Вдохновение

             У меня получится.              Просто небольшой творческий затык. Такое бывает. Это временно. Сейчас я выдохну, и этот мир перестанет меня раздражать. Я вернусь в комнату, с новыми идеями, и работа снова закипит. Сейчас...              Ещё одна затяжка.              На балконе становится прохладно.              Никотин обжигает.              Скоро начнётся дождь.              В такую погоду бы, сидеть и грустить, с чашкой чая. Работать не хочется.       Зачем я вообще сел сегодня за инструмент? Смысл мне искать вдохновение, пока Арса нет дома?              Арс…              По мутному стеклу вдруг проскальзывает тень. Быстро, как в фильме ужасов. Тонкая тень с ослепительно холодными глазами. Словно случайное ведение. Призрак совести, что в момент заставляет сердце сжаться и рухнуть вниз. Взгляд у тени быстро тускнеет и становится отрешённым. Даже не хмурым — просто разочарованным.              Я смотрю в это отражение и безмолвно прошу уйти, сгинуть, раствориться в воздухе. Он просто смотрит. Даже не осуждающе. Так, будто не ждал от меня иного. Медленно отворачивается и уходит.              По спине не бежит холодок. Нет, он как мерзкий слизняк, плюхается на шею и медленно стекает, вниз по позвоночнику. Горло сдавливает спазм. Я пытаюсь дышать, но вспоминаю, что так и не выдохнул, после последней затяжки. Окурок обжигает дрожащие пальцы.              Арс вернулся из магазина. Он искал меня по квартире. Он хотел мне улыбнуться и прогнать с холодного балкона в тёплые объятия. Но увидел в моих руках сигарету.              Пиздец.              Я закашливаюсь так сильно, что в глазах мутится от выступающих слёз. Мерзкий кашель курильщика, как последний хрип умирающего. Сжирающая лёгкие тьма, заставляет корчится и рычать, как мотор старой развалюхи.              «Ты просто медленно убиваешь себя, Антон»              Жалкий.              «Можно, хотя бы не у меня дома?»              Просил ведь.              Не требовал. Не устанавливал правил. Просто смирился с тем, что я не смогу избавиться от этого.              Слабак.              Косой дождь, залетает в форточку. Он тоже слабый, но ранящий.              Небо плюётся.              Сколько можно за тебя переживать Антон? Он ведь так тебя любит, но одной этой любви не хватит, если ты не решишь, прекратить методично укорачивать свою жизнь. Даже с учётом вашей разницы в возрасте, он не простит тебе такой жертвы, в угоду романтичному «умереть в один день».               Открываю окно на все створки. Чтобы проветрить. Чтобы холод сразу пробрал до костей. Резкие порывы ветра немного отрезвляют, и я, тихо чертыхаясь, выскакиваю с балкона.              Он сам тебе её, теперь, укоротит.              Дверь закрывается с тихим, будто чавкающим, звуком.              Это совесть твоя чавкает. Кусается.              Больно.              Глубокий вдох.              В квартире заметно теплее. Пахнет свежим кофе и пышными, совсем как в парке, пончиками. Тепло и уютно. Так теперь пахнет мой дом.              А от меня несёт куревом, и я буду вечно мёрзнуть, как и положено, людям с такой привычкой.               Мерзкое, тёмное пятно. Скверна.              Он накупил мне вкусняшек!              Лучше бы остался на балконе и замёрз, насмерть.              Нужно почистить зубы. Дважды.              Трижды. Нужно сожрать целый тюбик зубной пасты. Ненавижу вкус мяты, в такие моменты. Попытка скрыть за её запахом запах табака — всегда будто только подчёркивает его наличие. Даже если ты впервые видишь человека и не подозреваешь о его привычке.              Так совести хоть немного спокойнее.              Ванная. Потерянный взгляд в зеркале. Рваные, нервные движения. Попытка привести себя в чувство, с помощью умывания. Желание остаться здесь навсегда. Спрятаться от тревоги и неизвестности.              Кто станет умываться кипятком? Надо сделать воду прохладнее.              Дежавю.              Рваный выдох.              Я пытаюсь проморгаться. Отражение смеётся, показывая мне, того же мальчишку, только с нахально блестящими глазами. У него, как и тогда, дрожат поджилки, при мысли о том, что ждёт его за дверью. Как и тогда, он боится собственного страха, не понимает его, ведь тот, абсолютно точно, граничит с возбуждением.              Совести здесь нет.              Возмужавший, но не повзрослевший.              Маленький.               — Как теперь быть?       На сиплый шёпот, никто не отвечает, и я отправляюсь неприкаянным духом, бродить по квартире. Плетусь за Арсом, тенью. Соблюдая дистанцию в два метра.              Он молча разбирает пакеты из магазина. Молча роется в телефоне, стоя у барной стойки. Молча перебирается в гостиную и включает там телевизор, совсем тихо.              Молча и не смотря на меня. Почти. Несколько раз, я ловил его взгляд, но тот был быстрым и нечитаемым.              Или, я просто боялся его прочитать?              Незаинтересованным.              Может, он просто устал? Болит голова?              День сегодня такой. Давящий. Тихий. Грустный, как небо за окном. Я сам же ему недавно на тоску жаловался. Вот он и подорвался в магазин, чтобы чем-нибудь порадовать.              Офигенная благодарность, Антон!              В молчании проходит примерно с полчаса. Примерно столько же, я не смог просидеть без него, спокойно, чтобы одной вылазкой на балкон, в компании мятой пачки сигарет, не испортить, кажется, абсолютно всё, что только можно.              Невероятно долгие полчаса. Невыносимые. Сама тишина не давит, не кажется чем-то тяжёлым, угнетающим.              Если бы не грызущий меня червь тревоги и стыда, ага.              Эта тишина даже слегка убаюкивает. Но и заставляет в полной мере ощутить, свою неправильность. Всё должно быть не так. Арс должен был вернуться с довольной улыбкой, зная, что его встретят как настоящего добытчика. Я бы вцепился в эти чёртовы пакеты, с почти детским азартом, и рассыпался бы в благодарностях. А он бы сгрёб меня в объятия и не отпускал бы из них весь вечер.              Мы должны были вместе смотреть кино, а не морозиться друг от друга, держа дистанцию, будто бьющиеся током рыбы.       Медленные. Побитые.              Как же меня морозит от страха...              Арс это видит. Смотрит без осуждения. Просто никак. Будто сам пока не знает, как подступиться.              Зато знает, что ты сейчас, работаешь над новым заказом. Знает, что отвлекать тебя от работы — нельзя. Тем более, что та не слишком ладится.              Его так хочется обнять. Повиснуть. Прижаться крепко-крепко. Наконец-то согреться. Кажется, что он бы и не отогнал — разрешил бы ластиться и неуклюже выпрашивать прощение.              Перед собой бы извинился, дурень!              До зубного скрежета и тоскливого скулежа под рёбрами, хочется.              Но пока нельзя. Может, стоит дождаться ночи? В постели, он от меня никуда не денется. Там, от касаний не уйти. Там, в тишине, я обязательно что-нибудь придумаю.              Просто извинись.              Он простит. Он не может на меня долго злиться.              Милый мой. Любимый.              Он мне не улыбается. Он где-то далеко, в своих мыслях. А мне без него воздуха мало.              Очнись, ты сам нарисовал эту стену! А он улыбается, просто очень коротко и слегка грустно. Но он продолжает жить свой обычный день и не видит в этом ничего необычного. Один ты, кажется, снова провалился в параллельную вселенную, спустив свою фантазию с поводка. Вытаскивать тебя оттуда надо осторожно, только когда сам будешь готов.              Я молча мнусь где-то рядом, иногда хлопая губами, как рыба.              Нужных слов нет.       .       Воздуха нет.              Смирившись с в край проёбанным днём, я тихо вздыхаю и, от нечего делать, возвращаюсь за фортепиано.              За игрой становится немного спокойнее. Совсем чуть-чуть. Музыка впервые не забирает в себя. Впервые звучит тише и нескладнее тревожных мыслей.              Параноик.              Не избегает — понимаю, когда Арс возвращается в «занятую мной» гостиную, с чашкой кофе, и тихо садится на диван.              Вот бы он сейчас сел рядом, как когда-то. Мне точно нужно ещё несколько уроков.       Так попроси!              Сидит, наверное, хмурый. Взглядом сверлит. Или нет. Совсем не смотрит. Зачем на такого смотреть?              Разочарование одно. Ещё и играешь сегодня отвратительно. Будто не у него учился.              А вот, если бы он подошёл, рявкнул что-нибудь насчёт этого звукового насилия. Или, помнишь, как он тогда подошёл неожиданно, сигареты учуял? Как стало жарко от мазнувшего по шее дыхания. А сколько мурашек вызвала угроза…              А теперь вспомни, пожалуйста, что сейчас, должен испытывать стыд, а не возбуждение!              Ну поговори со мной! Поругай. Недоволен ведь. Брось что-нибудь. Язвительное, или совсем незначительное. Просто фыркни.              Напомни мне о необходимости дышать.              Ненадолго, стало теплее — он подошёл ближе. Оставил на бортике тарелку с моей порцией пончиков. Я долго смотрю на них, не решаюсь взять. На протянувшую их руку, взгляд перевести не получается.              Успокойся, вот он — рядом. Переживает. Заботится.              Как же всё бесит!              Он даже будто и не злится вовсе. Только шикает недовольно и явно кривится, как от зубной боли, когда я, в очередной раз, сбиваюсь. Значит, всё-таки слушает.              Сейчас, и за издевательство над инструментом, прилетит!              «Играть в плохом настроении — плохая идея» — Учил он когда-то. Теперь кажется, что очень давно. Сегодня явно день рефлексии — невольно вспоминаются наши занятия. Его лучистые, всегда будто бы чуть насмешливые глаза. До омерзения спокойная улыбка. Угрозы сесть рядом со мной, в компании железной линейки... И нечеловеческое терпение, которое, почему-то, всегда так хотелось проверить на прочность.              Пончики вкусные. Свежие, только-только испечённые. Вкусные, даже будучи почти совсем холодными. Но я тянусь к ним, нерешительно, как к гранате. Не зря. От их сладости, мне становится только хуже. Я потерянно отодвигаю от себя пустую тарелку, чуть ли не плача.              Ой, ну взрослый же человек!              — Арс…              В горле встаёт ком.              Не заслужил.              Он меня не услышал. Я и сам себя не слышу. Только, зачем-то, всё слушаю эти навязчивые мысли.              А ведь когда-то ты представлял, как он разозлится, если покурить у него в квартире. Как схватит, скрутит, словно полицейский преступника. Накажет...              Как маленького?              Совсем было замёрзшее сердце, делает почти болезненный «ебоньк», и начинает биться в два раза быстрее прежнего.              Слишком быстрая смена вектора мысли.              Вот оно. То, что на самом деле не даёт мне покоя.              Разница температур? Ты вскипел за секунду!              Разница реакций. Ожидания не сходятся с реальностью. Я ожидал ураган. Удушающую песчаную бурю. Разящие молнии. А вокруг — северно-ледовитый океан, который я, опять-таки, придумал для себя сам. Реальность тихая и блёклая. Неуютная.              Он молчит, как тогда, после музыкального посыла на три буквы. Даже «Бурю» не играет. А я жду Указку.              Вот оно что, Андреевич!              Тебя кроет самая настоящая паника, не потому, что страшно. А потому, что страх этот — неправильный. В смысле, самый настоящий. Не такой, как ты ожидал, к которому привык. Не тот, который бывает на пороге какого-нибудь крышесносного действа.              Не всё же с тобой заигрывать. Тут, похоже, правда доигрался.              — Арс.              Ещё один вымученный выдох.              Почему клавиши такие горячие?              Я медленно поднимаюсь, тихо скрипя стулом. Обхожу его кругом и крепко хватаюсь за спинку.              Вдох-выдох.              Несколько шагов, ближе к центру.              Маленьких таких, как в танце «Берёзка».              А мысль ведь, почти построилась, но громыхнул взрыв непрошенных ассоциаций. Я снова замер, лихорадочно собирая её ошмётки.              Зачем ты себе мешаешь?              Мы все это уже проходили.              — Арс! — Уже громче, но так же неуверенно-просяще.              Он всё это время тихо сидел у меня за спиной. Слушал. Смотрел. Всё ещё, не отвлекаясь от телефона.       Всё ещё не переоделся. Странно.              Теперь он смотрит прямо на меня. Задумчиво, но открыто. Будто ждал.              Совсем немного, обеспокоенно. Он не привык видеть меня таким. Притихшим. Нерешительным.              Наверняка сейчас думает, что я снова уработался до состояния истерики. Внутренняя истерика, и правда, присутствует, но усталость тут ни при чём.              Да и работа с места не двигается. Разве что мигрень заработал.              Меня просто сегодня всего скручивает от нечего делать. Тот самый день, когда всё валится из рук, когда хочется, не то делать всё и сразу, не то упасть лицом в подушку и тихо ждать завтра. А кажется, что завтра может не настать, и ты, так и останешься — в мутной тягучей жиже, бесполезного сегодня.              Такое иногда случается. Осень, чтоб её!              Ещё и эмоции, от скуки, обострены. Бесит всё, невыносимо. Как меня Арс такого терпит? Как не поддаётся этому настроению?              Уютный такой, вальяжно-спокойный, как лежащий на горке сухих листьев, кот.              Единственное, что меня не бесит.              В данную секунду, лишь тревожит, до неконтролируемо сжираемых губ, а в остальном — всё спокойно.              Звенящей стали во взгляде — тоже нет.               Он тоже весь не такой. Не такой, каким я ожидал его увидеть. Не такой, каким помню. Может, и тогда, он, на самом деле, был таким же? Как сильно тогда разгулялась фантазия! Как я был напуган! Но от того страха, что-то приятно тянуло в животе. А теперь…               Казалось бы, можно не бояться и подойти, напроситься в объятья, так, как хочется. Но меня пилит мысль о том, что сейчас, я не заслуживаю то, что вижу.              «Что такое, мой хороший?» — Спрашивают внимательные глаза, в который раз подмечая, бесцельно сжимаемые и разжимаемые кулаки. С недовольством возвращаются к искусанным губам.               Именно так бы и спросил. Тихо, мягко.              Будто ничего страшного не случилось. Будто не понимает, что меня так сильно ломает.       Всё он понимает. Даёт время справиться самому.              А я не справляюсь. Я вязну. Сам. Меня никто не топит, а кажется, даже предлагают спасение. Но от самого себя настолько противно, что сил тянуться за светом — нет.              Тихое мычание странным образом заставляет замереть на месте, но и отращивает за спиной крылья.              Он меня ждёт. Но я не могу подойти ближе, хоть руки и тянутся. Мне нельзя.              Молодец. Сам себя помучить решил? Все мы понимаем, что тебя мучает на самом деле. Что ты вспомнил. Что увидел а зеркале, пока чистил зубы после содеянного. Почему теперь дышишь через раз. Какой сорт стыда заставляет тебя прятать глаза и искать взгляд снова.              — Не молчи, пожалуйста! — Выдавливаю из себя, плаксивый писк, и рвано вдыхаю.              Арс лишь удивлённо, без издёвки, приподнимает брови и поддаётся вперёд, опираясь локтями о колени. Слушает.              — Ты же видел меня… там на балконе. Когда ты ушёл, мне стало так противно от всего… Работа не идёт, ещё и погода эта… Я… больше не буду.              Возможно — работать.       Возможно — курить       Возможно — смотреть в окно       Маловероятно — накручивать себя.              Нет, всё не так! Нужно конкретнее…              Смешались вместе: кони, люди, мысли, вздохи. Всё на лице у Шастуна!              Вон, посмотри: какая за окном мерзость! А по другую сторону — это чёртово пианино, от которого уже болит голова, так, будто оно на меня сверху упало!              Активные взмахи руками, то в одну, то в другую сторону, выдают нервозность. В глазах целый океан раскаянья. А тоненький голосок мог бы принадлежать четырёхлетнему малышу, что так мило путает слова, но никак не молодому парню, ростом под два метра.              Ещё немного и можно будет вовсе разрыдаться, от поработившего меня сегодня, бессилия.              Только один демон прячется далеко, глубоко за милые щенячьи глазки. Тихо потирает ручки, подливает масла — в эти самые глазки, и сахара — в слова.              Ага, как самому над собой издеваться — пожалуйста!       Как нормально сформулировать мысль — попробуйте лучше, нашу солянку!              С пятки на носок. Тревожно перебирая пальцами. Опять двойку принёс, не иначе!              Мальчику, третий десяток пошёл — просто напоминаем              Арсений выслушивает меня, тоже, почти как ребёнка. Внимательно, со всем спектром понимания, на лице. Возможно, за этим сопереживанием, скрывается попытка не заржать, кто знает?              — Прости. Ты сильно злишься да?              После этой фразы, мне уже кажется, что смех этот, мог бы быть демоническим. В его взгляде вдруг промелькнуло, нечто почти неуловимое, но изменяющее абсолютно всё. Что-то тонкое и острое, как след от конька на мутном льду.              Понимание превратилось в осознание.              В груди клокочет трепет и... Что-то ещё. Я делаю ещё один шаг и замираю, так и не отпустив руки, будто хотел подойти и дотронуться до чужого плеча.              Но вместе с вмиг изменившимся взглядом, я будто ловлю одну волну с ним. Понимаю — дальше нельзя.               Арс медленно встаёт и сокращает расстояние между нами. Ко мне возвращается воздух. Но пока, надышаться им, не получается.              Эмоция на отстранённом лице.              Что-то, что вернёт меня к жизни.              Наконец-то!              Опасность. Насмешливый прищур. Собранность. Грациозная, хищная медлительность. Что-то понятное. Правильное. Родное. То, что заставляет замереть на месте и послушно ждать.              — Значит, вот из-за чего, ты от меня, всё это время, морозишься.— Усталый выдох и несколько сокрушённое, покачивание головой. Он не понимал этого ранее? Или и правда, не придавал этому такого значения?              Настроение сбивается. Я начинаю чувствовать себя дураком.              — Звучит так, будто ты бы хотел, чтобы я злился. — Тихо, пробирающе-тихо.              Выстрел. Десятка. Мурашки.              Шаг.              Не улыбайся, Антон! Зачем ты отступаешь назад?              Его слова про «морозишься», прозвучали почти обиженно. Вот же дурак, я ведь нам обоим, вечер испортил! Расплачиваться за это придётся...              Особенно теперь. Когда он, кажется, всё понял. Вообще всё.              Не улыбайся! Губам больно.              — Что ты хочешь от меня услышать, Антош? —Шаг. — Зачем сейчас говоришь всё это? Кому? — Зеркальные шаги. — Ты взрослый человек, тебе не нужно передо мной оправдываться.                    Взывает к здравому смыслу, перед тем как совсем его задушить? Умно. Красиво. Как он любит.              Говорит спокойно, почти устало, даже не хмурится, а горящий взгляд то и дело на губах стопорится.               «Зачем ты это сделал? Болеть будут, дурень! Целовать тебя не смогу. Долго. Дольше чем стоило бы, после такого. Или потерпишь? Нарываешься ведь…»              Нарываешься — особенно чёткое и громкое, до боли правдивое. Единственное, что я успел прочитать, в держащем меня на прицеле, взгляде.              Подходит близко. Не прикасается. Только откланяется в сторону и отодвигает стул, на который я чуть не взобрался, отступая.              Его спокойствие отгоняет крадущий мои краски туман. Но пока не передаётся трепещущему сердцу.              Оно ему и не нужно. Нужен этот трепет. Живой. Горячий. Как я люблю.              Почему сейчас так хочется, обратиться к нему по имени-отчеству? Как давно такого не было! Будто нечто из другой жизни.              — Я…              Запинаюсь, пробегая по нему глазами. Красивый до мурашек, что появляются даже без касаний. Нарочито грозный, придавливающий своей энергетикой.              Не серьёзно, нет, только потому что сам знает, как мне это нравится.              — Тебе не нравится, что я курю… Ты всегда как-то на это реагируешь А тут —молчишь. — Всё тише и тише. — Я даже не знаю, можно ли мне подойти к тебе. Мне так стыдно, а от молчания, ещё и страшно…              Детский лепет. Как он не вяжется с мыслями, вы бы знали!              Опускаю взгляд.              Искусанные губы, горят под очередным укусом… Если бы ещё не я сам их сожрал.              Если бы это сделал единственный, у кого есть право на подобное…              Я лишил нас этого удовольствия и теперь, буду подвергнут пыткам.              В голове звенит «Хочу» Назойливо, почти оглушительно. Кажется, что если я снова подниму взгляд, оно вырвется наружу, прожигая мне сетчатку…              — Я не должен каждый раз тебя отчитывать. Сам знаешь: это так не работает. — Замечает, почти с улыбкой, и притягивает к себе, за плечи. — Вот он я. Сам подошёл. — Руки медленно опускаются на пояс, так правильно-обтекающе, обнимают чуть устойчивее.— Тебе всё можно. Только курить нельзя.              Теперь точно, улыбается. Совсем немного нравоучительно. С многозначительными паузами.              Объятья ещё совсем не крепкие, просто удерживающие. Но и от них рёбра трещат. Каждая клеточка тела, что кажется, наконец-то, начало работать так как надо, почти что кричит, наливаясь теплом.              Как я мог, сам себя без этого оставить?              — Простиии!              Хватаюсь за него жадно, как утопающий. Пищу, на одной ноте с этими самыми клеточками, упираясь лбом в чужое плечо.              Как он это делает? Правда стыдно. Даже демон притих.              — Ты что, всё время над этим мучался?              Осторожно приподнимает меня за подбородок. Ловит стыдливый взгляд и больше не отпускает. Смотрит долго, изучающе, слегка насмешливо.               Красивая бабочка. Её бы на иголочку да под стёклышко.              Сам, голову набок наклонил, будто вот-вот поцелует. Я быстро-быстро киваю, состроив самую грустную мордочку, на которую только способен, под этим пристальным взглядом.              — Совестливый мой мальчик — Вздыхает умилённо, быстро мазнув языком по щеке, стирая остатки сахарной пудры.              Если бы!              Сначала, этот мальчик думал. что его вздёрнут на дыбе. Резко, беспощадно. Задушат одним взглядом. Потом, испугался, когда этого не произошло. Даже расстроился. Теперь, снова дрожит, чуя подвох в неожиданно окутавшем его тепле.              Или желая, чтобы он там, всё-таки был.              Бес совестный.              Хриплые нотки в чужом голосе, отдаются вибрацией в коленки и намекает на то, что между нашими бесами, налажено абсолютное взаимопонимание.              Он меня всего читает. Осторожно перебирая странички в книге души. А я доверчиво-открыто смотрю в ответ, восхищённо ловя переливы цвета в его глазах.              Только бы сейчас не вспоминать, как он умеет листать книги! Это зрелище, явно не для моей тонкой и, похоже, немного-много озабоченной, душевной организации.              — Ты же понимаешь что курение — самая неблагодарная из всех привычек? Это зависимость ради зависимости. Штука убивающая и даже не предлагающая при этом никаких «спец-эффектов».              Пальцы крепче сжимаются на подбородке, слегка оглаживают. Во взгляде проскальзывает чисто учительская строгость, но голос остаётся мягким. Я издаю нечто среднее между мяуканьем и согласным мычанием.              — Понимаю. — Тонкий выдох, потому что, всё-таки, надо вслух.              Видимо, он очень надеется на это «понимаю», ведь в этот раз, даже не заикнулся о моём слабом здоровье. Да, я знаю все эти речи наизусть, но при этом готов каждый раз слушать по новой. Лишь бы не молчал.              Да и что там скрывать, его голос — тоже сродни наркотику. Вот например сейчас, мне ведь явно что-то впрыскивают в кровь. Нельзя же так быстро поплыть, рядом с человеком!              — Меня правда очень… расстраивает, то что ты никак не можешь выкинуть эту гадость из своей жизни. Но ты ведь стараешься, правда?              Столько раз почти бросал и начинал сначала. Но не будь его рядом, не было бы даже этих «почти».              — Стараюсь...              Дрожь в голосе, сдержать стараюсь. То, как он показательно запнулся, подбирая нужное слово, определённо, что-то подбило в связках.              Он говорит негромко, переходя на всё более интимные, хрипловатые интонации. А я, притираюсь все ближе, словно вьющееся вокруг растение.              Чужое дыхание дразнит, щекочет щёки и немного нос. Губы порхают совсем близко, но так и не касаются. Я пытаюсь их поймать, как-то подстроиться. Но потом, кончик носа коротко касается моего, проходится по щеке, втягивая воздух. Глаза предупредительно стреляют вверх.              Нельзя.              Никаких поцелуев в губы, после такого.              — Я думаю, что ты у меня большой молодец — Мурлычет жарко, снова цепляя мой загипнотизированный взгляд. — Ты стал намного реже курить. Просто иногда… тебе может не хватать мотивации, чтобы не срываться.              Тягучий свистяще-рычащий шёпот задевает что-то внутри. Выуживает маленького бесёнка, притягивает его всё ближе.              Я крепче хватаюсь за чужие плечи, молясь за целостность очередной рубашки. Удерживающие подбородок пальцы резко исчезают, быстро заменяясь губами Они медленно вырисовывают линию челюсти, перетекают на скулу, вверх, почти до самой кромки уха.              — Не хватает! — Полувздох-полувсхлип и ещё одна попытка поймать чужие губы.              Воздуха не хватает. Сердцу места не хватает. Касаний не хватает.              — Что тебе нравится больше: курить, или целоваться?              Спрашивает, ловя губами мой прерывистый вдох. Просто смеётся. Прекрасно понимает, что сейчас я могу только кусать губы и тихо поскуливать, соглашаясь абсолютно на всё.              — Наверное, целоваться... Это ведь намного приятнее — Отвечает сам же, отыграв дразнящую задумчивость — Хотя, тоже может вызвать привыкание.              Губы, всё-таки коротко касаются мочки уха и, повторяя тот же маршрут, спускаются вниз. Прямо к призывно открывшейся шее. Ловят лихорадочно пульсирующую вену.              Это конец.              Откинутая назад голова, вмиг пустеет.              Скулёж становится громче, как бы я не старался, его сдержать.               Дыхание сбивается к чертям, как на пятом кругу по спортзалу А тут — меня ещё и подгоняют безжалостно, пальцами по спине пробегаясь. Даже если предположить, что мой мучитель, так и замрёт, больше никуда не сдвинется, шея — запрещённый приём. Красная зона, одно лишь соприкосновение с которой, вызывает коллапс в мозгу и мурашки, если не мелкую дрожь, по всему телу.              Каждый поцелуй, беспощадно лишает меня воздуха, и земли под ногами, но возвращает блеск в глаза Если бы я только мог их сейчас открыть и сфокусировать, хоть на чём-то — наверняка бы ослеп, от яркости и красоты этого мира.              Как мало нужно для счастья!              Определённо, сегодня просто нужно было, остаться в постели.              — Как тебе идея, выработать новую привычку? Говорят, что даже полезную.              Змей.              Вот такое обращение ты заслужил? Этого ждал? Чтобы электричеством по позвоночнику. Чтобы сильной хваткой на пояснице. Чтобы тело распластало в чужих руках, под одним только моральным давлением. Чтобы фейерверками в голове. Голове, в которой не осталось ничего, кроме «Да» и «Пожалуйста».              Неизвестно, что именно, «Пожалуйста». Просто пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!              Волчком на языке. Сладкое. Дрожащие. Рваное. Короткий выдох, что в любую секунду, может превратиться в стон.              — Мгхм… Предлагаешь, приходить к тебе за поцелуем, каждый раз, как мне захочется курить?              Бесёнок вылез наружу, довольно ухмыляясь, облизываясь в предвкушении сытного обеда. Своими маленькими копытцами, он заталкивает «правильный» стыд, куда подальше. Оставляет лишь бесстыжую, провокационную игривость. Он же предаёт мне сил, помогая говорить почти без запинки, каким-то чудом, находя слова.              — Только, если не покуришь до этого — Поправляет строго. — Буду целовать до тех пор, пока сил на эту мерзость не останется.              Почему, из его уст, это не звучит как пустая угроза?              Может потому, что у меня уже горит вся шея, а беспорядочные поцелуи, могут в любую секунду, превратиться в покусывания, если не в мелкие укусы. Ещё немного, и я могу попросту отключиться, забыв даже собственное имя. Это при том, что переходить на губы, или разрешать мне ответные поцелуи, он явно не собирается.              Сам виноват.              Теперь, он меня всего изведёт, но к губам не притронется. И потому, что с пепельницей — целоваться так себе, и потому, что мне было бы больно, от любого соприкосновения с ними.              Специфическая, но забота, да.              Сколько раз мы проходили подобное? Я продавался нервам и «покушался на его собственность», нанося себе своеобразные увечья, а он, ухмыляясь сообщал о том, что если я уже наелся собственными губами — ему достанется всё остальное.              Он никогда меня не обманывал. Снова и снова, присваиваемая себе каждый сантиметр кожи, то совсем невесомыми, то почти болезненными, поцелуями. Издевательски игнорируя мои попытки хоть чем-то ему ответить. Не оставляя в ослабевшем разуме ничего, кроме своего имени, что методично выжигалось, кажется, на самих костях.              Когда голова начинает кружиться от постоянных резких вдохов и выдохов, я нахожу в себе силы вернуть её в нормальное положение, чтобы поймать чужой взгляд и произнести то, от чего внутри закручиваются морские узлы. Что уже вскипятило мне мозг. То, что разорвёт меня изнутри, если я это не выпущу.              — А если, я сорвусь? Накажешь? Как тогда?              Я тоже умею томно шептать, прерывисто дыша в самые губы и бессовестно стреляя глазами. Умею и делаю. Даже если, это будет последним, что я сделаю в этой жизни, Господи!              Чуть подрагивающие пальцы, сами тянутся к маленькой пуговице, на вороте рубашки, но не успевают даже обхватить её как следует, для удобства.              — Сильнее. — Шепчет коротко, невозмутимо. Зловеще-спокойно.              Свободная рука вдруг резко сжимает ягодицу. Довольное мычание сдержать совсем не получается. Этот подскивающий в груди звук, позорно сдаёт меня с потрохами. Расписывается ярким румянцем.              — А… а если, мне так понравится? — Быстро облизывая мгострадальные губы.              Если?              — Как тогда? — В тон мне, с ухмылкой, от которой всё внутри переворачивается. Клубок из узлов закручивается туже.              Всего два слова, а ощущается как удар затылком о стену.              Всё. Он знает обо мне всё.              Что-то щекам жарко              Надо же, стыд ещё может вернуться!              Дьявол!              В глазах тёмные воды, а на водах — ураганы. Сила и опасность. Та, от которой уже не скрыться. Потому что не хочется.              Я стремительно тону, не в силах отвести взгляд. Задыхаюсь. Смотрю на него снизу-вверх и ,кажется, оседаю всё глубже. Коварный блеск в глазах, заставляет сердце не то что биться чаще, а просто вибрировать.              Меня перестают терзать поцелуями. Руки с тела вдруг исчезают, заставляя кожу сиротливо заныть без тепла и ощущения силы.              — Вообще, мне казалось, что ты себя уже достаточно наказал. Но раз пошли такие разговоры...              Он нависает надо мной всё сильнее, делает ещё один шаг вперёд, почти перекрещивая наши ноги. Заставляет ещё немного отступить, окончательно вжимаясь бёдрами в корпус инструмента. Это правильно, почти до счастливого визга, правильно. Только он, фортепиано и что-то нервное, между — я.              Клавиши неожиданно гремят низкими нотами, когда я инстинктивно упираясь о них руками.              Интересно, на нём удобно сидеть? Или лежать?              Так сразу и не скажешь, этот звук разрушил напряжённую атмосферу, или дополнил её. Раскаты грома, сейчас были бы очень в тему.              Молнии, у меня уже есть.              Под таким взглядом, только на колени опускаться. Медленно сползать, не разрывая зрительный контакт. Но даже такой возможности, у меня нет.              Тесно. Жарко              Замолкает на несколько тягучих секунд, так что я уже успел подумать, что у этой фразы, не будет какого-то логического завершения.              — Развернись.              Низкий шёпот прямо над ухом. Короткие властные ноты, окутывают слух, проникают внутрь, точно по оголённому нерву. Не просьба. Команда. Приказ.              Немедленно исполненный. Почти немедленно. Несколько секунд, я смотрел на него не мигая и не шевелясь, позволяя голосу медленно прокатиться по всему своему существу.              Ненормальный. Почему меня от этого так кроет, до кругов перед глазами?              Послушно разворачиваюсь лицом к инструменту, стараясь не давить на него своим весом, чтобы тот не издал лишних звуков. Это было не просто — Арс отстранился, всего на пару сантиметров, давая мне больше места.              Арсений Сергеевич.              — Опусти крышку.              Гроба, блять?!              Слышать этот голос со спины, оказывается, ещё хуже. Волосы на загривке, теперь точно живут своей жизнью. А я, подарив тонкий писк, почти не осознавая собственных движений, закрываю клавиатуру.              Пальцы целы — уже хорошо. Опираться теперь на него будут удобнее.              Какой догадливый!              — Теперь, штаны. — Ещё на тон тише, но даже чётче прошлых распоряжений. Жарко, едва ли не откусывая мочку уха.              Те самые молнии, из чужих глаз, теперь, ловкими струями скользят по позвоночнику, забираются под кожу. Заменяют собой, ещё недавно царствующее там, склизкое желание уменьшится до размеров игольного ушка, чтобы не занимать лишнее место во вселенной.              Та часть меня, что ещё способна иронизировать, наверняка сейчас интересуется, а чувствует ли себя так же, почти умерший телефон, которого наконец-то поставили заряжаться? Но я слышу лишь ту, что в данный момент медленно умирает.              Ч-чего?              Даже мысли погружаются с заиканием.              На языке, вертится призывно-неверяще-дрожащее «Арс». Что я могу ему этим сказать? Казалось бы — всё что угодно. Но не «Нет». Одно моё чёткое «Нет», и всё закончится. Но я не могу. Не хочу. Я его себе не прощу. Поэтому, лишь шумно сглатываю вязкую слюну, понимая, что во рту уже совсем сухо.              Тогда, я тоже мог сказать это заветное «Нет». Но выбрал совсем другие слова. В них было много «не», но оборачиваясь назад, я понимаю, что все они, в конечном итоге, лишь тянули время, пока я пытался осознать происходящее. Они не были отказом.              Потому что да, хочу.              Рой мурашек расходится по рукам, ударяет в самые кончики непослушных пальцев, что дрожат, цепляя резинку домашних штанов и медленно стягивая их вниз. Те, предательски быстро, падают до самых колен.              Будто без этой скорости не ясно, что я в принципе всегда готов. Вон, даже белья нет.              Чего ты там хмыкаешь? Да, в доме любимого мужчины, можно и без трусов ходить!              Справляясь с очередной задачей, я невольно потерял опору в виде рук и завалился грудью на инструмент. Отдалённо понимая, что именно в таком положении: с прогибом в спине и слегка оттопыренной задницей, сейчас и следует оставаться. Всё именно так и было задумано.              Ладно если бы просто оттопыренной, но голой. Уже Абсолютно Голой! И я сам оставил себя таким беззащитным...              Я почти убедил себя в том, что уже совсем не стесняюсь собственного тела и его возможной наготы, особенно перед Арсением. Но мысль о том, что может произойти дальше, прожимает все возможные, тревожные кнопки в голове. Так сильно, что те по инерции вылетают, вместе со всей проводкой.              «Выпорю прямо вон у того красавца!» — Очередное напоминание от изворотливой памяти и милая улыбка Арсения на фоне. Странно осознавать то, что все подкинутые ею за сегодня воспоминания — принадлежат к одному и тому же дню. Странно понимать то, как контрастно переплелись между собой прошлое и настоящее.              Тогда, это была шутка.              Звон пряжки.              А теперь, это жестокая реальность.              Нервная дрожь.              О Господи…              Я беззвучно хватаю ртом воздух. Шум в ушах мог бы заглушить этот звук, ровно как и свист петель но…              Нет, родной, ты услышишь и осознаешь, весь ужас ситуации, в которую сам себя загнал.              Я ждал руки. Тёплые, сильные, с этим сносящим крышу, рисунком вен. Те, что так правильно сжимают, сминают ягодицы, до сладко-ноющей боли. Что часто шлёпают, как бы невзначай, неожиданно и будто бы даже не больно, так, что хочется ещё. Они всегда чувствуют меру и могут тут же успокоить ужаленную кожу. Те, из-за которых когда-то, появился до сих пор не до конца осознанный, кинк на порку.              Но вместо знакомых и определённо приятных ощущений, мне грозит нечто с горько-кислым привкусом металла и запахом искусственной кожи. Что-то, что внушало страх с самого детства.              Этот самый страх, почти иррациональный ужас, тут же подкатывает к горлу, распирая его болезненным комом. Внизу живота же, что-то продолжает виться узлами, и не ясно, как верёвки ещё не сгорели дотла.              Теперь во мне борются ребёнок и взрослый, у которых эта вещь, вызывает совершенно разные эмоции. Хотелось бы сказать, что противоположные и взаимоисключающие, но нет. Они прекрасно чувствуют себя при смешивании, рождая коктейль, что ударяет в голову, сильнее алкоголя и вмиг превращает мозг в кашу.       Ребёнок путано объясняет папе, что провинился не так уж и сильно, что оно того не стоит, и вообще «Ну прости меня, пап!»       Взрослый нетерпеливо виляет бёдрами и просит Папочку, наказать его, посильнее.       А Антон Шастун, тем временем, натурально распадается, переходя в какое-то новое, доселе неизвестное науке, агрегатное состояние.              Петелька сложенного вдвое ремня, неспеша обводит контур ягодиц Гладит. Издевается. От этой нарочитой нежности, дрожат коленки.              Я весь вжимаюсь в деревянного друга, готовый слиться с инструментом и самостоятельно тянуть ноты, нужной тональности.              Нужной Ему. Заставит ведь! Он может.              Если меня прямо сейчас, сожрут полчища мурашек, ничего страшного не случится.              Ну пожалуйста…              Кожа гладкая, но недостаточно тёплая. Ощутив её лёгкое прикосновение, я уже не пытаюсь скрыть, охватившую меня дрожь и сбившееся дыхание.              Если напрягаться — будет больнее.              Стоя вообще больнее. Как я мог об этом забыть?              Кто-нибудь может мне объяснить, как во мне могли смешаться: любовь к особо опасному, разгневанному Арсу, непроизвольное желание, чуть ли не по-шлюшьи, просить его быть жёстче, и почти панический страх боли?              Арс не говорит ни слова, но я буквально кожей чувствую, то самое, ласковое «Тише-тише».              Что-то щекочет теплом кожу головы, хотя до меня определённо точно не дотрагиваются. Я тянусь за этим призраком, пропуская невидимую руку глубже в волосы.              «Я же тебя не обижу»              Я ему доверяю.              Я к такому не готов! Я ведь, на самом деле, хрупкое и нежное существо! Меня даже в детстве, ремнём разве что припугивали. Мама с папой вообще редко меня наказывали…              Для этих целей, они впустили в мою жизнь Арсения.              Занятия музыкой тоже были тем ещё наказанием. Были. Но рядом с ним, от всего начинаешь ловить кайф.              Всё это происходит за считанные секунды, но в моём понимании, они растягиваются в целую вечность. За которую я, кажется, успеваю переосмыслить всю свою жизнь и несколько раз потерять сознание — мурашки разогнались до той скорости, на которой начинают вырабатывать ток.              Хлопок!              Я вздрагиваю всем телом, едва ли не всхлипывая, резко зажмуриваясь, почти до слёз. Мысли носятся по кругу, как напуганные щелчком хлыста, лошади.              Ещё бы хлыста тебе не хватало!              Секунда. Две. Три.              Осознание того, что я слышал только звук, так и не почувствовав удара — приходит не сразу. Почему-то хочется нервно хихикнуть. Мозг с опозданием вырисовывает картинку того, как Арс крепко, чуть ли не скручивая, берётся за ремень с обеих сторон, резко растягивает, с характерным звуком, имитируя шлепок.              Имитируя…              В считанных миллиметрах от…меня.              Дорисованная картинка, выбивает ещё один рваный вздох.              Не представляй эти руки. Не представляй хищный блеск глаз и издевательскую ухмылку.              Ты просто медленно себя убиваешь.       Подумать только, мне для мне для мини-инфаркта, хватило лёгкой вибрации в воздухе! Сматывайте удочки, моей нервной системе пора на покой.              Петелька меж тем снова ложится на правую ягодицу. Слегка похлопывает, как бы примеряясь.              Слегка. Не как сердце, что каждый раз со звучным «хлабысь», падает вниз.              Дыхание замерло на вдохе. Слишком явно.              Мой трепет, его смешит.              Тело звенит как натянутая струна.              Что-то внутри мычит, не то жалобно-протестующе, не то призывно.              Напомни мне дышать. Пусть это заветное слово будет последним, что я услышу! Даже если, именно оно и отнимет у меня, последние крупицы раскалённого кислорода.              Почти как никотин.              Почти как тогда.       Но Арсений молчит изматывающе, а я боюсь представить, что от меня останется, если он всё-таки заговорит. Сейчас, от него не приходится ждать ничего хорошего. Сейчас, любое слово может прозвучать сродни контрольному выстрелу. В затылок. Чтобы сразу мозги по стенке. Или на пол, прямо в его ноги. Тонкой струйкой из уха.              Если он что-нибудь и скажет, то это будет что-то из разряда «Вот так, понравится?» Пробирающей хрипотцой, издевательски точно бьющей по нервам. Сводяще-сладко и до омерзения самодовольно. В таком случае, ему и правда, лучше молчать, до скончания веков.       Ну или, до моего. Это случится, уже совсем скоро.       Мне нужно что-то сделать. Сказать что-нибудь провокационное. Вильнуть бёдрами. Включиться в игру, увлечься, чтобы лишний раз не думать. Не сойти с ума в ожидании.              Боль — это страшно, но стоит признать, что пока из болезненного, только чёртов узел внизу живота.              К морскому дьяволу узлы! У тебя стоит, родной…       Ставшее особо чувствительным к любому шевелению воздуха, тело, сигнализирует о том, что ремень исчез, для явного замаха. Я успеваю последний раз выдохнуть, немного расслабившись, и смириться с неизбежным.              И…              Секунда. Две. Три. Пять.              Ничего              Совсем.              Абсолютно.              Совершенно              Тихие шаги.              Шорох закрывающихся штор.              Шаги всё дальше.              Что?              В голове звонко скачет маленький мячик.              — Арс?..              Я непонимающе распахиваю глаза. Те немного слезятся.              Может, я правда отключился?              — Стой смирно! — Командует, откуда-то издалека, когда я решаюсь немного приподняться и повертеть головой.              — Эй!              Уходит совсем.              Твоя зависимость не подразумевает приятных спец-эффектов, во время её удовлетворения — не без ехидно-елейной улыбки проскальзывает на краю сознания.              Бляяя…               Обессиленно, не без обречённого стона, падаю обратно. На этот раз, положив на пианино ещё и руки. Слабо бьюсь звеняще пустой, лёгкой как шарик, головой.              Что это было?              Меня наебали.               А ощущение такие, будто морально выебали, и не один раз. Раскатали, размазали, взбили в желе. Чёртов мягкий и воздушный пончик! Выжали как бельё в машинке. Вымотали так, как не выматывает, полноценный секс. Меня просто поимели. На грёбанном пианино!              Падла! Как же я его за это люблю! Как же ненавижу!              Как мне теперь, за этим инструментом работать?              Ловко и играючи! Будет дополнительное вдохновение.              Вдохновение…              Сил нет даже на то, чтобы натянуть штаны. Окей, меня совсем не смущает такое положение. Вот прям вообще! И уши не горят от ощущения пристального взгляда.              У меня тут секунды в вечность растянулись, коленки от усталости потряхивает и, кажется, привставший член о дерево трётся. О смущении вообще нет времени думать!              — Арс, ты кидала!              Выпаливаю гневно, наконец услышав приближающиеся шаги. Этот Чёрт, вернулся в комнату и ненадолго замер на пороге Думал, не услышу. Не почувствую его ухмылку каждой клеточкой. Наверняка, ходил переодеваться в домашнее. Теперь-то можно —цирк с конями уже устроили!              Вон один конь: весь взмыленный стоит, замер точно подков ждёт. Он точно номер оценил. Но есть ощущение, будто некоторые трюки, Чёрт возьми, не доделаны до конца! Исполнение вполне посредственное, да и вообще, об этом можно было догадаться с самого начала!              Ну, я тебе ещё устрою!              Только, соберу себя по кусочкам…              Какое-то время мне казалось, что мою реплику проигнорируют — он такое, тоже может. Но когда я начал пыхтеть за целое семейство взрослых ежей, ему пришлось откликнуться. Не так, как хотелось бы, конечно. Но другого, ожидать глупо.              — Что такое, мой хороший? Разве, это не то, чего ты хотел? — Издевается, слишком явно издевается. Наверняка, ещё и ногу на ногу закинул, по-царски на диване устроившись. У него всё хорошо. Просто замечательно! Ещё и такой вид, перед глазами.       Пиздец. Если он таким тоном, потребует рассказать о своих желаниях...       Тебе нужно сбить стояк. Думай об Амбридж!              — Нет! — Вот оно — так чётко и искренне, вбирая в себя последние силы, и звучно резонируя о деревянную поверхность.              Слишком смелый рявк, со стороны того, кто ещё недавно, весь трясся от страха              Молчи просто, Антон! Лучше молчи! Он ведь может заставить тебя рассказать, о том, что же именно в таком случае хочется. Я прямо-таки чувствую, как подобный вопрос, вертится у него меж вскинутых бровей и на самом краешке ухмылки.              Теперь, меня точно игнорируют, но, я уверен — мысленно ставят, там у себя, какую-то галочку. Уж слишком показательна эта тишина.              Молчание, в котором, к моей великой радости, не прозвучало какого-нибудь ехидного хмыка.              Молчи, пожалуйста, молчи! Не спрашивай у меня больше ничего! Я знаю, тебе хочется!              Маленькие часы на пианино, говорят о том, что прошло уже пять минут.              — Арс, можно...?              Ровно пять минут назад, мозг был вхлам. Ровно пять минут назад...              Теперь же, он прекрасно понимает, какой же это мрак: стоять так, с голым задом и спрашивать разрешения, сдвинуться с места. Но я всё равно спрашиваю. Этот вопрос, с боем формировался во мне, все эти пять минут, и теперь, не задать его — было бы ещё обиднее, чем получить, более чем очевидный, отказ.              — Нет.              Не налюбовался ещё. Ясно. Понятно.              Шея от этого отказа, почему-то, пятнами заходится.              И ноги, вообще-то, затекают!              Почему, он может сказать мне это «нет»? Жёстко, почти без эмоционально. Редко, но сейчас — специально.              Спустя ещё две минуты — снова фырчу.              Внутри ноет что-то, по-детски капризное.              Меня обманули. Мне не дали моё «хочу». Мне сказали «Нет».       Меня наказали. Как тогда. Ну в смысле, как маленького. Тогда отшлёпали, теперь же — всё равно что в угол поставили. С усложнением в виде спущенных штанов, но по сути — носом в стенку.       Сука изворотливая! И ведь, права уже поздно качать. От одних только мыслей — кроет так, что в пору скончаться. Скрывать это, нет не сил, не смысла.              — Ты, вроде как говорил, что тебе стыдно. Вот, теперь стой там и стыдись. Отводи душу, пока спокойно не станет. — Говорит уже серьёзно, почти раздражённо.              Ощущение, будто я его там от чего-то важного отвлекаю, хотя, он явно сидит без дела. Сидит и сверлит мне спину. Да, я пытаюсь убедить себя в том, что чувствую его взгляд именно на спине, а не чуть ниже — иначе, коленки бы давно столкнулись с полом.              Меня перезапустили.              От этих хлёстких фраз, всё во мне на место становится. Я почти физически ощущаю щелчок переключателя, где-то в черепной коробке. Будто кто-то резко снял с головы тяжёлый мешок. Всё так просто, так до смешного ясно. Хорошо.              Возмущение задохнулось в подтексте.              «Стой и стыдись, если тебе так хочется. Ты говорил, что тебе стыдно, мне зачем-то, говорил. Хотя, за курение тебе должно быть стыдно, только перед собой любимым.»              «Стой и стыдись, теперь за дело. Раз курение не повод. Было бы поводом — уже бы не курил. Но стыда перед собой, тебе мало, так что, стыдись теперь всего, чего хочешь. Мыслей. Своего положения. Самой ситуации. Если от этого легче.»              «Только не смотри на меня, глазами умирающего лебедя».              Арс, скотина, как же я тебя люблю!              Со временем голова пустеет и там остаётся только эта мысль.              Вытащил. Какими-то своими штуками, к жизни вернул.       .       На меня вдруг обрушивается мелодия. Что-то мелодраматичное, печальное, но светлое. Когда понимаешь, что будет нелегко, но спасение героев уже близко. Всё обязательно будет хорошо — это только вопрос времени.              Ещё пять минут.              Именно такая, как у меня заказывали!              Очень хочется, наконец-то вдохнуть полной грудью, но теперь, привлекать к себе внимание, даже как-то неловко.              Сам себе день испортил, истеричка! Стой теперь тихо и не трепли ему нервы.              Как же обидно, теперь стоять без дела, когда нервные окончания щекочет долгожданное прозрение. Но вместе с этим, так лень шевелиться…              Ещё минута.              Теперь я знаю что нужно делать. Я обязательно вернусь к этому. Чуть позже, когда доделаю ещё одно дело. Чтобы совсем спокойно стало.              Разгибаюсь без спроса и быстро натянув многострадальные штаны, шоркаю по полу, в сторону дивана. Отчасти, специально, чтобы было слышно, что я всё ещё недоволен. Отчасти, случайно, потому что колени теперь, кажется, не сгибаются.              Показательно шумно, «теперь, ты меня тишиной не напугаешь», падаю на диван, рядом с Арсением. Рядом, но не слишком.              Ну… между нашими плечами ещё может поместиться чья-то рука… С моей тактильностью — это ого-го, какой показатель!              — Дуешься? — Напробу, стреляет в меня глазами.              Не дуюсь — не презик!              Проглатываю, неожиданно глупую шутку.              Но ты мог бы в меня кончить…              Нет! Нет! Сука! Шастун, нет!              Шутка становится ещё глупее, проглотить её совсем бесследно, уже не получается.              Едва ли не прыская, я действительно надуваюсь, чтобы не выпустить из себя это безобразие. Надувание же, получается очень обидчиво-правдаподобным, чем грех не воспользоваться.              — Ну, давай ещё теперь обидься на меня, за то что я тебя не выпорол! — Беззлобно толкается плечом, желая меня раскачать.              Не обижаюсь. Кончики ушей, вспыхнули явно не от обиды.       У Арсения сегодня всё хорошо. Я бы даже сказал, солнечно. У нас так всегда — чтобы кто-то мог кого-то вытянуть,              Мне же, от настолько точной, нескромной формулировки, остаётся лишь коротко икнуть, напрочь забывая неуместную шутку.              Уставился на него в ответ, будто не веря, что он мог такое сказать, и возмущаясь, его наглости. Всего на секунду, но кажется, пропуская в этот взгляд, все свои мысли.              И чего тут икать? Для тебя, это и правда почти что повод!              Такой ты Шастун...              — А вот возьму и обижусь! Что за схема такая «Возбудим, но не дадим»?              Бухтю, глазами недовольно в него стреляю, но за рукой, что начинает чёлку приглаживать, всё равно тянусь, жадным до ласки котом.              Вот, то-то и оно! Ласки.              Ничего мне не дали, потому что в какой-то момент, страх во мне, всё же пересилил желание. А он меня, лучше чем себя, чувствует. Невозможный. Сидит теперь, глазами своими красивыми на меня сверкает. Точно ещё какую-нибудь подлость задумал!              — Возбудим. — Хмыкает, скосив глаза куда-то в сторону моего бедра, чем вызывает очередную волну горячего смущения, а потом, говорит уже совсем серьёзно. —Наказание не должно приносить удовольствие, Антош.              И смотрит внимательно, точно в глаза, так что не моргнуть. А рука в волосах так приятно запутывается, что их и вовсе закрыть хочется.              Нужно срочно где-то скрыться! Эти самые глаза, сдают меня, с лентой подарочного бантика. Слишком уж подозрительно они округлились от услышанного. Хотя Арсений, всё как обычно, сказал правильно.              А мне вдруг под землю провалиться хочется.              Потому что, мне приносит.              Явно не в том контексте «наказаний», о которых он говорит. Мы вообще с ним, говорим о разном. Но он делает это специально, потому что всё прекрасно понимает. И даже это, безобидное издевательство, приносит удовольствие.              Вот такой вот я — с ебонцой! Будешь моим кукарачей?              Чтобы окончательно не утопнуть в смущении, решаю пойти в наступление —перехватывая его свободную руку и тут же, поднося её к щеке, потом к губам.              Ай!              Ещё одна неуместная шутка, рождает волну нежности и глупого хихиканья, которые и правда, удержать в себе уже невозможно              — Ты правда не злишься?              Да, Шастун, ну ёмаё!              Ладно, за эти котячьи глазки, можно простить заевшую пластинку.              Сам себя прощаю, и Арсений, как-нибудь.              Мне это правда важно.              — Только если на то, что ты готов сознательно причинить себе вред, чтобы вывести меня на какие-то эмоции.              Старательно сдерживает признаки явного умиления — это хорошо.              Чёрт, улыбаться тоже больно. Забыл              В голубых глазах клубится что-то сумрачное. Не тёмное, но завораживающее. Извивается подхваченной ветром лентой. Этот цвет пахнет летней ночью и заставляет замереть, чтобы надышаться. Вот только лента эта, кажется, медленно оборачивается вокруг моего горла.              Всё ещё зрит в корень — это плохо.              Бито!              — Я не спациа...! — Спотыкаюсь о выражение лица, из разряда «Я тебе, конечно, верю. Разве могут быть сомненья?» и тут же тушуюсь. — Не в этот раз.              Скрывать, то что такие мысли действительно были — бессмысленно. Это очевидно, как впрочем, и большинство манипуляций Арса, на которые я ведусь, с щенячьим восторгом. Как и то, что сегодня, шелкопряды в животе, работать точно не перестанут.              Росчерк молнии в глазах напротив, говорит о том, что такая честность конечно, очень похвальна, да и ответ — вполне ожидаем, но, за него теперь точно прилетит.              Что-то внутри пищит и прыгает на месте, едва ли не топая ногами. Я бы даже сказал, пищит, более чем матерно. Ну плавлюсь я, под этими молниями! Гоняюсь за ними, как кот за лазеркой, и ничего с собой поделать не могу.              Неловко хихикаю и отвожу взгляд в сторону, тут же кокетливо возвращая его наверх.              — Антон… — Угрожающе тихо, но от того не менее возмущённо.              Моё имя можно прорычать Имя, без единого рычащего звука, рявкнуть так, что всего парализует. Это он тоже умеет.              Самое время прижаться щекой к чужой руке. Мурлыкать что-то, приглушённо. Пока та не опустилась на что-то, столь же мягкое и стремительно краснеющее.               — Прости, я просто совсем загнался. Мне нужно было тебя дождаться. Ты бы наверняка придумал что-нибудь…              Чёртовы бабочки дышать не дают. Только тянут своё пискляво-высокое «ми», где-то в самой глотке.              Это про сегодня. Про остальные, на самом деле очень редкие случаи, я пока умолчу. Хотя, он теперь, определённо, захочет о них спросить.              А я душу готов отдать на растерзание, лишь бы только, это был допрос с пристрастием.              — Антош…              Зовёт, уже чуть громче, но мягко, доверительно. Так, что сразу хочется отозваться, упасть в объятья и довольно фырчать куда-то в ключицы. Я отзываюсь, с готовностью тянусь к нему на встречу, так, будто до того, нас разделяли не жалкие сантиметры, а целая пропасть, длинной в несколько километров. Сокращаю это расстояние до миллиметров, в которых, даже вдох не помещается.              Это правильно, да.              — Ты ведь понимаешь, что все твои переживания, этого не стоят?              Ласковый такой, взволнованный. За голову мою бедовую волнуется. Смотрит так, будто и правда, каждую мою глупость, себе в вину ставит. Будто, это он, может оказаться под капельницей, после спонтанного перекура. Он говорит хлопотливо-быстро, а в коротких паузах, между словами, на щёки, скулы и даже довольно сморщенный носик — осыпаются такие же, быстрые поцелуи.              — Понимаешь, какой ты замечательный? Ты у меня самый талантливый, и один день такого «затыка» — ничего тебе не испортит.              Поспорить, конечно, можно. Но не нужно. Ничего больше не нужно. Мне остаётся лишь довольно мурлыкать, прикрыв глаза, и кивать на каждый вопрос. Кивать быстро-быстро, как болванчик. Счастливый такой, с улыбкой до ушей. Если бы не придерживающие моё лицо, тёплые руки, я бы точно повредил себе что-нибудь в шее.              — Понимаешь, что я всегда могу тебе помочь если что-то не получается?              Понимаю. Сегодня снова меня из какой-то неописуемо глубокой ментальной задницы вытащил. Всегда вытаскивает, всегда спасает. А я даже поцелуем его отблагодарить не могу, только порываюсь клюнуть носом куда-то в щёку, да притереться поближе, и то выходит неловко.              Мало. Неправильно.              Прости дурака! Я исправлюсь. Когда-нибудь, обязательно, научусь контролировать эмоции, и не стану изводить себя, из-за каждой неудачи.              — Арс…              Снова эти три буквы, слетающие с губ, на выдохе, точно молитва. Короче, но значимее, чем «Аминь» Но это уже богохульство. А в прочем, не важно!              Если бы медленно таящее мороженное, могло говорить — голос у него был бы примерно такой.              Я плавлюсь в его руках, растекаясь по ним, неряшливыми беспорядочными касаниями всё выше поднимаясь. Цепляюсь за него так, будто боюсь в любой момент обессилив соскользнуть на пол.              — Тебе ведь совсем не обязательно вредить себе, чтобы справится, с волнением, понимаешь?              Бархатный шёпот щекочет кожу, впитывается в неё, собираясь во мне тёплым комочком. Пульсирующим, ширящимся во всю грудь, сгустком света.              Одна его рука, наконец-то, оказывается у меня за спиной, окончательно забирая в объятия. Мне бы ещё голову ему на плечо уронить, и будет полный комфорт.              Моё счастье не омрачняют даже тревожные звоночки, которые изо всех сил пытаются напомнить, что весь этот томный вечер, начинался с чего-то подобного.              А ведь стоило же задуматься!              Но я могу думать лишь о том, какой Арс замечательный, и о том, какой я дурак — что лишил себя возможности, поймать его губы своими, как минимум, на этот вечер.              Целоваться хочется до слёз. До жалобного завывания, где-то под рёбрами. Это ведь самое правильное, самое нужное, что только может быть! Целоваться, наплевав на израненные губы и, местами, совсем содранную кожу. Плевать. Перетерплю. Пусть каждое касание жжется. Лишь бы почувствовать себя целым.              Какой смысл, во всех этих, уже почти жадных касаниях, в том что я уже кажется почти перебрался на чужие колени, желая быть ещё ближе, если я не могу его поцеловать? Не могу сделать то, ради чего и нахожусь, рядом с ним. То, что нужно сейчас, сильнее чем воздух.              Всего на секунду. Только бы сил набраться.              Я не понимаю, как некоторые люди могут встречаться без поцелуев. Или, что ещё страннее — принципиально избегают поцелуи в губы, во время секса. Наверное, у них всё-таки, не по любви. Моя же любовь, порывается наружу, скрывая все струны, ломая каркас всего моего существования, если мне вдруг, как теперь, становится катастрофически мало, человека рядом. И уж тем более, я не понимаю, как смог прожить без этих самых поцелуев, почти два года, полностью осознавая всю эту любовь.              После, осознав взаимность, я только и делал, что отыгрывал своё. Целовал его при любой возможности, так часто, что это, пожалуй, даже могло бесить. Но и Арсений, в долгу не оставался, каждый раз целуя так, что несчастная крыша, уезжала от меня всё дальше. Только в такие моменты, как сейчас, он мог бесконечно долго избегать меня, понимая, что от любого касания будет больно. Нещадно же при этом, провоцируя.              Согревает дыханием. Заставляя едва ли не скулить на каждый поцелуй, что снова мимо. Вжимая в себя в ответ. Порхая где-то совсем близко. Недоступно.              Танталовы муки, по-шастуновски!              Он тоже мучается. У него отношение то же — хоть всего исцелуй, а всё это не считается, пока губы как следует не смяты, и выдох, не один на двоих. А сегодня, нельзя. Всю будущую неделю, может быть нельзя, из-за моей несдержанности.              Он умолчал, но за это тоже злится. Его ведь, эта невозможность, ломает не меньше меня. Настолько, что мог бы, кажется, давно придушить. Вжать в диван и целовать, до крови.              Если бы не был собой.              Он никогда не сделает мне больно. Даже если я и сам, уже готов молить, о чём-то подобном, извиваясь в чужих руках и тихо порыкивая от бессильной злобы. Даже если, тонкие ногти то и дело цепляют кожу, силясь смять всего, пробраться под рубашку, до самых костей. Яростно, почти больно. Абсолютно бессовестно, провоцируя на ответные действия. Бессовестно и бесстрашно.              Не его методика.              — А если тебе так хочется, чтобы я тебя отшлёпал — достаточно просто попросить.       Тёплый комочек лопается, взрывается разлетаясь на мелкие иголки.              В комнате светло. В люстре горят три из шести лампочек, плюс подсветка за диваном и забытый всеми телевизор. Это пожалуй даже слишком ярко, для одолевшего нас настроения.              А у меня перед глазами темнеет.              Последний проблеск света, тонет в уже таких родных, мурашках.              Я чувствую себя маленьким птенчиком, что сдуру сел на оголённые провода, и теперь, его обугленное тельце летит в тёмную бездну. Вот только, превратившиеся в захлопнувшийся капкан объятья, теперь, даже в бездну не отпустят. Остаётся лишь слабо трепыхнуться, тоже, как-то совсем по-птичьи, получая первый разряд тока.              Вкрадчиво-мурлычащий шёпот, струится туманом под сомкнутые веки. Удушливый, дымчато-чёрный туман, с ароматом его одеколона, в котором нет места ни для чего, кроме вспыхивающих яркими всполохами, слов. Горячее дыхание мажет по кромке уха, оставляя на нём ожог в виде лисьей, не то ухмылки, не то оскала. Задерживается на нём, ровно настолько, сколько нужно, чтобы я побоялся вздохнуть. Опускается по позвоночнику, чистейшим электричеством, вслед за ползущей по спине рукой и рухнувшим вниз, сердцем.              Калапс настиг меня мгновенно, хотя, какие-то доли секунды, я ещё притворялся, что всё хорошо.              Только душно. Дурно. И от треска электричества, кажется, бьющего в каждую клеточку — почти больно.              А вот это — уже его методика!              Когда больно, но почти. Больно, но не слишком. Когда, это что-то между «сейчас оно меня убьёт» и «сделай так ещё раз». Как щекотка. Лёгким пёрышком, по нервным окончаниям. Как приставленный к горлу нож, чьё лезвие холодит, но не ранит кожу. Медленно и со вкусом поджаривать мой мозг, до состояния податливой невменяемости. Застигая врасплох, несколькими словами, уничтожая меня до основания. До мурашек. До дрожи. До сводящего судорогой желания. Того, что он как бы случайно, во мне поселил.              Низко. Бархатно. Нежно.              Будучи почти всегда запредельно нежным «в постели», он умел выебать меня «в пути». Словестно. Почти не касаясь, довести до того, что после, каждое касание будет ощущаться вспышками. Не больно. Томительно тянуще-сладко, почти так же сладко, как рвущиеся из меня стоны С таким дьявольским коварством и садистским удовольствием, наблюдая за моими страданиями, что становилось страшно, думать о том, что со мной станет, если он хоть немного отступится от привычной нежности.              Поймав неожиданный паралич, я не замечаю, как с силой хватаюсь за чужое плечо. Сейчас бы стукнуть его хорошенько и с по-домашнему ворчливым «дурак», привести нас обоих в чувство. Это ведь очередное безобидное издевательство! На его месте, зная чужие слабости и силу возможной реакции, я бы поступил точно также. Но я все ещё на своём.              А мне, сейчас хочется к нему на колени, и хорошенько оттопырить зад.              Чёрт…              Сердце за секунду разогналось до скорости гоночного болида. Губы разомкнулись в немом стоне — наивная попытка поймать кислород. Голова податливо наклоняется, следуя за скользящему по шее, дыханием. В ней ни единой ноты протеста — только эхо дьявольского шёпота. А перед глазами — марево цветов — до такой степени я зажмурился.              Тормозни! В таком состоянии, разве что в дурку ехать.              Лёгкие кудахчат о том, что больше не намерены работать, в такой обстановке.              А меж тем, с каждой секундой промедления, надежды на то, что это простое, ещё совсем ничего не значащее «Хей, я просто быстро шепну тебе очередную, невероятно горячую глупость, потом тихонечко поцелую, мы забьём на это, и пойдём есть чипсы!», не перерастёт в нечто более весомое — становится всё меньше. Тогда уже, от лёгких точно, ничего не потребуется.              Изначально, Арсений явно не вкладывал в эту фразу ничего, больше свойственного ему, подкола. Но моя реакция, оказалась непростительно яркой.              Настолько яркой, что ещё немного, и мне придётся сидеть, исключительно нога на ногу.              Не говоря уже о том, что к чипсам он излишне придирчив, чтобы с лёгкой руки, предлагать мне «травиться».              Рука у него — тяжёлая.              На пояснице у меня лежит, удобно.              Может, и сидеть не придётся.               Не замечаю, как вместе с выдохом, вырвался не то кряк, не то всхлип.              Возможно, он и примет это за попытку посмеяться, но люди в здравом уме, таких звуков не издают.              И уж точно, я не способен распознать, быстрый поцелуй за ушко.              Сука, что же ты со мной делаешь?              А что это с тобой, Антоша? Это ведь ты, собирался отомстить ему за что-то и довести до подобного состояния. А теперь, весь мелко дрожишь, так будто тебе уже кое-что кое-куда вставили и включили.               А ему в ответ на это всё, невозможно не облизнуться сыто. Я не вижу, но чувствую, как в его глазах разгорается синее пламя. Он искоса наблюдает за происходящим во мне апокалипсисом. Слегка отстраняется, но голову наклоняет, ещё более заинтересованно.              Мажа, напоследок, кончиком носа по линии роста волос, чёрт возьми!              Если ты промолчишь ещё хоть с полсекунды, он точно от нетерпения, вгрызётся в одну из бегущих по тебе, мурашек. Или во все разом. Попросту сожрёт.              Скорее бы уже. Я так больше не могу.              — Я…              Да. Прими это за «да», ты ведь знаешь немецкий! А я, судя по всему, больше ничего из себя выдавить не смогу.              Ресницы мелко дрожат, но глаза открыть не получается. Не с первой и даже не с третьей попытки. Будто, я так сильно старался. Смотреть на него страшно.              У меня под веками костры, адское пламя, в котором сгорает моя же грешная душа. В этом огне, яснее ясного горят, все потаённые желания.              Да хоть себя не обманывай!              Может и не слишком потаённые. Но высказывать их — всё равно что разом захлебнуться в пепле.              А он заставит говорить.              Он — голубоглазый демон, чьи глаза горят страшнее костра, и отражаясь в которых, пламя, вопреки всем законам, становятся жарче. Тот, кому уже обещана моя душа. Он будет бесконечно долго плясать вокруг этих огней, подливая в них бензин. Смотреть на мои мучения. Смеяться и кашлять, вместе со мной же. А потом, сам шагнёт в это пламя и заберёт мою душу, на вечное служение.              Вот тогда, станет жарко.              Кончик языка, сам пробегается по пересохшим губам — ещё один жест моей слабости перед ним.              «За что ты так со мной?» — В моих, теперь уже широко открытых, глазах — истошная мольба, ошмётков рассудка. Они беспомощно вязнут в звонком эхе «попроси» и вызываемых им образах. Они готовы протяжно взвыть, на манер коня Юлия, когда тот думал, что от живодёров уже не спастись.              А я не думаю. Я знаю.              «Я принимаю правила» — Многообещающе улыбается из пламени то, что кажется, ещё совсем недавно, звалось душой.       Арсений взглядом цепляет, как на крючок. Держит, тянет, жилы вытягивает. Вой этот, без слов слышит.              Жарко.              — А если, я так не могу…       Еле шевеля губами, замираю, как вытянутая из воды, рыбка. Запрокинув голову, чтобы глаза в глаза. Чтобы глубже заглотнуть. Крючок.              А ещё недавно, мог. Кричал об этом, пока правда только глазами и неясными намёками, но так громко, что в итоге, докричался до ремня. Что в разы хуже обыкновенного, прокатившегося по телу сладкой дрожью, «отшлёпаю»              Потому что, не теми словами, не напрямую. Ему нужен от меня не слепой вызов, на кураже, а осознанное согласие.       О том, как мне в принципе можно оставаться в сознании, рядом с ним, он конечно, не сказал.              А ещё — смущение. Яркое, как взрыв прямых специй в сладкой на вид булочке. Смущение, которое, я уверен, ему каждый раз хочется заснять на все камеры и сохранить на всех, не только цифровых носителях.              Он, тварь такая великолепная, делает всё, чтобы я каждый раз захлёбывался в этих эмоциях! Терялся в ощущениях, которые всегда, будто бы разрезают меня, на мелкие лоскуты.              Теперь, я с трудом различаю свой обессиленный, сиплый шёпот. Тихий, еле различный, почти виноватый… Самую малость, игривый.              Паузы между фразами и даже словами большие, но это лишь от нехватки воздуха. Не от того, что мозг нарисовал уже тысячу и одно порно, начинающиеся со слов «отшлёпай меня, пожалуйста»              А зрачки расширились так, что любому наркоману станет страшно.              Надеюсь, он не подумает лишнего.              Я просто в шоке, пиздецком!              Не знаю, как надолго я отключился от реальности, но, должно быть, Арсу уже скоро станет некомфортно. Он, наверняка, решит, что перегнул палку и совсем меня запугал. А я-то, всего лишь, медленно самоуничтожаюсь, впадая в ступор от того, насколько сильно меня может замкнуть, от нескольких слов.              О чём мне просить, если я могу случайно скончаться, от одной только фразы?              Фразы, будто выдернутой из дешёвого бульварного романа, с жёсткой и безвкусной эротикой. Но перемыкающая меня за секунду, только потому, что это сказал именно Арсений. Так, как может он один. Своим блядским голосом змея-искусителя, к которому я никогда не привыкну, даже если, он только так со мной и будет разговаривать.              Господи помилуй!              Арсений же, смотрит на меня, с непривычно для себя в такие моменты, простотой. Будто в очередной раз подчёркивает, что ни к чему меня не принуждает и не ждёт от меня чего-то подобного, прямо в эту секунду. Осознание этого факта, самую малость, но ослабляет невидимые путы и позволяет вдохнуть, чуть больше чем на четверть лёгких.              Всего лишь чуть больше, ведь всё это обман. Не было в последнем поцелуе никакой ласки и заботы. Не было в голосе даже намёка на весёлость.              Там был только тонкий расчёт, такой же, как в прицельном взгляде. Только обещание того, что каждая хриплая нотка в его голосе, превратится в методично забиваемые в крышку моего гроба, гвозди. А потом, он посидит и посмотрит, сколько я продержусь, прежде чем попрошу себя освободить.              Сам попрошу…       Арсений ничего от меня не ждёт и не требует. Ему доставляет кайф само наблюдение, за реакцией трепещущего, подопытного мыша.              А лучше бы принудил.              Звучит так себе, но мне больше нравится, когда он берёт практически всю инициативу на себя и даже, применяет силу. Не грубую, с ним вообще без жести, но такую, что не оставляет мне времени одуматься.              Это будто снимает с меня некую ответственность в понимании собственных демонов. Тех самых, что теперь так настырно, просятся на свободу. Бери себе, да подыгрывай. Отдавайся под полный контроль. Не предаваясь мыслям о том, от чего же конкретно, в эту секунду так торкает.              А тут прям самому… Просить.              Как просил, только разве что во снах. Очень давно. Снах, за которые до сих пор стыдно. В фантазиях, что до сих пор, иногда, настегают в душе. После которых, на Арса смотреть неловко.              Так открыто и откровенно, полностью осознавая, что именно говоришь…              Методика «Словами через рот», мой хороший. Очень правильная и полезная вещь!       Как бы из-за этой методики, случайно, в морг не угодить…              Это нормально, — говорить о своих желаниях, тем более, когда они до судорог очевидны.              Вот именно! Очевидны! Неужели ему мало моих горящих глаз? Зачем сжигать всю душу?              Но я ведь, спокойно выпрашиваю у него, какую-нибудь гадость в магазине, или говорю о том, что хочу его поцеловать. Или просто хочу…              Я могу недвусмысленно простонать закусывая подушку, когда он, всё-таки устав будить меня «по-человечески», вдруг звонко шлёпнет, уходя. Могу бесконечно долго провоцировать его на нечто подобное, каждый раз выгибаться, проходя мимо. А после, и правда, могу с горящими азартом глазами, шепнуть что-нибудь про «ещё».              Это уже после, почти в бреду. Сейчас, я тоже к нему близко, до звонка в ушах и застывшего дыхания.              Но начать всё самому…               Тут слишком много конкретики. Слишком жарко и неправильно-дурно, от одной только мысли. Слишком яркой и парализующе-притягательной.              Моя проблема в том, что я слишком много думаю. Вот, даже сейчас. Снова.              А так хочется, чтобы он парой резких шлепков, отключил у меня эту способность. Чтобы на колени к себе утянул, жёстко виляющие бёдра фиксируя. Хочется ногтями в диван вгрызаться, до полос на ворсе. Давиться распирающим грудь вскриком, но упрямо молчать, пока рычащий шёпот, не потребует обратного. Или, хотя бы попытаться, молчать.              Хочется брыкаться и пытаться сбежать, как тогда. Заранее зная, что это бессмысленно, раскручивать в себе этот мнимый страх. Спорить, провоцируя его ещё сильнее. Хочется, чтобы именно он решил, сколько и насколько сильно надо, не отступаясь от задуманного, даже под моим жалостливым взглядом. Хочется давиться вздохами и называть его по имени-отчеству. Хочется слышать только его шёпот и держаться на грани сознания, с помощью мягкого «дыши». А после, не помнить ничего, кроме такого странного кайфа и абсолютной свободы.              Может, закосить под дурачка, сказать в шутку, что его в школу вызывают? Мол, учителя на меня жалуются… Это безобидно. Даже не порнушно. Всё почти как в жизни. Это он поймёт, без лишних слов и просьб.       После того самого случая, Арсений больше не прибегал к подобным мерам воспитания, хотя и напоминал мне об этом, каждый раз, как я начинал нарываться. Запугивал по-свойски, до дрожащих коленок, но сдерживался, даже если я злил его до нервного тика. А я нарывался, в какой-то момент, ловя себя на мысли, что всё же, почти всегда, делаю это специально.              Нарываюсь. Однажды даже решился рассказать отцу о своей вредной привычке, абсолютно случайно, набрав при этом Арсения. Рассказал, на одном дыхании. Но струсил, едва из динамика донеслось знакомое покашливание. Протараторил что-то о том, что звоню на спор, и сбросил звонок, так и не услышав хохот. Он наверняка, потом смеялся, да и на следующем занятии, следил за мной внимательнее.              — Если мне нужен повод?              Выдох получается каким-то слишком шумным.              Вот теперь, мысль закончена, и лёгким можно отдохнуть.              Не сразу понимаю, как начинаю рассуждать вслух. Голос больше не дрожит, хотя никак не поднимется с шёпота. Какого-то даже интимного, почти кокетливого. Не знаю, насколько эффектно это получается, по ощущениям, язык всё равно еле ворочается. Взгляд больше не прячется, просто не можется              Смотри, на всё, что ты со мной делаешь, раз так нравится!              Только не заставляй вслух.              Пальцы рук сильнее переплетаются. Рука сама ползёт вверх, по запястью.              Не понимаю я кажется и того, что сдаюсь с каждым словом.              А в глазах, должно быть, сейчас озорство непомерное, никак не созвучное с внутренней дрожью. Его я могу поймать, лишь по отражению в океане напротив.              Я смотрю на него с восхищением, как оленёнок Бэмби, смотрел на взрослого оленя. Но такой бы мультик, по телевизору не показали. Не от доброго дедушки Диснея.              Давай, скажи ему всё что думаешь! Он тоже скажет что-нибудь, и всем станет легче. Сегодня, все ваши проблемы, только из-за того, что ты не можешь вовремя заговорить о том, что тебя волнует, не накрутив драму до раздражающего всех предела.              Выдох.              Я…нет я не могу! Эти слова сожгут меня изнутри, быстрее, чем я издам хоть звук!              «А вы всегда делаете то, о чём вас просят?»              Достаточно просто попросить.              «Смотря о чём и как просить.»              Ему недостаточно! Я его знаю.              Сначала недостаточно громко, потом недостаточно чётко, затем, совсем не искренне, повтори-ка ещё раз!              И вот, мне уже придётся тренировать подобную просьбу, совсем как когда-то: , «Кузнечика» Краснеть и мяться перед ним, пока он будет смотреть на меня своим нарочито леденистым взглядом. А слова, будут медленно придушивать, и только в последний момент, когда я уже буду готов взвыть, сорвутся с языка, именно так, как ему надо.              В конечном счёте, я окончательно и бесповоротно расписался в своей любви и даже некоторой зависимости от музыки, но, чёрт возьми, ни одно произведение не заставляло меня давиться воздухом и слюной, испытывая явно не эстетическое возбуждение.              Я не смогу произнести это, даже один раз!              Хотя, возможно, чем жалостливее я буду звучать, из-за своих переживаний, тем быстрее он согласиться. А там уж, будь что будет…              — Повод? — Спасибо спокойному голосу, что пытается отвлечь меня от мыслей, но уже поздно              Как не посмотри, не обрисуй: любой «повод» в такой ситуации, отдаёт чем-то почти отвратно порнушным.              Будто иметь подобные заскоки — не порнушно.              — Ну да, повод. — Киваю с абсолютно обманчивой готовностью и знанием дела. На деле, пытаюсь собрать хоть какие-то слова, подбирая их как ключик. — Ты уже сказал, что не злишься… Я у тебя послушный. А без повода, наказывать никак нельзя!              Нет, это не ключик. Это — код от бомбы, что взорвётся в любом случае. Понимаю, по тяжелеющему взгляду Арсения. Он будто передразнивая, кивает вместе со мной, на каждое слово. Слова возвращаются пулями в лёгкие, но стекают с приоткрытых губ дразняще-притягательной, струйкой мёда.              Самому бы в нём не захлебнуться. Сладость сводит горло, но остановиться уже нельзя.              Нарываться легко и дурманяще весело.              Повод был. Прямо сегодня. Прямо совсем недавно. Кажется, ещё бы немного, и я бы смог подойти к нему с этой просьбой напрямую. Умер бы на месте, но сэкономил бы нам уйму времени. Да и что скрывать, нервные клетки бы сгорели, с куда большим удовольствием.              Если бы я только не накручивал за ним круги по квартире, нагнетая обстановку. Не сел бы страдать за пианино. А с прямым текстом лёг к нему на колени…              Тормози-тормози! Мыслительная печь, жара не выдерживает.              Он бы, наверняка, немножко поиздевался, словесно, совсем чуть-чуть. Недолго, ведь я могу отвечать, не смотря ему в лицо. Мне так проще. Ему — не так интересно. Ну шлёпнул бы, разок. Он ведь только с одной сигаретой меня видел. Если расценки остались прежними… Ну, пусть бы даже ремнём, чтобы напугать. Один раз, наверное, стерпеть можно.              А если понравится...              Господи, Шастун, ты либо скажи уже что-нибудь, либо прекрати это всё немедленно!              Но теперь, когда Арсений сам сказал о том, что у меня вообще-то, есть такая возможность. После того, как он сказал об этом, Так…! У меня не хватит на это никаких душевных сил. Да и момент упущен.              — Значит, тебе всё-таки хочется воспринимать это, как некое наказание…              Тянет задумчиво, старательно маскируя прорывающуюся в шёпот насмешку. Меня от его голоса, тоже всего тянет, скручивает как натянутый трос. Каждая из сотен тысяч бегущих по мне мурашек, взрывается фейерверком, когда горячее дыхание, снова мажет по лицу.              Да… То есть нет!              Никаких сил с ним нет!               Если задуматься, это смахивает на какую-то детскую травму.              Просто, кое-кого, в детстве совсем не пороли, а потом, он сдуру открыл для себя порнохаб и решил, что в этом даже есть что-то возбуждающее.              Потом ещё Арсений этот, на голову свалился. Человек, с которым не иметь какие-то, плавающие на подкорке, горячие фантазии — почти так же грешно, как придаваться им регулярно.              Имеют здесь, пока, только меня. Пока, только морально. Во всех позах. Так, что Камасутра плачет в сторонке. Вместе с нотной грамотой, что свела нас, на мою беду.              В венах барабанит смущение, почти отчаянное, взрывоопасное. В этой стадии, оно легко превращается в злость, напускную, но на какое-то время, ослепляющую. Защитную реакцию.              Хоть бы не послать его на хуй! Самому ведь туда хочется.              В последнюю секунду, прикусив язык, почти буквально, я сдерживаю себя от того, чтобы выкрикнуть чужое имя, гневно-рычаще. Но оно превращается в очередной всхлип.              — Нет...Я просто… Мне просто…              Нужно научиться открывать рот, только тогда, когда я могу спланировать наш диалог. Хотя бы, на несколько реплик вперёд              Арсений же, планирует.              Арсений смотрит на меня своим взглядом «Ебать, ты чистый лист, Шасун!» и ухмыляясь, одними глазами, добавляет. «Весёлый мультик. Покажи мне ещё!»              Арсений вдруг мягко отталкивает меня от себя, чтобы в ту же секунду самому придвинуться ближе. Ну или тут скорее надвинуться. Сверху. Вниз. Резко появившейся во взгляде угрозой, в диван вдавливая.              — Как твой агент, я бы вполне мог поторапливать тебя таким образом, когда сроки начинают гореть.              Расуждающе-предупреждающе.              Шутки кончились — мы переходим к действиям.              — Как там идут дела с работой, над последним заказом?              Спрашивает буднично-деловым тоном. Прекрасно зная, что за сегодня, ровно как и за всю прошлую неделю, я не сделал для этого заказа, ровным счётом ничего. За что и мучал себя весь день. Зная, что этот заказ — и есть тот самый, у которого сроки горят.              Не так ярко и красиво, как разгорающееся в моих глазах, подобострастие, но горят.              — Работа идёт! Вот как раз сейчас, вдохновение появилось… Я уже почти закончил! — Пропискиваю быстро, смотря на него снизу-вверх и всё сильнее, голову в плечи втягивая.              — Да? А не ты ли мне сегодня ныл о том, какая ты бездарность и как у тебя ничего не получается?              Я? Да я и слов уже таких не помню! Помилуйте, вам показалось!       Ныл. Раскачивался на стуле, как маятник, и причитал о своей нелёгкой доле. Арсений, мог бы войти в моё положение, пожалеть и обласкать, чем впрочем и занимался весь день. Вот только, моему музыкальному Папочке — человеку которому я обязан всем своим успехом, не было никакого дела до моих душевных метаний, если те, впоследствии, не становились качественной музыкой. Сейчас, передо мной сидит, именно он — запредельно горячий, но злобный, начальник.              Не помню, когда успел пересесть на колени. Пока свои. Беспокойно переминаясь, ища удобную позу, и всё сильнее выпрямляя спину. Словно кот, ожидающий броска любимой игрушки.              Бросят тут, скорее всего, меня. Спиной на этот самый диван.              Сидеть в ожидании, не получается совсем. Я то и дело подпрыгиваю на месте, вытягиваясь и снова оседая. Сердце скачет в груди, явно намереваясь выскочить через слегка приоткрытый рот, упасть рядом со мной, и посмотреть на этот спектакль, снаружи. Это всё оно виновато!              — Может ты у меня просто ленивый, м?              Зубы клацают у самого кончика носа, заставляя меня встрепенуться и отклониться назад, почти падая.              Угроза. В каждом звуке угроза. Каждое слово падает, гладким но тяжёлым, камнем в желудок. С каждым словом он нависает надо мной, всё сильнее.              «Нужен повод — пожалуйста!»              Понимаю.              Он не любит ленивых мальчиков.              Помню.              А вот смотреть на то, как я дрожу перед ним, словно загнанный кролик — очень даже. В такие моменты, его взгляд тяжелеет, приобретая хищный блеск. Тот самый, что ещё не ранит, но предупредительно холодит. Предупреждая, что из меня получится отличный фарш.              Он не спроста напомнил о том, что является ещё и моим агентом. Сейчас передо мной, больше не любимый человек. Продюсер. Учитель. Наставник. Непосредственное начальство. Начальство, перед которым положено трепетать и выслуживаться.              У меня положено. Особенно, если в речи проскальзывает, это тихое но требовательное «м?»              И я переключаюсь, мгновенно рассыпаясь перед ним, стелясь, как секретарша ради премии. Нет, как любимчик начальства, лучший работник месяца, что всё же, где-то провинился. Даже секретарша, от самой ужасной комедии до самого жаркого порно, не может смотреть на своего начальника, с таким огнём в глазах              Для комедии это слишком развратно. Для порно — всё ещё невинно.       Для меня — жизненно необходимо. Я будто заново рождаюсь, хватаясь за протянутую мне ниточку. Эта новая «поведенческая ниточка», снова ведёт меня ровно по продуманной Арсом, тропинке. Обвивает мои запястья, заставляя уложить руки на чужие плечи. Другим концом вьётся вокруг шеи, тянет на себя, так, что хочется провести пальцами сверху-вниз — убедится в наличии ошейника. Она полностью меня контролирует, даруя при этом полную свободу слов и действий, на какое-то время, решая все мои проблемы, с нехваткой этих самых слов.              Воздухом бы кто поделился.              — Я всё сделаю! Арсений Сергеевич. Всё сделаю!              Язык заплетается, путается между вздохами.              Пальцы сами поддевают ворот чужой футболки, прямо как он, мой подбородок, несколькими секундами ранее. Тянут на себя, неизвестно, кого в итоге, ближе притягивая.              Задыхаясь в клятвах, я не выдержав, вытягиваюсь в струнку, будто приподнимаясь на носочки. Совсем забывшись, тянусь к его губам, едва ощутимо, касаясь самого краешка, словно это касание должно сделать мои слова ещё более убедительными. Не встретив ожидаемого сопротивления, быстро целую ещё раз, ближе к центру, блаженно выдыхая после содеянного.              Обращение слетает с языка восхищённым полустоном, быстрее, чем я успеваю его осознать. Так правильно. Всё правильно — от первой и до последней буквы. Эта трепещущая интонация, слабый выдох в чужие губы — правильно. Плещущееся во взгляде обожание — правильно. Так дурманяще-сладко, породному, что сразу хочется закрыть глаза и довольно мычать.              Таким тоном бы ещё добавить «Всё что прикажете», но это обещание, и по глазам без труда читается.              Арсений отвечает мне довольным мурлыканьем и позволяет, падая на спину, утянуть себя следом, всё ещё шепча, те же глупости.              — Только пожалуйста…              Очередной выдох, замирает под чужим весом.              Выждав несколько секунд, пока эта мольба будет готова разорвать глазные яблоки, а может просто примеряясь, он всё же целует меня. Осторожно, на пробу, даже скорее не целует, а мелко моросит по менее повреждённым миллиметрам кожи. Слегка хмурится, будто чувствуя на себе весь дискомфорт, что может случайно причинить мне.              А я не чувствую ничего, кроме распирающего грудь счастья и мягкости волос под пальцами.       Ранки действительно саднят, так что я пару раз едва не срываюсь на жалобный писк. Короткие вспышки боли не пугают мою, наверное, всё же мазохистическую, натуру, но добавляют неожиданной остроты ощущениям. В прямом смысле, остроты. Это, всё равно что проводить по губам, острым перцем. А ведь Арсений, ещё даже ни разу не укусил меня. Что я, слегка осмелев, тут же пытаюсь исправить, не то что углубляя поцелуй, а сам порываясь укусить.              Именно тогда, я впервые душу в себе писк и вижу перед глазами звёзды. Эти поцелуи, были настолько желанны, что в какой-то момент я удивился и даже чуть не обиделся сам на себя, что до сих пор не плачу.              Не от боли. От нежности. Благодарности.              В эту секунду, я и правда готов поклясться, что вся работа будет выполнена, в самый краткий срок.              Но, наверное, заказчикам лучше не знать, откуда берётся моё вдохновение.