Анфилада лингвистических тупиков

Авантюрин сбрасывает вызов на телефоне и поправляет очки, рассматривая себя в зеркале перед выходом. Они с Искоркой договорились встретиться ближе к самому клубу, потому что у той нарисовались планы, от которых она не может откреститься. Но обещает быть на месте вовремя, хотя верится с трудом. На герое вечера, которого, скорее всего, будет разглядывать вся танцплощадка, прекрасные штаны из ткани высшего качества. Они молочно-белые, выглаженные до стрелок и сидящие прям по фигуре. Сверху рубашка, от которой пахнет конфетами, от которой веет чем-то благородным, потому что бежевый шёлк не однотонный, а в тёмную полоску только с одной стороны, карманы пришиты идеально, а разрез на груди настолько впечатляющий, что вроде и вульгарно, а вроде и то, что нужно — туда как раз идеально подходит кулон в цвет пряжки ремня, что существует чисто для красоты и изысков. Туфли тоже высшего качества — стельки словно аккурат по стопе делались. А сколько у него браслетов на руках, какие серёжки, какие кольца… Авантюрин смотрит на себя в зеркало, и в голову закрадывается мысль, что даже в паре с Искоркой он всё равно будет выглядеть как тот человек, с которого захотят спросить за шмот и которому попробуют пояснить, как нужно одеваться нормальному мужику, особенно в таком городе, где спортивные штаны — не для бега или физкультуры, а для стиля и немого общения со своими в доску. Расстёгивает один браслет, на котором настоящие бриллианты больше похожи на стекляшки с рынка, осматривает его со всех сторон, примеряет к глазам и откладывает на полочку, решая, что и без него обойдётся. Сквозняк гуляет по полу, тревожа голые щиколотки, не спрятанные подворотами брюк, играет с листьями герани на подоконнике и тащит с улицы запах шашлыков, словно соседи устроили барбекю в палисаднике под окнами. Авантюрин подходит вплотную к стеклу, упирается руками в деревянный, крашенный белым подоконник и осматривается, но из-за цветущих и зелёных деревьев толком ничего не видно — вечернее солнце поблёскивает на редких капельках, ещё не упавших с листвы после непродолжительного дождика в первом часу дня. Сейчас асфальт пахнет по-особенному, а земля слишком рыхлая и вязкая; сейчас мир больше походит на большой аквариум, в котором влага скапливается везде, где только можно. Хочется лежать дома под вентилятором, а не идти в душный клуб, но Авантюрин уже согласился на сделку. Он выходит в общий коридор, сразу к двери, ведь обуваться ему не нужно, но там сталкивается с Веритасом. Сначала глазами, ещё не спрятанными под солнцезащитными очками, а затем и плечами — Рацио хватает Авантюрина за запястье чуть выше браслетов и крепко сжимает, дабы тот всё-таки остановился. — Куда ты в таком виде собрался? — срывается с языка. Слова кажутся даже оскорбительными, хотя по неподвижной грудной клетке под майкой с «Кока-колой» видно, что Веритас скорее затаил дыхание от невозможности оторваться от чужой привлекательности. Он мягко отпускает руку и перебирается пальцами к чужим пальцам, чтобы огладить тыльную сторону ладони подушечками большого, и даже губы поджимает, словно хочет поцеловать, но не решается на такой шаг. — С Искоркой идём в клуб, ей нужен эскорт, — вроде и отшучивается, а вроде и правду говорит. Рацио непонимающе выгибает бровь, а после, убедившись, что Авантюрин не шутит, хмурится, даже мрачнеет. — Во-первых, в наш клуб в таком виде идти нельзя, тебя заломают прямо на входе, — делает паузу, изучая безразличие на лице того, кто сейчас похож на самоубийцу, а не на желающего отдохнуть и отпустить эмоции под ритмичную музыку. — Во-вторых, Искорка — не лучшая компания для тебя, от неё вечно одни неприятности. — От меня тоже, — Авантюрин негодует и не принимает своеобразную заботу, больше похожую на упрёки матери в сторону его бывших друзей. Они реально оказались последними отбросами, но именно в тот момент, когда об этом талдычили родители, было обидно. — Нет, ты… в другом ключе неприятности, — Рацио старается обходить подробности, как только может, лазит вокруг да около и не даёт четких ответов — именно это и напрягает Авантюрина, а потому он выдёргивает руку из чужих пальцев и демонстративно гладит запястье, за которое Веритас его схватил в самом начале. — Мне уже пора, — они дрессируют друг друга этой холодностью и скрытностью, потому что сначала ведут себя слишком тепло, а потом что-то идёт не в ту сторону — и оба не делятся даже размытыми фактами, умалчивают всё подчистую. Вчерашний день закончился ссорой, в которой Рацио отказался объяснять, где шатался столько часов, почему пришёл с пусть мелким, но фингалом под глазом и разбитой губой, почему не отвечал на телефон, но при этом докопался до Авантюрина из-за той блогерши Гвиневры, ведь она выпустила пост о том, что теперь наверняка знает, кто такой «Доктор Рацио», и намерена взять его гениальность в свои руки, сделать его знаменитым. Они как два магнита противоположной полярности: вроде и притягиваться должны, но настолько всё же разные, что постоянно отталкиваются, причиняя друг другу боль, ведь каждый раз забирают с собой чужие атомы, вырывают чувства из-под кожи и топчут, отказываясь просто объясниться. — Что она согласилась дать взамен? — Рацио слишком хорошо знает подобные ситуации и потому ни капли не удивляется, когда Авантюрин, успевший открыть дверь, снова её захлопывает и простреливает его своими неоновыми глазами, из-за которых Веритас громко сглатывает. — Она расскажет мне то, чего я не знаю о тебе и Топаз, — вскрывает сразу все карты, оставляя при себе только тузов, в которых скрыта возможность продемонстрировать району свою якобы гетеросексуальность — такие подробности Рацио ни к чему. — Я могу тебе рассказать, — внезапно меняет свои устои Веритас, а сам смотрит как-то даже жалобно, словно готов пойти на что угодно, лишь бы Авантюрин не вернулся домой в том же виде, в котором он сам пришёл вчера вечером. — Отвечу на все вопросы, только, пожалуйста, не уходи. Авантюрин медлит, таит дыхание и чувствует, как по вискам скатываются капли пота, а сам в голове выстраивает игральное поле, где с одной стороны Искорка со своими козырями улыбается ему лукаво и манит возможной правдой, а с другой — Веритас, от которого можно узнать больше информации, но есть шансы, что он опять закроется. И тогда всему придёт конец. Чаши весов колеблются слишком неясно — Авантюрин смотрит на входную дверь, закусывая изнутри щёку, закрывает глаза, сглатывая ком в горле, и трёт веки пальцами, сомневаясь уже во всём вокруг. — Скажи, где ты был вчера, кто тебя избил, и я поверю, что ты расскажешь всё остальное, — ставит он ультиматумы, потому что уже не знает, как помягче быть с таким закрытым человеком, как Рацио. — Тогда я останусь с тобой. Тот кивает, незаметно сжимая руки в кулаки, и тут же отводит взгляд, тянется к волосам, чтобы собрать их на затылке в мелкий хвостик — шея потеет, сердце колотится в груди. Сам не отражает, что осматривается в поисках лишних ушей, а после делает шаг к Авантюрину и говорит тише обычного: — Я виделся с матерью, а синяки оставил отец, — полушёпот заставляет землю пропасть из-под чужих ног. Тишина звенящая расползается по коридору вязкой дурнопахнущей жижей, от которой тянет блевать — а может, это страх, потому что Авантюрин невольно переносит сказанное на себя и чувствует, насколько же невозможной ему представляется встреча с собственными родителями, тем более если она закончится так же. — Переоденься в то, чего не жалко, и пойдём со мной, я люблю этот дом, но тут мы говорить не будем. Рацио скрывается в своей комнате и тут же тащит майку наверх, скидывает её в корзину для грязного белья. Авантюрин ещё несколько секунд думает, сжимает кулак и замахивается на дверь, кусая губы, но стукает не со всей силы, а легонько, словно в последний момент лишился сил. Выдыхает тяжело и идёт к себе переодеваться: всё-таки в спортивки и тёмную футболку с широким воротом. Туфли прячет глубоко в шкаф, носки не меняет, снимает все украшения, даже серёжки, и идёт обуваться в кроссы. — Готов? — уточняет Рацио, на котором вместо той самой майки теперь безрукавка, чёрная, с горлом, что заменяет ему маску. Волосы собраны аккуратнее, а на ногах шорты с кучей карманов. Авантюрин оценивающе смотрит на него, отмечая, что Веритасу не идёт такой стиль, что его бы отправить в магазин за рубашками и элегантными брюками, одеть как-то презентабельнее, что ли… — Мы идём вагоны разгружать? — отшучивается он, но не видит никакой реакции на чужом лице, скрытом наполовину. Рацио ступает вперёд, открывает дверь, и оба покидают пустую квартиру. Топаз ушла на ночёвку к своей девушке, а Искорка, скорее всего, уже ждёт Авантюрина на месте встречи и читает короткое сообщение, в котором он извиняется за своё отсутствие и просит её не делать глупостей. Веритас ведёт по дворам в ту сторону, куда они ещё ни разу не ходили — мимо пятиэтажных хрущёвок, мимо футбольного поля, где они целовались на лавочке под ветвями ивы, а после — дальше, к полям и пустым массивам, где даже деревья не растут. Они болтают ни о чём, комментируют то, что видят, и матерятся, когда тропинка пропадает в луже, которую приходится обходить по грязи и зарослям лопухов, минуют райончик с советскими ларьками и топают в сторону заброшек, разрисованных граффити и пахнущих тем, от чего отказывается организм. — Лет десять назад здесь жили люди, пока подростки не решили разбомбить здание самодельной бомбой, — дом похож на сталинку, крепкую такую, в которой потолки наверняка были метра четыре, лестничные площадки подражали произведениям архитектурного искусства, а лифты скрипели, но поражали своей грузоподъёмностью. — Слабо верится, что самодельная бомба смогла бы разнести такое здание, — сомневается в чужих показаниях Авантюрин, осматривая постройку со стороны. — Три из пяти этажей принадлежали очень богатому художнику, который вёл затворнический образ жизни, придурки решили его выкурить таким образом, а каркас здания рухнул почти наполовину, и здание стало разваливаться, — объясняет Рацио. — Художника внутри не было, ущерб оказался колоссальным, погибло десять человек, подрывников отловили и посадили; что уцелело — вывезли сразу, остальное со временем разворовали, но снести дом целиком нельзя, потому что он считается памятником архитектуры, а восстанавливать его никто не хочет. — Жестоко, — комментирует Авантюрин. Они подходят вплотную к лестнице, поросшей мхом, каждая ступенька которой пронумерована маркером. Из стен торчат арматуры, в бетонном потолке сквозь дыры видно небо. Конструкция не внушает доверия, но при этом держится крепко. Рацио идёт первым и вытягивает назад руку, намекая Авантюрину, что готов держать его, тот послушно переплетает с ним свои пальцы и ступает следом, цепляясь глазами за надписи на стенах, среди которых можно найти не только номера шлюх и наркодилеров, но и какие-то цитатки о вечном, стихи Есенина и Блока, реально красивые рисунки и непонятные коды из ноликов и единичек. — Нам небо на голову не грохнется? — шутливо уточняет Авантюрин, когда они минуют второй этаж из тех трёх, что остались в какой-то целостности. — Уже нет, — сухо отвечает Рацио и ведёт его сквозь проходы, где раньше явно были двери. Даже петли остались, не везде, правда, но всё же. Вокруг всё покрыто мхом, пылью и мусором — обшарпанные стены трещат по швам, и в этих своеобразных разломах растёт новая жизнь, от которой порой мурашки по коже. — Куда мы идём? — Авантюрину непонятно, что они забыли в заброшке, больше похожей на лабиринт, из которого спокойно можно выйти в ближайшее окно. — Сейчас, подожди немного, — Веритас покрепче перехватывает чужую руку, и вместе они добираются до боковой лестницы, которая служила отдельным пожарным выходом для того художника. Вдоль неё идёт труба, проржавевшая насквозь из-за того, что в ней вечно копится дождевая вода. По ступенькам они поднимаются на подобие четвёртого этажа, от которого остался только пол с дырами. Кирпичи стен лежат неровно и норовят свалиться вниз от любого прикосновения — площадка покрыта влажными из-за прошедшегося дождя листьями, ветками, но вид оттуда открывается невероятный: с одной стороны глухой лес, с другой — поле, за которым куча домов их города. Вдалеке виднеется железная дорога, по которой в этот момент едет электричка, везущая стариков и внуков домой с дачи. — Ты тут часто сидишь, да? — с ухмылкой уточняет Авантюрин, замечая, что Веритас уже стоит рядом без этой своей импровизированной маски, скатывает воротник максимально низко, даже шею обнажает, взмокшую из-за жары. Солнце потихоньку падает за те хрущёвки их города на линии горизонта. Ветер поднимает клубы пыли и клонит к земле колосья дикой пшеницы, а сердце заставляет глаза запечатывать в памяти каждое мгновение — небо, окрашенное в розовый, облака, подсвеченные снизу золотом, тени на поле от этих самых облаков, огромные такие, и шум ветра среди высоких деревьев, от которых пахнет свежестью, за спиной. — Это моё любимое место, я даже жил тут какое-то время, — признаётся Рацио, без лишних церемоний садясь на край дома и спуская ноги вниз. Он хлопает по ещё мокрым кирпичам рядом с собой, приглашая Авантюрина присоединиться, а после отряхивает руки от влажной пыли, показывая тем самым, что задницы они уже ничем не отмоют после этих посиделок. — Значит, будешь отвечать на все вопросы? — играючи спрашивает Авантюрин, всё же присаживаясь, но свешивает только одну ногу. Вторую сгибает в колене и опирается на неё руками, кладёт голову на ладонь, прикрывающую локоть другой руки, и, вместо того чтобы любоваться видами, сосредотачивает всё своё внимание на Рацио. Тот кивает, поджимая губы, и смотрит вдаль — лёгкий ветер едва ли заставляет чёлку, не дотянувшуюся до резинки, развеваться — пряди лезут в золотые глаза, в которых купается закатное солнце. У Авантюрина, возможно, самые необычные радужки в мире, но они не сравнятся с красотой, которую тот сейчас видит в чужих радужках — таит дыхание и наслаждается молчанием, хотя до того вопросов было немерено. — Задавай, — не тянет Рацио, упираясь руками в края стены, на которой они сидят, жмёт сильно — аж мышцы напрягаются. Авантюрин же вдруг кладёт голову на его плечо, чтобы быть немного ближе, чтобы чувствовать ухом и скулой тепло желанного тела. — Зачем ты виделся с матерью? — первый вопрос и самый болезненный из возможных, наверное, потому что от него сразу пойдут все доступные воображению развилки, о которых Веритасу больно вспоминать. — Она приехала в город, чтобы встретиться со мной, — начинает, пытаясь сориентироваться в мыслях, и переплетает свои пальцы с пальцами Авантюрина. — Приехала вместе с отцом… — Продолжай, — подбадривает. — Она заболела, и ей нужна операция, а денег нет, поэтому они просят меня помочь им с этим, — как на духу выдаёт, словно это самое сложное признание в его жизни. — У них нет других вариантов, кредит не дают, потому что он сидевший, а она и без того по уши в долгах. Без операции она может умереть… — и по этому вздоху в конце чётко понятно, что Рацио не намерен допускать подобное, не в этой жизни. — Поэтому он тебе фингал оставил, потому что хочет помощи? — слова звучат цинично, и это именно тот смысл, который Авантюрин в них вкладывает, потому что не пошёл бы на такое ради собственных предков, разве что ради бабушки или сестры. — Он вспыльчивый, и, когда я потребовал возобновления отношений с матерью в связи с ситуацией, разозлился, потому что… — сложно, тяжело. Рацио закусывает губу и смотрит куда-то в сторону, а после свободной рукой начинает шарить по карманам шорт, выуживает пачку сигарет, но предлагает сначала Авантюрину, а тот естественно не отказывается. Они закуривают от одной зажигалки, от одного огня одновременно, смотрят друг другу в глаза с полсекунды, затягиваются и выдыхают дым в губы напротив, едва ли соприкасаясь. — Потому что… — Авантюрину нужны ответы, он ради них Искорку кинул. — Потому что своим каминг-аутом я разрушил им брак, разрушил их жизни, из-за меня отец угодил в тюрьму, а мать — в больницу, из-за меня они разошлись, хотя даже в официальном браке не были, из-за меня их жизни пошли под откос, — признаётся Веритас в наболевшем и действительно верит в то, о чём говорит. Авантюрин глубоко затягивается — ему знакомы чужие переживания, вот только немного в другом ключе. — Я тоже разрушил жизнь своих, если им верить, но это же бред на самом деле, мы просто родились такими, разве нет? — Я рассказал им, что влюбился в мальчика, потому что думал, что это нормально, ведь они всегда меня поддерживали, превозносили, называли юным гением, — медлит. — Мне было семнадцать, уже взрослый, уже с мозгами, но почему-то вот так тупанул, — сбрасывает пепел с крыши и шмыгает носом. — Сначала они отрицали и отшучивались, а я пытался доказать, потому что чувствовал, что должен быть прав. Показывал его фотографии, зачитывал им вслух статьи об ориентациях, просил возможности позвать того парня в гости… — Но что-то пошло не так… — Я думал, у меня получается, но вдруг одним вечером отец просто огрел меня сковородкой по голове, заставив мать испугаться настолько, что у неё случился нервный срыв, — пауза, — у меня было сотрясение и множественные переломы, меня забрали на скорой, а отца — сразу в СИЗО, — сглатывает. — Когда матери удалось увидеться с ним, он сказал, что не собирается жить с женщиной, которая поддерживает педика, и расстался с ней. — И она не выдержала такого? — Что-то в ней сломалось, тогда она пошла в церковь вымаливать прощение за меня у Господа, решила, что если всем расскажет, то всё исправится само собой, люди помогут мне одуматься, а когда поняла, что сотворила, пыталась извиниться, потому что в больнице меня выписали с переломами, стали смотреть косо, не хотели давать обезболивающие, а из школы пришло уведомление о возможном отчислении. Авантюрин стискивает челюсти, даже скрипит зубами, и затягивается ещё, косится куда-то в сторону ускользающего солнца, из-за которого небо уже не розовое, а ярко-красное. Ветер поднимается, телефон в кармане спортивок вибрирует из-за уведомлений, а сердце просится выйти в окно от желания придушить тех, кто решил, что можно поступать так с ребёнком. — Мы жили в этой же квартире втроём, с нами была ещё семья, тоже из трёх человек, — продолжает Веритас, выдыхая слова вместе с дымом. — Они съехали в кратчайшие сроки, чтобы не жить с сумасшедшими и педиком, я долечивался дома, тяжело болел, а мать ухаживала за мной как могла: днём работала, ночью сидела рядом, носилась с лекарствами и молилась за меня каждый день. — Так она тебя реально любит, просто глупость совершила, — делает вывод Авантюрин, едва не расслабляясь и начиная понимать суть чужих мотивов. — А когда мне стало лучше, она спросила, не одумался ли я, и, когда я ответил отрицательно, она выгнала меня из дома, всё ещё потрёпанного и с гипсами, — Рацио смотрит вверх, напрягаясь всем телом и позволяя своим мурашкам перебежать на тело Авантюрина, которого вдруг в холод бросает. — Она выкидывала мои вещи из окна, орала всем о том, что я педик и заслуживаю смерти, заслуживаю гореть в аду, заслуживаю кары Небесной. Она настолько зациклилась на этом, что довела себя до дурки. Её сдала туда наша соседка, владелица квартиры, та бабуля… — Наша хозяйка? — Да, сейчас она меня, правда, не узнаёт, видимо, изменился сильно. — Как ты выжил? — Авантюрин кусает губы и смотрит на Веритаса в упор, а тот прячет свои глаза, горящие сожалением. — Дядя помог, прятал меня, выхаживал, позволял работать на кассе, разгружать товары до тех пор, пока люди не стали возмущаться, что у него педик работает, и их это не устраивает, — всё кажется абсурдом, страшным сном, историей, выдуманной сценаристами для «Первого канала», которую никто никогда не посмотрит и не оценит тупо потому, что она выйдет в эфир в четыре утра. — Тогда я стал шляться по квартирам геев, которых находил в приложениях для таких знакомств, подсел на секс, кто-то даже платил за всякие… вещи… у кого-то жил неделями, у кого-то — и на ночь не оставался, предпочитая спать на улице. — Как же… — шепчет себе под нос Авантюрин, не перебивая этим чужой рассказ. — Мне повезло, когда в город приехал какой-то жутко богатый чел, может, на конференцию или что-то такое… Я встретился с ним в отеле, а проснувшись утром, обнаружил записку с благодарностями и кучу денег. Таких сумм никогда не видел, именно в тот момент я решил вернуться в свою квартиру… — Почему не уехал в другой город? — не понимает Авантюрин и уже вздрагивает от холода, пронизывающего со спины, жмётся к Рацио ближе, а тот закидывает руку ему на плечи, целует в линию роста волос на лбу и шумно выдыхает в светлые пряди всё свое разочарование. — Я надеялся, что мама вернётся туда, — признаётся то ли в глупости, то ли в отчаянии. — Но она не вернулась, — звучит страшно. — Я не знал, как мне снова туда поселиться, поэтому просто постучался в дверь, надеясь столкнуться с хозяйкой. Мне открыла девушка, имя которой я так и не узнал, послала меня куда-подальше, устроила истерику, мол, я насильник и домогаюсь её. — Люди — долбоёбы, — выдыхает Авантюрин. — Через месяц я попробовал снова, а до тех пор жил у секс-партнёра, с которым мы неплохо ладили, но я хотел вернуться в свою комнату, очень хотел, — Веритас словно не замечает чужой обеспокоенности, погружённый целиком и полностью в воспоминания. — Тогда я уже купил себе ноут и стал ходить по библиотекам, прячась за маской. Повезло, что библиотекарша была старой и, возможно, слепой. Иногда я спал там днём между стеллажами, потому что ночью приходилось бодрствовать, перебивался ночлежками как мог, в отели не пускали, в магазины тоже, а ещё меня иногда ловили и били, из школы отчислили, ведь я сам перестал ходить. — И как ты вернулся домой? — Топаз меня нашла, как бы странно то ни было, — отвечает Рацио. — Я спал на крыше нашего дома, а она пошла туда разведывать обстановку, когда только переехала. Думала, что я бомж какой-то, притащила мне плед и кашу, а потом поняла, что я слишком молодой для бомжа. Мы пообщались, и она предложила матрас, ванную… — улыбка проскальзывает, но он тут же слизывает её с сухих губ и прикусывает нижнюю. Сигареты давно дотлели, солнце спряталось, а Авантюрин почему-то расслабился и теперь залипает на дома по линии горизонта, которые кажутся ему просто набором карточных открыток, нарисованных вместо обоев на стене рандомной комнаты, где он когда-то побывал. — Топаз прятала меня долго, мы жили в зале, пока люди не стали съезжать по каким-то причинам, и, когда моя комната освободилась, она пошла убеждать бабулю, что ей нужна именно эта комнатушка как студия для маникюра, мол, готова платить за неё тоже, старушка согласилась, и я смог вернуться к себе. — Она спасла тебя, — подводит итог Авантюрин, а Рацио согласно кивает. — Она спасла меня, — сглатывает ком в горле и крепче прижимает к себе чужое тело, чтобы снова поцеловать в висок, чтобы почувствовать запах своего шампуня от чужих волос, чтобы мазнуть губами по скуле и нащупать губы, разрешить себе поцеловать крепко и требовательно, чтобы успокоиться. — Я хочу помочь матери, хочу и могу… Авантюрин не особо рад переключению темы обратно на болезненное, а потому липнет к подбитым губам снова, надеясь утащить Веритаса в нежности. Зарывается пальцами в его волосы, распуская маленький хвостик и надевая резинку на запястье, превращая её в самый дорогой сердцу браслет. — Я надеюсь, ты поймёшь, — просит Рацио сквозь поцелуй, спускает горячую ладонь с чужого плеча на талию и забирается под футболку, чтобы обжечь теплом гусиную кожу. — Я постараюсь… Возможно, не пойму, но в любом случае буду на твоей стороне, буду рядом, — чёрт, Авантюрин звучит до боли убедительно. — А ещё я обещал, что никто не тронет тебя, поэтому меня так бесит, что тебя снова отделали. — Я был удивлён, что отец тоже приехал, думал, они разошлись насовсем, но, видимо, вернулись друг к другу, — рассуждает Веритас, поддаваясь чужим поцелуям, прикрывает глаза и громко сглатывает желания, невыполнимые в таких условиях. — Если он её не бьёт и заботится о ней, то почему нет, так даже лучше, — озвучивает свои мысли Авантюрин, обжигая дыханием сонную артерию. — Мы всегда заботились друг о друге, они любили меня до беспамятства… — и это самый большой страх, в котором Рацио признаётся вслух — возможно, даже впервые. — А я всё испортил… — Ты не виноват, ты просто… — Авантюрина перебивает звонок собственного телефона, возвращает в реальность. Если до этого уведомления просто вибрировали, то пропустить вызов как-то даже сложно: может, Топаз беспокоится, хотя она обычно звонит Веритасу. В любом случае Авантюрин негодует, достаёт из кармана мобильник и смотрит на экран, слегка выгнув бровь. Время близится к одиннадцати, небо затягивает тучами, ветер шумит, свистит в дырах заброшки. А звонит ему Искорка. Немного подумав, Авантюрин сначала смахивает вниз, смотрит уведомления, цепляется взглядом за написанные слова, а потом нехотя, но всё же берёт трубку, алёкает как ни в чём не бывало, прикладывая указательный палец к губам, чтобы попросить Веритаса быть тише и не задавать лишних вопросов, и вдруг слышит самый встревоженный голос в мире, прикрытый явно фальшивыми смешками. — Привет, родной, бросил меня тут, не стыдно тебе? — она всхлипывает на том конце провода. — Если заберёшь меня, я тебя, так и быть, прощу, но лучше бы тебе постыдиться. — Ты пошла в клуб? — обеспокоенно спрашивает Авантюрин, потому что рассчитывал на другой исход. До сих пор рассчитывает. — Да, я хотела потанцевать, я же тебе говорила, дубина, — хихикает Искорка слишком натянуто. А после они недолго молчат, пока та не признаётся в беспомощности: — Пожалуйста… Пожалуйста, забери меня… Я в туалете застряла и не могу выйти отсюда в таком виде…