Анфилада лингвистических тупиков

— Вас только за смертью посылать! — Топаз злится, потому что рожки уже слиплись, желудок белугой воет, а Искорка заколебала своими недо-вопросами абсолютно нетолерантного и некорректного характера, из-за которых можно даже усомниться в собственной адекватности. — Посмотри на них, да они прекрасно проводили время, — ухмыляется та самая, листая ленту в социальных сетях с новостными сводками о следующем театральном сезоне. — Веритас, издеваешься? Что ты со мной творишь? Я звонила тебе раз двадцать, не меньше, почему ты не брал трубку? — Топаз по наитию всегда атакует сначала его, хотя сейчас он тупо был ближе и не тащил пакеты, а держал двери. Пальцы трясутся, сердечко шалит. Рацио пыхтит что-то себе под нос, отмахиваясь от подруги, и прячет глаза за чёлкой, пока мимо них с довольной физиономией проплывает виновник самоорганизованных пробок и задержек. Авантюрин подмигивает куда-то в воздух, когда замечает, что Веритас украдкой вымаливает у него помощи, и бессовестно пропадает на кухне возле холодильника, Искорка изучает покупки вместе с ним, словно бродячая кошка, учуявшая запах элитного корма, и почти добивается подзатыльника за то, что пудинги в её глазах настолько привлекательные. — Не пудри мне мозги, — отмахивается от неё Рацио, заходя в свою комнату с надеждой, что она останется в коридоре или присоединится к распаковке пакетов. — Двадцать раз ты бы не позвонила! К удивлению Топаз, Веритас довольно спокоен и даже чуть-чуть улыбается — щёки всё ещё красные: румянец совсем свежий, вот только-только на щёки пролез, партизан. — Двадцать раз! Не меньше! — причитает Топаз очень уж громко, размахивает руками, пока Рацио телефон ищет сначала под подушкой, потом под покрывалом. Он чешет затылок и блуждает взглядом по комнате, иногда отвлекаясь на неугомонную подругу, от которой веет уже не злобой из-за томительного ожидания, а чем-то схожим с настроением бабушек с лавочки, что обсуждают наркоманов и проституток исключительно в целях профилактики собственного речевого аппарата. Разбирает бумажки и учебники на столе, но мобильника там нет — на шкафу тоже нет, и это уже больше походит на квест, из-за которого настороженность заставляет хмуриться. Немного раскинув мозгами, Веритас доходит до сути бытия самостоятельно, встаёт на колени и самозабвенно лезет под кровать, потому что розетка за ней прячется, а телефон вот точно стоял на зарядке, ведь до того, как Топаз ворвалась в его комнату с упрёками о лентяйстве, он очень долго обсуждал с заказчицей презентацию её диплома и объяснял ответы на возможные вопросы от комиссии — скоро защита, нужно успеть подготовить своих балбесов, не просто так же они платят ему. — Если там меньше двадцати пропущенных… — кряхтит он, выуживая из-под кровати мобильник и отмечая, что пора туда пылесос загонять. — Если? Ты у Рина понабрался этих ноток азартных? Тоже теперь ставки делать будешь? — ещё чуть-чуть, и Топаз загорится праведным пламенем и всё вокруг спалит ради благой цели. — Если!.. — вскидывает она руки с нескрываемым раздражением. — Если там больше двадцати, ты посуду будешь мыть до скончания времён! — аж ногой топает. Телефон, к счастью, уже заряжен полностью и стоит на беззвучке, чтобы не мешал жить интровертам. Рацио вводит пароль, уже оценивая на экране блокировки количество пропущенных и сообщений от Топаз, написанных капсом. Он на мгновение готов поверить, что та реально раз двадцать звонила, если не все тридцать. — Нельзя быть такими беспечными! — а головомойка продолжается даже без участия подсудимого. — Нет, я понимаю, что вам хочется немного… в смысле, — она путается в своих мыслях, потому что не планировала начинать эту тему до тех пор, пока ей добро на подобное не выдадут в письменном виде с печатью в виде «Свинки Пеппы». Рацио закатывает глаза, пока открывает книгу контактов, прикусывает губу, пересчитывая пропущенные, листает вниз, проходясь большим пальцем по пыльному экрану, который ещё и тупить умудряется — пятнадцать, шестнадцать… — чешет затылок, влажный от испарины, сглатывает, а от сердца озноб по венам растекается, из-за которого вдруг мурашки скукоживаются в гусиную кожу, дыхание перехватывает — это чувство опасности, защитная реакция организма, которая позволяет понять, что паника уже близко, что она вот-вот застрянет в горле. — Я имела в виду, что вы всегда можете, просто… просто на связи нужно оставаться, вот! — дербанит Топаз тему, чтобы переключить её в другое русло. — Ночь, поздно, тебя весь город знает, а после той ситуации с избиением я боюсь ещё сильнее, вы заставляете меня волноваться… — Топаз, выйди из комнаты, — шепчет Рацио, чувствуя, как ткань толстовки липнет к мокрой холодеющей спине, как зудит под рёбрами уже даже не сердце, а чёрная дыра, его поглощающая. — Я это к тому, что вам нужно лишь на звонки отвечать — и всё, большего я не требую, — продолжает Топаз распинаться, уже даже витая где-то не здесь. Ещё чуть-чуть, и родится лекция, в которой она насильно объяснит и себе, и всему миру, почему же так злится на Веритаса и Авантюрина за то, что их долго не было. — Топаз! Пошла вон! — орёт на неё Рацио, сталкивая в звенящую тишину чуть ли не весь дом. Двое на кухне замирают в своих пререканиях, и только писк холодильника, что открыт уже слишком долго, позволяет их пульсу отстукивать ритмы по барабанным перепонкам. Топаз молча сглатывает, стискивая зубы и вытягиваясь по струнке аж до носков, из-за чего пальцы на ногах сводит — сильный удар кулаком по столу вывел её из равновесия — сейчас ей действительно страшно: голова чуть кружится, и воздуха не хватает — знакомое чувство, прямиком из детства, из тех воспоминаний, которые ей перекрывают кислород. Золотые глаза горят ненавистью ко всему живому, а по лбу к густым бровям ползут капли ледяного пота. Они смотрят друг на друга, словно застряли в кадре нелепой драмы, а режиссёр всё никак не скажет «Стоп», потому приходится тянуть напряжение и ждать чего-то извне, что спасёт положение, позволит мышцам дать слабину. — Сейчас же выйди из комнаты и закрой за собой дверь, — по Рацио видно, что он сдерживается изо всех сил. Топаз знает, что задавать ему сейчас вопросы — всё равно что рыть братскую могилу для себя и тех, кого зацепит шрапнелью, она кусает губы, умоляя его быть мягче одним лишь взглядом, жмёт холодные руки к груди, тихонько заламывая дрожащие пальцы. — Что происходит? — но Авантюрин поспевает быстрее, возникая за спиной подруги буквально в мгновение. Там же маячит Искорка, всегда готовая увернуться от шального учебника математики. — Ты в порядке? — Все вон, — голос Веритаса вдруг становится глубже и холоднее, а лицо остывает. Таким тоном он разговаривает с гопниками на районе, таким взглядом смотрит на тех, кто его обсуждает за спиной. В нём нет и капли злости, только полное опустошение, но он делает шаг навстречу к тем, кто инстинктивно шагает назад, страшась неизвестности. Авантюрин быстро прячет за своей спиной Топаз в каком-то странном порыве её защитить, хотя сам не особо понимает, от чего именно. Та опасливо жмёт в кулаках полы футболки и смотрит под ноги, утыкаясь лбом в его загривок. — Веритас, что случилось? — тянется он к Рацио, но дверь перед лицом захлопывается с силой. Авантюрин глубоко вздыхает, чувствуя, как Топаз тянет его вниз — у неё слезы почему-то не льются, а в глазах стоят, веки переполняя краснотой. Искорка жмёт плечами в ответ на чужой немой вопрос, застывший во взгляде, а тишина томит ненадёжностью. Веритас садится на пол по ту сторону двери, облизывает губы, всё ещё опухшие от поцелуев, и нажимает кнопку вызова, чтобы слушать гудки, каждый из которых кажется ему ударом воображаемой гильотины. Авантюрину же невыносимо от мысли, что одно странное событие может так быстро перечеркнуть настолько хорошее настроение. Он тоже слышит эти гудки, и любопытство вот-вот сожрёт его с потрохами, но ему не впервой быть сильнее собственного эго, а потому он разворачивается лицом к Топаз, обнимает её, прижимая к груди, но не слушает неразборчивые оправдания, только гладит по волосам и продолжает нагло вслушиваться в гудки по ту сторону до тех пор, пока их не перебивает голос Веритаса, дрожащий настолько неестественно, что не верится: — Привет, мам… Прости, что не ответил сразу, что случилось?

— ххх —

Авантюрин ковыряет вилкой ужин, от которого Топаз в итоге отказалась, хотя сама его и приготовила. Искорка сидит ровно напротив него, болтая ногами под столом, и бесцеремонно сюрпает через трубочку остатки молочного коктейля, который она всё-таки спёрла из холодильника, даже если он стоял на полке, подписанной чужим именем. — Хочешь знать о них больше? — спрашивает она загадочно и улыбается чудаковато, словно её слова стоят миллионы, словно эта информация слишком ценная. — Могу поделиться всякими интересными вещами, — дует она губки, перемазанные блеском, и играет бровями. — Не за бесплатно, конечно. — Чего ты хочешь? — Авантюрин хмурится и случайно скользит вилкой по тарелке так, что этот лязгающий скрип заставляет встрепенуться и поёжиться. — Я хочу на выходных сходить в местный клуб на дискотеку, но одной там делать нечего или даже опасно, а вот, если я пойду с тобой, — тычет в него вилкой, — шанс, что меня накачают и отъебут в туалете намного ниже, — режет без ножа, нанизывая волокнистый кусок тушёнки на зубчики и отправляя его в рот с таким видом, словно деликатесы уминает где-нить на Гавайях. — Почему я? — уточняет Авантюрин, всё ещё пропадая мыслями в другой ситуации, хотя ответ и без того кажется очевидным. — Потому что эти двое со мной точно не пойдут, а больше я тут никого не знаю, — Искорка видит чужую незаинтересованность, а потому поджимает губы и тут же причмокивает, пережёвывая этот жалкий закос на мясо. Ответа не следует — юная актриса не из тех, кто повторяет дважды, не из тех, кого игнорируют — смотрит на свой маникюр, проверяет сколы, украдкой оценивая состояние будущей жертвы обстоятельств, а тот вот вообще не на той планете тусуется, судя по полуприкрытым векам и отсутствию зрительного контакта. Она ждёт ещё и раздражённо пинает его под столом, заставляя вернуться в реальность. — Так ты пойдёшь? Авантюрин аж зубами скрипит от нахлынувшего желания утопить мерзавку где-нибудь в речке, чтобы она потом подростков в ночи шугала видом своих размазанных стрелок. — Почему я? А этот твой… недотёпа высоченный? — кое-что припоминает. — Он не с тобой разве? — Сампо? — хохочет в голос Искорка, театрально прикрывая рот ладошкой с растопыренными пальцами. У неё даже глаза сверкают, но она качает головой, заигрывая плечами. — Он со мной, но я не с ним, это долгая история… И на мгновение одиночество проскальзывает в весёлых глазах, как молния в ясную погоду, которую никто никогда не ждёт и по большей части даже не замечает, ведь за ней не следует гром. — Отказываюсь, — отрезает Авантюрин, переключаясь на кружку с уже холодным чаем, и даже морщится, потому что молоко успело свернуться в склизкую жижу — нельзя с ним лимон мешать, идея отвратительная. — Да почему же?! — возмущается Искорка, жмётся к столу ближе, чуть ли не ложась на него, лишь бы до Авантюрина дотянуться, а тот отклоняется назад, руки на груди складывая, и отводит взгляд в сторону незакрытых кухонных ящиков, внутри которых запасы консервов могут многое рассказать про голодные годы живущих здесь людей. — Это ничем хорошим не кончится, — объясняет он, а сам вдруг ловит себя на странных ощущениях, словно он превратился в того человека, который обычно его от подобного отговаривал — поганое чувство сосёт под ложечкой. — Почему же? — негодует Искорка и встаёт из-за стола, чтобы обогнуть его даже слишком нахально и припасть маленькими ладошками к чужим зажатым плечам, сковать ткань футболки длинными ногтями и склониться к уху, спрятанному под светлой чёлкой. — Ты узнаешь много нового о своих друзьях, отдохнёшь… к тому же, придёшь в клуб с девчонкой и снимешь с себя подозрение местной молодёжи, потанцуем немного, пообжимаемся для вида, и всё, теперь ты самый гетеросексуальный гетеросексуал в мире, разве тебе это не на руку? Она говорит убедительнее гадалок и гипнотизёров с Рен-ТВ. В её слова хочется верить, но Авантюрин уже имел дело с этой особой в прошлом, а потому знает, что в тёмных мыслях по ту сторону чуть ли не алых глаз всегда на первом месте только её собственная выгода и ничего больше — подобная щедрость кажется чем-то из ряда вон выходящим. — Для чего тебе это? — он не отступится от своего отказа, пока не узнает правду, даже если ставка на той чаше весов очень заманчивая. В любом случае его здравый смысл, отголоски которого обычно спят где-то на задворках сознания, сейчас трезвее стёклышка и осторожнее сапёра. — Я хочу чувствовать себя в безопасности на танцполе, — Искорка ведёт руками по чужой груди вниз, к солнечному сплетению, и хихикает, когда её ладони грубо перехватывают и почти заламывают. — Если ты думаешь, что в этом городе в группе риска только твои гомосексуальные друзьяшки, то ты дико ошибаешься, — облизывается она, словно напрашивается на оскорбления, но сама фраза заставляет Авантюрина подумать головой — да это уже ни в какие ворота, когда он успел перенять эти сверхразумные привычки Рацио? — В чём проблема просто не ходить на дискотеку? — гнёт свою линию, внимательно прослеживая траекторию полёта этой горе-актрисы, что вот-вот «Лебединое озеро» начнёт плясать на их старой кухне, где пол скрипит, иногда даже если на него просто подуть. — Хм-м-м, — тянет Искорка, губами дёргает, подбородок чешет большим и указательным пальцами. — А в чём проблема перестать играть на ставках? — вдруг задевает она за живое и аж расцветает своей хитрой и безжалостной улыбкой, отражая на чужом лице неосознанный страх за раскрытие некоторой тайны. — Думаешь… — шепчет. — Не смей! — …так они не в курсе, что ты всё ещё сливаешь бабки в азартные игры и выживаешь только за счёт какой-то сверхъестественной удачи? — Искорка даже краснеет умилительно, но говорит намного тише обычного, скорее чтобы припугнуть. — Это не твоё дело, как я бабки зарабатываю, — огрызается Авантюрин и резко встаёт из-за стола, чтобы убрать тарелки, спрятать всё по местам и избавиться от нежелательного окружения. — Надеюсь, ты видишь границы дозволенного и не играешь по-крупному, — замысловато предполагает Искорка, забираясь на кухонную тумбу. Она нагло цепляется за Авантюрина, без конца стараясь поймать его руки в свои — безуспешно. — Надеюсь, ты видишь сейчас границы дозволенного и понимаешь, что будет, если ты переступишь черту, — тот, в свою очередь, крайне взбешён. У него руки дрожат, пока он утрамбовывает огромную чугунную кастрюлю в забитый холодильник, вспоминая по ходу дела, как играть в тетрис. — Сходишь со мной на дискотеку, и никто ничего не узнает, — эта шантажистка от мира низкосортных детективных недо-триллеров больше походит на мерзкую подпевалу, с которой легче согласиться. Авантюрин с силой хлопает дверцей визжащего о повышении температуры холодильника, утыкается в него лбом, роняя магнитики с мухосрансками России на пол, и остужает пыл этим холодом. Внутри болит нескрываемое истощение — он прикрывает глаза на мгновение, чувствуя даже, как длинная серёжка оттягивает вниз мочку уха, а ещё отголоски приятных поцелуев на шее, к которым он не против вернуться. Сглатывает, вспоминая прикосновения шершавых пальцев под футболкой, — бесится ещё сильнее из-за своего бессилия. — Если тебя там выебут, это будет твоя проблема, — отвечает грубо, но это согласие на авантюру, в которую он вписываться не хотел до тех пор, пока не понял, что не может сейчас быть с Рацио, не может ему помочь, не может его поддержать только потому, что до сих пор нихрена не знает, даже если до этого казалось, что всё в порядке.