Светлячок

Гермиона Грейнджер       Когда тебе тошно от преследующих кошмаров, ты можешь спастись зельем сна без сновидений. Но что делать, если сон вообще покинул тебя? Если он избегает и оставляет тебя, вынуждая всматриваться в кромешную тьму полога над кроватью, раз за разом прокручивая в голове одни и те же мысли?       Мысли путались, как вырванные из книги страницы, которые я никак не могла упорядочить. И это бесило сильнее, чем ощущение песка в уставших глазах и ноющее тело. Часы давно пробили полночь, а я все ворочалась на простынях, поправляла вдруг ставшую неудобной подушку, куталась в одеяло с головой, пытаясь спрятаться от назойливых картинок. Они всплывали под веками, стоило только сомкнуть глаза.       Груды тел. Поверженные враги лежали на борцах за свет, точно так же павших в этой убийственной мясорубке. В борьбе за свет. Ещё один повод ненавидеть тьму всем сердцем — она забрала слишком многое. Оставила лишь незатягивающуюся червоточину, залечить которую могло лишь чудо.       Чудо случится, если удастся отыскать родителей, вернуть в Лондон и восстановить их память. Но пока что просмотр бесчисленного количества справочников по колдомедицине и фолиантов по снятию заклятий не приносил никаких результатов. Каждая клеточка разума и тела молила о пощаде и отдыхе, но я никак не могла уснуть. Собственный мозг предал меня, превратившись в искусного истязателя.       Говорят, что разум не способен тебе навредить, мозг защищает тело на уровне инстинктов. Блокирует болезненные воспоминания, насильно переводит в режим перезагрузки. Но мой мозг, кажется, попросту сломался после войны.       Посттравматическое стрессовое расстройство — вот что со мной происходило. Я читала об этом в магловском справочнике по психиатрическим расстройствам, который прихватила в библиотеке Лондона на летних каникулах после пятого курса. Тогда мне казалось, что ПТСР — проблема Гарри. Он стал очень тревожным после смерти Сириуса. И я думала, что, если изучу эту тему получше, смогу помочь другу. Сейчас же я анализировала собственные симптомы, ставя галочки под каждым из них:       «Периодические навязчивые воспоминания или сны о травмирующем событии» — мысли о войне не покидали меня ни на минуту, выжигая любую светлую эмоцию. Если же удавалось уснуть, они продолжали преследовать меня и во сне.       «Возбудимость нервной системы, перевозбуждение» — я всегда считала себя спокойным, рассудительным человеком. Но пережитое заставило меня всегда быть начеку, я потеряла чувство безопасности и покоя. А потому реагировала слишком остро на любую мелочь. Даже вздрагивала под бой часов, потому что он напоминал мне о звуке взрывов.       «Фобии», «нарушение внимания», «бессонница» — список симптомов был бесконечным, и под каждым я мысленно подписывалась, признавая поражение.       Я сверлила полог над кроватью до рези в глазах, надеясь, что усталость таки возьмет верх и позволит мне ненадолго погрузиться в небытие. Но рассветные лучи, проникшие в спальню через окна, не оставили шансов на отдых. Смирившись с неизбежным, я встала и поплелась в общую ванну старост, молясь о том, чтобы занятия пролетели незаметно.

***

      Вопреки всем надеждам, занятия показались бесконечной пыткой. Даже сложная лекция по Древним рунам не смогла увлечь и заставить сосредоточиться. Я старалась вести подробные записи, с трудом успевая за профессором Дромгул, но сейчас, смотря в пергамент, видела лишь несвязные обрывки фраз, которые чередовались с рассеянной штриховкой на полях. В былые времена я бы отчитала Рона за такое пренебрежение к ведению конспектов и халатное отношение к «сложной и важной дисциплине для каждого волшебника, который хочет добиться хоть каких-то успехов в карьере».       Профессор Макгонагалл попросила меня зайти к ней в обеденный перерыв, чтобы уточнить, как продвигается составление плана и маршрута похода в Хогсмид. Из-за плотного расписания занятий я не успела зайти на обед, а теперь опаздывала и на ужин, провозившись с проверкой домашнего задания по Зельям.       С другой стороны, опоздание означало, что я смогу поесть в тишине и покое, так как остальные ученики уже покинули Большой зал и разбрелись по своим делам. Желудок сводило от голода, и немного кружилась голова, когда я добрела по лестнице до первого этажа. Двери в Большой зал были закрыты, а коридор пустовал, что заставляло верить, что решение было верным.       Я мечтала об обжигающей кружке кофе, чтобы хватило сил на ночной набег на библиотеку. Я старалась не терять надежды на поиск ответов, пока на пыльных полках мадам Пинс оставалась хоть одна неисследованная мной книга.       Войдя в Большой зал, я встречаюсь с удивленным взглядом зеленых глаз. Джинни сидит за пустым столом у самого входа и лениво крутит в руках кубок. Увидев меня, она приветливо машет рукой, приглашая присоединиться. Вздох разочарования срывается с губ против воли. — Не ожидала увидеть тебя тут так поздно. Снова по уши завалена учебой? — участливо интересуется подруга, сбрасывая на пол тяжелую сумку, чтобы освободить для меня место. — Я тоже, если честно, не ожидала увидеть здесь… хоть кого-нибудь, — честно отвечаю я, замечая, как Джинни сдвигает в сторону планы тренировок и схемы распределения игроков на поле.       Она замечает мой взгляд и широко улыбается. — Разрабатываю новую стратегию, чтобы порвать змей в этом году, — она заливисто смеется, как будто война не оставила на ней ни одного грязного отпечатка ужаса и потерь.       Как будто не было ужасного лета, похорон Фреда и опустошающего горя. Но я всё еще отчетливо вижу, как ясные зеленые глаза раскраснелись от бесконечного потока слез. Ее рана все еще была свежа. — Ты выглядишь уставшей, — подмечает Джинни, и в ее голосе я слышу то же напряжение, что всегда замечала за Гарри, когда он обращал внимание на мелкие изменения в моем настроении. — Просто много учебы, последний год — шанс наверстать упущенное. — Ложь легко срывается с языка и выглядит достаточно правдоподобно, чтобы усыпить бдительность подруги. — Ты можешь позволить себе немного расслабиться. Уж я-то знаю, о чем говорю. Ты умнейшая ведьма в этом замке, среди сверстников, конечно, — хихикает Джинни, и в уголках ее глаз собираются морщинки — последствия пережитого горя, — ты всем нам фору дашь на экзаменах, даже если перестанешь ходить на занятия и делать домашку. — Но это недопустимо, я обязана готовиться, если хочу получить оценку «превосходно». Вы все меня переоцениваете.       Подруга пожимает плечами и пододвигает ко мне блюдо с ещё тёплым черничным пирогом. Приторный запах забивается в ноздри, заставляя желудок скрутиться в узел. — Тебе нужно поесть, посмотри на себя, скоро ноги протянешь, — строго советует Джинни. Эту манеру она переняла от матери, которая всегда пыталась впихнуть в нас больше, чем может осилить любой человек. Но я благодарна ей за заботу и тянусь к кусочку пирога.       Еда кажется пресной, несмотря на божественный запах. Кусок застревает в глотке, словно я пытаюсь проглотить кусок глины. Если не залить в себя минимум литр кофе, меня сморит сон раньше, чем я доберусь до библиотеки. — Знаешь, впереди ведь выходные. Мы могли бы вместе дойти до гостиной и пообщаться. — Такие простые слова из уст подруги моментально вгоняют в панику.       Нет, только не это.       Весь выверенный до минуты и четкий план летит к чертям. И от одной этой мысли кончики пальцев начинают нервно подергиваться. Но в голове не находится ни одной отговорки. Мы и правда практически перестали проводить время вместе. С совместной поездки в Хогвартс-экспрессе мы едва ли перекинулись парой фраз за обедом. Я совершенно перестала принимать участие в жизни друзей, с головой окунувшись в собственные проблемы и дела старостата.       Колючее чувство вины зародилось в груди. — Я ужасно соскучилась, и у меня столько новостей! — восклицает Джинни, цепляя сумку за лямку.       Её искренние зеленые глаза, горящие предвкушением в отблесках свечей, выглядят почти изумрудными. И я повинуюсь, покидая с ней Большой зал. Мысленно обещая себе провести в библиотеке все выходные, чего бы мне это ни стоило.       Всю дорогу она радостно щебечет о том, как у всех вокруг налаживается жизнь, но мне невероятно сложно сосредоточиться хотя бы на одной из прозвучавших «шокирующих» новостей: Невилл набрался смелости и позвал Полумну на свидание. А ещё он договорился с профессором Спраут о летней стажировке по растениеводству.       Люди вокруг меня влюбляются. Строят карьеру. Отстраивают жизнь на руинах прошлых воспоминаний. Каждая из этих мыслей больно колет воспаленный воспоминаниями разум. — А ещё Гарри привел в порядок дом на Гриммо. Ну, знаешь, он, конечно, безумно занят на стажировке в Аврорате, — продолжает трещать Джинни, кажется, её даже не заботит, слушаю ли я её, — но он все равно потратил оставшиеся сбережения на то, чтобы восстановить дом Сириуса. И он позвал меня провести вместе Рождественские каникулы подальше от мамы. Она в последнее время стала совсем невыносимой, — девушка хмурит рыжие брови, — Совсем помешалась на заботе о семье. Она часами гипнотизирует фамильные часы, следя за тем, чтобы наши стрелки находились в секторе «в безопасности». Как будто что-то снова может случиться! — Что-то может случиться прямо сейчас, если ты не будешь смотреть под ноги, — я одергиваю Джинни, которая совершенно не замечает, что стоит на самом краю лестницы, которая начинает менять своё положение.       Казалось, каждый ученик в Хогвартсе привык к этим лестницам с первого курса и прекрасно помнит, что нужно быть осмотрительным. Разве что рассеянный Невилл путался дольше остальных, поддерживая неиссякаемый поток шуток от сокурсников.       Но Джинни продолжает свой воодушевленный монолог, никак не обращая внимания на моё замечание: — Даже Рон обещал приехать на Рождественские каникулы. У них с Джорджем какие-то совершенно сумасшедшие планы на магазин, и они вечно в разъездах. Сейчас вот во Францию уехали, Флер обещала поспособствовать тому, чтобы в следующем году филиал магазина «Всевозможные волшебные вредилки» открылся в магической Франции. Она считает, что после войны людям как никогда важны смех и веселье. Джордж в восторге от ее предложения.       Новости о друзьях словно сдирают пластырь с незажившей мозоли. Столько всего приключилось в их жизнях всего за первую неделю сентября, и они даже не нашли времени написать об этом. Конечно, они же оба ненавидят писать письма! Но о таком же стоит сообщать друзьям, верно?       И как бы не хотелось за них порадоваться, ни одного лучика счастья выдавить из себя не выходило. Внутри закипала лишь жгучая зависть. Она, как кислота, выедала внутренности. Все начинали новую жизнь, были открыты для нового опыта и роста. А я увязла в болоте, которое день ото дня затягивало всё глубже, без шансов выбраться. Без возможности нащупать дно под ногами.       Вдруг стало тяжело дышать. Словно весь воздух выбили из легких точным ударом под дых. — Ты тоже можешь приехать, ведь да? — вдруг спрашивает Джинни, окончательно лишая меня возможности мыслить здраво.       Как могу я радоваться жизни, проводить праздники и тратить время на бессмысленное веселье, когда мои родители находятся в чертовой Австралии? Они ведь даже не знают, не помнят, что у них есть любящая дочь, которая не сдастся, пока не вернёт всё на свои места. — Я не знаю, ещё слишком рано, чтобы планировать Рождество. — Я осторожно подбираю слова, чтобы не дать подруге поводов меня уговорить, — Уже так поздно, знаешь, я, пожалуй, пойду. Мне нужно… Нужно ещё проверить графики. Да, графики дежурств. — Но… — Джинни теряется, застыв у входа в гостиную. — Я думала, мы посидим вдвоем. Поболтаем, как в старые добрые…       Усталость берет верх над терпением. Сил не остается даже на вымученную вежливую улыбку: — Я не могу! У меня слишком много дел. Я должна идти, — отвечаю я слишком резко.       Адреналин от непрошенных эмоций хлещет, словно пощечины по лицу, стирая следы усталости. Еще полчаса назад я валилась с ног, а теперь не могу унять дрожь в пальцах и коленях.       Нужно занять чем-то пылающий мозг, залить его спасающей пеной медитативной работы. На негнущихся ногах я спешно покидаю Джинни, которая сверлит мою спину обиженным взглядом. Плевать. Так осточертело быть удобной и правильной.       Не обращая внимания на сгущающуюся тьму коридоров, я мчусь в Северную башню в надежде, что она пуста и на Малфоя не напал внезапный приступ ответственности. Пора бы уже приняться за разбор шаров с предсказаниями, пока эта отработка не превратилась в невыносимо тяжелый груз на плечах. Драко Малфой       Как же доконал этот бесконечный гам голосов, казалось, в Хогвартс вдохнули слишком много жизни. От треклятых снующих туда учеников младших курсов невозможно было скрыться ни в Большом зале, ни в родной гостиной. Я всё больше завидовал паршивцу Блейзу с его личными покоями в башне старост, в которых он мог побыть в тишине и покое.       Все словно сошли с ума, радуясь солнечному дню. Ни одна живая душа не хотела спокойно заниматься своими делами. Стайки девочек шушкались по углам, обсуждая предстоящий поход по магазинам в Хогсмиде. Мальчишки галдели о предстоящем матче по квиддичу. От гула разговоров начинала закипать голова. — Эй, Драко, пойдешь с нами на поляну после обеда, — подает голос Тео, — девчонки решили устроить что-то вроде пикника во дворе, пока погода позволяет. Грех упускать момент полюбоваться на длинные ножки без школьных мантий.       Заводила Нотт, в жизни ни одной юбки не пропустит. Жаль бедолагу, даже не замечает, что девчонки не воспринимают его всерьез. — Есть другие дела, — коротко бросаю я, огибая толпу первокурсников, радостно несущихся по коридору. — Да брось, не будь занудой. Какие могут быть дела?       Но я пропускаю уговоры мимо ушей. В кармане брюк позвякивает ключ от каморки в Северной башне, напоминая об обязанностях, от которых не получится сбежать. Меня не интересует эта нелепая подростковая игра во влюбленных. Хотя раньше я с удовольствием бы присоединился. Но внутренние демоны плюются об одной мысли о милом ворковании сестричек Гринграсс на залитом солнцем газоне. Они требуют совсем другого.       Я надеюсь увидеть в пыльной маленькой комнатке Грейнджер, которая, как послушная маленькая мышь, отбывает наказание профессора. Она не может просто забыть об отработке. И, черт, как же не терпится увидеть ее возмущенное лицо, покрытое пунцовыми пятнами при виде драной табуретки.       Предвкушая прекрасное зрелище, внутренние демоны воют, словно цепные псы, подгоняя меня вверх по лестничным пролетам. Я толкаю обшарпанную дверь, но она не поддаётся.       Закрыто на ключ.       Значит, Грейнджер ещё не пришла. И где только её черти носят? Клянусь тростью Салазара, я ни один шар не возьму в руки, если узнаю, что она отлынивает. Это не только моё наказание. Я вообще не должен здесь находиться. Если бы не эта истеричка с её выбросом стихийной магии, ничего бы этого не было.       Я проваливаюсь в удобное кресло, погружаясь в блаженную тишину. Остается только дождаться Грейнджер.       Собственные мысли снова почти утаскивают меня в объятия очередного кошмара. Перед веками всплывает образ заплаканной бледной матери, неприкаянно блуждающей по мрачным коридорам Малфой менора с пожухлыми цветами в непомерно большой вазе. Но шебуршание ключа в замочной скважине заставляет меня встрепенуться.       Я слышу, как гриффиндорка несколько секунд крутит ключ в замке, пока до неё не доходит, что дверь не заперта. Она застывает в коридоре, видимо, решая остаться или уйти.       И всё же я слышу, как со скрипом отворяется дверь, но Грейнджер не спешит переступать порог. Она перекатывается с пятки на носок, скрипя половицами. Вздыхает.       И всё же проходит внутрь. Я замираю в предвкушении, ожидая, как она разразится возмущениями по поводу табуретки. Ещё секунда — и… Ничего. Она молча стоит, потупив взгляд на пыльный стул. Взгляд раздраженный, но отрешенный. Словно гриффиндорка вообще находится не здесь.       Какого черта? Он ждал скандала, возмущений, хоть какой-нибудь реакции в духе Грейнджер. А она просто стоит, как великий страдалец.       Всё должно быть не так! Грейнджер не имеет права скулить и ходить с жалобным выражением на лице. Она на стороне победителей. Ей выдали чертов значок старосты и медальку на грудь за победу в войне со злом. У нее нет никаких чертовых прав изображать мученицу. — Явилась-таки, — она вздрагивает от моего голоса.       Хоть что-то. А то я уже начал сомневаться, что она настоящая.       Грейнджер поднимает глаза и смотрит на меня мрачным, подавленным взглядом, затем её взор смещается в сторону кресла, и на лбу пролегает морщинка раздражения. — Серьёзно, Малфой? — она указывает пальцем на жалкого вида стул. — Нужно быть конкретнее в своих желаниях, ты просила стулья, — безразлично пожимаю плечами, — Можешь наколдовать себе что-нибудь поудобнее, ты же умнейшая ведьма столетия. Ах да, ты же не можешь здесь колдовать. — Осторожнее, Малфой, а то захлебнешься собственной язвительностью, — безразлично бросает она.       Её безразличие бесит сильнее, чем эмоциональность. Хотя казалось бы, куда сильнее? Между нами годы чистой ненависти и презрения. И паршивое настроение требует жертвы. Я думал, что если выведу Грейнджер на эмоции, заставлю ее полыхать от злости и негодования, подпорчу её неумолимый боевой дух, собственная хандра разожмет стальную хватку хоть на мгновение.       Но Грейнджер, кажется, не улавливала правил игры, в которую я пытался её втянуть. Она была абсолютно безразлична к подколам и язвительности, лишь раздражающе выжидающе смотрела. Покачивающиеся от сквозняка огни свечей подсвечивали глубокие темные тени под её глазами, делая их ещё более впалыми и уставшими. — Может, ты поднимешь свой аристократичный зад и принесешь сюда коробку? Я не собираюсь торчать тут всю ночь, — от её наставляющего тона хотелось закатить глаза.       Как будто я хочу торчать здесь дольше положенного.       Стоило мне только уйти за одним из тяжеленных ящиков со стеклянными сферами, как Грейнджер с ногами забралась в освобожденное кресло. Она победно сложила руки на груди и одарила меня самодовольной усмешкой, наблюдая, как мне остается покачивающийся табурет. Что ж, 1:1, Грейнджер. Это было ловко.       Больше мы не произнесли ни слова, перебирая в руках затуманенные шарики и стирая с них вековую пыль.       Упорно работая около получаса, мы разобрали только половину одной коробки. Задание было очень сложным и кропотливым, требуя предельной аккуратности и внимательности. Мозг кипел. Радовали только две вещи: свежий воздух из открытого окна и тишина.       К удивлению, когда Грейнджер с головой уходила в работу, она практически переставала раздражать. Не лезла с наставлениями и исправлениями. Она вообще не обращала на меня внимания. Лишь вертела в руках шарик, стирала с него пыль и делала пометки в пергаменте, задумчиво зажевывая кончик пера.       В какой-то момент сильный порыв ветра из открытого захлопнул ставни, и от сквозняка потухли свечи, служившие единственным источником освещения — комната погрузилась во мрак.       Справа раздался вскрик, а затем треск стекла. Неуклюжая гриффиндорка, видимо, выронила один из хрустальных шаров. — Грейнджер, что за херня? — я попытался нащупать подлокотник кресла, чтобы найти хоть какой-то ориентир, — Грейнджер, твою мать, ты что, оглохла?       Но вместо мягкой обивки удалось нащупать только напряженные костяшки пальцев Гриффиндорки. Когда я коснулся её, она испуганно всхлипнула. Я слышал, как рвано и шумно она втягивает воздух ртом.       Больше она никак не реагировала, даже когда я попытался отцепить ее ладонь от подлокотника, она словно оцепенела. Пальцы вжимались в ткань с такой силой, что должны были затрещать от напряжения.       Когда глаза немного привыкли к темноте и мне удалось разглядеть очертания фигуры Гриффиндорки, я схватил её за плечи, чтобы хорошенько встряхнуть. Она зажмурила глаза и продолжала жалобно всхлипывать.       Второй рукой она сжимала мою палочку, которая, видимо, выпала из кармана брюк, пока я ожидал её появления. Всё её тело пробивала мелкая дрожь. Состояние напоминало действие оцепеняющего проклятья. И я бы подумал, что идиотка случайно заколдовала сама себя, если бы в комнате вообще действовала магия. — Грейнджер, прием! Ау. Мерлин, да что с тобой? Расцепи пальцы!       Ёще одно усилие — и пальцы наконец разжались. А спустя мгновение залил холодный свет луны сквозь открывшиеся ставни. Я недоуменно наблюдал, как Грейнджер приходит в себя. Как блестит от слез её бледное лицо и дрожат губы. Кажется, она хотела что-то сказать.       Но в следующее мгновение она вскочила с кресла и пулей вылетела за дверь, оставляя меня с единственным вопросом, который сорвался с губ: — Что, Салазар подери, это сейчас было?