Под запретом

Май был холодным. Андрей распрямился, с расстегнутой курткой, поддаваясь промозглым порывам ветра, ощущая как по телу пробегают мурашки. Тепла все равно сейчас не хотелось. Могила отца перед глазами выглядела совсем неухоженной, грязной и закинутой. Забытой. Андрей сам тут - впервые. Точно знал, что и мама ни разу не приходила. Может, только в первый месяц, после его смерти. Мысли разбегались, расползались в разные стороны, перемешивая воспоминания и сожаления, что-то горькое и тягучее в груди. Может, все же не стоило приходить сюда одному. Лицо с фотографии выглядело до ненавистного знакомым, столько лет прошло, а он все равно помнит с идеальной четкостью. Ничего так и не забыл, не смог. Может, стоило бы, вот только как? Не знал. Не представлял. Отец, по ощущениям, все еще был рядом. Незримая тень, что связывала руки и ноги, шептала на ухо темными вечерами, что-то о его слабости, о его бесполезности. Что-то, что повторял годами до этого, вбивал точными ударами. Уже не вытравить. Только последние месяцы стало легче. Проще. Вспоминалось реже и без эмоций - начало отступать, едва-едва, ослабляя удавку на шее, но все же. Все же. Андрей засунул руку в карман, доставая часы. Стрелки на них не двигались уже давно. Стало интересно: а что сказал бы отец про него сейчас? Если бы знал обо всем? О том, что сделал, о том, каким стал, после всего пережитого. Ведь и правда изменился, так сильно и так неотвратимо. Хорошего отец бы все равно ему не сказал. Будто не мог так. Не с ним. Это сейчас ведь прощание. Выпускной совсем скоро, до его поступления остается всего ничего, а там - уедет. Покинет все это, болезненное и тяжелое, забудет как страшный сон. Сбудется, наконец, его мечта, исполнится самое главное желание. Потом и сестру заберет, как она подрастет, и он сам обоснуется в другом месте. И станет проще, спокойнее. Было внутри что-то пустое, безмолвное. Сказывалась, наверное, атмосфера кладбища. Или еще что. Как знать? Андрей положил часы на холодный камень, уставился на них, на мгновение тяжелым взглядом. Выдохнул. Украдут их скоро. Это, впрочем, уже не беспокоило. Как-то снова накатило воспоминаниями, нахлынуло волной. Столько всего произошло за это время, так все изменилось. Перевернулось с ног на голову, не остановить никак. Не вернуть уже обратно. Полина уехала еще тем летом. Было тяжело, грустно, отсутствие подруги первое время как-то особенно сильно обжигало, мучало вечерами. Не хватало веселых разговоров, прогулок по улице, смеха над глупыми шутками. Искренности и поддержки не хватало тоже - на расстоянии это ведь не то совсем. Не так. И все равно был за нее рад. Ей стало куда легче, чем тут, с этим всем, темным и мрачным. Оно все равно сразу не прошло полностью, даже сейчас мелькало отголосками, но было проще. Приглушенно, тягучими воспоминаниями проскальзывало в разговорах, всплывало на поверхность, чтобы сразу уйти на глубину - не увидишь, ни за что. Связь, конечно, поддерживали. Разъехались не совсем далеко, соседние города, даже пару раз вышло увидеться на каникулах - несколько часов на поезде и готово. Это все равно было уже не то, не так, не получалось как раньше, но было приятно знать, что где-то там, есть кто-то близкий и родной. Андрей скучал, конечно, но наверное, так лучше. Ей так точно. Здесь, все произошедшее, мучало бы. Не смогла бы забыть, отстраниться полностью. Или не так скоро. Казань все еще была опасной и мрачной, группировок не становилось меньше и жизнь так и не становилась тут проще. Для них с Маратом не стала. Может быть, если все получится, в Москве сложится по-другому. Может быть, надеяться хотелось. Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко. Что-то вроде того. Что сказал бы про Суворова отец? От мысли стало даже смешно, представить подобное было невероятно. Андрей засунул руки в карман и вяло покачался на пятках: перенял привычку от Марата. Лицо с фотографии смотрело с едкой насмешкой и пренебрежением. Пугало схожестью. Все же и правда - в отца внешне пошел, во многом и по характеру. Главное, что в основе оказался другим. По крайней мере, в это хотелось верить. Он по родителю не скучал. И сейчас, стоя на его могиле, чувствовал только ледяное равнодушие. Иногда только думал: хотелось бы, чтобы все сложилось иначе. Чтобы он был другим. Но вышло вот так, сделать с этим уже нечего. Человек мертв и уже никогда свои ошибки не исправит, никогда не станет хорошим отцом, никогда не станет тем, на кого хотелось бы быть похожим, не будет близким и важным. Останется вот так - пустой, забытой могилой, мрачной тенью за плечом и холодным шепотом в ночи. Никем. Слез эта мысль не вызывала. Боли не было. И пустота пугающей больше не была - казалась чем-то правильным и понятным. И сюда он и правда больше не придет: это прощание было сухим и холодным, но почему-то нужным. Он больше не слабак. Больше не боится. Прийти сюда значило окончательно это показать. Почему-то вспомнилась снова та мелодия, из этой проклятой передачи отцовской. Проигралось в голове финальным аккордом, укололо под ребрами иголкой. Отпустило - резко, на выдохе. Это больше ничего не значит. Уже давно. Андрей развернулся, поморщился: челку сбило в глаза ветром. Уходил, окружаемый тишиной. Что-то внутри будто расслабилось, улеглось. Успокоилось. Может быть, нужно было прийти сюда раньше. Закрыть эту часть себя навсегда, запереть так, чтобы не вскрылось никогда, не выбралось наружу. Когда шел, карман куртки неприятно оттягивали часы - засунул в него руку, ощущая приятную пустоту. Вроде и весили всего ничего, а тянуло так, словно многотонный груз нес. Теперь стало правильно. Как и должно быть. Домой шел медленно, лениво оглядывая знакомые, выученные до смешного улицы, думалось ни о чем. Только что-то спокойное, мягкое, свернулось в груди. Запомнить бы это ощущение, сохранить в себе, чтобы не терять больше. Жаль, что так не работает. В голове все всплывали воспоминания о минувшем, кружили голову, туманили рассудок. Наползала странная меланхолия, приятная и тягучая. Увязал в ней, тонул. Шаг замедлил. Не хотелось сейчас ничего резкого, ничего сильного. Только вот эта тишина внутри. Покой. Марат ждал его около дома. Курил привычно, задумчиво пялился куда-то вдаль. Андрей на мгновение остановился, впитывая глазами знакомый образ. Сразу захотелось улыбнуться, прикоснуться хотелось тоже. За все это время тяга между ними не улеглась, не усмирилась буря. Как тут, когда Суворов сам взрыв напоминает, горячее, буйное пламя. Уже не обжигает - только греет, пропитывает теплом. Суворов, заметив его, сигарету выкинул, потянул за запястье сразу в подъезд. Спросил сходу: - Где был? Я думал ты с уроков домой пошел. Жду, как идиот, полчаса уже. - Отпустили с последнего. Пройти захотелось. Марат кивнул. Нетерпеливо топтался на месте, пока Андрей открывал входную дверь. - Погода ужас. Вроде, уже тепло быть должно, а тут не пойми что. Хотя бы дождей меньше стало. Андрей только кивнул. Зашли вместе, Марат торопливо тянул его по лестнице, подталкивая к квартире. Почему-то от него такого, привычно-энергичного было приятно, тепло как-то, губы невольно растягивались в улыбке. Спросил, усмехаясь: - Чего такой? - Голодный. Домой не заходил. Чая хочу еще. - Мог куртку застегнуть и не мерз бы тогда. - А сам-то? Андрей рассмеялся. В квартиру ввалились переругиваясь, толкаясь. Марат сразу потопал на кухню, по хозяйски поставил чайник, что-то начал выискивать в холодильнике. Кажется, сгущенку - знал, что ради него и покупается. Мама Суворова все еще обожала. Андрей потянулся следом, уселся за стул, зевая: - Мне тоже сделай. Без сахара. Марат кивнул. Сгущенку нашел, принялся сразу открывать. Андрей со вздохом встал, банку из рук вырвал, хоть и с трудом. Нахмурился: - Нормальной еды сначала поешь. Сам сказал, что голодный. - Так одно другому не мешает. Андрей только покачал головой. Суворов потянулся с поцелуем, одновременно пытаясь из рук сгущенку забрать. Опытный Андрей не купился, в ответ поцеловал, но банку предусмотрительно спрятал за спину. Ухмыльнулся: - Там каша в холодильнике. И котлеты. Мне заодно разогрей. Марат раздраженно вздохнул. Кивнул, зная, что тут проще подчинится, чем спорить до посинения. Снова завозился у плиты, Андрей сел обратно за стол и уставился мягким взглядом в его спину. Внутри все еще было тепло и спокойно. Хорошо. Не отпускала эта тишина, не уходила мягкость. Тянула за ребрами, ширилась и росла от вида знакомой, привычной суеты рядом. Не хотелось ничего делать, думать тоже особо не получалось: только пялился как идиот, улыбался едва-едва, уголками губ. Расслабился, целиком и полностью. - Так где был? Просто по улицам гулял или как? - На кладбище сходил. Марат на мгновение замер. Повернулся к нему, удивленно оглядывая. Во взгляде мелькнуло беспокойство, нахмурился, чуть склонив голову набок: - А чего вдруг? Андрей пожал плечами. Порыв было как-то сложно объяснить. Просто почувствовал, что надо, думал уже несколько дней. Будто что-то тянуло. Держало и не отпускало, толкало в спину необходимостью. Пора было. Готов. - Часы оставил. Марат все еще хмурился. Спросил осторожно: - Ты в порядке? Андрей улыбнулся широко, кивнул. Суворов с сомнением поджал губы. Но настаивать не стал: знал, что Андрей объяснит позже, когда захочет. Отвернулся, снова зарывшись носом в холодильник. Повисла тишина: приятная, уютная. С Маратом было хорошо молчать, хорошо разговаривать. Просто хорошо. Вода в чайнике закипала, Суворов возился с едой, что-то мурлыкал себе под нос, Андрей смотрел на него, вот такого, переполненного энергией, родного и близкого и думал о том, что ему безумно повезло. Что вот это все, вот эта точка к которой они пришли стоила всех тех проблем, всех переживаний, что были до этого. Что они того стоили. Как бы все было, если бы тогда Марата посадили? Андрей сидел бы сейчас один, все дни до этого был бы тоже - один. Как-то не представлялся кто-то другой на месте Суворова. Никак. Вот вообще никак. Ильдар тогда помог. Марат так никогда и не рассказывал, что ему такого Ильдар сказал в тот день, про всю эту ситуацию в целом вспоминал неохотно. Сказал только как-то раз, что и правда был к худшему готов. Что не жалеет ни о чем. Андрей тогда разозлился, впервые даже наорал: ни до, ни после голоса не повышал. Марат его слушал, сидел на кровати, смотрел пристально. Молчал. От этого почему-то совсем сложно было остановится, расписывал раздраженно, что это не шутки, что так с собой поступать было нельзя, что это был бы крест на его будущем. Вообще очень долго распинался, под его спокойным взглядом. Чуть не охрип, если честно - так-то он и правда не привык к такой громкости от себя. Суворов слушал. После потянул к себе, шепнул тихо: - Все закончилось. Не о чем теперь волноваться. Держал крепко. Андрей тогда ткнулся носом ему в шею, пытался привести сбившееся дыхание в норму. Злился. Кипел весь. Спросил раздраженно: - Зачем вообще это было? Что бы я тут один делал, скажи мне? Как бы я дальше жил, зная, что ты из-за меня себе всю жизнь поломал? - Я еще до тебя в группировку вступил. И сам все решил, ты здесь вообще не при чем. Андрей попытался вырваться, выбраться из крепких рук, что обнимали так нужно. Хотелось кричать и кричать, вбивать хоть что-то разумное в чужую голову кулаками, если понадобится. Марат не позволил. Лег на спину, потянув за собой. Смотрел так открыто и спокойно, снизу вверх. Как-то беззащитно, что ли. От него такого почему-то злился только сильнее. - Ты головой вообще не думаешь, ясно? Так нельзя. - Зато Кирилл больше никогда проблемой не будет, верно? Андрей разъяренно выдохнул, заводясь от упоминания этого ублюдка только сильнее. Все еще радуясь, внутри, что того и правда за решетку упекли. Марат хмыкнул, понял, видимо, что про него говорить вообще не стоило. Оправил, упавшую на глаза, андрееву челку, проходясь мягким прикосновениям по лбу, скулам. Сказал тихо: - Меня в целом тогда заносило. Ты же знаешь. Казалось, что только так все закончится и может, что для меня в целом только такой вариант, понимаешь? Я просто ускорил события, а главное твой вопрос решил. Все за раз. - Никогда так больше не делай, понял? Никогда. Марат кивнул. Поцеловал, горячо и жадно. Его руки скользили по телу так правильно, так нужно. Андрей тогда на поцелуи подался, гася кипящую внутри ярость прикосновениями. Разговаривать про ту ситуацию после выходило мало и со скрипом. Марат не очень любил говорить о проблемах, чувствах - как-то признался, что ему сразу кажется, будто он тут ноет, жалуется. Сидело в нем все еще все это, пацанское. Даже несмотря на то, что отшился почти сразу, как из участка выпустили. Суворов поставил перед ним тарелку с едой, вырывая из воспоминаний в настоящее. Уселся напротив, сверкая веселым взглядом: - О чем с такой улыбкой задумался? Андрей улыбнулся шире, взяв в руку вилку: - О тебе, конечно. О чем еще? Марат довольно ухмыльнулся. Подмигнул: - Да я тут рядом. В открытом доступе - чего просто думать сидеть? Андрей рассмеялся. Кивнул на его тарелку: - Ешь давай. Нам еще уроки сделать надо. - Как скажешь, мам. Андрей кинул в него салфетку. Злится не получалось: Суворов весело хохотал и выглядел до невероятного довольным. За еду принялся, впрочем, сразу же, торопливо и жадно. И правда - голодный. Андрей мазнул по нему взглядом, после принялся за свое. Бросил взгляд на часы: мама вернется с работы через пару часов. Хорошо, что сегодня Юльку со школы она забирает - выходить в такую погоду куда-то лишний раз было лень. С Ильдаром она разошлась полгода назад. Как-то не сошлись в итоге, не получалось. Слишком угнетала его работа, с Андреем их отношения, даже несмотря на помощь Марату, так и не наладились, да и его извечная раздражительность и с трудом подавляемая агрессия не могла нормально влиять на атмосферу вокруг. Мама переживала долго, решилась тоже с трудом. Удивительно, что смогла, если честно - в ней, как и в самом Андрее, за этот год многое поменялось. Вышло на удивление тихо, мирно. Ильдар потом еще что-то пытался вернуть, приходил несколько раз, словно не совсем мог поверить, что это и правда - конец. Мама держалась, отказывала раз за разом, плакала вечерами. Но все же смогла. За это, ею, если честно, даже хотелось гордится. Их отношения все еще оставались кривыми и косыми, мама часто истерила до сих пор, много расстраивалась, кидалась из крайности в крайность: то пыталась не трогать вообще, то дергалась по поводу него из-за каждой мелочи. Пару раз пытались разговаривать. В первый раз рассорились так сильно, что Андрей несколько дней жил у Суворовых. Спасибо за понимание тети Диляры, потому что дома появится просто не мог. Да и присутствие Марата рядом в те моменты нужно было особенно сильно. Мирились с трудом, но получилось: Андрей вернулся чуть спокойнее, мама к тому времени тоже немного выдохнула. Даже так не отступили. Старались, оба. Между ними все еще очень многое стояло, мешало иногда до страшного. Проще всего стало, как ушел Ильдар - Андрей, честно говоря, с их расставания ощутил только облегчение. Радости не было. После той ситуации его не трогал никогда, но все равно. Все равно он ждал, беспокоился, что рано или поздно, в особенно тяжелый для него день, нападет. Где-то в глубине души думал, что если бы мама с ним не рассталась, то так бы рано или поздно и случилось. Не бывает такого, чтобы такие люди вот так менялись. Не просто так, от нескольких моментов. Можно сказать, что успели вовремя. Второй и третий разговоры с мамой выходили лучше. Что-то удалось выговорить, что-то отпустить. Было проще от понимания: в любом случае осталось недолго. Он скоро уезжает. Он и Марат. Как и договорились когда-то. После еды Андрей и правда планировал сесть за уроки: выпускной класс, до конца уже меньше месяца. Волнение уже подкатывало к горлу, давило иногда ночами. Суворов, конечно, планы нарушил. Потянулся с поцелуями, как-то особенно жарко шептал на ухо, тянулся близко-близко. Такой нужный, родной. Желанный. Их первый раз вспоминался со смехом, потому что вышло нелепо, случайно, криво и косо. Как, наверное, должно быть. Андрей сильно напрягался, нервничал почему-то жутко. Марат торопился сначала, потом и вовсе перевозбудился: пришлось отложить. Долго лежали рядом - Андрей смущенный, Марат задумчивый. Как-то потом снова друг к другу потянулись, успокоились. Посмеялись даже: Суворов долго рассуждал на ухо о том, что так бывает и вообще секс это даже не обязательно. Слушать его разглагольствования было почему-то весело, стеснение проходило, Андрей насмешливо поддакивал. Расслабились. После оно как-то само и вышло, в тот же вечер. Их отношения это изменило как будто полностью, а с другой стороны не повлияло вообще. Просто как будто стало местами проще, Марат стал еще ближе и понятнее: хотя казалось бы, куда больше? Да и как будто поставило какую-то точку во всех сомнениях и переживаниях. Они такие, между ними вот так все. И замечательно. Ничего страшного в этом больше не было. Иногда, конечно, все еще накатывало: от понимания, что они не смогут никогда открыто вместе стоять на улице, от того, что в их отношениях всегда будет эта доля запретного и чуждого для всего мира. Становилось моментами тоскливо, когда замечал, как Марат старается меньше тянуться к нему на людях, как он сам строго следит за собой вне дома. Вспоминалась всегда та ситуация, как попались безрассудно, какие последствия были. Всегда думалось - могло ведь быть куда хуже. Намного, намного хуже. Сразу как-то вспоминался тот тяжелый период в их жизнях, насколько много всего происходило, как с этим справлялись: местами неправильно, иногда излишне эмоционально, но даже так - вместе. Это в итоге было самым главным, верно? Вова все еще был в розыске. Все еще был где-то там, не найденный, потерянный для всех и для своего брата тоже. Суворов про него говорил редко. Все еще злился, все еще не отпустил то резкое непринятие, ситуацию ту страшную. Только однажды, ночью, тихо признался, что скучает. Что все еще, наверное, ждет. Андрей тогда его обнял, держал крепко-крепко. Сказать тут было нечего, врать о том, что все будет хорошо не получалось, потому что хорошего на самом деле не было. Жизнь не всегда бывает простой и понятной, происходит иногда страшное и исправить это нельзя. Не получится. И возможно, Марат Вову никогда больше и не увидит, может наоборот получится - знать наверняка было нельзя. Суворов в любом случае не любил пустых утешений. Сейчас Андрей лениво одевался, почесывая затылок. Марат, все еще полуобнаженный, расслабленно курил в форточку, напуская холода в комнату. От этого по коже бегали мерзкие мурашки, хотелось залезть обратно под одеяло и поваляться еще часик. Нельзя. Учеба. - Оденься нормально. Рано или поздно ты так заболеешь. Андрей швырнул в Суворова свою домашнюю майку, зевнул широко. Марат только усмехнулся, проказливо показывая язык: - Я закаленный уже. Мне не страшно. - Зато мне страшно. И еще страшнее будет маме объяснять, если она вдруг домой вернется, почему ты тут стоишь такой красивый. - Правда, красивый? - Марат довольно затянулся, выпустил несколько дымных колечек в воздух. - Нравится мне, когда ты комплименты раздаешь. Одеваться от этого точно не хочется. Андрей рассмеялся. Покачал головой: - А надо бы. Тут и правда объяснить было бы сложно. - А то, что я курю уже не смущает? - Мама и так догадывается, я думаю. Да и если выбирать - это и правда объяснить легче было бы. Суворов хмыкнул. Выкинул сигарету в окно, потянулся лениво. Андрей мазнул взглядом по его телу, внутренне удивляясь: все еще странно было видеть его без синяков. А теперь это и правда редкость. До сих пор поражало. Группировка отшила его жестоко, без крови не получилось. Как рассказал потом Марат, Турбо старался больше всех. Словно мстил за что-то. Отыгрался в последний, как тогда хотелось верить, раз. Только это и потом выходило. Суворов нарывался и сам, дрался стабильно, как и раньше, теперь только с теми, кого до этого считал своими. Его в целом еще долго шатало. И изменения в жизни, и отсутствие группировки привычной. Хорошим мальчиком он так и не стал. Наверное, уже не сможет. Андрей с этим смирился, принял. Понял. Иногда в нем и самом сидело все это, жестокое и мрачное. То, что пообещал самому себе не показывать никогда, прятать. Выходило вроде, но все равно. Все равно. Проскакивало что-то, теплилось внутри чудовищное, жуткое желание снова, хотя бы еще раз, ощутить собственную силу, распробовать все это на вкус, снова и снова. Он знал, что сам по себе он не самый спокойный человек, несмотря на внешний вид, знал, что подавляемой агрессии в нем все еще много, на это нужно время и много усилий. Старался. Подтягивал за собой и Марата. Успокоился Суворов только через пару месяцев, окончательно приняв для себя звание чушпана и новые правила жизни. Смирился. Как-то сказал, что без Андрея не смог бы, наверное. А тут получалось - взялся даже за учебу, чтобы потом вместе поступить могли. Выходило иногда так себе, но это уже было намного лучше, чем ничего, так что грех жаловаться. Иногда все равно срывало - дрался, отжимал у кого-то деньги по старой привычке. Андрей потом только смотрел устало: Марат от его взгляда терялся, выглядел почти виновато. Сейчас срывов становилось меньше. Были, но куда реже. Перевоспитывался, в общем. Хоть как-то, но все же. Сейчас, наконец, уселись за стол, Андрей почему-то достал английский. Достал, улыбнулся. Марат его улыбку заметил. Усмехнулся тоже: - Так все и началось, да? - сказал вдруг мягко, рассеянно оглядывая учебник. Андрей кивнул. Раскрыл на нужной странице, задумчиво побарабанив пальцем по столу. Хмыкнул: - Началось все вообще с автобуса. Где ты мне в лицо зарядил. Суворов пожал плечами: - Не мог перед таким личиком устоять. Срочно нужно было что-то делать. - И ты начал с удара. - Как умел. Андрей рассмеялся. Марат ярко улыбнулся, покачиваясь на стуле. За окном было пасмурно. Тучи закрывали собой солнце, заполняя комнату сумраком. И все равно почему-то казалось, что вокруг светло из-за этой улыбки. Из-за чего-то теплого внутри. Андрей наигранно вздохнул, опираясь локтями о столешницу: - Очень рад, что с тех пор навыки у тебя улучшились. Марат подался вперед, утыкаясь носом ему в шею и щекотно выдыхая. Кожей ощущалась его усмешка: - Все для тебя, Андрюш. Я очень старался. - Нам и правда нужно сесть за уроки. Суворов вздохнул. Легонько укусил за мочку уха, пуская по телу волну дрожи. Отстранился, снова покачиваясь на стуле: - Умеешь ты портить настроение. Андрей улыбнулся. Как-то сегодня накатывало это все, меланхоличное, мягкое. Хотелось чего-то, необъяснимо нежного, совсем ему не свой свойственного. Марат шарился у него в полке в поисках своей любимой ручки - она выглядела как после войны, явно повидавшая многое у него в использовании. Ерзал на стуле, другой рукой тянулся в портфель за тетрадью, под нос матерился. Андрей со вздохом портфель забрал, достал тетрадь сам, шлепнул ею по дурной голове - вот и вся нежность. Долго объяснял новую тему по английскому, скатываясь на смех: учить что-то с Суворовым серьезно было невозможно. Вечером пришла с работы мама. Юлька сразу рванулась к ним, рассказывая о том, что произошло за день. Жаловалась на учебу Марату - тот очень сочувственно кивал и обещал, что потом будет хуже. С учебы так и соскочил - сообщил, что Юля нуждается в моральной поддержке, и он готов в этом заменить ее старшего брата. Андрей только вздохнул и сел сам. В комнате происходили какие-то страшные, непонятные по звукам процессы, в которые втянула Суворова сестренка и знать об этом не хотелось. Кажется, они рисовали его портрет со спины. Результат даже видеть не хотелось - художники из этих двоих выходили так себе. Было как-то легко и просто. Мама возилась на кухне, разговаривала потом с кем-то по телефону. Андрей подумал, что ему самому надо бы Полине сегодня позвонить - договорились же, раз в неделю чтоб точно. Почему-то внутри было спокойно. Впервые за много лет. Марат остался с ночевкой, легли вначале для вида раздельно. Потом, как хотелось - вместе. Андрей рассматривал его лицо, едва различимое в полутьме, лежал близко. Суворов смотрел в ответ. Неотрывно, невероятно мягко. В этой мягкости хотелось раствориться, забыть обо всем на свете. Ощущать, так глубоко и сильно, как ничего до этого. Андрей только вдруг чувствовал на языке слова-признания, что так редко срывались с губ, все еще неумело, криво и косо, но вот сейчас. Сейчас. В этом моменте, когда между ними так много, так сильно и так ярко, казалось уместным сказать тихое: - Люблю. Марат потянулся ближе, прижимаясь лбом к его лбу. Момент растянулся, расширился, отпечатываясь в сознании тишиной и щемящей нежностью в груди. Так что плавилось что-то, мешая вдыхать, связно мыслить даже. Только вот это. Манящее, все еще незнакомое, все еще каждый раз новое и неизведанное, острое и на грани. Такое нужное и родное. Легкое. - Я тебя тоже. Андрей прикрыл глаза, растворяясь в тихом, теплом удовольствии, растекающимся волной по телу. Все еще не идеально: у него до сих пор остались проблемы со сном, до сих пор не очень отношения в семье, много волнений в школе. Марата все еще местами штормит и на нем остался мрачный отпечаток пережитого. Все еще. Вот так. И Андрей все равно был счастлив. Так странно, удивительно счастлив. Здесь и сейчас. И этого, наверное, достаточно.