FINDME

Джисон чувствует себя немного виноватым, угоняя машину. Не прямо уж очень — потому что обещал себе, что вернёт её сразу же, как закончит начатое, — но достаточно, чтобы время от времени оглядываться по сторонам, всё больше отдаляясь от города. В любом случае, вряд ли кто-то будет искать старую побитую Тойоту. Кем бы ни был её владелец, ему и самому вряд ли было до неё дело: весь салон покрыт допотопными на вид пятнами, а сидения в некоторых местах порваны, обнажая жёлтый пыльный поролон под обшарпанной кожаной обивкой. Запах сигаретного дыма впитался во все поверхности без исключения; Джисон опускает окна в надежде, что хотя бы холодный ветер унесёт его прочь. Сейчас, глубокой ночью, кажется, что в мире существует лишь он, эта машина и дорога, виднеющаяся лишь на несколько метров вперёд в тусклом свете фар. Трасса периодически ответвляется на отдельные полосы, но Джисон сомневается, что собьётся с пути. За несколько часов с тех пор, как он съехал с главного городского шоссе, он не встретил ни единой души. Машина подпрыгивает на выбоине посреди тротуара, и подсветка телефона, грозящегося соскользнуть и затеряться где-то между водительским сидением и панелью, вздрагивает у него на колене. Джисон тут же поправляет телефон свободной рукой, и голос из навигатора подсказывает ему повернуть налево. Он послушно выкручивает руль, и фары мельком освещают пустынные места вокруг. Ему приходится долго блуждать в туннелях своего сознания, чтобы вспомнить, в какой конкретно лагерь он ездил, будучи ребёнком. Прошло уже много лет с тех пор, как он в последний раз думал о своём детстве — Джисон помнит немногое, но помнит, как ему было одиноко. Переезд из Малайзии в Корею стал самым большим потрясением за всю его подростковую жизнь — вот у него куча друзей, а вот их не стало совсем. Вот он знал всё, а теперь не знает практически ничего. Родители много работали и делали всё, что могли, но фактически не вносили особого вклада в его жизнь — они были слишком заняты тем, чтобы выжить, поэтому на него их внимания не хватало. Джисон предполагает, что отправляя его в летний лагерь каждый раз, когда заканчивался учебный год, они верили, что помогают ему справиться с одиночеством — ведь он мог побыть среди детей своего возраста. Воспоминания проносятся в голове одно за другим. Он помнит, как горько и холодно было по утрам. Помнит подвижные игры, в которых его заставляли участвовать. Помнит посиделки у костра и страшилки — а ещё то, что даже в окружении людей всё равно чувствовал себя абсолютно одиноким. Он пытается припомнить лица и имена. Мозг зудит внутри черепа, отчаянно пытаясь зацепиться хоть за какой-то обрывок, но безуспешно. Джисон снова опускает глаза на экран, щурясь от белого света, освещающего его лицо в темноте. Голос навигатора не подаёт признаков жизни. Стрелка, обозначающая машину, больше не двигается с места. Он чувствует, как в горле образуется знакомый ком беспокойства, наблюдая за тем, как полоски связи одна за другой исчезают с каждым десятком метров. Три, две, одна. Ноль. Теперь, когда приложение отключилось, оказавшись полностью бесполезным, Джисон понимает, что оказался по-настоящему один. Он сжимает зубы и плотнее обхватывает пальцами руль, вцепляясь в него до побелевших костяшек. Какого, блять, чёрта я вообще делаю, цедит он про себя. Какого чёрта, Джисон? Но продолжает ехать вперёд. Тени наконец расступаются в стороны, будто в фильме, когда заканчивается опенинг. В свете фар мелькает съезд на обочину, похожую на какую-то неудавшуюся парковку. Желудок, будто проснувшись, тревожно скручивается, и Джисон быстро поворачивает руль, съезжая с асфальта с треском шин по разбросанным грудам гравия. Вокруг лишь деревья. Тёмные деревья. Жуткие, искорёженные силуэты, полулежащие и поглощённые пятнами непроницаемой черноты. Они грудой рассыпаны по краю разбитой парковки, словно по ухабистому берегу океана — протягивая искривлённые ветки , будто пытаются его схватить. Какая-то его часть жалеет о том, что он не дождался утра, но другая понимает, что это было бы невозможно. Джисон аккуратно наклоняется и выдёргивает провода из-под руля, слыша, как двигатель, закашливаясь, глохнет полностью. Он тянется через панель между сидениями и хватает сумку с инструментами, которую взял с собой, а затем запускает ладонь внутрь и нащупывает знакомый фонарик. Он будто собирает все внутренние силы, чтобы заставить конечности двигаться — чтобы приказать ногам ступить на землю, приказать рукам закрыть дверь и застегнуть молнию толстовки под самое горло. Джисон приоткрывает губы и делает глубокий вдох, впуская в лёгкие поток холодного воздуха и позволяя ему расцарапать пересохшее горло. Он использует этот поток леденящего обжигающего воздуха как импульс и, не тратя времени на раздумья, шагает вперёд, начиная продираться сквозь линию деревьев. Некоторое время ничего не происходит. Джисон аккуратно направляет фонарь перед собой, распределяя свет между землёй под ногами и местностью впереди. Почва под подошвами оказывается крайне пыльной. Ветер, гуляющий между деревьями, гудит в ушах, будто обрывистые выдохи, доносящиеся со всех сторон сразу. Чувствуется лёгкий запах надвигающегося дождя. Джисон продолжает идти вперёд, пока в голове крутится голос Чанбина, пытающегося призвать его к здравому смыслу. Как он вообще узнает, где сейчас Минхо? Как узнает, где его искать? Мысли то и дело возвращаются к одному и тому же ответу: просто узнает. Почувствует. Интуиция ещё никогда его не подводила. Сильный поток ветра впечатывается в спину, подталкивая его вперёд. Воздух вокруг будто дрожит; где-то наверху, за нависшими ветвями, небо что-то ворчит, будто разбуженное его шёпотом. Запах дождя усиливается, сгущаясь тяжёлым одеялом и повисая в атмосфере. Свет фонаря чиркает по чему-то ещё, помимо коры, деревьев и грязи — Джисон видит старые выцветшие оттенки красного, синего и жёлтого, которые когда-то должны были выглядеть привлекательно. Время превратило их в тусклые размытые пятна, слившиеся воедино и стекающие по древесной поверхности. Вывеска. Та самая, с последней кассеты. Вывеска, которая означает, что он движется в верном направлении. Sunshine Pines. Воодушевившись своим открытием, Джисон сворачивает на очередную тропу; деревья продолжают нависать над ним, будто следят, куда та его приведёт. Края света фонарика цепляют стены старых деревянных домиков. Они выглядят заброшенными — окна заросли плотными слоями пыли и паутины. Вокруг валяются забытые кучи дров и старые спортивные мячи, наполовину скрытые травой и сорняками. Джисон ёжится и обнимает себя свободной рукой, прижимая ткань толстовки ближе к телу. Прежде чем он успевает понять, с губ срывается: — Минхо. Лес вздрагивает в сильном порыве ветра, ветви деревьев начинают раскачиваться, тихо поскрипывая. На щёку Джисона приземляется одинокая капля, а за ней и другие, с громкими хлопками разбивающиеся о землю. Он быстро натягивает капюшон на голову, недовольно ёжась. Поток ветра уносит его слова, сказанные в пустоту: — Ты меня слышишь? Скажи мне, где ты. Свободная рука нерешительно тянется к деревянной стене ближайшей постройки, прежде чем удариться об неё костяшками пальцев. .-- .... . .-. . / .- .-. . / -.-- --- ..- Деревья с хрипящим стоном кренятся ниже и трещат, что-то шепча. Где-то вдали слышится тихий стук. Будто птица, клюющая дерево. .--- .. ... ..- -. --. Сердце Джисона заходится в груди. Свет фонарика беспокойно дёргается от того, как начинают трястись руки. Ноги с трудом движутся вперёд, а уши напряжены в попытках уловить направление, откуда раздаётся звук. Весь лес вокруг будто просыпается: порывы ветра становятся всё сильнее и сильнее, небо будто разрывается пополам, высвобождая стену дождя — крупные ледяные капли бьются о землю, голову и плечи. Шаги Джисона становятся мягче — кроссовки хлюпают по скользким ошмёткам почвы, проваливаясь внутрь. Он заносит ногу, чтобы сделать очередной шаг, и спотыкается обо что-то твёрдое. Гравитация тут же тянет вниз, и Джисон вскрикивает, едва успевая приземлиться на руки. Фонарик отскакивает от скользкой грязи и укатывается на несколько метров. Стена ливня оказывается настолько плотной, что почти затмевает его свет. Однако и этого оказывается достаточно, чтобы заметить что-то серебристое — торчащее из липкой жижи в том месте, где только что была нога Джисона. Он тут же разворачивается на коленях, не обращая внимание на грязь, прилипающую к штанам, и запускает пальцы глубоко в землю; выцарапывает её клоками, чтобы добраться до предмета. С каждой горстью пульс всё сильнее вибрирует в самом черепе, отдаваясь в ушах. В руках, по локоть покрытых мокрой землёй, оказывается старая видеокамера. Узнавание просыпается в голове, беснуясь диким животным. Джисон осторожно крутит камеру в руках, нахмурив брови и неверяще щурясь. Несмотря на то, что она столько времени пробыла зарытой в землю, на вид кажется целой. Он ковыряет ногтями боковую поверхность до тех пор, пока не добирается до бокового экрана и не открывает его, смахивая тонкий слой сажи, покрывающий дисплей, а затем скользит левой рукой по противоположной стороне в поисках знакомого угловатого переключателя ON/OFF и большим пальцем подталкивает его вверх до щелчка. Камера каким-то чудесным образом включается, тихо дребезжа. Джисон, вытаращив глаза, видит сквозь пелену дождя, как вспыхивает экран. Помехи расползаются по краям и углам крошечного прямоугольника. Покрутив камеру в руках ещё раз, он дёргает другой переключатель, наблюдая за тем, как глубокая чернота экрана сменяется ярко-зелёным. Джисон выпрямляется, наводя камеру на всё, что находится вокруг; режим ночного видения помогает лучше разглядеть местность сквозь вязкий ливень. В голове роем мечутся мысли. Что эта камера делает здесь? Как возможно такое, что она до сих пор работает? На чём вообще держится её заряд? Мурашки пробегают по позвоночнику жаром, воспламеняя нервные окончания. Магия. Джисон держит чистую, сверхъестественную магию в своих грязных, обычных руках. Он судорожно вдыхает через рот, и даже ледяному дождю не удаётся погасить огонёк, заново разгоревшийся в груди. Джисон, кажется, собирает в кулак всю силу, которую даёт его тепло, чтобы встать с колен; подхватывает фонарик свободной рукой и убирает его в карман толстовки. Почему-то камера сейчас кажется более надёжной. Будто более реальной и успокаивающей. Джисон продолжает идти по вязкой тропе, вслушиваясь в звук собственных подошв, хлюпающих по грязи, и гул ветра, неумолимо колышущего иссохшие ветки деревьев. Сквозь их скрипучий вой слышится тихое шипение — звук, полностью противоположный живой природе, будто ему явилось потустороннее существо. -- ..- .-. -.. . .-. . -.. Джисон заставляет себя идти дальше, глядя в крошечный экран перед собой и наблюдая за тем, как образы периодически появляются и исчезают среди серой статики. С каждым шагом помехи учащаются — шумы становятся всё громче, а экран всё мутнее. Земля под ногами кажется беспокойной. Будто что-то пытается вырваться из-под неё, раз за разом продавливая снизу, прямо под его подошвами. Мысли Джисона возвращаются в воспоминания — точнее во всё, что он способен вспомнить. Когда-то ему бывало здесь и весело. Они с друзьями играли в догонялки, смеялись, играли на гитаре. Играли в прятки за этими же высокими деревьями и истошно кричали, когда их находили. Джисон всегда чувствовал гордость, когда находил кого-то сам: ему нравилось прятаться, но быть водящим у него всегда получалось намного лучше. Он находил всех молниеносно, и из-за этого с ним частенько ненавидели играть. Ностальгия тянет за краешки сознания. Пространство вокруг внезапно кажется тяжёлым. И смутно знакомым. Память, словно лодка, покачивается туда-сюда на поверхности сознания, грозясь выкинуть его за борт. Лес заходится очередной волной шелеста, оживая чем-то новым, ещё более беспокойным. Всё вокруг ощущается слишком чётким. Органы чувств перегружены. Он буквально чувствует, как сердце бьётся внутри, ощущает вкус каждого вдоха на языке. Джисон вновь вспоминает беззаботную юность, когда бегал по лесу, спеша найти каждого, потому что ему всегда нравилось побеждать. Он всегда знал, где искать, какие места нужно проверить в первую очередь. Он пытается вспомнить лица, что остаются в его осознании лишь туманом. Ничего. Тела без лиц. Тела без имён. Небо над ним вспыхивает, и лес освещает молния. Он продолжает идти вперёд, тяжело дыша и слыша собственное дыхание в ушах. Мокрая земля под ногами будто плачет, скуля от каждого касания подошв. -- ..- .-. -.. . .-. . -.. Сердце Джисона яростно колотится о рёбра. Дышать становится сложнее. Тело замедляется, каждая кость будто весит с тонну. Гром гулко отдаётся в ушах. Тела без лиц. Без имён. Джисон не может их вспомнить. Никого. Кем они были, дети из тех времён? Их смех разносится в ушах, отдаваясь многолетним рикошетом от поверхностей деревьев вокруг. Язык тяжелеет, будто знает что-то, чего не знает сам Джисон, и пытается об этом сказать. .... .- -. / .--- .. ... ..- -. --. Одним далёким летом Хан Джисон играл в прятки со своим отрядом. Он был не младшим, но и не самым старшим. Он помнит, как смотрел на старших с восхищением и завистью. Помнит, что хотел быть такими же, как они. Сильным, крутым и взрослым. Джисона признали лучшим водящим из всех, когда он нашёл его. Джисон всегда хотел найти его. Камера яростно шипит, заходясь помехами. В памяти Джисона вспыхивает образ. .... .- -. / .--- .. ... ..- -. --. Имя само собой срывается с губ, будто в них кто-то вселился: — Ли Минхо. Джисон знает его. Всегда знал. Ли Минхо из летнего лагеря Sunshine Pines. Лодка памяти всё же выкидывает его за борт, в уже заждавшийся его бездонный океан, и Джисон тонет в узнавании. Ноги резко останавливаются на краю поляны, будто кто-то нажал кнопку паузы прямо над ним. Здесь деревья не нагромождены беспорядком — напротив, отделяются друг от друга, будто партнёры, только что расступившиеся после танца, разошедшиеся по углам и оставившие площадку свободной. Сквозь ярко-зелёное свечение экрана Джисон видит поверхность озера неподалёку — беспокойную и рябящую от капель, бьющих по ней. Всё встаёт на свои места. Джисон чувствует себя невесомым, будто душа отделилась от тела. Он тут же бросается вперёд, маневрируя между свисающих ветвей, преграждающих путь, и доверяя каждый шаг только своей интуиции. Он знает, где искать. Он всегда был лучшим водящим. Широко раскрытые глаза смаргивают капли дождя, стекающие по лбу и спадающие сквозь ресницы- Здесь. Его внимание привлекает куча прогнивших веток и листьев; приглаженная дождём, она выпирает над поверхностью земли, совершенно не вписываясь в остальной пейзаж. Тело Джисона прошибает жаром; в крови закипает адреналин, и ноги сами несут его вперёд. Он падает на колени у кромки кривого холма, отбрасывает камеру куда-то назад и зарывается руками в землю. Та, размокнув от дождя, легко поддаётся, позволяя ему переворачивать обломки веток один за другим. Камера позади бьётся в конвульсиях, разрываясь от статичного шипения. -- ..- .-. -.. . .-. . -.. -- ..- .-. -.. . .-. . -.. -- ..- .-. -.. . .-. . -.. Мир будто проваливается в вакуум. Дождь не издаёт ни звука, хотя Джисон знает, что небо над ним сотрясется от грома. Листва беззвучно разваливается в руках, когда он вцепляется в неё, откидывая в сторону. Вокруг ничего. А потом... Его рука задевает что-то холодное. Твёрдое. Застывшее. Он копает всё быстрее и быстрее, вцепляясь пальцами в почву; тело заходится в приступах дрожи, отдающейся судорогами, кажется, не только в мышцы, но и во все внутренние органы. Небо плачет и плачет над ним — пока наконец, наконец, Джисон не видит лицо. Заляпанное грязью, землёй, но всё ещё целое. Нетронутое временем. Магия. Джисон смотрит на парня, лежащего в яме. Тёмно-каштановые волосы. Длинные ресницы. Старая красно-белая олимпийка из девяностых, прилипшая к его торсу, и заправленная в потёртые джинсы. Джисон чувствует, что его лёгкие вот-вот лопнут. Сердце мечется в груди от непонимания происходящего. Это всё не по-настоящему. Это всё реально. Это невозможно. Это на самом деле происходит. Джисон тянется к нему дрожащими пальцами. Проводит кончиками по жёсткой коже, плотно обтягивающей кости. В прядях каштановых волос, спутанных землёй, извиваются дождевые черви. У Джисона дрожат губы; собственный дрожащий выдох слышится влажным и отдалённым. — Ли Минхо. Камера вновь оживает, истерично треща. Ли Минхо открывает глаза.