывать отвращение», — думает Трилла, опуская пальцы в маленькую канистру и зачерпывая ими немного тёплой голубой субстанции. Но при всей своей липкости она помогает. Боль от булавок и иголок исчезает в тот же миг, когда бакта наносится на кожу. Как же это жалко, в самом деле, когда всхлип облегчения застревает у неё в горле. Не менее жалко и то, что Трилле потребовалось столько времени, чтобы осознать, насколько сильно его присутствие в Силе. Кэл стоит у неё за спиной, застыв в коридоре. У неё нет никаких оправданий, что она не заметила его раньше, кроме отсутствия сна и наличествующей боли. Действительно, неудобно вышло. — Я могу тебе чем-то помочь? — спрашивает Трилла, от её голоса веет холодом. Она дёргается, держа руку над своей грудью, успокаивая саму себя тем, что ткань все ещё находится на месте, укрывая её, а сама в этот момент поворачивается к Кэлу лицом. Сложно сказать, ложился ли он спать. Его рыжие волосы взъерошены, но смотрящие на неё глаза широко открыты и полны тревоги. Он хранит молчание, и её раздражение растёт. — Что? — рявкает Трилла. — Он болит, не так ли? — спрашивает Кэл. Несколько горящих в гостиной ламп делают тени резкими, включая ту, в которой он стоит. В какой-то момент он сам кажется резким. — Твой шрам. — Ты можешь придумать другую причину, по которой я наношу на него бакту? — спрашивает она, сощуриваясь и глядя на него, прежде чем схватить канистру. Закончит в своей комнате. — Твои навыки дедуктивного мышления разочаровывают. — Тебе стоило сказать Цере, насколько он плох. — Он не плох. — Он выглядит ужасно. — Как лестно, — произносит она, проходя мимо Кэла, её голос сочится ядом и сарказмом. — Это не то, что я имел в виду, — говорит Кэл с таким нажимом, что заставляет её остановиться. — Я просто… неважно. Она не хочет ждать, чтобы услышать, что он имел в виду. То маленькое количество бакты, которое Трилла успела нанести на шрам, уже начинает терять свою эффективность, и боль возвращается, когда она захлопывает дверь в свою «комнату» с возможно чуть большей силой, чем того требуется.