⋆ ⋆ ⋆
В прогнозе зловещим пятном сверкают очередные морозы. Антон с сомнениями надевает свитер поверх флисовой кофты, берёт две пары перчаток — обычные тканевые и лыжные, — потому что однажды отморозивший руки человек своих ошибок не повторяет. В термосе заваривает крепкий чай, делает несколько небрежных бутербродов, закидывает контейнер в рюкзак. За окном приятная синева: ни единого облака, обманчивая безветренность, и Антон улыбается как подросток, пока в боковом кармане скрываются сладости, оставшиеся с праздников. Да, ему снова четырнадцать и снова хочется разорить клумбу ради девочки с голубыми глазами из параллели, разве что вместо клумбы теперь собственные стратегические запасы, а вместо девочки… Какой-то невероятный человек, имени которого он не знает. Какой-то невероятный человек, который мягко улыбается и светлеет, когда встречается взглядом с Антоном ужасно холодным утром, взъерошенный немного и очень-очень красивый. — Доброе утро, — привычно здоровается он. В этот раз Антон даже не пропускает трансфер и честно поднимается в полвосьмого, движимый совершенно дурацкими соображениями. На станции никого, кроме них и чистящего снег мужчины, нет: либо уехали вверх, либо просто ещё не встали. — Доброе, — улыбчиво кивает Антон. — Правда холодно — жуть. Вы тут не мёрзнете? — Тёплая одежда и пересменки, — отвечает он безмятежно. — А вы рано сегодня. — Я же услышал, что вы с утра будете. Дальше всё как в тумане: будильник в семь тридцать, лыжи… Невероятный человек звонко смеётся, явно ёжась от холода, и сердце за него немного болит. — Я ужасно поступил, — говорит он, двигаясь вместе с рядом кресел: подъёмник всё же не останавливается. Только замедляется заметно — неужели кто-то уже умудрился не справиться с управлением? — Поднял вас в такую рань на холод. Надо заканчивать с нашим общением, я дурно влияю на людей. — Вы так говорите, как будто лично меня будили, — фыркает Антон. — Это был осознанный выбор. Я, может, ради общения и… ладно, чары ваши, конечно. — Это я их ещё сдерживаю… Антон думает, что, если в чистой теории человек с невероятными глазами перестанет сдерживать чары, ему придётся пасть смертью храбрых. Около чужих ног. Антон, честно сказать, к этому близок. — Иначе я бы с самой ночи тут зависал? — Или у меня дома, — качает он головой. Это вот что сейчас было? Шутка, предложение, трансляция ближайшего будущего? — Если когда-нибудь это окажется так, списывайте на свои чары, — смеётся Антон. — Обязательно. И хорошо покататься. Он желает удачной смены в ответ, а хорошо покататься, однако, не получается: склоны ощутимо подмораживает, на вчерашнем мягком снегу сверкает ледяная корка. Кататься по такому неприятно в целом, но на больших лыжах неприятно вдвойне, так что Антон не сворачивает с подготовленной трассы с идеальным вельветом, позволяя нести себя произвольно: виражами, по прямой с красного склона, длинным проскальзыванием и обязательно к знакомой станции канатной дороги. Пока хорошее покрытие не раскатали, есть смысл не делать остановок; но проходит полтора часа, за которые Антон успевает спуститься приличное количество раз, и склоны превращаются в непонятную кашу изо льда и снежных бугров. — Ужас, — выдыхает он, кидая перчатки в снег. — Сегодня вообще не оно. — Оставайтесь со мной? — мягко предлагает человек с невероятными глазами, заставляя сердце сбиться с ровного ритма. — Спасибо за предложение… — Арсений, — подсказывает он. — Арсений. Боюсь, я буду вам мешать, — Антон подходит ближе, чтобы пропустить вперёд группу детей. Абсолютно точно только для этого. — Хотя у меня с собой бутерброды и чай. Имя подходящее однозначно, Антон бы удивился, если бы его звали как-то по-другому. Теперь из человека с невероятными глазами он превращается в Арсения — Арсения, который смотрит сейчас так, что в груди расцветает иррациональное волнение. — Антон, кстати, — тянет он руку, которую тут же крепко пожимают в ответ. — А я считаю, что не будете. Я совру, если скажу, что не рад кому-нибудь интересному, — Арсений улыбается и слегка тянет его на себя: не нагло, но так, чтобы в этом можно было прочитать намерение. — Тем более с бутербродами и чаем. У меня через… десять минут перерыв. — Мы можем спуститься и посидеть в кафе. Я угощаю, если вы не против. — Антон, я взрослый состоявшийся человек… — Всё верно, — прерывает он осторожно. — И пока вы заботитесь о моей безопасности, я хочу позаботиться о вашем питании. Скрыть улыбку за возмущённым вздохом у Арсения не получается. Заплатить за перекус в кафе — сущая мелочь, на самом деле, но Антону кажется, что приятная. Не самый очевидный жест, который вполне может означать обычное дружелюбие: не на свидание же он кого-то зовёт. — Ваша правда, — сдаётся Арсений и заводит разговор о лыжах. Антон отвечает с энтузиазмом, успевает пожаловаться на ледяные склоны и замёрзший фрирайд, рассказывает, как однажды пролетел вместе с маленькой лавиной метров пятнадцать вниз и едва не угодил в щель. Узнаёт, что Арсений сам на лыжах катается — более того, берёт снаряжение почти бесплатно. Порывает спросить про возможность собраться как-нибудь вместе, но Антон вовремя останавливается, мотая головой и предпочитая узнать об уровне катания. Арсений не профессионал и совсем не фрирайдер; по осуждающим взглядам, брошенным во время разговора о внетрассовых приключениях, это читается вполне ясно. И всё же — судя по тому, что терминами он оперирует умело, в Антоновой системе координат его умения становятся где-то между «средне» и «хорошо». Ещё несколько минут они вдвоём помогают ребёнку лет семи найти родителей, сильно увлёкшихся, как оказывается, фотосессией. Арсений читает лекцию о «безопасном пребывании детей на территории курорта», а парень с девушкой выглядят почти как нашкодившие котята. — Серёг, я на перерыв, — говорит Арсений вышедшему невысокому мужчине. Тот угрюмо кивает, в корпоративной форме похожий больше на тучу, и встаёт на его место. — Тебе взять чего-нибудь? — Пару часов сна. Арсений усмехается — чуть позже, сидя уже рядом с Антоном в кабинке, поясняет, что Серёга с ночными приключениями сам виноват в своём недосыпе. Слушать его тяжело, потому что теперь лицо видно полностью; они соприкасаются бёдрами, и Арсения пожалеть хочется невозможно: с восьми утра стоять на морозе — всё ещё работа нечеловеческая. Становится хуже, когда он снимает куртку. — Так, ну… всё меню два раза? — Арсений подпирает голову рукой, щурится лукаво. Антон, если честно, согласен и на три. — Что угодно. В итоге он заказывает до смешного мало: сэндвич и омлет, который не выглядит как что-то, чем может наесться взрослый голодный человек, проработавший несколько часов на морозе. Антон, закатывая глаза, тянется к рюкзаку. В один момент кажется, что подобная забота — навязчивая, в такой ситуации не особо уместная, но Арсений улыбается мягко, по креслу растекается довольным котом с крышкой от термоса в руках, и у Антона из головы вылетают все опасения. Доброе сердце — это диагноз. Уходить не хочется жутко; с этой сентиментальностью определённо надо что-то делать. Но Антона догоняют мысли о том, что Арсений наверняка вернётся к работе, а ему придётся продолжить резать кантами замёрзшие склоны, изредка прерываясь на чужие каламбуры, и ни о какой рациональности речи не идёт. С Арсением хочется просто быть где-то в одной плоскости, глупо, наивно, совсем по-детски; соприкасаться коленями, встречаться взглядами, улыбаться на шутки. И если привязанность стремительно набирает обороты, думает он, когда тормозить? Зачем тормозить? Куда тормозить? — Арсений, а вы… — Можно на «ты», — мягко останавливает он, и Антон сглатывает, кивая, потому что с другим обращением вопрос звучит ещё хуже. — Не хочешь сходить куда-нибудь вечером? Погулять, может, или… — Или? — улыбается Арсений; издевается, очевидно. — В ресторан, — говорит Антон смущённо. — Не знаю, какие тут хорошие, так что… если что… доверюсь твоим предпочтениям. Арсений держится очень уверенно, отвечает невозмутимо, но при детальном рассмотрении проскакивает и бегающий взгляд, и лёгкий румянец на щеках, который, будь он следствием проведённого времени на морозе, должен был уже сойти. У самого Антона сердце стучит так, что едва не перебивает шум вокруг. — Ты зовёшь меня… — На встречу, — кивает Антон нервно. Встречу. Какой ужас. — Не свидание. И стоит вообще говорить, в какой восторг его приводит то, как Арсений произносит слово «свидание»? — Или свидание, — отвечает Антон, решивший, что хуже уже быть не может. Позориться — значит, позориться до конца. — Смотря… что ты хочешь. Арсений отставляет термос, наклоняется чуть ближе, и его глаза от отражённого света блестят особенно ярко. Человек как будто абсолютно космический, этой планете не принадлежащий. — Антон, — серьёзно начинает он. — Если я скажу, что хочу не встречу… Что там было про «хуже быть не может»? У Антона сбивается дыхание; перепады давления или открывшийся шанс для сближения — чёрт разберёт, но это хорошо, и ладно, если трезвость рассудка под таким напором трескается. — Я приглашу тебя на свидание, — выпаливает Антон. — Хорошо, — медленно кивает Арсений и прикрывает глаза. — Хорошо… блин, хорошо. Тянет губы в широкой улыбке, неверяще как будто, и Антон улыбается в ответ, потому что не может не. Он тоже наверняка удивлён, что долгое притирание друг к другу можно заменить дурацким «приглашу тебя на свидание» и последующим «хорошо», а тянущее чувство внутри может затихнуть, сворачиваясь в груди тёплым мурчащим котом. — Когда ты освобождаешься? Я-то отдыхать приехал, ко времени не привязан. — С семи я весь твой, — говорит Арсений так, словно сообщает прогноз погоды на завтра, а Антон краснеет, потому что трактовки фразы всплывают в голове одна хуже другой. Девушка в фартуке забирает со стола тарелки — Антон расплачивается, как обещал, и оставляет чаевые. Когда они встают, готовые уходить, в телефонной книге у него прибавляется новый номер на девятьсот одиннадцать, а в Телеграме мигает непрочитанным кошачий стикер от пользователя «Арс». Решение вернуться в гостиницу Антон принимает не сразу, но при взгляде на сноубордиста, летящего вниз по обледеневшему участку трассы в неестественной позе, всё же смиряется. Если в ресторан он придёт в гипсе, Арсений может сделать что-то хуже простого замечания. Что-то, за что грозит административная ответственность, вероятно. Подавить в себе желание Арсения обнять получается. Он, хотя и ведёт себя доброжелательно, всё-таки олицетворяет выражение про омут и чертей. Самое страшное, что Антону это нравится: и способность прочитать лекцию про воспитание, осадив при этом двух взрослых людей, и хитрый прищур, и колючие шутки. — Спасибо тебе, — говорит Арсений, стоя уже у подъёмника. — За чокопайку в том числе. Я напишу ближе к вечеру. — Не за что. И шапку надень, замёрзнешь. — Хорошо, мам, — смеётся он и скрывается в кабинке. Антон ещё пару секунд смущённо чертит линии на снегу носком ботинка. Когда появляется сеть, он уже читает отзывы о ресторанах.⋆ ⋆ ⋆
От прыжка Макса по водной глади бассейна расползаются слабые волны — нырять здесь вообще-то запрещено, о чём Олеся ему громко сообщает, сетуя на испорченные хлоркой волосы. Антон сидит на лежаке, давно высохший после заплыва, на происходящее вокруг внимание обращает едва ли: у Арсения короткий перерыв, а ещё он до сих пор ничего не сказал про место встречи. Арс, 17:53 Ты не можешь просто написать, что сидишь в одних шортах, и оставить меня без фотоподтвержденияАнтон, 17:53
а мне кажется очень даже могу
хотя в ответ на другое фотоподтверждение..
Арс, 17:54 Я же на работе!! У Антона от мыслей об Арсении в обтягивающем термобелье краснеют щёки.Антон, 17:54
именно поэтому фото будет позже
Арс, 17:54 (((Антон, 17:54
или ты увидишь всё своими глазами
Арс, 17:54 А вот такое мне нравится В шортах в ресторан это путь самурая конечноАнтон, 17:55
в леопардовых!! прошу заметить
это +100 к харизме
Арс, 17:55 Я приду в гавайской юбкеАнтон, 17:55
между прочим ты в ней будешь очень секси
ужас у меня жесткое желание обращаться к тебе на вы
Арс, 17:55 Ты сейчас договоришься и никаких ресторанов не будетАнтон, 17:55
арсений здравствуйте
вы кстати секси, давайте танцевать со мной ламбаду
Арс, 17:56 Скажи мне это в лицо, интернет-герой На этом моменте Антон смеётся неприлично громко, и Макс с Олесей поворачиваются в его сторону синхронно — почти кинематографично. — Шаст, ты сборник анекдотов читаешь? Он растерянно поднимает глаза, стараясь выгнать из головы гавайские юбки с ламбадой, а ребята не успокаиваются: — Ну ты дед! Переписывается он с кем-то, смотри, как улыбается, — вмешивается Олеся. — С кем-то очень смешным, видимо. Это вот так оно со стороны смотрится? — Олеся права, — соглашается Антон. — Я даже в ресторан сегодня иду. Они вдвоём тянут понимающее «о-о-о»; на крышу глухим ударом обрушивается маленькая снежная лавина с самого здания гостиницы, и Антон вздрагивает. — Совет да любовь! И как она, хорошая? Олеся спрашивает обычно совершенно, но это всё равно заставляет его стушеваться. — Он, — осторожно поправляет Антон. — Очень. Не встретить осуждения в глазах напротив оказывается не столько удивительно, сколько по-человечески хорошо: Антон видел молчаливое принятие у мамы, когда в тусклом свете ночника выдыхал скомканное «да», слышал поддержку — не дежурную, настоящую — от Поза, но никогда ещё не успокаивался вот так, за секунду, от взгляда незнакомого человека. — Круто, — говорит Олеся, и Макс поддерживающе кивает. — Удачи вам. И за спиной от этого робкого «удачи» почти вырастают крылья. Арсений соглашается на ресторан с очень смешным названием, записывает кружок, где счастливо выдыхает пар в потемневшее небо — крылья мощным взмахом пускают сомнения по ветру. Цветочный магазин подмигивает ему с загруженной карты.⋆ ⋆ ⋆
Когда Антон в стеклянных дверях замечает Арсения, пришедшего — как и он сам — на десять минут раньше и, очевидно, нервного, белые розы в руках едва не встречаются с кафельной плиткой. Зрение определённо точно его подводит: не может этот человек, не так давно стоящий в рабочем комбинезоне среди снегов, сейчас быть таким грациозным, плавным и нежным одновременно — в полупрозрачной белой рубашке поверх лонгслива, чёрных брюках и абсолютном непонимании своей восхитительности. — Привет? — говорит Арсений улыбчиво; у Антона пружина сжимается внутри, и всё переворачивается и дрожит от этой улыбки. — Привет! Я, в общем, подумал… в лучших традициях древних песен… Розы пахнут морозной свежестью и невероятно Арсению вот такому подходят — то, как трепетно он принимает букет, почти делает Антону больно. — Боже, — поражённо и как будто с восхищением. — Не надо было, ты чего… — Очень круто выглядишь, — мягко замечает Антон. — Круче, чем в гавайской юбке. — И ты. Круче, чем в леопардовых шортах. В конце концов, если в поездку, в которой Антон изначально собирался пить пиво в толстовке и курить с видом на горы, он зачем-то взял брюки с любимой чёрной водолазкой — к чему-то это должно было привести? Арсений в каждом своём движении потрясающе естественный, и Антон миссию «не уплывать» проваливает с треском, потому что этому обаянию сопротивляться не может. Арсений флиртует завуалированно, но очень красиво, цитирует классиков, шутит про ламбаду, улыбается ярко — и Антон понимает, что попал. — Ты, кстати, знал, что раньше борщом считался отвар борщевика на свекольном квасе? — Фу, Арс! — Ешь-ешь, дорогой, приятного аппетита, — смеётся, зараза, и тарелку к Антону двигает ближе. — Нельзя осквернять борщ, понимаешь? Он дарован нам свыше. И вообще — ешь свой тартар, любитель гастрономических экспериментов. Расположение в дальнем углу зала скрывает стол от посторонних глаз, и это ощущение приватности развязывает руки — не так, чтобы мягко заправить Арсению прядку за ухо, притянуть ближе, ещё ближе, наклониться к губам; но так, чтобы случайное прикосновение к колену могло заставить вздрогнуть и пальцами задеть холодную ладонь. — И не только гастрономических, — тянет он с намёком, но Антон теперь увлечён головоломкой его ледяных рук — все намёки приходится бестолково пропустить мимо ушей. — Арс. — Ау? — У тебя почему руки такие холодные? С освещением здесь плохо — не во всём зале, но в той части, где они сидят, — и всё-таки нервная полуулыбка от Антона не скрывается: бегающий взгляд Арсения выдаёт. — Подрабатываю Снежной королевой, — пытается он отшутиться. — Арс, — повторяет Антон. Виновник торжества мученически вздыхает, как будто его тут допрашивают по-настоящему, и сдаётся: — У меня часто такое в стрессе. Если хоть немного волнуюсь — холодеют. Всё тебе расскажи, — фыркает он совсем по-ребячески. — У меня потеют, но сейчас я успокоился. Давай сюда. Взгляд, который Арсений на него кидает, стоит всего этого мира. — Ты… серьёзно сейчас? — Абсолютно, — кивает он, откладывая ложку. Официантка направляется было к ним, но делает для себя какие-то выводы и разворачивается, вместо этого предпочитая обслужить компанию девушек. Арсений складывает ладони лодочкой, протягивает осторожно — руки у него приятные, вокруг запястья обёрнут чёрный браслет, и Антон прячет их в своих, поглаживая мягко. Согревается он минуты через две: смотрит на переплетённые руки напряжённо, как будто о чём-то серьёзном задумывается, но чуть позже расслабляется. Антон сам над своей инициативой подумать не успел, полный надежды на элемент неожиданности, он правда может понять. Но Арсений оказывается трогательным во всех смыслах, и к нему хочется быть ближе, и Антона ломает, потому что никогда ещё желание о другом человеке позаботиться не трескалось на пальцах статическим электричеством. — Спасибо, — улыбается он, перехватывая заварник и разливая душистый травяной чай по кружкам. — Такой ты, конечно… — Какой? — Невозможный. Мне никто ещё на свидании не грел руки. — Ну, — буркает Антон почему-то смущённо, — всё когда-то случается впервые. Скоро я тебя ламбаду позову танцевать — ты вообще удивишься. — У меня же юбка под брюками, — качает Арсений головой, и Антон снова возвращается к мыслям о бёдрах, обтянутых… шёлком или хлопком, наверное? Становится жарче. Вечер близится к завершению: из общения уходят неловкости, Антон просит счёт и тысячу оставляет милой девушке, всё ещё чувствуя неясную благодарность. Арсений об этом тоже заговаривает, но его получается остановить аргументом «платит тот, кто пригласил», и он, поджимая губы — наверняка мягкие губы, к которым взгляд цепляется пятидесятый раз, — соглашается. Уходить не хочется за сегодня уже дважды. Антон время почти тянет, метаясь шутками, фактами из жизни, комплиментами как уместными, так и не очень, и в словах Арсения ловит то же самое желание — не отпустить. А потом решает, что Уитни Хьюстон — тоже своего рода ламбада. — Арс, — выдыхает он в туалете, протягивая руку в приглашающем жесте. — Давай? — Один день прошёл, а уже и Арс, и медляк давай… Ощущение, что Антон не дышит: просто замирает со стучащим сердцем и широкой улыбкой, пока Арсений не вкладывает свою ладонь в его, не прижимается осторожно — так, чтобы ни единой связной мысли в голове. Уитни Хьюстон поёт про своё «всегда», Антон держит человека с невероятными глазами за талию, кружит медленно в танце, и его приобнимают за плечо в ответ, и это всё так хорошо и так невозможно, что кажется температурным сном. Потрясающим, самым лучшим на свете температурным сном. Они плывут в едином движении; разложить это на школьное «шаг, шаг, приставить» — сложно, когда есть сбившееся от близости дыхание, красные щёки и искрящиеся взгляды глаза в глаза. — Не могу понять, почему мы всё ещё не целуемся, — доверительно сообщает Арсений. — Нам как будто пятнадцать лет — по туалетам целоваться. — Ну и не при французском дворе танцуем, — бурчит он, а у Антона весь воздух из лёгких — разом, потому что когда, если не сейчас. Губы у Арсения мягкие, бережно хранимые среди морозов, чувствовать их на своих оказывается восхитительно: Антон не напирает, целует нежно и медленно, пока доигрывает «I will always love you» — кто бы знал, что травяной чай может быть таким вкусным. — Ты, — выдыхает Арсений, и в тусклом свете его губы влажно блестят. — Что ты со мной делаешь? — Мне казалось, текст песни всё очень доходчиво объяснил… — Я сделаю вид, что не знаю английского. И если до этого между ними оставалось хрупкое ощущение свободного пространства, после прижавшегося к нему Арсения даже миллиметры расстояния от тёплой груди до груди самого Антона убегают в ужасе. Они обнимаются — мягко, некрепко, и от этого снова кругом идёт голова. — А я — что в это верю, — шепчет Антон ему почти в ухо. Никакого плана нет. Есть необъяснимый трепет к Арсению, несчастные белые розы на плитке около раковины и ноль — мыслей, причин остановиться, слов, чтобы это выразить. — Идём, — Арсений отстраняется осторожно, весь растрёпанный, разнеженный, с шальным блеском в глазах. — Наверняка кто-то уже устал терпеть. — Туалетов, что ли, мало, — хмуро говорит Антон, в последний раз скользя рукой по спине в шёлковой — вдох-выдох, вдох-выдох — рубашке. Он пытается привести себя в порядок, глядя на отражение в зеркале, но на выходе всё равно ловит понимающий взгляд той официантки: «до свидания» звучит как что-то, употреблённое не в переносном смысле. — Спасибо тебе большое, — улыбается Арсений и приподнимается на носочках, чтобы снова коротко поцеловать его в губы. Силами Антона он даже в застёгнутой куртке и с шапкой на голове. — За цветы, танец — не ламбаду, конечно, но… — и вообще. — Всё для тебя, рассветы и туманы для тебя… — А моря и океаны у нас в часовой доступности, да. Не покупай ски-пасс на завтра, кстати. — Не… что? Но за Арсением уже подъезжает такси, и он, грациозно переступая бордюр, здоровается с водителем. — Увидимся! Так Антон остаётся: с телефоном в руках, долгим взглядом в бесконечное звёздное небо и робкой надеждой где-то в грудной клетке. Горы вокруг величественно молчат. На этом, однако, ничего не заканчивается. В блаженную пустоту мыслей вихрем врывается сообщение от Арсения, когда Антон лениво пьёт чай на кухне под игру Баварии с ПСЖ: никакой рефлексией он не занимается, Макс и Олеся, видимо, со свидания его решили не дожидаться, а на другие развлечения не хватило фантазии. Арс, 23:47 Доброй ночи, если спишь, но напишу про ски-пасс. Подойди завтра и скажи, что Арсений Попов передать просил Антон не сдерживает смешок. Не то чтобы флирт через ски-пассы его не устраивает, но это не самый очевидный способ что-то проявить.Антон, 23:47
арсений попов мой новый герой
Арс, 23:47 Антон не знаю как тебя по фамилии, хватит вспоминать песни тридцатилетней давности, я не успеваю их включатьАнтон, 23:48
шастун я, друзья шаст называют
хочешь кстати звезду по имени солнце споем?))
Арс, 23:48 Кино — всегда хочу А фамилия классная, поделишься?Антон, 23:48
для тебя ничего не жалко
Не то чтобы доли правды в этой шутке нет. С Арсением вообще удивительно легко получается отпускать себя: в последний раз на первом свидании Антон целовался в десятом классе, когда свиданием считалось совместное поедание шаурмы около местного ларька. А тут вот оно как: почти курортный роман и дурацкие шутки нет нужды контролировать, ещё немного — и можно будет скидывать смешные картинки с котами. Арс, 23:49 Но я вообще не за замужеством здесь (хотя и за ним тоже) Хотел предложить завтра вместе катнуться, у меня выходнойАнтон, 23:49
давай конечно
по лесам???
Арс, 23:49 Нет, но зачем тебе леса, если там буду красивый яАнтон, 23:50
ты очень красивый, но леса((
Арс, 23:50 Так Муж Отставить разговоры В лесах опасно, а ты всё же нужен мне целымАнтон, 23:50
мы уже вот на ТАКОМ уровне отношений
я понял
хорошо дорогой……
Арсений скидывает стикер лежащих вместе котят — и Антон правда думает, что было бы неплохо. Арс, 23:51 Это я только что свое гилти плеже раскрылАнтон, 23:51
лежать и обниматься?
Арс, 23:51 Да, а ещё обсуждать душевные раны и вместе их лечитьАнтон, 23:51
а если я тебя обниму зацелую и подлечу душевные раны мы поедем фрирайдить?..
у меня тут огромная кровать и мягкие одеяла
Арс, 23:52 Я разрыдаюсь сейчасАнтон, 23:52
эх придётся самому съесть четыре порции роллов
Арс, 23:52 Дорогой дневник, этот дурак опять не понимает, что я за него волнуюсь, и хочет сломать себе что-нибудь на горе…Антон, 23:52
НУ ТЫ
всё я понял тебя и без всего этого обниму и зацелую.
блч это ужас мы знакомы 2?3?? дня и у меня сносит крышу пожалуйста остановись пощади
Арс, 23:53 Но я ничего не делаюАнтон, 23:53
существуешь как минимум
Арс, 23:53 А вот с крышей есть беда, если честно… Да, иначе почему он записывает совершенно бессмысленный кружок с мягкой-мягкой улыбкой, которую бы спрятать и никому не показывать, потому что очевидно; насколько же всё очевидно. Где-то между обменом длинными голосовыми Арсений перестаёт отшучиваться и начинает говорить о жизни — не той её видимой части, которая про работу и ни к чему не обязывающий флирт, а той, которая про истории из детства, бедное питерское студенчество и бесчисленное множество внутренних переживаний. Ближе к часу ночи Антон отвечает десятком влюблённых эмодзи на кружок из кровати, беззастенчиво пишет про маленькую ложечку с большой, а потом его отправляют спать и обещают поцелуи — и кто он такой, чтобы сопротивляться. Но организм долго отказывается успокаиваться, взбудораженный выбросом эндорфинов от переписки, пока Антон не заставляет себя лечь насильно. На экране давно мерцает «был в 1:49». Перед глазами тянется лента из картинок, и даже навязчивая мысль о том, что завтра понадобятся силы, не выгоняет из головы ассоциативный ряд: вот счастливый Арсений возле такси, вот он смущённый с холодными руками, вот — домашний и с взлохмаченными волосами в кружочке. И не страшно, что его хочется во всех состояниях увидеть, все моменты бережно собрать мозаикой в памяти, потому что это совсем не про мимолётность и абсолютно точно — про что-то тёплое в груди. Антон вздыхает, щёлкая выключателем. Сон медленно берёт своё.⋆ ⋆ ⋆
Метафорическое «завтра», которое после пробуждения оказывается вполне себе «сегодня» и каким-то слишком ощутимым, начинается с горящих щёк и прозрачной физиологической реакции. Это, конечно, не великая неожиданность: снится обычно то, о чём много думаешь, а последние дни Антон думает об одном человеке почти круглосуточно, но. Но отзывчивый, пластичный, безумно красивый Арсений, руки его, мягкое «ах-ха» горячим выдохом в ухо, которое потом на октаву выше от мокрого поцелуя — господи. Антон не помнит в деталях, как если бы художник рисовал мазками, улавливает общее настроение, и ему хорошо и одновременно плохо, потому что после этого нужно смотреть Арсению в глаза. Хотя даже эта неловкая проекция чувств сознанием не спасает его от беспомощно приклеенного к розоватым губам взгляда, когда они специально дожидаются пустой кабины и садятся друг напротив друга, почти соприкасаясь коленями. У Антона ощущение, что его выдержку испытывают на прочность. — Мне сегодня приснилось, что мы с тобой живём в каком-то доме высоко в горах, — говорит Арсений, невесомо поглаживая его коленку. — Мы весь день катались на лыжах, так классно было… — Я бы очень хотел, — мягко улыбается Антон. — А что было потом? Арсений отводит взгляд на секунду, и из-за сдвинутой ниже подбородка балаклавы его щёки видно — от мороза, наверное, слегка покрасневшие. — Да я… ну… не запомнил особо. Помню, что просто очень хорошо было. А ещё мы пили тот вкусный чай из ресторана. — Давай забьёмся, что поживём так. Будем кайфовать и просыпаться с видом на горы. Шуршание от трения болоневых штанов о ткань перчатки умолкает. Арсений смотрит на него — честно, открыто, и глаза его сливаются с цветом безоблачного неба. — Это можно в Приэльбрусье куда-нибудь, — выдыхает он, стукаясь задней частью шлема о стекло. — Можно, — кивает Антон. — А ещё у меня уже нет никаких сил делать вид, что я не хочу поцеловать тебя прямо сейчас. — Как мало ты смог продержаться, — смеётся Арсений, тем не менее пересаживаясь на противоположное сидение. Хочется перетянуть его к себе на колени, но мешает объём лыжной одежды: Антон кидает перчатки на пол, поворачиваясь, и от близости снова накрывает трепетным волнением. В этот раз Арсений целует первым, фыркает, наткнувшись на щетину, — ласково, без безумной страстности и очень, очень хорошо. — Да дурацкие маски, ёпта, — шепчет он, стягивая свою и Антонову следом. Приходится счастливо улыбнуться прямо в поцелуй: — Арс, я тебя обожаю. — Ты ёж, — бурчит, отстраняясь. — Я просто так торопился к тебе, что забыл. Если честно, я после кружочка без футболки и дышать забыл… Арсений смягчается и опять тянется за поцелуем. Им скоро пересаживаться, но Антону тепло и наконец-то спокойно — он бы ещё таких кругов штук десять вверх-вниз проехал. — Надо было собираться, а не на меня без футболки смотреть, — говорит Арсений подозрительно довольным тоном. — Но ты прощён. Совсем близко виднеется станция, так что процесс сборки разбросанных масок значительно ускоряется. Когда открываются двери, остаётся только выйти и вытащить лыжи из держателя. Ещё один подъём — и вершина; у Антона это почему-то вызывает чувство волнительного предвкушения. То, что Арсений большую часть оставшегося пути почти дремлет у него на плече, вызывает тоже, и даже ради ледяного воздуха в лёгких, обжигающего, отрезвляющего мысли, от этого отказываться чудовищно сложно. — Не выспался? — осторожно спрашивает Антон. — Ага, — зевает Арсений. — Ты вчера сбил мне весь режим. — Не отказываюсь от своих слов по поводу объятий и душевных ран. Гондола качается вблизи опорного столба, а он тяжело вздыхает: — Не жалеешь меня совсем. Я же верю. — А я и не обманываю. Можем даже… сегодня. И Арсений как-то в один момент собирается, сгоняет со взгляда сонную дымку, спрашивает уязвимо: — Ты серьёзно сейчас? Как будто правда не верит. Как будто Антон не писал ему ночью в порыве отчаянной искренности, отринув здравый смысл и логику в рассуждениях. — Ну да? — тянет он растерянно. — Я даже говорил об этом. И не один раз. Я для тебя какая-то шутка, да?.. — Нет, просто… — Арсений запинается, сглатывает, подбирая слова. — Это могло быть красивое лирическое отступление. — Отступление, прости, от чего? Его запал стихает до идеального штиля в противовес горному ветру, который с каждым метром ввысь усиливается и завывает яростнее. — Ты… ты какой-то слишком хороший. — За такое мне ещё не предъявляли, конечно. — Всё, не могу сформулировать, давай целоваться. Как раз чуть-чуть осталось. И правда подаётся ближе, игнорируя и лыжную маску, и колючую Антонову щетину, и мягко-осуждающее «Арс»; глаза сверкают пьяным блеском, на щеках — шальной румянец, следствие не то провёрнутого увиливания, не то злых порывов морозного ветра. Целовать его — невероятно, даже если ничего больше добиться не получается. Ради таких инициатив Антон готов повременить с расспросами и психологическими штурмами. — Очень ценно, что мы можем решать проблемы так, но при замужестве нам всё-таки придётся разговаривать, — мягко замечает Антон, поглаживая его щёку: Арсений ластится, жмурясь, как большой довольный кот. — Вот предложение сделаешь — поговорим. Шучу. — Нет, серьёзно. Давай ко мне вечером, там и бассейн, и кафешка хорошая в гостинице. Тебе же завтра никуда не надо? До станции «2256» остаётся не больше пятидесяти метров. — Да, — кивает Арсений, накрывая ладонью его собственную. — Если я скажу, что не в первый раз об этом думаю, будет очень плохо? — Ага. А если ещё и я — вообще кошмар. Так что? — Ну естественно да, Антох! Эмоции, которые Антон за эту секунду испытывает, почти напоминают солнечную вспышку; медленно открываются двери кабины, впуская внутрь холодный воздух. Они наконец оказываются на вершине, подсвеченные только-только взошедшим солнцем, среди ясно видимых горных хребтов и снежных склонов. Арсений улыбается: цитирует Высоцкого, глядя куда-то в сторону Абхазии, и говорит что-то про море в январе. — Катаемся по трассам, никаких фрирайдов. Иначе я за себя не ручаюсь. — Ох, Арсений… — мечтательно тянет Антон. — Да, я вспомнил, что тебя таким не напугать. Тогда под угрозой наш сегодняшний вечер. — … беспощадный ты человек… Но он, быстро вставив второй ботинок в крепление, трогается с места, оставляя Антону дребезжащее в воздухе «догоняй» — и отражатели на куртке уже сверкают около поворота ниже по склону. Это почти становится соревнованием: Арсений, хотя и явно проигрывает в опыте, компенсирует его недостаток быстротой и резкостью движений, которую карвинговые лыжи возводят в абсолют. Антон какое-то время просто любуется на расстоянии, не стремясь ни догнать, ни обогнать, ни даже приблизиться; катается он правда красиво. Неудивительно, что и побеждает с отрывом, останавливаясь у «Солнечного» с торжествующей улыбкой. — Ты там уснул, да? — Нет, просто засмотрелся на тебя, — честно отвечает Антон. У Арсения разборчивых возражений не находится. По крайней мере, в первые секунды. — Так, прекращай вот это всё. Мы едем вниз по синим? — спрашивает он почти серьёзным тоном. — Или тогда концентрация голубого здесь превысит норму? — Блин, Арс, — Антон беззастенчиво заваливается на его плечо от смеха. — Мне там неинтересно, но если ты хочешь — погнали. — Меня тоже не то чтобы к голубому тянет, если это не ты. — А я ведь даже ничего не говорил, — бурчит Антон, прикладывая ски-пасс к турникету. Усмешка, играющая у Арсения на губах, не сходит до самой посадки — там к ним присоединяется сноубордист, а потому приходится подбирать выражения. — Ты просто излучаешь эту энергию. — Не знаю, я-то со стороны не видел. На самом деле склонности в собственном поведении отследить было не так трудно, но Антон никогда не интересовался кем-то определённым. Он, в общем-то, и романтику в приоритет не ставил до тех пор, пока не прижимало: сосредотачивался на работе, друзьях, семье и тысяче других вещей — гораздо более реальных, чем пазловое совпадение психотравм с другим человеком. А теперь, получается, вот. Прижало. — О, — восхищённо говорит Арсений, и Антон уже знает, куда он смотрит. — Круто катается. Необкатанный склон рассекает лесной массив аккурат под подъёмником. Он сам однажды купился на обманчивую гладкость поверхности, оценив обстановку с большого расстояния, — и первую половину пути с горы летел кувырком. Лыжник в чёрной куртке как будто это игнорирует: закладывает виражи в поворотах, держит скорость с грациозной лёгкостью. — А я, а я? Ты, между прочим, сам запретил мне там кататься. — Я и без этого знаю, что ты круто катаешься, — мягко останавливает его Арсений, и он сникает, как проколотый воздушный шарик. Сноубордист усмехается — Антон фиксирует это лишь мгновение, а потом возвращается взглядом к глазам Арсения. Теперь они кажутся синими: сплошное море, которое становится почему-то тёплым, когда он этот взгляд перехватывает, почти летним. — Удачи, мужики, — бурчит низко сноубордист, и нестройный хор голосов звучит ему в ответ. Он сходит на «1918» — Антон замечает, как Серёжа заводит с ним разговор, хлопнув по плечу. — Это кент его, что ли? — Ага. И я понял, почему он с таким видом всё время сидел, — невесело усмехается Арсений. — Только не говори, что… — В мою защиту: Серёжа спрашивал сам! Точнее… букет заметил и выпытал у меня информацию. Насильно. Нет, Антон, может, и поделился бы всем с Олесей, если бы они успели пересечься, но Серёжу точно никто не заставлял говорить. — И ты, конечно, выдал во всех подробностях. — Я сказал, — царственно начинает Арсений, — что за мной ухаживает симпатичный высокий молодой человек, которого он — возможно! — видел где-то раньше. — Это очень сужает круг подозреваемых. Я бы даже сказал, что до одного человека сужает, — вздыхает Антон. — Я, знаешь, нарасхват. Трудно найти, легко потерять, невозможно забыть. — Как хорошо, что у меня крепкая хватка. Солнце подсвечивает его лицо, делает взгляд ярким, сверкающим — Арсений улыбается так, что у Антона заканчиваются слова. Он тонет бесконтрольно, безостановочно, и хриплый смех разливается в груди расплавленным железом. — Как хорошо, что у тебя крепкая хватка.⋆ ⋆ ⋆
Когда дверь от соприкосновения датчика с ключ-картой приветственно пикает и приоткрывается, Антон испытывает странное чувство правильности происходящего: Арсений терпеливо ждёт, придерживая рюкзак на плече рукой, выглядит уставшим и очень счастливым. — Я понял, что забыл футболку, — говорит он как бы между делом, расшнуровывая ботинки. — «Не хочу забирать твою одежду, давай заедем ко мне», — передразнивает Антон. Они оба мокрые, замёрзшие, упавшие со склонов несколько раз — и Арсения всё равно хочется укутать в одеяло, согреть и зацеловать, даже если ноги от напряжения подкашиваются. Его атакуют, очевидно, побочные эффекты влюблённости: появляется и эта точечная неуязвимость, когда что-то для себя — нет, увольте, а другому человеку звезду с неба достать — дайте два, и абсурдное волнение на каком-то бессознательном уровне, и обострение вечной потребности в прикосновениях. Даже мысли о лабрадорах и большом доме, но кто не думает о лабрадорах, когда чувства летят шквалом фейерверков вместе с ощущением, что вот оно — то. — Так, — вздыхает Антон, пытаясь успокоить дурацкое дрожащее сердце. — Проходи, снимай вот это всё, сейчас достану футболку, чай ещё надо поставить… — Антон, — останавливает Арсений, подходит близко-близко и улыбается обезоруживающе, — не суетись. Мы тут должны заниматься приятными вещами, так что давай сначала сходим в душ и дадим себе время отдохнуть. — Сходим… ты имеешь в виду… вместе? Арсений смеётся: — Нет, можем по отдельности, это же очень практично. И пока он шутит легко и играючи, Антон нервно осознаёт: душ вместе. С человеком, который ему до звёздочек в глазах нравится; который сам по себе — чудо; который в сегодняшнем сне занимался с ним вещами не самыми приличными и потрясающими. — Погоди секунду, я пытаюсь принять факт того, что люди в душе раздеваются. — А в нём есть минусы? — наигранно удивляется Арсений, тут же расплываясь в улыбке ещё более широкой — ну что за человек! — Ты бессовестный, — говорит Антон вместо ответа — и подаётся ближе, чтобы сухими губами оставить на холодной щеке поцелуй. Лыжные штаны с перчатками летят на батарею, запасная одежда — на сушилку в туалете, и Арсений раздевается, пока Антон в одних трусах пытается на потолке прочитать законы мироздания. — Я для кого тут танцы с бубнами устраиваю? — возмущённо пыхтит он, стягивая верх от термобелья. — Прости, прости, — отзывается Антон тут же. Взгляд падает на стройные бёдра в родинках, поднимается выше: тело у Арсения оказывается подтянутым и каким-то даже изящным. — Я просто не уверен в своей выдержке. Ты очень красивый. Арсений застывает в сомнениях, когда остаётся в смешных трусах с уточками, а потом быстрым движением снимает и их — у Антона на секунду перехватывает дыхание. — Это ворчание было моим способом справиться с волнением. — Переставай волноваться, — говорит Антон мягко и приглашающе указывает рукой в сторону душа. — Хотя я сам сейчас в экзистенциальном кризисе, но ты переставай. Спинку потру, хочешь? — Хочу, — кивает Арсений, шагая за ним. Тёплые струи воды обнимают тело — спасибо человеку, который придумал тропический душ, — расслабляют мышцы и, наверное, слегка туманят человеческий рассудок, потому что спустя несколько минут Арсений доверчиво откидывается на грудь Антона, не стесняясь ни собственного довольного «ох», звучащего почти стоном, ни того, что соприкасаются они не только в местах абсолютно нейтральных. — Арс… Руки рефлекторно тянутся прижать его к себе ближе, погладить, пальцами очертить рёбра и солнечное сплетение. Хочется поцеловать в трогательно выпирающую ключицу, носом провести по загривку — но Антон позволяет себе только медленно выдохнуть. — Если я перехожу границы, скажи, я… — начинает Арсений, и голос его заметно дрожит. — Нет. Я хотел спросить, можно ли тебя обнять. — Нужно. Антон обхватывает его поперёк груди, прикрывает глаза, пытаясь поймать момент: тепло, спокойно, совершенно правильно. — А поцеловать? — Да. Пожалуйста. Когда Антон оставляет первый поцелуй чуть выше лопатки, Арсения мурашит ощутимо: мышцы под пальцами напрягаются, рваный вздох теряется в шуме воды. Прикосновение к чувствительному месту за ухом заставляет градус происходящего пересечь отметку максимума; Антон соединяет родинки на натруженных плечах губами, целует открытую шею. — Погоди, погоди, — сбивчиво шепчет Арсений, разом останавливая все движения. — Я очень тебя хочу, но сейчас не могу предложить ничего лучше невнятных влюблённых звуков. — Ты недооцениваешь свои невнятные влюблённые звуки. Так сегодня просто обнимаемся? Он разворачивается в руках, раскрасневшийся и смущённый: — За последние сутки я спал пять часов, так что я… ну… — Арс, — фыркает Антон ласково. — Во-первых, я бы хоть всю жизнь с тобой просто обнимался, в этом нет никакой проблемы. Во-вторых, сегодня я заставлю тебя лечь спать и не выпущу из кровати до двенадцати дня, предупреждаю. Гель для душа вспенивается на поджаром теле, пока Антон разминает ему трапециевидные мышцы, снова разворачивает к себе спиной, чтобы пройтись массажными движениями вдоль позвоночника, помять плечи и чмокнуть в загривок. За пять часов сна этот загривок хочется укусить, но Арсений вызывает слишком много неясной нежности в груди, чтобы хотя бы попытаться что-то сделать. Он уставший — уставший и Антону безгранично доверяющий, а ещё после своих шуток со сном всё равно невероятно красивый, не то созданный по мотивам мраморных античных скульптур, не то сам являющийся их прототипом. — Даже не знаю, как я это переживу. Невыносимые стра… вот здесь, да… страдания. — Я понял, — говорит Антон, сосредоточенно натирая ему спину. — Тебя можно в чём-то убедить, если тебе хорошо. Воспользуюсь этим, когда опять попытаюсь вытащить тебя на фрирайд. — Признаюсь, некоторую слабость к двухметровым мужчинам, которые со мной нежничают, я имею, — соглашается Арсений. — Но фрирайд тебе всё ещё не светит, можешь не надеяться. Антон массирует темноволосую макушку, растирая шампунь, и усмехается: — Да-да, мой хороший. Рано или поздно я всё равно тебя уговорю. Проходит около минуты, прежде чем Арсений, полностью вымытый и посвежевший, принимается намыливать Антона. В какой-то момент он тянется взъерошить волосы, останавливается, глядя как-то очень странно, и легко чмокает в самый кончик носа — Антон смотрит беспомощно, пока щемящее чувство в сердце разрастается, горячеет, в конце концов формируясь в одно простое слово. — Всё хорошо? Антон? — Да, — отзывается он мягко. — Просто кое-что понял. — Надеюсь, ты там про теорию относительности думал, — ворчит Арсений, смывая с его волос шампунь и поглаживая по голове. — Именно про неё. Когда они стоят уже сухие в чистых трусах — однотонных и без уточек, к сожалению, — Арсений с довольным видом надевает Антонову любимую футболку, оборачивается, словно взглядом пытается что-то найти, и вздыхает: — Я штаны тоже забыл. Антон не знает, смеяться ему или плакать. — Спасибо, что не трусы. Тебе дать мои спортивки?.. — Мог после «дать» остановиться. Я не в целом забыл, сюда просто не взял, — бормочет он и опасно прищуривается. — А что, ты не дал бы мне трусы? — Дал бы, конечно, куда денусь. Я бы тебе и просто… да. Кухня встречает приятным полумраком, рассеянным одним светильником, который Антон успел включить ещё до душа. Арсений находит свои многострадальные штаны и усаживается за стол — то, что футболка ему слегка великовата, вызывает странное дребезжание где-то между рёбер. За окном давно темно, мерцают звёзды и бушует метель; на периферии сознания маячат строки про имя на белом-белом покрывале января. Антон трясёт головой, пытаясь выгнать песню из головы: — Ну… чай, кофе, пироженки? Меню около тебя лежит, можем заказать. — Я только что на полном серьёзе подумал, что самая сладкая пироженка здесь — это ты, поэтому нам не надо ничего заказывать. Антон, оно лечится, Антон? — Нет, это навсегда, — нервно смеётся он. — Я таких мыслей по сто штук в день думаю с самого нашего знакомства, теперь ты меня понимаешь. Арсений подтягивает его к себе за талию, утыкаясь лицом чуть ниже солнечного сплетения — Антон вплетает пальцы во влажные волосы, перебирает пряди и молчит. Перед глазами стоят картинки сегодняшнего дня с очевидным главным героем, небо, снежные вершины, сверкающая улыбка. Думать о том, что любой отпуск имеет свойство заканчиваться — рано, в запасе есть три дня, которые теперь скучно провести точно не получится, но он всё равно думает, охваченный идиотским «а что дальше?». — Давай чай, а потом в кровать и терапию, — поднимает глаза Арсений. — Терапию? — Лечить душевные раны. Ты обещал. — Точно не хочешь съесть чего-нибудь? Чокопайки остались, к чаю отлично. — Лучше бы ты о себе так думал, — тяжело вздыхает Арсений, размыкая руки и позволяя Антону отстраниться. — Ты полтора часа назад заставил меня съесть огромную тарелку супа, нет, я ещё не проголодался. Но чокопайки буду. На полке с чаями не то чтобы обширный выбор: стоит местный дорогущий и тот, который он купил в гостиничном кафе за неимением альтернативы. — Тут есть какой-то зелёный понтовый и чёрный беспонтовый. — Давай понтовый. — Я не сомневался, — прыскает Антон. Под бурление чайника, честно говоря, хочется спать — непонятно, каким чудом на ногах всё ещё держится Арсений. Технически, конечно, он сидит, но… — Антох, я сейчас вот пару минут и всё. Придётся на руках нести. — Я не против, — улыбается устало. — Ты пёрышко по сравнению с моими лыжами. Две кружки с глухим стуком опускаются на стол; Антон предусмотрительно достаёт чокопай из упаковки, протягивает Арсению и не сдерживается, наклоняясь: мажет поцелуем по мягким губам. Горячий душ, вкусный чай и наличие приятного человека рядом приводят его в подобие медитативного состояния. Арсений сидит напротив, слегка взъерошенный и очень домашний, печатает что-то в телефоне — Антон решает не лезть и отвечает, наконец, Позу на его несколько десятков фотографий из Японии, кидает маме дурацкое селфи на горе. — Ты не против, если я Серёже кружок запишу? — спрашивает Арсений, и Антон согласно мычит. — Серёг! Меня накормили, обняли и заставили тепло одеться, всё хорошо. Смотри, сидит, красавчик. Он неловко машет в камеру рукой, вспоминая сноубордиста на подъёмнике; Арсений, по всей видимости, удовлетворённый результатом, поднимается с места, чтобы забрать обе пустые кружки, выкинуть обёртки из-под чокопая и невозмутимо усесться Антону на колени. — Это намёк на «донести на руках»? — Прямое предложение, — обжигающе, почти в самое ухо. — Годы таскания фрирайдной снаряги готовили меня к этому, — смиренно вздыхает Антон и подхватывает его под колени. Не то чтобы Арсений правда пёрышко, но держать его приятно и больше всего — правильно, когда шею обхватывают согревшиеся руки. Антон опускает его на заправленную постель бережно, игнорируя и усталость, и напряжение в забившихся мышцах — сам не ложится следом, а тянется к пульту от телевизора. — Честно говоря, кое-где я лукавил… И, пока он находит адекватный марвеловский фильм, Арсений кидает штаны на кресло рядом. — То есть, — начинает Антон, останавливаясь: взгляд скользит по расслабленному телу, цепляется за трогательную небрежность в причёске. — Ты устраивал всю эту драму, чтобы сейчас остаться в трусах? — Ну… да. В одно движение он приближается к Арсению, нависая сверху, и сцеловывает с губ довольную улыбку. — Даже спорить не стал, мой ты хороший. — Ужасное обращение, но от тебя звучит потрясающе. У меня новое гилти плеже. Антон целует его в челюсть, спускается к шее и прихватывает зубами мочку уха: совсем легко, тут же мягко прикасаясь губами. — Ну, всё ещё не надумал на фрирайд, дорогой? — Это… — прерывисто вздыхает Арсений, — не так работает. Если ты думаешь, что здесь получится через постель… Но в Антоне, помимо любви к слащавым прозвищам, просыпается ещё и привычка соблюдать субординацию, как бы абсурдно рамки приличия в такой ситуации ни звучали — приходится носом зарыться в рисунок солнца на собственной футболке, уложить голову на вздымающуюся грудь и затихнуть на время. — Не думаю, но это может облегчить мне задачу. Знаешь, человека можно вытащить из гор и опасности, но горы и опасность из человека… — Давай укрою, опасность. Замёрзнешь, — бурчит Арсений безжалостно-ласково, и всякое желание спорить пропадает. — Ты такой… вообще… — начинает Антон спустя время, обезоруженный внезапной заботой, запинается и пробует снова: — Ты мне так… Момент совсем не подходящий — да и слова не те, оборванные на середине, но Арсений, кажется, не разочарован. — Вот тебе и горнолыжный спорт. Даже общаться разучился, — усмехается он, не прекращая пальцами перебирать волосы Антона. — Я бы сейчас отшутился, потому что не привык… ну… говорить что-то подобное спустя три дня, но ты мне тоже. И так, и как угодно. Может, я тоже уважаю Эйнштейна. Глаза слипаются, хотя он весь отпуск спал достаточно, тёплый ласковый Арсений вызывает исключительно желание лениво целоваться, не выпуская друг друга из объятий, но Антона догоняет осознание: — Ты понял, — восторженно говорит он и приподнимается на локтях. — Более того, — улыбается Арсений, — я думаю о том же с момента той фотки. Антон тогда притянул его к себе на вершине, пытаясь не упустить потрясающий вид, сфотографировал на фронтальную камеру и сразу отправил маме, потому что про Арсения она давным-давно была в курсе, а сам Арсений едва не расплакался прямо на горе, потому что про маму в курсе он не был. — То есть я ношу тебе цветы и пою серенады, а тебя пронимает только фотка маме? — Это же очень много значит, — смущается Арсений. — Я бы скинул родителям, если бы мы десять лет уже были в браке, завели собаку и жили вместе. Лежать на спине удобнее: не так сильно тянет мышцы, так что Антон переворачивается сам и переворачивает Арсения, устраивая его у себя на плече. — Если бы? Ты… рассматриваешь этот вариант? — Как и любой влюблённый человек. Самое страшное, что это мало походит на шутку. — Но ты же в обычное время… имею в виду, не тогда, когда едешь подрабатывать… в Питере? — Люди не привязаны к определённому городу всю жизнь, ты же должен понимать, — говорит Арсений так, словно объясняет самую очевидную мирскую истину. — А у меня и Серёга лыжи навострил, прости за каламбур. В висках набатом стучит надежда: не на саму перспективу переезда, а на совместное будущее, продолжение, означающее, что они не разбегутся по разным городам навсегда, как только шасси самолёта оторвутся от земли. У Антона нет иллюзий по поводу сказочного «долго и счастливо», но возможность — быть рядом, знать, что дома тебя ждут и любят, вместе подпевать уличным музыкантам на Старом Арбате — шевелит что-то внутри даже не бабочками, а движением литосферных плит с риском образования подземных вулканов. — Либо я сошёл с ума и мы живём в матрице, либо ты только что сказал, что можешь переехать в Москву. Когда-то. Возможно. — Да, — мягко соглашается Арсений. — Я действительно это сказал. Не могу обещать, но когда-то и возможно — да. Если ты до этого момента не застрянешь под Эльбрусом в сугробе со своей любовью к приключениям. — И к тебе, — добавляет Антон, поглаживая его между лопаток. — Замолчи. Он хрипло смеётся и действительно замолкает, вслушиваясь в спокойное дыхание. — Ты вызываешь во мне слишком много чувств, — продолжает Арсений тише. — Глупости начинаю говорить. Вообще… это конфетно-букетное всё, и я это понимаю. Мы сейчас в эйфории, глаза закрываем на недостатки. Так будет не всегда. Но мне хочется верить, что у этого есть… шанс. — Ты прав насчёт эйфории: может, потом мы будем ссориться по пустякам, ты начнёшь бить меня сковородкой за фрирайды, мы разругаемся и разойдёмся. Но я влюблённый идиот и уверен, что у нас есть шанс. Будущее. Я готов ради этого стараться. Следующее, что Антон чувствует — лёгкое прикосновение к губам, когда Арсений приподнимается, стараясь заглянуть ему в глаза. — Я никогда бы не стал бить тебя сковородкой, дурак. Антон смахивает прядь волос с его лба, заправляет за ухо, как это любит делать сам Арсений, наклоняет голову и отвечает на поцелуй нежно-нежно, плавясь от прикосновения к щеке. — Ну что, ждите меня, сугробы Эльбруса… Арсений кусает его за нос.⋆ ⋆ ⋆
Солнечные лучи пробиваются сквозь окна: сил полноценно закрыть шторы вчера не было, и даже горы теперь не мешают свету падать на глаза. Утро, очевидно, позднее, но двигаться не хочется совсем, а тянуться за телефоном — тем более, учитывая, что рядом сопит неделю нормально не спавший Арсений. Антон чувствует себя отдохнувшим, хотя нагрузка вчерашнего дня всё ещё ощущается лёгкой скованностью в мышцах. Он находит силы дёрнуть штору, чтобы лишним освещением не спугнуть чужой сон, взглядом останавливается на трогательно подрагивающих ресницах, сдерживает желание губами прикоснуться к оголённой ключице: его собственная футболка Арсению велика и в плечах. Сейчас он выглядит гораздо более мягким, умиротворённым, как будто без брони из остроумных шуток и выдержанной дистанции лишается вечного стремления что-то кому-то доказать, остаётся просто человеком — любящим и чувствующим, и господи, как сильно Антон в него влюблён. Стоило бить тревогу, когда всё это только начиналось, — но и там, честно сказать, не было никаких шансов. Антон подтягивает одеяло повыше, накрывая Арсения, встаёт осторожно, выскальзывает из полуобъятия. Неплохо бы сделать поесть в лучших традициях романтических фильмов, но тогда, скорее всего, придётся платить компенсацию за сожжённую кухню. В итоге он заказывает блины с джемом и отвратительный крепкий кофе, потому что Арсений как-то заикнулся о том, что терпеть не может изыски в напитках. Арсений, который сам — олицетворение слова «изыск». Антон возвращается в кровать: побриться — побрился, зубы почистить — почистил, лицо после сна в порядок привёл, больше причин отказывать себе в желании побыть к Арсению ближе нет. Олеся пишет, что они с Максом вчера попробовали банджи-джампинг, хвастается фотографиями — к Антону закрадывается мысль предложить такое Арсению, но потом рациональная часть сознания напоминает ему о многочисленных перепалках из-за фрирайда, и вариант с экстремальными развлечениями отпадает. Она спрашивает и про Арсения тоже; рассказывать про горные свидания неловко, когда их непосредственный участник сладко спит в нескольких сантиметрах от тебя, но поделиться с кем-то этим — жизненно необходимо, Антон просто не может уместить столько любви в себе одном. Проходит пятнадцать минут или около того, прежде чем Арсений начинает просыпаться: лениво потягивается, сонно моргает и, приподнимая уголки губ в улыбке, хрипло говорит: — Антон. Словно весь вчерашний день они не провели вместе, не отставая друг от друга ни на секунду, как попугаи-неразлучники. — Да, я. Доброе утро. Вместо ответа Арсений притягивает его к себе, закидывает разом и ноги, и руки, а Антон послушно двигается ближе и оставляет влажный поцелуй на шее. Зарывается в неё носом, вдыхая едва заметный запах геля для душа — Арсений вздрагивает, и его настроение чувствуется очень отчётливо. — Делайте это упражнение каждый день с утра, и спина болеть не будет… — Ты! — возмущённо смеётся Арсений, уворачиваясь от ещё одного поцелуя в шею. Антон не понимает, как можно возмущённо смеяться, но он в жизни многого не понимает — и человека, теперь фырчащего под ним, в том числе. — Щекотно! — Я тебе начну рассказывать анекдоты, когда мы будем… это самое. — Мы не будем это самое, если ты будешь посреди него рассказывать анекдоты, — серьёзно предупреждает Арсений, хотя на «анекдотах» заметно сбивается, потому что Антон забирается руками под футболку и мягко гладит его бока. — Хорошо. Буду много часов говорить о том, какой ты красивый. Он жмурится, млея от ласки, вздыхает почти театрально: — М-м-м, много часов… Антону думается, что разнеженного, слегка сонного Арсения ему хотелось бы видеть каждое утро ближайшую вечность, и он целует впалый живот, чтобы не сказать это вслух. Торопить события нет никакого желания: хотя никто не выступает против открыто, все «возможно» и «когда-нибудь» читаются вполне ясно. Потому что признать взаимную готовность идти навстречу — значит сделать шаг в неизвестность, потерять пути отступления. — Я поспал так, как будто валерьянки на ночь бахнул. Признавайся, ты вчера в чай что-то подсыпал? — Просто со мной хорошо спать, — ухмыляется Антон. — Как бы это ни звучало. — Я был бы не против использовать оба варианта, — поддерживает игру Арсений, когда в дверь стучат: принесли, кажется, кофе и блины. — Это наша с тобой еда, так что давай вставать. — А как же фартук на голое тело и завтрак в постель? Антон неохотно поднимается, вытаскивает себя из горячих объятий почти насильно: — В Москве — хоть десять завтраков, там я не боюсь уничтожить кухню. А фартук… будет, я запомнил идею. Губы Арсения трогает смущённая улыбка.⋆ ⋆ ⋆
Следующие два дня выходят такими насыщенными, что Антон едва успевает осознавать события. После четырёхчасового катания Арсений тянет его в местный парк аттракционов, из отдыха оставляя разве что «подремать в такси», и совершенно садистски наслаждается чужими страданиями, когда они идут в комнату страха. На одном из аттракционов Антону приходится держать его за руку, потому что всё бесстрашие рушится, стоит непонятной железной конструкции подняться на высоту двадцати метров — впервые он слышит, как высоко может звучать голос Арсения. На чистом адреналине они целуются за ближайшим углом, и хорошо, что это январь, а не августовская жара с её рекордными показателями отдыхающих. Очевидным образом сил на что-то серьёзнее нежностей в кровати не остаётся. Арсений выбивает ещё несколько выходных и клятвенно обещает Серёже компенсировать все свои любовные похождения, шутит про Москву — Антона на этой шутке пробирает необъяснимой тоской, а потом в него впечатываются ласковые губы, и эти мысли отступают. Арсений поднимается в девять, снова бодрый и полный сил, объявляет, что они едут лечить душевные раны к морю, а на деле устраивает себе на берегу бесплатную фотосессию. Антон слегка жалеет, что дал этому человеку отоспаться: энергия теперь вырывается из него хаотичными всплесками, бурлит в теле, и его приходится придерживать за локоть примерно везде, где есть шанс упасть. Когда Арсений предлагает сходить в аквапарк, в Антоне закрепляется уверенность, что однажды влюблённости станут причиной его смерти. От остановки сердца, например. Антону кажется, что её не происходит лишь по той причине, что в аквапарке его уносят в прекрасное далёко воспоминания: и жёлтая горка как будто похожа на воронежскую, и Арсений маячит темноволосой макушкой где-то снизу, как друзья когда-то давно. Даже дети грустно глядят вслед, потому что на всех спусках ограничение по росту — и перед ними вдруг становится так неловко, что Антон избегает смотреть ниже уровня глаз Арсения. Или — хорошо — ниже уровня плавок Арсения, но обзор на этом фиксируется, и никакие грустные детские взгляды его не деморализуют. — У нас с тобой такой отдых, конечно, — улыбается Антон, когда они оба откидываются на лежаках. — Аквапарки, аттракционы. Давай ещё в комп зарубимся и окружающий мир вместе сделаем. — А ты хочешь взрослый отдых? — Смотря что считать взрослым. — Ну, взрослое… ипотека, работа, секс? — Единственное, что меня из этого устраивает — секс, если честно, — Антон понижает голос. — Звучит как план. Тема разговора позже меняется, так что никто ничего серьёзного не обсуждает — и это очень навязчиво преследует Антона в мыслях всё оставшееся время. Они не говорили о предпочтениях: не то чтобы избегали, но явно осторожничали, а теперь вопрос становится актуальным, и не совсем понятно, чего ждать. Арсений затрагивает эту тему сам ближе к вечеру, пока едет такси: несмело касается плеча, привлекая внимание, прикусывает губу и долго молчит, прежде чем начать говорить. — Насчёт взрослого отдыха… мы не хотим устроить его сегодня? — Как культурно ты это предложил, — смеётся Антон нервно. — Хотим, вообще-то. Если ты серьёзно, то надо будет зайти в магаз, я ни к чему такому не готовился. — Я… да, конечно, но… — Надо решить, как оно будет, да. Машина с нужными номерами сверкает фарами, и обсуждение откладывается. В такси разбираться с техническими вопросами, во-первых, неловко, во-вторых — просто неприлично, так что Антон находит выход из ситуации.Антон, 18:03
мне кажется александр не одобрит такие разговоры, поэтому будем тут
так даже полегче наверное
давай сначала что тебе нравится
Арс, 18:03 Мне нравишься ты Но это не то, да?Антон, 18:04
вот так хочешь узнать про кинки человека а он тут признания пишет……
ты мне тоже очень нравишься, но нам надо порешать фундаментальные вопросы
просто я с восторгом смотрю на оба варианта если мы говорим про ето самое. если тебе принципиально???
Арс, 18:04 Нет, но я с чуть большим восторгом смотрю на вариант, где ты сверху Объяснений не будетАнтон, 18:04
не требую никаких объяснений всё хорошо
ещё будут пожелания предложения? техзадание?
Арс, 18:04 Я люблю Ну Чтобы нежно было Я бы никогда не сказал об этом в жизни, но у меня коленки подгибаются, когда ты говоришь «мой хороший»Антон, 18:05
НУ МОЙ ХОРОШИЙ
у меня в целом коленки от тебя подгибаются и я не стесняюсь говорить об этом в жизни, ты секси
Он переводит взгляд влево — замечает, что щёки Арсения горят: ярко, очаровательно и очень явно. Когда они оказываются в гостинице, первым делом Антон стирает и развешивает мокрые плавки, и это забавно, потому что с Арсением он только шутит и лениво перекидывается словами. Такая расслабленность идёт на пользу им обоим — из движений уходит нервозность, даже атмосфера становится плавнее, приятнее. Антон серьёзно спрашивает, нужна ли помощь, когда Арсений собирается в душ — его щёлкают по носу и объявляют, что к такому уровню отношений люди идут много лет. Впрочем, долгий поцелуй после этого нивелирует все разногласия. В груди клокочет размытое предвкушение. Он наводит порядок во всём номере, красиво застилает кровать, глушит основной свет, пишет Олесе, чтобы чем-то занять голову. Антон, вообще-то, неплохо общается с Максом, но по непонятным причинам больше всего доверия вызывает именно она. Ни о каких подробностях они не говорят, конечно: Антон просто вскользь упоминает аквапарк, скидывает фотографии, и Олеся называет Арсения очень красивым, а он не может не согласиться. — Тебе передали, что ты потрясающе выглядишь, — говорит Антон, когда тот появляется в дверях. — Тайный поклонник? Арсений подходит ближе, и Антон тянет его, горячего и слегка влажного, в объятия. — Ну почти. Ты её не знаешь, но, думаю, вы поладите. — Уже всё каким-то женщинам рассказал, ну что за человек… — Серёжа сейчас упал где-то на склоне. — А Серёжа, — Арсений подталкивает его к кровати: Антон послушно на неё опускается, раскрывая руки, и от вида перед собой не сразу собирается с мыслями. — Серёже можно. Он друг. Носом он очерчивает Антоновы ключицы, трётся щекой в порыве трогательной нежности, и хочется прижать его к себе, чтобы не упустить никогда больше. — Сними, — говорит Арсений на выдохе, имея в виду футболку: он сам из душа вышел в одном белье, рассчитывая, наверное, на то, что у Антона железное сердце. — Пожалуйста. Кошмар, я так… меня сейчас так накрыло. Не в сексе даже дело. Сердце у Антона плавится и растекается по грудной клетке от одних этих слов. Он стягивает футболку через верх — совсем не грациозно, как это сделал бы Арсений, — откидывает куда-то к торшеру не глядя, чтобы губами вернуться к яремной впадинке, ладонями мягко огладить напряжённые плечи. — А в чём? — выдавливает Антон хрипло. Арсений целует его: глубоко и медленно, и у них обоих сбивается дыхание. — В том, что это ты. Я чувствую, что меня, ну, хотят. Любят? — Любят, — кивает Антон подтверждающе, переворачивая его на спину. — Арс, ты очень красивый. Я умираю каждый раз, это волшебство какое-то. — От красивого слышу, — говорит он и охает, когда Антон прихватывает губами сосок. — Помнишь тот сон про дом в горах? В сознании, покрытом мутной пеленой простого человеческого желания быть ближе, сон всплывает не сразу — даже тот день вспоминается с трудом, но, конечно, вспоминается. — Да, кажется. — Там были… не только лыжи, — выдыхает Арсений: Антон снова целует шею, не рискуя кусать. — Я помню большую мягкую кровать, на которой мы… которую мы использовали не по назначению. — С четверга на пятницу — вещий, — прыскает он. — Я тут хотел рассказывать, что ты был герой-любовник. Арсений пальцами зарывается в его волосы, почёсывая голову, и это приятно до невозможности — с речью возникают проблемы. — Надеюсь, это всё… оправдывается сейчас. — Ты-ы совсем как во сне, — поёт он мимо нот; Антон подхватывает, допевая своё: — Совсем как в альбомах… Арсения бы правда рисовать: гуашью, акварелью, мелом, углём — но вряд ли всё его видение мира можно уложить в рисунок. Арсений сам — искусство, цельное и безотносительное. Антон подушечками пальцев чертит линию от самых ключиц до тазовых косточек, спускается ниже, ладонями обхватывает ягодицы — Арсений выдыхает сквозь сжатые зубы. — Не нравится? — Наоборот… очень сильно нравится. — Тогда, — Антон накрывает рукой привставший член через бельё, и Арсений скулит, жмуря глаза, — надеюсь, и это тоже. Он такой отзывчивый и потрясающе пластичный, что на любые отстранённые от темы слова не хватает концентрации: в голове у Антона сплошные комплименты и ужасные, ужасные мысли. — Трусы снимать? — уточняет Арсений буднично, когда он подвисает на пару секунд. — Какая совершенно несексуальная фраза и как ярко моё тело на неё реагирует… — бормочет Антон вместо ответа и сам тянет «уточек» вниз, подцепляя трусы за резинку. — Да, — Арсений сглатывает: видно, что переводит взгляд ниже. — Я вижу. В несколько мгновений Антон расправляется с фольгированной упаковкой, отмечая, как волнительно подбирается Арсений, а потом сразу накрывает головку губами, не размениваясь на передышку. — Ан… тон! Его пальцы судорожно зарываются в волосы: совсем не больно, даже за пряди не тянут — просто ощутимо. — Мы же так… — Антон делает размашистое движение языком, и Арсений всхлипывает, — до тебя не дойдём. Невероятно, как он реагирует на эту ласку: Антон не занимается ничем сверхъестественным, только лижет и целует методично и бережно — а от звуков всё равно горят щёки. — Разве мы куда-то торопимся? — спрашивает Антон с улыбкой, поднимаясь. — Ну нет уж, я так долго ждал ради определённого развития событий. Арсений притягивает его к себе, и пошутить про брезгливость Антон не успевает — слабо мычит в поцелуй, когда тот обхватывает член рукой. — А теперь дай мне привести всё к определённому развитию событий, мой хороший. — И это запомнил, — вздыхает он, раздвигая бёдра шире. Антон щедро выдавливает смазку на пальцы, не проникает даже, а массирует и гладит вокруг; Арсений дышит прерывисто, и смотреть на выражение его лица — восхитительно. — Мне же тоже снилось кое-что. Не совсем подробно, но я потом встал, посмотрел твои кружочки и понял, что надо изолироваться. — Только попробуй. Я тебя привяжу к кровати. — О, — Антон входит по одну фалангу, а затем легко погружает палец полностью, испытывая неконтролируемое желание Арсения с ног до головы залюбить и не совсем понимая, что с этим делать. — Связывание. — Ага. Я в душе… м… не терял времени, так что… Внезапно его обжигает мысль о том, что Арсений двадцать минут не просто отмокал после насыщенного дня — и от чересчур развитого пространственного мышления становится хуже. — Вырубай, у меня… — Молчи, чудовище, — обрывает его Арсений, закусывая губу, когда палец задевает простату. — Я же обещал анекдоты. — У твоего рта есть более достойное применение, иди сюда, — и подтягивает Антона выше, заставляя опереться на локоть: целует снова жарко, жадно и вместе с тем всё ещё очень ласково. Через минуту Арсений сбивчиво просит «ещё», и Антон добавляет второй палец, внимательно прислушиваясь к реакции: он всё чаще изменяет амплитуду с темпом, ловит губами тихие стоны и свободной рукой мнёт стопу. Изящную, красивую стопу, хотя никогда раньше Антон не подозревал в себе фут-фетишиста. — Нет, — выдыхает Арсений, когда он тянется к члену с очевидными намерениями. — Я хочу… с тобой. И можешь ещё один. В третий раз Антон сильно замедляется: добавляет смазки, вынимает пальцы и входит снова, целует подколенную ямку, продвигаясь уверенно, но очень осторожно. — Антон, я не хрустальный, — говорит Арсений и ахает: третий палец проникает полностью. — Да, ты золотой, но сути это не меняет. — Я имею в виду, что ты можешь… не жалеть меня так сильно. Тебе же наверняка, ну, хочется… — В техзадании было слово «нежно», — улыбается Антон. — Мне хочется, пока тебе хочется, потому что я люблю тебя. И если ты сказал «нежно», значит, будет нежно. Арсений молчит и сводит брови к переносице, а потом тяжело вздыхает: — Ну как это у тебя получается? — Что получается? — «Арс, я люблю тебя, будешь кофе, кстати? Я тут макароны сварил, выходи за меня, может?» — Прости, испортил всю романтику. Но я обещаю исправиться. У Антона идеи в голове перебивают одна другую: какой-нибудь дорогущий ресторан Москвы и столик на двоих, поцелуи под бой курантов, предложение — с кольцами, одним коленом и всем сопутствующим — в горах, чтобы огненный закат и кусачий холодный ветер в лицо. — Не надо, — мягко говорит Арсений, а Антон себя чувствует потерявшимся на склоне ребёнком, который чёрную трассу видит в первый раз. — Твой выбор строить отношения, твой стиль их вести — всё это ты. Я люблю это и люблю тебя. Тоже. Слова застревают в горле, и глухо стучит в грудную клетку сердце. Это не новая планета, очевидно; но от осознания, что Арсений поверил, принял, не побоялся озвучить, дребезжит что-то внутри. — Арс, я… — и не договаривает, освобождая обе руки, чтобы обнять и прижаться всем телом. — Ты невероятный. Надеюсь, ты это понимаешь. — Я в процессе, — усмехается он. — Мне, в общем, нельзя с тобой спать, иначе начинаются откровения. Давай уже заканчивай начатое, пока я не раскрыл все карты. От поглаживаний по голове Антон снова плавится — и отстраняется тоже не сразу. — Есть что-то ещё? Он возвращается к растянутым мышцам, медлит, останавливаясь, а потом постепенно раздвигает пальцы внутри. — Так я тебе и сказа-а-ал, — Арсений закатывает глаза, сбегая от внимательного взгляда, и Антон рассматривает его беззастенчиво: открытого, горячего и преступно красивого. Ещё пару минут они проводят так, пока Арсений сдавленным голосом не говорит: — Мне кажется, мы… растянули это дело. Надеюсь, ты оценил каламбур, это был пик моих интеллектуальных способностей. — Мой самый-самый умный, — мягко улыбается Антон. — Как ты хочешь? — Хочу тебя видеть. За рекордно короткое количество времени у него получается раздеться полностью и разорвать упаковку презерватива — а потом и добавить смазки, вырывая благодарный вздох прикосновением к члену. Арсений без подсказки подхватывает себя под коленями, и на секунду Антон выпадает из реальности, пытаясь уложить это в голове. Он гладит горячие бёдра, притирается головкой, но больше не делает никаких движений: хочется продлить момент, насмотреться на трогательный излом бровей и покрасневшие щёки. — Антон, пожалуйста, — скулит Арсений тихо, а у него все внутренности скручивает чувствами к этому человеку. Когда Антон осторожно толкается вперёд, не проникая полностью, но оставляя внутри точно больше трети, Арсений перестаёт сдерживаться — стонет высоко, всхлипывает, стараясь удержать контроль над дыханием. — Вот так, да, мой хороший, ты отлично справляешься, — он переходит на успокаивающий шёпот, а потом говорит слова такой сахарности, что в других обстоятельствах они бы заскрипели на зубах. Но под ним отзывчивый Арсений, который заслуживает всех ласковых слов этого мира — Антон только удобнее перехватывает его бёдра и продолжает вгонять в краску: концентрация сладости и до этого была впечатляющей, а сейчас становится совсем неприличной. Он плавным движением входит полностью и замирает, неотрывно глядя Арсению в глаза. Это совершенно другой уровень близости: секс никогда не был для Антона святым таинством, только приятным дополнением и разрядкой, но сейчас в отношении улавливается изменение. Даже не из-за самого процесса, а из-за того, что он Арсения… любит. Вот и съездил отдохнуть в горы. Вот и привет. — Можешь двигаться, — Арсений скрещивает ноги за его поясницей, и Антон, поражённый ощущениями, делает первые осторожные толчки. Через пару минут он самостоятельно подхватывает Арсения под колени, в таком положении каждый раз задевая членом простату, — позже его тянут ближе, и губами приходится ловить несдержанный стон. — Никогда не думал, что это может быть… так, — говорит он, когда Антон сбавляет темп. — Давай теперь… ах… — Хочешь перевернуться? — Да, — выдыхает Арсений, дожидаясь, пока Антон отодвинется, и с явным усилием поднимается. Становится в коленно-локтевую, прогибается в пояснице, а потом кидает очень выразительный взгляд через плечо, заставляя внутренне умереть в сотый раз за этот вечер. — Арс, господи, — говорит Антон, когда к нему возвращается способность шевелить ртом. — У меня нет цензурных слов. — Я сейчас от тебя и не слов хочу. — Да, — Антон снова толкается, раздвигая сомкнувшиеся мышцы, и входит до основания. — Верно. Этот угол оказывается самым удачным из всех — в один момент всё становится слишком. Слишком много, слишком невозможно, слишком хорошо, и он обхватывает член Арсения рукой, в качестве реакции получая протяжный стон в подушку. — Быстрее, пожалуйста, я скоро… — Антон начинает двигаться размашисто, действительно ускоряется, и Арсению хватает ещё нескольких секунд в таком темпе, чтобы обмякнуть с хриплым восхитительным звуком. А потом кончает Антон — ощущение, что в голове взрываются фейерверки, так сильно его прожигает, расщепляет на куски этим удовольствием. В мыслях наконец штиль. — Это лучше, чем во сне, — резюмирует Арсений, прижимаясь к Антону в абсолютно обнажённом объятии, когда горячность момента отступает. — Ты потрясающий. — Нет, ты, — хихикает он совершенно по-ребячески. Сердце Антона затапливает всепоглощающая нежность, и чувство, что он с таким её количеством в теле может сворачивать горы. Но горы Арсению нужны, а еще горы красивые, как сам Арсений, и незаменимые, поэтому Антон глупо улыбается в потолок и позволяет утянуть себя в мягкий поцелуй.⋆ ⋆ ⋆
Арсений настаивает на том, чтобы проводить Антона до самого аэропорта. Хотя, наверное, всё-таки бессовестно шантажирует — пытается даже нести лыжи, но эту попытку Антон пресекает тут же, за что получает любовное «козёл» в спину и, впрочем, ничуть не оскорбляется. Шуточные перепалки заканчиваются, когда до вылета остаётся полтора часа. Они оба перестают делать вид, что всё в порядке: маски трескаются, напоминая, что будущее — всё ещё «где-то» и «когда-то», а до «возможно» надо дожить, что расстояние — вещь отвратительная, безжалостная, сокрушительная, что километры между Москвой, Санкт-Петербургом и Сочи — реальность и необходимость. Антон крепко прижимает Арсения к себе и впервые испытывает столько беспомощной злости из-за невозможности его здесь поцеловать. — Не буду про скучание, просто скажу, что люблю тебя, — шепчет тогда Арсений, и Антон вторит ему, теряясь взглядом в балках крыши аэропорта: в глазах сухо, конечно, просто небо всегда заземляет, даже если вместо него — железный каркас. Арсений желает мягкой посадки, сжимает его руку напоследок и скрывается в толпе. Антон знает: у него беспощадная череда смен, подъёмы в семь утра и соседство с Серёжей, чудо, что вообще вырвался. Место прикосновения отдаёт теплом, и он сентиментально гладит маленький магнит на холодильник с изображением снежных гор, который Арсений в последний момент ему вручил. Самолёт правда приземляется мягко. После нескольких рабочих дней Антон признаёт, что по Арсению в Москве — со всеми друзьями, коллегами, знакомыми — скучается. Не в том разрушительном смысле, когда другой человек становится кислородом, но в том, когда его искренне, по-честному не хватает. Они переписываются каждый день, Антон присылает кружочки из офиса и случайно знакомит Арсения с Журавлём, совершая одну из самых чудовищных ошибок в своей жизни, потому что спеваются эти двое так, как будто были знакомы двадцать лет и десять из них дружили. Впрочем, Антон медленно склоняет Серёжу на свою сторону, намеренно спрашивает о подробностях и мстительно эти подробности Арсению потом озвучивает. Не то чтобы он не сдувает пылинки с их совместной распечатанной фотографии, но самое главное, что сдувает Арсений — потом, правда, Поз вслух говорит об Антоновых обоях на экране блокировки, и счёт опять становится не в его пользу. Когда Журавль однажды влезает в их с Арсением видеозвонок и с широкой улыбкой рассказывает, как Антон в баре два часа распинался о любви, он смиряется со своей патологической неспособностью строить отношения с Димами. Или со способностью Арсения этих Дим делать союзниками — в любом случае на каждом шагу его теперь ожидает подвох. В феврале Антон вместе с селфи получает фотографию, где на белом-белом покрывале января написано «Шаст» с сердечком, мандаринками выкладывает кривое «Арс» и отправляет тоже. В марте, стараясь успеть до окончательного закрытия лыжного сезона, Антон срывается в Красную Поляну на выходных: спит в основном сидя и урывками, но всё это стоит счастливого Арсения, лучиков вокруг его глаз и отчаянных поцелуев. А ещё, естественно, гор. Всё в том же марте Арсений сообщает, что больше на югах его ничего не держит, а в Питере — дожди и нет Антона, и на следующий день он осторожно интересуется у Поза, не требуются ли куда-нибудь инженеры. В апреле, слегка сонный и невероятно счастливый, Антон ловит Арсения в объятия на Ленинградском вокзале с полным осознанием того, что никаких километров между ними теперь нет. В мае он приносит домой щенка с улицы, и Арсений долго ворчит, а потом доблестно отправляется вместе с ним в ветеринарку — Эльбрус ест диваны, чертежи и нервы, но Антон любит его всем сердцем даже тогда, когда приставка погибает смертью храбрых от собачьих зубов. В июне, стоя на одном колене в снегу Эльбруса, пока рядом виляет хвостом Эльбрус поменьше, Антон думает, что горы — это, безусловно, любовь.