Предсказание

      В столице Египта медленно садилось солнце, вплетая свои огненные узоры в клубы облаков, что медленно ступали на восток.       Эвтида, потягиваясь, словно кошка, на кушетке возле большого пруда в центре роскошного сада, откинула голову, позволив последним лучам солнца, поглаживая, очерчивать точеный профиль, играться с густыми прядями и подсвечивать пропитанное маслами тело, совершенство которого и не пыталось скрыть ее откровенное бордовое платье.       Обхватив пухлыми губами курительную трубку, девушка сделала затяжку, а затем блаженно пустила дым ввысь, наблюдая за тем, как он растворяется в воздухе. Эва глубоко вздохнула, искренне наслаждаясь умиротворенным тихим вечером, вытянула стройные ноги вдоль кушетки и прикрыла глаза.       Так незаметно прошел вечер, на смену которому пришла прохладная ночь. Прислуга уже давно зажгла факелы в саду, расставила благовония, подготовила для своей госпожи вино и фрукты, поскольку Эва уходить отсюда не хотела, практически беспрерывно наблюдая за жизнью высокого неба, на котором загорались первые звезды.       Уже когда мышцы порядком затекли от долгого нахождения в одном положении, девушка, стряхнув пепел с трубки, нехотя встала с места и направилась к себе.       Эва, разомлевшая и притихшая, шла в покои медленно, даже отчасти тяжело, не желая рассеивать проникающий в сознание сон, как вдруг оказалась прижата к стене сильными руками. Сдавленный вздох был моментально прерван, как только мужчина, зарывшись пальцами в загривок, сильно схватил за волосы и буквально навалился на нее всем телом, вдавливая в холодную шероховатую поверхность стены.       — Меренсе-е-ет, — игривый хриплый голос.       В ответ лишь сдавленный стон, но и его было достаточно, чтобы мужчина тут же развел коленом ее ноги в стороны и накрыл ладонью её лоно.       Мужчина рассмеялся — тихо, без манерности, но самодовольно, когда ощутил влагу и отчаянное желание Эвы, стоило ему надавить сильнее, заставляя её оттопырить задницу.       — Какая ты бесстыжая, — шепчет ей на ухо, вызывая табун мурашек.       Столь открытое платье, не имеющее ни застежек, ни достаточного количества ткани, не предусматривало нижнего белья — фактически девушка была обнаженной.       — Г-господин… н-не играйся, — пыталась потереться о ладонь, вцепившись в его запястья.       — Ну что же ты? — водил хаотично широкой ладонью по животу, сдавливая чувствительную грудь. — Ты так скучала… — проскользнул пальцами под ткань платья и надавил на соски.       Эва стонала, извивалась и терлась о его пах, чувствовала, как твердеет его плоть, однако Сет жесток, никогда не уступит.       — Господин, — хныкала.       Громкий стон пронесся эхом по коридору, стоило мужчине резко войти в нее пальцами. Эва едва ли чувствовала опору в ногах, колени подкашивались, но он заставлял её стоять на месте, изнемогая от грубой ласки, — несмотря на влагу, первое время она жмурилась, заставляя себя расслабиться. Уверенными движениями желание отпрянуть от своего господина сменилось наслаждением. Девушка не стеснялась никого, всхлипывала от удовольствия, сама насаживаться пыталась, но Сет был беспощаден. Забывшись от собственных ощущений, от невозможности к себе прикоснуться, пока он держал её руки в железной хватке над головой, Эва крикнула, стоило Сету войти в нее до основания, и растеряться от такого напора.       Он никогда не был с ней нежен — напротив, каждый раз, когда овладевал ей, лишь грубой, жестокой лаской свое превосходство показывал, подчиняться заставлял. Он вырвал из её уст не то стон боли, не то наслаждения, и, не давая времени привыкнуть к его размерам, начал размашисто двигаться.       Эва, не готовая к такой резкости, лишь стонала сдавленно, заламывая брови, пыталась расслабиться, и лишь когда мужчина, накрыв ладонью внизу живота, прижал к себе, меняя угол проникновения, удовольствие пронзило, будто острой иглой. Она покорно раздвинула шире ноги, оттопыривая задницу, и буквально повисла на стене, к которой придавил её Сет.       Мужчина схватил девушку за волосы, продолжая натягивать это красивое гибкое тело на свой член, и не стеснялся брать большее, выбивая из нее стоны, полные болезненного наслаждения, когда брал быстрый, напористый темп, заставляя Эву задыхаться от этого.       Тело изнывало от неестественного положения, но она чувствовала лишь его, горела от долгожданной ласки, скулила, когда он задевал внутри особенно глубоко.       Сет всецело контролировал ситуацию, заламывая ей руки над головой: вдруг вышел резко, оставляя после себя тянущее опустошение, перевернул резко лицом к себе и, подхватив под ягодицами, заставил обвить ногами его торс. Вновь вошел — сильно, грубо — и задал безумный ритм, от которого девушка чувствовала его в себе слишком остро, слишком сильно. Эти ощущения, размывающие очертания покоев, от которых все вокруг ходуном, а все сосредоточено лишь на животном слиянии двух разгоряченных тел, заставляли девушку кричать, не боясь быть услышанной.       Сет был бесконечно вынослив и безжалостен, не уставал и не обращал внимания на измученность своей любовницы, держал ее на руках, будто та ничего и не весит. Его член, такой большой для нее, терзал её без шанса на передышку и послабление.       Эва была безвольной куклой в его крепких объятиях, что оставляли после себя следы, расцветающие в синяки. Она могла лишь хрипеть, принимая его вновь и вновь, выгибаясь так сильно, насколько могла, и позволяя ему делать с собой все, чего он только желает.       Сета распаляло до мерцающих красных глаз то, как сильно эта смертная его хотела, как беззаветно подставлялась, желая принять его в себе как можно глубже, как цеплялась за запястье руки, что сжимала ее до перекрытого кислорода шею и закатанных глаз.       Шероховатость стен сменилось прохладой высокого стола, о поверхность которого она терлась грудью, что лишь обостряло ощущения. Эва царапала ногти о дерево, все старалась выгнуться так, чтобы не сходить от этого напора с ума, уменьшить давление его рук о нежную кожу ягодиц, но была безвольна, давилась только криками-стонами, чувствуя нарастающий оргазм.       Сет, схватив ее за волосы, резко вышел и перевернул девушку на спину и вогнал член до основания, вернул быстрый напористый темп, удерживая стройные ноги на своих плечах.       Последнее, что запомнила Эва в этом омуте похоти и страсти, было натянутое, словно струна, терзаемое долгими часами тело, пронзенное захлестнувшим его удовольствием, а затем ее сознание охватила темнота.

***

      Утром на разворошенной постели Эва проснулась в одиночестве. От боли в пояснице она не сразу смогла приподняться, опираясь о ладони. Простонала сдавленно, тут же упав обратно, и сильно зажмурилась от болезненных ощущений тянущих мышц.       Долго нежиться в постели, растворяясь в по-особенному ласковом утре, не получилось, пусть и девушка особенно чутко вслушивалась в тишину. Сердце, уколотое аккурат в цель от мысли, что она вновь осталась одна, пыталось сосредоточить внимание на себе, и Эва позорно ему проигрывала, пусть и до последнего пыталась зацепиться за тепло ярких солнечных лучей, осторожно играющих на ее обнаженной, покрытой укусами и расцветающими синяками спине.       Она, раскрыв глаза, уставилась пустым взглядом в угол комнаты, где блестела усыпанная драгоценными камнями ваза, и позволила зияющей в груди дыре потянуть ее к себе.       Эва — таинственная богатая госпожа Египта, которая не задерживалась на одном месте более трех месяцев. Ее появления в городах не вызывали вопросов, и она незаметно проносилась по ним, выполняя свою работу некроманта. Каждый, кто имел с ней дело, впоследствии забывал ее имя, а эпистаты проходили мимо нее. Когда-то даже Амен не узнал ее, уступив девушке дорогу, и растворился в огромном Мемфисе.       Она не знала тягостей и забот, имела все самое лучшее, что порой не могла себе позволить даже высшая знать, и с каждым выполненным заданием становилась могущественным некромантом.       В ее распоряжении был огромный штаб прислуги, все мирские блага и почести, оказываемые госпоже, что приехала издалека. Для всех, кто сталкивался с ней, Эва приобретала иную внешность и носила разные имена, оттого никто не был в состоянии выйти на ее след, когда эта девушка вдруг покидала город.       И все это было высшей милостью Сета — единственного живого существа, который знает ее настоящую и которому она заплатила свою цену за подобную жизнь.       Вот уже долгие годы он был единственным мужчиной в жизни Эвы. Связав с ним свои сердце и душу, она отказалась от каких-либо связей с иными мужчинами и при желании не смогла бы вступить с кем-либо в брак: любое влечение в ее сторону заканчивалось лишь на коротком общении, после чего мужчины могли приобрести увечье или даже лишиться жизни; в крайнем случае она сама становилась для них прокаженной.       Эва была богата, беззаботна и обласкана самим богом, а платой за то была ему полная принадлежность.       Она никогда не знала, когда он придет к ней, и насколько длинной будет проведенная вместе ночь. Эва не имела на него никаких прав, не знала от него никаких обещаний, признаний… лишь укрытую звездным покрывалом близость, от которой безумие растекалось по венам раскаленной лавой.       Когда Сет приходил к ней, она не знала горя и печали. Ожидание следующей ночи с ним было подобно красной нити, которая вела её изо дня в день, заставляя забыть обо всем остальном. Тогда она была самой счастливой и чувствовала себя по-настоящему живой. Привязывалась к нему все сильнее и слышала его имя в каждом биении своего грешного сердца.       Порой разлук с ним она не ведала, сгорая каждую ночь в его сильных руках, и видела лишь хорошие сны, лежа на крепкой груди. Порой она, прижимая к себе покрывало, горько и жалобно плакала, кусая ткань, когда ей особенно сильно его не хватало. Засыпала в слезах и не знала, каким будет следующий день, в котором его нет. Не хотела жить, не чувствуя его рядом, и мир тогда останавливался.       Сет мог прийти к ней вновь через несколько дней, недель или месяцев, и она была бессильна в том, чтобы как-либо выразить свои чувства, добиться от него ответа. Божество затыкало ее грубыми, властными поцелуями с железным привкусом, выбивало громкие, безудержные стоны, полные болезненного наслаждения, и никогда не успокаивалось, пока Эва не утратит силу вымолвить хотя бы слово. А стоило захотеть — постель уже не хранила его тепло.       Сет решал сам, когда захочет разделить ложе со своей любовницей, получал все, что желал от нее, до самой последней капли, а после оставлял ее гореть в этом безумном пламени одной.       Такой была их сделка, и с того момента Эва не имела права голоса.       Иногда она забывала о себе. Лежала, выдохшаяся и замученная, и чувствовала себя самой счастливой, когда после безумной ночи Сет клал голову ей на грудь и засыпал, пока она игралась с его гранатовыми прядями.       Эва не хотела другой жизни: у нее было все, о чем она мечтала, а главное, душой и телом принадлежала тому, к кому намертво привязана. Эва богата, осыпана золотом и не знает никаких печалей и тревог — вечный благословенный дар ее покровителя, который не знал усталости в близости с ней: хватал за волосы после короткой передышки, вжимая лицом в постель, и погружался в трепещущее лоно.       А иногда истина кровоточила, запрещая сделать и вдох. Эта роскошь — ткани, золото и монеты, это покровительство, а главное, это безумие, в котором она буквально сгорала заживо, были всего лишь наваждением. Бездной, в которую она всматривалась так долго, что та поглотила ее в ответ.       Эва научилась парить в этой бездне. Легко дышать и даже видеть на поверхности водной глади свет. Однако с каждым днем пучины уносили ее ко дну.       Тело еще хранило память прошедшей ночи, заставляя девушку неосознанно сжимать бедра, распаляясь от прохлады хлопковых простыней, что касались ее упругих грудей, плоского живота и округлых бедер особенно откровенно.       Она так сильно по нему скучала… не была в состоянии чем-либо заполнить эту пустоту. Ее буквально разрывало на части от этой неконтролируемой жажды — коснуться его, прижать к себе, ощутить его как можно сильнее, глубже, жаднее… Ей было так хорошо с ним. Так правильно, нужно, живо. Она не откажется от него: даже эти посыпанные солью раны заставляют чувствовать ее безумную тягу.       Эва, подогнув колени к груди, вновь застонала, зарываясь носом в подушку, и чувствовала, как стремительно разгоралось пламя, невыносимо тянуло внизу живота, заставляющее тереться, изнывать от жажды ласки одного лишь бога.       Его властные, граничащие с грубостью касания, из-за которых она становилась податливой куклой в руках. Его сила и мощь, которой она из раза в раз подчинялась, выкрикивая его имя, позволяя делать с собой все, что тому заблагорассудится. Его страсть и напор, от которого все вокруг смазывалось, становилось таким шатким, и единственное, что она ощущала особенно явно, — его крепкая плоть, терзающая его тело.       Эва крутила бедрами, имитируя движения Сета в ней, представляла, что сейчас это его пальцы ласкали ее, зная, насколько ей от этого хорошо.       Она касалась себя так порывисто, надавливала на чувствительный бугорок, проникая пальцами все глубже, сжимала упругую грудь.       Сет был с ней, он наверняка самодовольно ухмылялся, наблюдая за тем, как она сейчас плавилась в его руках, усилил свой напор, сводил с ума своими движении в истекающем соком лоне, пока она самозабвенно отдавала ему себя без остатка. Она видела это, она распалялась еще сильнее, пока воспаленное сознание давало ей возможность физически ощутить мужское тело над ней.       Доведя саму себя до крышесносного пика, Эва, выгнувшись дугой и подкатив глаза, обессиленно вытянула ноги и опустила руку, сжимающую полную грудь.       Исказились пухлые губы в довольной, развратной ухмылке, напрочь избавив от ненужных, таких бесполезных мыслей. Эва перевела взгляд с потолка на саму себя, как развратно и очень призывно раздвинуты ее ноги, а она сама, полностью обнаженная и такая притягательная, лежит на белоснежных простынях, и только улыбнулась своим мыслям, очертив на смуглой коже незамысловатый узор подушечкой пальца.       Эта одержимость такая зыбкая, такая пугающая, но Эва добровольно раскрыла ей свои объятия.                     Сегодня девушка собиралась намного дольше обычного, была чрезмерно требовательна к своему внешнему виду, особенно ухаживая за кожей, и вышла на улицу лишь после обеда. Она не стеснялась засосов, что пестрили на красивой шее, и не скрывала синяков, которыми было усыпано тело, оттого и безразличны для нее осуждающие и недоуменные взгляды.       Прогулка по Мемфису подняла настроение молодой госпоже — она сделала бесчисленное количество покупок и встретилась с заказчиками по некромантии.       Весь день Эва была загадочная, манящая, притягательная. Одергивала себя несколько раз, когда реакция тела становилась требовательной от памяти прошедшей ночи. Она чему-то улыбалась, примеряя новые платья, пока крутилась вокруг зеркала. Зажгла трубку и, довольно прикрыв глаза, выпускала дым, покручивая бедрами, на которых висели новые золотые украшения.       Она взволнованно оглядывала собственные покои и счастливо улыбалась, как будто только сейчас осознала, какие роскошь и богатство ее окружают, кем она является для всего мира. Сделав очередную затяжку, Эва решила принять ванную.       Наступления ночи она ждала особенно сильно. Так и сидела в саду, разнеженная после теплой воды и нанесенных масел, порой могла, предавшись мыслям, неосознанно гладить саму себя, наблюдая за блеском звезд на высоком небе. Не сомневалась отчего-то в том, что ее мужчина придет и сегодня, сам не устоит от желания продолжить эту безумную близость, ведь одержима не она одна, она чувствовала его страсть, его жажду!       Она шла в покои, прикусив от предвкушения губу. Напряглась всем телом, предусмотрительно не оглядываясь по сторонам.       В постель она легла одна.       Уже на рассвете, когда едва проснувшееся солнце тусклым светом проникало на почти не тронутую постель, девушка, проронив очередную слезу, осознала: он не придет. И эта бесконечная ночь, в которой она, как собака, преданно поглядывала на дверь в ожидании своего хозяина, была унизительна.       Губы исказила злая усмешка от подобного сравнения. Правда была настолько острой, что казалась раскрошенным на языке стеклом, отдающим привкусом крови. И сейчас она этой кровью захлебывалась.       Она лежала на животе на краю кровати, и кучерявые волосы ниспадали водопадом, касаясь пола. Измученная и опустошенная бессонницей, она устремила пустой взгляд в одну точку, обессилено прикрыв глаза, когда утренний ветер осторожно коснулся ее тела, будто успокаивая.       Сиреневый рассвет, возможно, того и не желая, украдкой показал Эве свое присутствие, когда горючие слезы прятались где-то в волосах, обжигая нежные щеки. Пустым был ее взгляд, отрешенным. Она, сдавленно простонав, повернула голову, пряча лицо в изгибе локтя, и медленно погибала от свербящей боли в левой части груди.       Запустив руку под матрац, она коснулась нечто, что исказило ее лицо гримасой боли, разрывающей надвое обиды, ненавистной жалости к себе, но запрещала издавать и звука. Она вытащила это, крепко сжав в ладони, и лишь спустя время, отвернувшись от наглого утра, что, не спросив разрешения, лез в душу, раскрыла руку.       В ней лежала фишка. Та самая, которой она решила свою судьбу, когда захотела сыграть в Ур, дабы получить божественное предсказание.       Эва, вдруг стыдливо закутываясь в простыню, присела на кровати удобнее и вновь поднесла ладонь на уровень лица, будто разглядывая фишку в первый раз, и не смогла противиться воспоминаниям, когда она только-только сбежала из поселения.       Сет не пришел той ночью. И ни в другую последующую.

***

Когда-то в прошлом

      Очередной знойный полдень, из-за которого на улице практически нет людей, заставлял Эву, прикрывшись капюшоном, бегать из угла в угол, делая небольшие передышки под колпаками домов. Она по-прежнему сильно боялась, пряталась ото всех, перебиваясь лепешками с водой, и медленно сходила с ума от одиночества.       Вот и сейчас, прижимаясь спиной к глиняной стене, она тяжело дышала, прикрыв глаза, и пыталась перевести дух.       На запястье оставался последний браслет, который сможет обеспечить ей кров и пропитание на ближайший месяц, но что делать дальше — Эва совсем не знает.       В Мемфисе уже ищут сбежавших черномагов — пусть и не Амен, но эпистатские отряды гуляют по городу, заставляя девушку передвигаться лишь подобным образом, в самое пекло, изнемогая от жажды и голода, лишь бы не оказаться замеченной.       Жизнь в ожидании своего палача, в страхе за саму себя, за полную неопределенность и лишение всех мирских благ выматывала Эву. Грубо вытерев тыльной стороной ладони щеки, что обожгли крупные слезы, она стиснула до боли челюсти, устремила взор к палящему полуденному солнцу, поджав от обиды и злости губы.       Судьба, от которой она бежала, настигла её, погрузив в кромешную тьму, и нет для нее маяка и просвета, на которой смогла бы выйти. Ей не к кому обратиться за помощью, не у кого просить крова и ласки. Эва осталась совсем одна — маленький человек посреди этого огромного, жестокого мира, в котором для нее нет места.       Судорожно вздохнув, она вновь вытерла щеки, натянула капюшон и отправилась дальше.       Казалось, в полдень Мемфис вымер — эта мысль помогла девушке облегченно выдохнуть, рассчитывая, что забежать в ближайшую лавку, обменять украшение и купить что-то съестное будет значительно проще.       Так и получилось. Торговец не задавал вопросов, сделал свое дело, а после Эва купила похлебку и смогла покушать без оглядки по сторонам в углу здания.       В какой-то момент на другом конце забегаловки появились несколько мужчин, от чьих громких эмоциональных разговоров Эве пришлось даже приподнять капюшон, чтобы увидеть тех, от кого пухнула голова.       Они играли, не обращая внимания на обстановку вокруг, и с каждой брошенной фишкой становились лишь разгоряченнее.       — Во что вы играете? — не выдержав, раздраженно бросила Эва.       — Царская игра Ур, — не отвлекаясь, сказал один мужчина и сделал свой ход.       — Что за игра такая, Исфет, — покачала головой и уже хотела отвернуться, как услышала слова другого человека:       — Это не просто игра. Это возможность получить предсказание богов, — высокопарно, пока тряс в ладони фишки.       — Нас боги не слышат, — буркнув, отвернулась.       А сама задумалась. Вероятность, даже самая маленькая, приоткрыть ту заветную дверцу будущего, когда здесь, в настоящем, она погибала от отсутствия света, заставила затрепетать естество. Получи она это предсказание, которое показало бы, что нужно сделать, какой недостающий пазл подставить, какие шаги предпринять, чтобы спасти себя от этой развернувшейся бездны… Эва не стала бы больше жить, лишившись всякой надежды. Она бы непременно сделала для этого будущего все.       Поглядела украдкой, потом вновь и вновь, пока игральные фишки, казалось, не успевали задержаться на доске, жадно считывала реакции на мужских лицах, сама хотела разгадать схожую загадку.       — Попробуй, может, и тебе повезет, — вдруг сказал один из них.       Остальные мужчины поддержали инициативу и молча ждали, пока Эва присоединится к ним.       Она колебалась поначалу, отчего-то волнение захлестнуло тело, пока на ватных ногах дошла до их стола, опустившись на крайне неудобный стул. Игральная доска пестрила не известными ей символами,       Объяснив правила игры и значение каждой клетки на игральной доске, они уделили особенное внимание тому, как нужно разгадывать то самое послание. Двое мужчин уступили ей и самому младшему, принявшись наблюдать за игрой. Не мешкая, она схватила кубик и порывисто бросила его.       Игра началась.       Поначалу все было спокойно, размеренно. Эва бросала треугольный кубик, делала свои ходы, передвигая фишки, думала о чем-то своем. Мысль, что она может получить подсказку свыше, превращала думы в нечто вязкое.       Девушка не отвлекалась и практически не моргала — так и сидела, уперевшись взглядом на доску, от чего не замечала происходящего вокруг. Передвинув фишки, она принялась внимательно следить за тем, как распорядится удача с ходом её соперника. Однако тот ходить не спешил.       Эва недоуменно подняла взгляд с игральной доски и удивленно раскрыла рот, судорожно сбросив игральную кость. Вместо долговязого мужчины перед ней был Сет, и ее реакция не заставила себя ждать — довольная ухмылка исказила красивое лицо.       Он сидел, скрестив руки на груди, и не сводил с нее прямого прожигающего взгляда.       — Божьего знака ищешь, Эвочка? — дернул подбородком, вскинув голову, в сторону доски. — Ну давай подглядим.       Она смотрела на него пристально, стиснув челюсти, и часто-часто моргала, не желая позорного проявления чувств. Не сдержалась.       — Скажи мне, господин, отчего вы обо мне забыли? — вдруг наполнились глаза слезами. — Почему ты пришел именно сейчас? — душащие слезы не дали высказать.       — Кидай давай, — вкрадчиво.       Она, горько усмехнувшись, сделала свой ход и с замиранием сердца передвигала фишки.       Тихо стало вокруг, вымерло будто. Счет остановился на «розетке» — возможности сделать дополнительный ход. Только Эва потянулась к фишке, как замерла, судорожно раскрыв рот. Сознание затуманилось на короткий миг, будто душа покинула тело. Она дернула головой, пытаясь сбросить этот морок, однако в следующую секунду все прекратилось — лишь задумчивое, отстраненное выражение лица Сета выдавало то, что на самом деле произошло.       Видя реакцию божества, Эва помрачнела, чувствуя неприятное жжение в глазах. Сжала ладони в руках, оставляя на нежной коже кровавые полумесяцы, и строго-настрого наказала себе не спускать с мужчины глаз.       Эву не ждало ничего хорошего, и, кажется, она сама это понимала. Будущее ее плачевно совсем, трагично и горестно. Поэтому, видимо, божество и выгнуло бровь, как-то странно исказив лицо, вперив взгляд на игральную доску.       Вдруг глаза Сета загорелись красным, перевел на нее свой пронзительный взгляд, как хищник, что нашел свою жертву.       — Прекрасно твое будущее, шезмочка, — начал вдруг бодро.       Эва поначалу недоверчиво косилась на мужчину, а после ее взгляд потеплел, трепетным стал, все ждала, что дальше скажет. Смотрела странно на фишки, поднимала глаза к божеству, теряясь в противоречивых чувствах. Страшно было, а вместе с тем волнительно.       — Будет любовь большая, ждёт тебя богатство, золотом тебя осыпать будут, счастлива будешь, за все страдания судьба вознаградит, — говорит с закрытыми глазами. — Не придется больше, как листочек по ветру, метаться из угла в угол.       Девушка даже подалась вперед, внимательно наблюдая за тем, насколько сосредоточен и собран был Сет, всматриваясь в рисунки на игральной доске. Эва боялась даже шелохнуться, будто тем самым спугнет божье видение.       — Да только вот боги за подобную милость цену свою просят.       — Какую? — спрашивает не думая.       — А это уже сама понять должна, — будничным вдруг тоном сказал Сет и откинулся на спинку стула.       — Но я… — растеряла всякий пыл. — Мне нечем платить. У меня ничего нет.       — Да неправда то, — весело ответил. — Подумать надо тебе просто получше, и все получится.       Эва погрузилась в свои мысли и не заметила, как Сет, хищно ухмыльнувшись, покинул ее.       — Ну что, ты делаешь свой ход, Неферут? — спросил чужой голос.       Девушка, дернув головой, вдруг будто сбросила морок, непонимающе взглянула на компаньона напротив.       — Ну? — нетерпеливо. — Делай ход!       Эва машинально бросила кость и передвинула свои фишки, совершенно не слушая ни разговор мужчин, ни обращая внимания на оживленную улицу, ни даже на палящее солнце, что нашло их даже через плотную ткань навески.       Ее взбудоражила до кончиков пальцев мысль, что в будущем она, наконец, сможет зажить счастливо, а трудность ее временна. Доиграв свою партию, она аккуратно и крайне внимательно прошмыгнула через кварталы города и вернулась в свою каморку, от возбужденного скорым счастьем сознания металась, как птица в клетке, и не поспевала ни за одной мыслью в голове.       Долго Эва думала, какую цену она должна заплатить, чтобы обрести то, о чем так мечтала. Подолгу перед зеркалом стояла, собираясь в город, представляла, как её простые поношенные платья были из шелка, расшитые золотом, драгоценными камнями, как эта маленькая каморка на самом деле огромными покоями являлась, а стол для трапезы от явств ломился. Заставляла себя улыбаться, гордо подбородок задирать, да только улыбка девичья трещинами покрывалась, они до самого сердца доходили, в реальность возвращая.       Эва шугалась каждого проходящего мимо солдата, ликуя от мысли, что когда-нибудь это они будут, головы склонив, расступаться перед ней. Рассматривала прилавки, на которых был представлен лучший товар, и предвкушала, что все самое красивое, дорогое и исключительное в её собственности будет.       Жизнь, словно разделенная на две части, одна из которых была так блаженна, но призрачна, а вторая унизительна, но слишком устойчива, разрывала душу девушки.       Изо дня в день, не ведая покоя, она металась, словно раненый зверь, а столица огромной клеткою была. Не было у нее ни богатств, ни силы, ни власти, так что же было тем, что она, как расплату за божью милость, предложить сможет?       Эва уже несколько суток не ела и все экономила воду, мучалась от тревоги и бессонницы, была совсем слаба. Видела страшные сны, которые рисовали ее позорную и унизительную смерть, в минуты болезненной дремы. Звала тогда Сета, думая, что божество смилуется над потерянной и никому не нужной шезму, которая не в состоянии найти и самого простого заказа.       Все было бессмысленно. Замерло течение времени, и сутки превратились в единое тягучее марево.       Ослабила уже всю свою бдительность, измученная собственными чувствами, и в самый коварный момент, пытаясь пройти как можно незаметнее, попалась эпистатам.       Бежала долго, стирая ноги в кровь, обжигая легкие раскаленным воздухом, но бежала, безустанно молясь богам об их расположении к ней. Ведь должна же судьба за все страдания вознаградить. Эва уверена была, что её спасут, за ней придут, а цена за их благословение — она сама.       Отчаяние захлестывало с головой. Не осталось практически сил, которых и так была лишена. До границы города оставались жалкие шаги — упала неуклюже, грузно свалившись прямо на дорогу, и уже была не в состоянии подняться. Полуденное солнце обжигало мозоли на ногах, щипало нежную кожу на лице, разодранную песком при падении.       Эпистаты, эти опытные сильные хищники, стремительно настигали ее, и Эва бросила последние силы в попытке хотя бы доползти до ворот, будто они отделят ее от этого кошмара.       И вот удар за ударом — лишь потом она поняла, что не солдаты это, а простые разбойники — наносил ей не столько физическую, сколько душевную боль при мысли, что боги так и не захотели обратить на нее свой взор. Мужчины било яростно, жестоко и болезненно, будто она совершила против них какой-то тяжкий грех, и не гнушались бить ее ногами.       Эва все закрываться от ударов пыталась, но до того они точечны были, что дух выбивали. Она безустанно богам молилась, просила, чтобы их кошмара этого ее вытащили, и слезы горючие не от боли брызнули из глаз, а от обиды, что она сейчас и вдоха сделать не может: до того горели пламенем ребра.       Сплевывая кровь, она сжалась вся, пытаясь хоть как-то прикрыться от палящего солнца, и все вокруг постепенно размазывалось, приглушалось. Так тихо стало, спокойно.       Темно.       Эва пришла в себя лишь темной ночью, когда бесшумная игра свеч отбрасывала на постель свои причудливые тени.       Она едва раскрыла потрескавшиеся губы, с огромным трудом сглотнув вязкую слюну, ощутила сильный приступ жажды, однако не была в состоянии пошевелить хотя бы головой. Тело болезненно ныло, не давало спокойно вздохнуть, и по мере того, как Эва пыталась понять, где находится, воспоминания, точно острие лезвия, делало свои отточенные в мастерстве удары.       Не успела проследить за тем, как стекали горькие, полные безысходности слезы.       — Ну что же ты… — вкрадчивый голос. — Тебе еще повезло. А мог ведь не узнать, — будничным тоном.       Девушка, шмыгнув носом, медленно повернула голову в сторону звука.       Сет сидел, вальяжно развалившись на стуле, возле небольшого стола и невозмутимо смотрел на ее покрытое яркими гематомами и кровоподтеками лицо.       — Госпо… — зашлась кашлем, — д-дин…       — Ну тихо, Эвочка, тихо.       — В-вод-ды-ы…       Резко выпрямившись, мужчина поднялся с места и, налив в чашу воды, поднес к ее губам. Терпеливо ждал, пока та напьется, а после ласково стер большим пальцем каплю воды в уголке губ, подцепив изгибом пальца соленую дорожку на щеке.       Сет вернулся на место и больше не проронил ни слова.       Так и молчали. Эва нечитаемым, пустым взглядом уперлась в потолок, размеренно делая каждый вдох и выдох, пока все тело было будто в огне. Она явно пребывала не здесь душой, потому божество ее не трогало, пусть и явно скучало в этой глуши — единственный дом в центре огромной пустыни.       Казалось, спустя вечность Эва прервала молчание.       — Я поняла, что должна дать взамен.       Отрешенно, бесцветно, отчаянно.       Сет наблюдал за ней равнодушно, лишь слегка вскинув бровь, когда обессиленная и разбитая Эва поднялась с постели и встала напротив него. Он молчал, не сводя с нее острых красных глаз, и даже не удивился, когда девушка, подцепив пальцами лямки на сорочке, бросила ее под ноги, представ абсолютно нагой перед ним.       — Это ведь нужно, — смотрела прямо в глаза.       Божество медленно, поднимая взгляд от длинных стройных ног к впалому животу, выше к тонкой талии, ложбинке меж упругой груди, задевая острые ключицы и длинную тонкую шею, наконец, встретилось с ней глазами.       — Продаешь себя, что ли? — слишком весело для напряженной ситуации.       — Называю свою цену, — хотела дернуться, ощутив ледяной пустынный воздух, но сдержалась. — Если моя невинность — гарант моей безопасности и благополучной жизни, я готова заплатить.       Не успела она одуматься, как Сет возвышался над ней, окутывая обессиленное сознание силой и властью, вдруг осмотрел ее жадно с ног до головы, провел костяшками пальцев по ложбинке меж грудей с нескрываемым восторгом, а затем, наглея, очертил подушечкой пальца ореол соска, жадно вслушиваясь в каждый ее взволнованный вздох.       — Со мной ты не будешь знать плохой жизни, — шептал вкрадчиво, поправляя ее волосы, оголил плечи, поцеловав. — В богатстве будешь жить, никто косо посмотреть не посмеет, — аккуратно уложил на постель. — Моя только будешь, смерть и страх на твой след не выйдут, Меренсет…       Это была единственная ночь, в которой она познала божью нежность и ласку. Она же унесла это откровение в свою темноту.

***

Настоящее время

      Прислуга не сразу набралась смелости заглянуть в покои после того, как услышали очередной душераздирающий рев. Они сжимались, кто-то даже закрывал рот, не желая себя выдавать, и вздрагивали каждый раз, когда слышали грохот и звон осколков в этой удивительно гробовой тишине.       За дверью находилась Эва, которая буквально разносила собственную спальню, металась, словно раненный в самое сердце зверь, и разрушала все вокруг. Девушка скидывала вещи, повалила шкафы, разрывала в клочья ткани и кидала в стену все, что попадалось под руку, а злоба, так чутко смешанная с отчаянием, все не проходила, напротив, лишь стремилась уничтожить все на своём пути.       Эва кричала, будто так небеса смогут услышать её, переходила на вой, рычания, и только спустя время, резко обессилев, рухнула на ковер посреди воцарившегося хаоса и зарыдала. Она тяжело дышала, не в силах сосредоточить взгляд на чем-либо, а после, обняв себя за плечи, уткнулась лицом в согнутые колени, уже не сдерживая горькие всхлипы.       Прошел почти год с тех пор, как Эва видела Сета в последний раз. В груди нещадно тянуло, зияло, девушка даже приложила туда ладонь, надеясь, что сможет достать оттуда это ненавистное ощущение, но лишь расцарапала нежную кожу.       Это омерзительное чувство привязанности опутало девичье сердце тугими веревками, стягивало, не оставляя возможности сделать и вдох, и Эва тихонько скулила, физически ощущая ломку от желания почувствовать своего мужчину рядом.       Она проклинала себя за это чувство, ненавидела его, однако не могла ничего с этим сделать — оно клокотало в груди, заставляя рвать на себе волосы, впиваться в нежную кожу на ладонях до кровавых полос, и мучало, жестоко терзало её каждую ночь.       Сет не приходил и никак не объявлял о себе, отсекая любую возможность связаться с ним. Первые несколько месяцев Эве давались легче — в конце концов, она привыкла, однако позднее каждый прожитый день превращался в беспокойство и тревогу от непонимания ситуации.       Последние дни превращались в истерики и неконтролируемые слезы. Она тосковала по нему, безудержно и отчаянно, в те короткие мгновения беспокойного сна Эва видела его, пыталась до него дотянуться, но безуспешно, она страдала без его присутствия, ласки, получая в ответ лишь агонию от собственных фантазий и неудовлетворенности, пусть тело и получало разрядку, а душа словно горела синим пламенем.       Эва ненавидела себя за то, как сильно привязалась к проклятому божеству, за то, что не видела никого, кроме него, что вся её жизнь оказалась сосредоточена лишь на нем.       Поэтому сейчас, когда ее личная помощница, милая девушка по имени Ифе, осторожно коснулась её плеч, она судорожно потянулась к ней, и та разделила эту боль.       — Давайте сходим на базар. Говорят, приехали новые торговцы с чужих земель, привезли невиданную красоту. Посмотрим вместе. Давайте? — вкрадчиво.       Эва, заплаканная и разбитая, лишь покорно кивнула спустя время, не в силах поднять головы.       — Я помогу вам умыться и собраться.       Девушка не смотрела и не замечала даже, во что её одели и как она выглядела. Только перед выходом прошла на кухню, окунула в мед лепешку и перекусила.       На улице было оживленно и очень шумно. Поначалу Эва тревожилась, ощущала себя такой ненужной, такой чужой на празднике жизни, полной эмоций, звуков и красок. Служанка, не боящаяся наказания, взяла Эву под руку и быстрее повела сквозь узкие улочки, в которых каждый торговец предлагал ей свои товары. На этот жест девушка лишь горько улыбнулась и позволила себя вести.       В конце улицы они уже были сытые и довольные, держали в руках мешочки с продуктами.       Тут их внимание привлекла лавка, усыпанная драгоценными камнями. Было представлено много украшений, одно краше другого, и девушки не смогли пройти мимо, так и остановились на долгое время.       — Эва, — услышала она бархатистый голос за спиной.       Стоило ей обернуться, как высокий широкоплечий мужчина широко улыбнулся, не сводя с нее теплого искристого взгляда.       — Акум, — не в силах не улыбнуться в ответ, пусть улыбка вышла кривой и неловкой.       — Выбираешь себе украшение? — заинтересованно спросил и подошел ближе к лавке.       — Да. Думаю, какой нравится больше, — с изумрудом или с рубином.       Акум — сын одного из вельмож, который влюблен в Эву с самого ее первого появления в Мемфисе. Он никогда не насаждал ей, не проявлял грубости и силы, наблюдал издалека, но не мог сдержаться в том, чтобы быть к ней ближе. В те редкие моменты, когда девушка выходила в город и он видел её, оказывался рядом, разговаривал с ней, пытаясь расположить к себе.       Эва говорила ему, что не заинтересована в любви и создании семьи, что горький опыт научил её не доверять мужчинам, каждый раз безбожно лгала, скрывая ото всех, в чем-то, быть может, и от себя самой, что своим супругом видит лишь одного человека.       Акум всякий раз уходил от нее с грустной улыбкой на лице, никогда не обременял своими чувствами, позволял ей спокойно держать свой путь дальше, однако Эве было тяжело. Она, поворачиваясь к нему спиной, вспоминала лишь одного бога и тянулась только к нему, изнывая по ночам от тоски.       — Разреши мне сделать тебе подарок. Я куплю украшение, которое приглянулось тебе.       — Акум… — неловкая улыбка.       — Пожалуйста. Мне это станет благом, — лучезарно улыбнулся.       Эва перевела взгляд на служанку, словно искала в ней поддержку, и она довольно закивала, прекрасно понимая, что господин влюблен в девушку.       — Хорошо… только мне неудобно.       — Прошу, не смущайся моего внимания. Я лишь хочу сделать приятное, — взгляд полон тепла. — Какое желаешь?       — Пусть будет ожерелье с гранатом.       “Прямо как его глаза…” — подумала, и сердце укололи горечь и печаль, оттого она быстро опустила взгляд.       — Позволишь надеть? — удерживал в ладони украшение, позволяя драгоценным камням переливаться в лучах солнца.       Вместо ответа — короткий кивок, и Акум осторожно, не касаясь кожи, застегнул ожерелье, пока Эва придерживала волосы.       — Благодарю, Акум. Мне очень приятно, — смущенно улыбнулась, не зная, куда себя деть.       — Твоя улыбка — высшая награда, — кивнул.       Они ненавязчиво разговаривали друг с другом, справляясь о делах, пока мужчина вызвался проводить девушку до дома.       Акум, сам того не понимая, отвлек Эву от той червоточины, что зияла в груди, не давая сосредоточиться ни на чем другом. Она тянулась к нему, как к единственному, что дарило свет в этой кромешной тьме, а потому стоило ему, попрощавшись с ней, развернуться, чтобы уйти, как Эва вцепилась в рукав его накидки.       Акум вдруг растерялся весь, никак такого не ожидал, замер, как изваяние, все двинуться боялся, вдруг спугнет.       — Ты можешь… можешь остаться еще… немного? — стыдливо спросила.       Ей вдруг стало страшно оставаться одной, до боли тоскливо, до безумия тревожно. Эве казалось, что она совсем не нужна никому, что Акум уйдет, и она останется совсем одна, оборвет последнюю нить, что удерживала её в реальности, останется в том мороке, где ей всю жизнь придется ждать лишь одного Сета, который никогда и ничего ей не обещал.       — Останусь, — накрыл её тонкие пальцы широкой ладонью. — Побуду с тобой, Эва.       Казалось, она впервые настолько ярко улыбнулась. Мысль о том, что она предает Сета, расползлась змеями по сердцу, оплетая его, травя кровь, однако она быстро их пресекла, лелея такую тщетную надежду на свое счастье, на возможность получить хотя бы каплю любви вместо этой тупой, разъедающей сердце боли.       Они долго разговаривали, сидя на мягких подушках, пили вино, ели фрукты и постепенно хмелели. Акум был внимательным и интересным собеседником, сумевшим расположить Эву, которая позволила себе чем-то делиться и с ним. Игра свечей во мраке комнаты была поистине волшебна — усиливала мутный блеск её янтарных глаз, ласково обводила красные от алкоголя щеки и проливала свой свет на пухлые губы, что та облизывала всякий раз.       Акум, который на тот момент ничем от нее не отличался, лишь жадно за этим наблюдал, не желая отказывать себе в чем-либо.       Эва разомлела и полностью расслабилась, села удобнее и даже не обратила внимания на то, как разрез шелкового платья разошелся больше положенного, полностью обнажая бедро и так коварно заканчивая свой след возле тазовой косточки. Ветер колыхал зажженные свечи, что отбрасывали тень на её точеную фигуру, оттого и не ускользнуло от взгляда Эвы то, как тяжело сглотнул мужчина.       Отчего-то при него сейчас сейчас, такого сильного, мужественного, а главное, того, кто искренне и безудержно сходил от нее с ума, желая лишь её одну, девушка ощутила, как сладко тянуло внизу живота, что заставило её неосознанно свести бедра вместе.       — Эва… — хрипло прошептал мужчина, глядя, как завороженный, на ее оголенные ноги и тяжело вздымающуюся грудь.       Под натиском его взгляда она совсем осмелела, ни секунды более не сомневалась, когда пожелала показать ему большее, и потянулась длинными пальцами к лямкам платья на плечах.       Ткань безвольно струится вниз, обнажая округлую грудь, что при пламени свеч казалась особенно манящей, и так жестоко закрывала живот, удерживая веревками.       Эва на четвереньках подползла ближе, и Акум порывисто опустил свои руки на её узкую талию, смотрел с раскрытым ртом, будто она вот-вот исчезнет, а все происходящее — лишь наваждение, и сглотнул вязкую слюну.       Она села к нему на колени, вовлекла в глубокий поцелуй, и Акум, подхватив её под ягодицами, поднялся и понес девушку в сторону кровати. Опустил на шелковые простыни, навис над ней, вытянул руки по бокам от её головы, скользил по телу жадным, любящим взглядом. Провел ладонью по волосам, ласково коснулся щеки.       Эва дрожала — не то от страха, не то от предвкушения — и не могла пошевелиться. Она не моргала, будто боялась, что мужчина сейчас растворится, ей неловко и в то же время трепетно. До Сета она не знала мужчин и никому после него не позволяла себя касаться, но алкоголь дурманил разум, обострял эту нехватку мужской ласки и внимания, и она отпустила себя в руках этого заботливого сильного мужчины, чувствовала себя спокойно, хотела его.       Акум с особым удовольствием развязал веревки, что так подло скрывали от него это божественное тело, гладил её нежно, пропуская ни одного участка её шелковистой кожи, сладко и тягуче целовал, переплетая пальцы, чутко следил за её реакцией, каждым вздохом и движением, смаковал каждый миг.       Эва ерзала на постели, лишенная всякого рассудка, чувствовала лишь его пальцы, эти умелые, уверенные движения, то, как ей было хорошо. Мужчина растягивал её, дарил чувственную сладкую ласку, покрывал поцелуями живот, ликовал от мысли, что ей сейчас хорошо.       Когда Эва была готова, изнывая от желания почувствовать его внутри себя, он полностью разделся и вновь навис над ней. Акум раздвинул её ноги наклонился, чтобы поцеловать, прижимаясь пахом к её животу, как вдруг замер, словно изваяние. Эва даже не сразу смогла что-то понять.       Кровавая полоса прорисовалась на его горле, с которой потекли густые струйки крови, а затем брызги окрапили лицо Эвы, заставив зажмуриться, сделав изумленный вдох. Страх и непонимание застыли на лице Акума, который, схватившись за шею, не удержал равновесия и грузно упал с кровати, скатившись кубарем.       Эва вдруг закричала и судорожно пыталась отползти к спинке кровати, но шелк скользил, холодил кожу, и тело, резко переходящее из состояния возбуждения в чистый животный страх, отказывалось слушаться.       У изножья кровати стоял Сет, и глаза его блестели кровью.       — Н-не п-подходи… — рвано прошептала.       Недобрая усмешка прорезалась на волевом лице, и стоило Эве дернуться, как мужчина крепко схватил её за лодыжку и с силой потянул на себя.       Шелковая накидка, которой так отчаянно пыталась прикрыться Эва, прижимая ладонью к груди, упала, когда та хотела вцепиться пальцами в матрац, думая, что так сможет удержаться. Потому оказалась напротив бога совершенно нагой, дрожала сильно, прожигая его загнанным взглядом.       Сет наклонился, грубо разведя её ноги в стороны, и прижался пахом к ее лону, что еще истекало влагой. Эва была натянута, словно струна, когда тот, сцепив ей руки над головой, едва ощутимо водил костяшками по коже, рисуя узоры. Перевел на нее свой безумный взгляд, когда касался нежной кожи на шее подушечками пальцев, смотрел так ласково, что Эва была готова разрыдаться, понимая, что это не сулит ничего хорошего.       — Глупая шезмочка, — прошептал так вкрадчиво, что от его тона скручивало внутренности.       Сет накрыл ладонью её горло, скалился хищно, когда ощутил, как быстро пульсирует жилка на шее, и сильно надавил.       — Глупая, глупая Эвочка, — прижался сильнее пахом, заставив её простонать. — Неужели ты ничего не поняла?       Сет подцепил длинными пальцами цепочку ожерелья, натянул так, что она впилась в нежную кожу, а затем начал наматывать на кулак, лишая возможности сделать вдох.       — Забыла, Меренсет, кому принадлежишь? — хватка на тонкой шее становилась лишь сильнее. — Неужели думала, что, раздвигая ноги, тебе все позволено? — зашипел.       Эва задыхалась, раскраснелась вся, набухли вены на лбу, пока глаза наливались кровью, но взгляда с мужчины не уводила — до последнего прямо смотрела.       В презрении вздернув верхнюю губу, исказил он в злобе рот. Смотрел, как блестели от слюны ее губы, как дрожала она от страха, и спустя миг впился в ее губы животным поцелуем, дернув за шею. Не отпускал, вцепившись пальцами в линию челюсти, с влажным чмоком отстранил от себя, позволяя ей жадно воздуха глотнуть, с упоением за этим наблюдал.       Эва, упрямая, глаз с него не сводила, так и замерла, как изваяние, пока он хватки на шее не ослаблял, пока вдохи жизненно важные делать позволял, а после зажмуриться, стоит почувствовать его язык во рту.       Он мертвой хваткой держал ее руки, пока сам, даже не пытаясь избавиться от одежды полностью, снял штаны. Эва горела, отчаянно пыталась вырваться, но он, подобно хищнику, сел на колени, блокируя ее ноги, и она была абсолютно обездвижена.       — Не трогай меня! Не смей!       Что ее злоба против железной хватки, которая становилась все сильнее. Эва пискнула, пытаясь увернуться, когда он надавил на живот, даже не желая расслабить ее, а напротив, грубо перевернул, вжимая лицом в простынь.       — Пора тебе напомнить, каким был наш уговор, Эвочка, — резко схватил за волосы и повернул ее голову в сторону, где желало обнаженное окровавленное тело Акума. — Смотри и запоминай.       Дальше была лишь боль.

***

      Этой ночью Сет не ушел. Он оставил после нее лишь пустую оболочку, измученную, униженную и разбитую, и при каждой ее жалкой попытке сопротивления лишь продолжал со зловещей ухмылкой на губах.       — Эвочка, — присел он рядом с ней, пока она лежала, распластанная на постели в неестественной позе, смотрела стеклянным взглядом в окно. — Ты уяснила свой урок, глупенькая шезму? Пусть даже мысленно такое в голову не приходит, — сжал полную грудь.       — Чтоб ты сдох, — вяло, шепотом, едва различимо.       Сет заливисто рассмеялся, поднявшись с постели, и покачал головой.       — Некому больше твоих желаний исполнять. Давай напою тебя, может, что-то лучше скажешь. Тебе ведь было хорошо?       Он прошел к небольшому столу, на котором стоял кувшин воды, и принялся наполнять стакан. Развернулся, чтобы вернуться к Эве.       Эва же оказалась на удивление проворной и тихой. Не думала и не медлила, до того безумным был пустой взгляд, до того сила в хрупкое истерзанное тело была вложена.       Она вонзила кинжал в самое сердце божеству, набралась такой силы, с которой лезвие проходило все глубже, выталкивая рубиновую кровь, отпечатывая этот безумный красный взгляд. Кувшин упал, превратился в уродливую лужу под ногами, что разводили кровавые капли.       Отчего-то твердо верила и знала, что высший пантеон способен отправить этого жестокого, равнодушного, омерзительного бога в Дуат. Знала, что желание ее искренним было, отчаянным, одержимым — боги мимо такого не пройдут.       Остальное же Эва не запомнила. Мгновенно в ноги Сету упала, от количества крови вокруг выворачивало. Тяжелый взгляд замер на потолке и дернулся с грузным ударом мужского тела на пол.       Утро было воистину кровавым.

***

      — Божьего знака ищешь, Эвочка? — кивнул подбородком, вскинув голову, в сторону доски. — Ну давай подглядим.       Эва вдруг дернулась резко, будто кто-то за шкирку вытащил ее из трясины, и ошарашено огляделась по сторонам.       В забегаловке ни души — только насмешливо улыбающий бог и богато расписанная игральная доска. Девушка, словно обожглась, бросила фишки прямо на нее, из-за чего иные расположенные перемешались, сбили игру.       — Эй, шезмочка, так не играют, — притворно расстроился Сет.       — Не надо. Не надо! — вдруг закричала.       — Неферут, ты чего? — настороженно спросил долговязый мужчина, странно покосившись на соперницу.       — Я не стану играть! — подскочила. — Я сама все пойму. Я сама найду выход! — подорвалась на месте, из-за чего упал ее стул, и поспешно скрылась за углом здания, не оглядываясь по сторонам.       — Странная какая… — начали перешептываться мужчины. — Да уж, а ну, Табиб, давай с тобой заново.       Сет некоторое время молчал, обдумывая произошедшее, а после безумно рассмеялся.       — Святые боги, да неужели эти предсказания действительно существуют? Непокорная шезмочка… что ж, надеюсь, ты дойдешь до ворот, — зловеще сказал он и растворился.       Дальше мужчины играли уже сами.