Восходит солнце

      Вэй Ин разлепляет глаза с неимоверным трудом. Что такого произошло? Снова был кошмар... А потом они с Лань Чжанем целовались и... Чего?!       Вэй Ин поспешно разлепляет глаза. С первого взгляда всё нормально: вот его комната, вот окно, правда, почему-то закрытое, вот его одежда висит на дверце шкафа. Со второго взгляда – всё как-то странно, словно в комнате кто-то побывал. А с третьего взгляда Вэй Ин наконец замечает Лань Чжаня, сидящего у вновь прибранного стола. В своей обычной грации он, одетый лишь в первый слой одежды (что для его привычных четырех – жалкое зрелище), расчëсывает волосы, которые уже вплетены в сложнейшую причёску. Как и всегда, ни одного неаккуратно волоска не вылезает из его высокого пучка, оплетëнного изысканным серебряным украшением.       Все как всегда идеально в Лань Чжане.       – Доброе утро, – тихо говорит Вэй Ин, продирая глаза и спуская ноги на холодный пол.       Лань Чжань от неожиданности вздрагивает и оборачивается на Вэй Ина. На лице его отображаются нежные, ласковые, влюбленные, трогательные чувства, но через несколько секунд молчания Лань Чжань разрывает их зрительный контакт, и взгляд его опускается вниз по телу Вэй Ина. Неуловимо брови сводятся к переносице, и губы сжимаются в тонкую полосочку, словно Лань Чжань чем-то недоволен.       – Я... Как-то не так выгляжу? – озабочено проговаривает Вэй Усянь, и теперь уже сам оглядывает скептическим взглядом своей тело. Длинная нательная рубаха спускается до колен, а из-под неё видны его чересчур стройные, но косолапые ноги. Вэй Ин поспешно заводит одну ногу за другую, что бы скрыть уродство.       – Нет, – наконец выдавливает Лань Чжань, вновь поднимая на него свои янтарные глаза и откладывая гребень. – Вэй Ин худой.       Что именно вгоняет его в краску в этой фразе, Вэй Усянь не знает, но щеки предательски краснеют. Более того, он замечает, как и уши Лань Чжаня заливаются багрянцем. Оба, смущённые, отводят взгляды.       – Я не должен смотреть, – как-то хрипло проговаривает Лань Чжань, прикрывая глаза, чем вызывает у Вэй Усяня недопонимание. Не должен смотреть на что?       – Но мы же вроде как... В отношениях..? – не совсем уверено спрашивает Вэй Ин. Ведь после событий прошлой ночи – после поцелуев, признаний, и совместного сна – они считаются любовниками? Нет, любовники – грубое слово, думает Вэй Ин. Просто влюблённые, и более того – родственные души. Во тьме прошлой ночи эта находка показалась ему чем-то само собой разумеющимся, но сейчас он вновь чувствует нарастающее ощущение абсурдности. Небожитель, его ночной прекрасный спаситель, возлюбленный, и более того – соулмейт, – всё это не должно было уместиться в одном человеке. Но смогло, и в это просто невозможно поверить.       – Мгм, – наконец утвердительно кивает Лань Чжань, но глаз так и не поднимает, словно сильно стесняется. Всё это вызывает ещё большее недопонимание.       – Но если так, – Вэй Ин обратно садится в кровать и накидывает на ноги одеяло. – тогда в чем проблема? – спрашивает он и добавляет ласково: – Лань Чжань, что такое?       – Запрещено, – с огромным усилием выдавливает Лань Чжань. Уши его полыхают так, что цвет этот уже не кажется Вэй Усяню нормальным. – Запрещено правилами клана. – добавляет он.       Вэй Ин вскакивает в порыве возмущения, совсем позабыв о накинутом на ноги одеяле, и Лань Чжань тут же закрывает глаза окончательно, не поддаваясь соблазну, и застывает с очень страдальческим лицом.       – Запрещено видеть ноги?! – вскрикивает Вэй Усянь. – Да сколько же у вас там правил?       – Пять тысяч семьсот двадцать три, – без промедления отвечает Лань Чжань, не открывая глаз. Вэй Ин застывает на месте.       – Сколько, – проговаривает он почти шёпотом. Это издевательство над людьми, думает он. Над Лань Чжанем и остальными Ланями. В голове его складывается примерное представление о том, почему Лань Чжань так статен, почему сидит с идеальной спиной и не выносит беспорядка, почему каждое его движение так аристократично и выверено.       Но шесть тысяч правил?! – Надень штаны, – просит Лань Чжань сухим бесцветным голосом, но в интонации Вэй Ин может распознать мольбу в какой-то нездоровой мере, словно он просит пощады.       Помедлив некоторое время, Вэй Ин исполняет просьбу. И только после этого Лань Чжань открывает глаза почти с облегчением, взгляд которых тут же словно намертво прилепляется к Вэй Ину.       – Ах, Лань Чжань, ты так смотришь, словно собираешься меня съесть, – рассыпается в неловком смехе Вэй Ин. Он проходит к столу и небрежно садиться напротив. Хорошо, что он не небожитель, не рождён под гербом клана Лань, и ему не надо соблюдать всё эти правила. Однако ситуация с такими жестокими мерами всё ещё возбуждает негодование Вэй Ина. Нет, такое количество правил – это же кошмар! Вэй Ин не сомневается ни секунды – попади он в такие условия, он бы умер от скуки на следующий день. Наверное, это негодование отражается на его лице, потому что Лань Чжань поясняет:       – Соблюдать правила не так сложно, как ты думаешь.       И тут же морщится, словно это не совсем правда, но Вэй Усянь великодушно принимает это к сведению, не став спорить.       – Почему ты хромаешь? – сухо, словно непринужденно и беспристрастно задаёт вопрос Лань Чжань. Легко порхнув над чайником, его нежные, но уверенные руки,поражая своей степенью элегантности, разливают по чашкам чай.       – Ну... – протягивает Вэй Ин. – В детстве меня искалечили на улице.       И замолкает. Стоит ли рассказывать Лань Чжаню долгую и неприятную историю своего детства?       – Это очень длинная история, – с лёгким смешком проговаривает Вэй Усянь. – Мне совсем не сложно рассказать, но вот интересно ли тебе будет...       – Интересно, – тут же отзывается Лань Чжань, складывая руки на колени и подготавливаясь слушать, и воспоминания, словно томящимся в тесной банке мелкие демоны, кипящей волной накрывают Вэй Ина.       Он мало что помнит из раннего детства. Помнит... Тёмные деревянные стены дома, из грубого сбруя, покрытые слоем копоти. Он смотрел на копоть каждый день, когда лежал в кровати и ковырял его ногтями, отчётливо помнит её горький запах. Он помнит пыль, которая висела в воздухе и душный воздух, даже на улице. Он помнит, как тупым ножом чистил редис и лук, и Боже, это было ужасно. Он чистил редис и лук каждый день; от резкого запаха он давился в слезах, сгибаясь пополам над чёрным от грязи тазом с от чистками, и... Он помнит ледяную воду и жирные пятна повсюду. Они тоже пахли ужасно. Вэй Ин помнит как не мог справиться со своими длинными, вьющимися волосами, которые вечно ему мешали. Он помнит как отрезал их, и темными обрубками они свалились на пол.       Он помнит очень мало. Помнит звон склянок и ругань. Постоянную ругань, постоянный шум, крики и звуки ударов, которые давили на уши, нарастали, и у Вэй Ин почти останавливалось от страха сердце, когда крики приближались. Возможно, он был очень запуганным ребёнком, но ему казалось, что ему сделают больно. Он очень боялся шумящих людей за дверью. Ему казалось, что вечные пьянки, которые он слышал за черной-черной законченной дверью не закончатся никогда, и они были для него кошмаром. Он лежал, оцепенев от страха, ночи на пролёт, пока гулянья не кончались, или коллективная попойка не переходила в другой дом.       Не стерпев скуки и немого ужаса, однажды Вэй Ин вылез на улицу через низкое окно. Неумело перекинув вторую ногу за раму, он ненароком столкнул потухающую свечу на тонкий матрас. Вэй Ин тотчас упал, не сумев удержаться за оконную раму, и крапива, буйно цветущая по окном, полоснула его по всему телу.       На своё удивление, в первые несколько секунд он не смог подняться, а затем жгучая боль пронзила всё его тело, и он не смог ни поднять головы, ни вскрикнуть от боли. В ту минуту, казалось, он испытал столько боли, что казалось, ад разверзся у него под ногами. Он видел свою кровь, но никто не приходил ему на помощь, а потом ему показалось, что он умер. Так много боли невозможно вынести, думал он, однако прошло время, и ужасная боль постепенно сошла на нет. Ему почудилось, что заря полыхнула у неба, а с рассветом его потянуло в сон.        Но, не успел Вэй Ин сомкнуть глаз, как шум, исходящий из дома заметно усилился, люди внутри истошно закричали и словно толпой бросились к дверям. И тут же рядом полыхнуло высокое пламя, надавав Вэй Ину жарких пощёчин. Вэй Ин не был глупым ребёнком; ему удалось вскричать и отползти от бушующего огня. Он словно знал, что никто не придёт к нему не помощь, что если сейчас он не спастется, то его никто не спасёт.       Едва живой, уже калекой он быстро потерял сознание в кустах буйных диких трав, а очнулся, обнаружив себя лежащим посреди травы сухой и ломкой, почти мёртвой. Как он. Вэй Ин лежал долго, и оказалось, что он не может пошевелить ни одним пальцем, словно он превратился в статую.       День он лежал, и солнце пекло ему голову, муравьи и пауки бегали по его рукам, солнце накренилось к горизонту. Стемнело, завыли волки; сверчок всю ночь стрекотал под ухом, замолчал и улетел когда рассвело. Небо переливалось розовым, посинело и затянулось тучами. Вэй Ин заснул. Он почему-то забыл о доме, о маме и папе, лежал, лежал, а голова его была совершенно пуста, и ничего не снилось ему. Прошёл дождь, вновь сгустились сумерки. В животе у привыкшего к голодовкам Вэй Ина скрутила болезненная судорога, призывающая к срочному приёму пищи, но Вэй Ин лежал. Лежал, и ничто не могла заставить его двигаться.       И вдруг над ним вспорхнули крылья белой птицы. Скоро Вэй Ин понял, что это не крылья, совсем нет, ведь его подняла женщина, мягко коснувшись его тела, и прижала к себе. К груди. И крылья, конечно, были лишь рукавами её прекрасных одежд. Она, одетая в прекрасные белоснежные драгоценные ткани, держала едва дышащего оборванца на руках. Вэй Ин долго разглядывал её лицо. Прекрасная – он не мог описать её ничем, кроме этого слова. Её кожа, как всего не секунду показалось Вэй Ину, светилась, а в свете взошедшей Луны сияло серебро и самоцветы гребней и заколок...       Наконец, её глаза, добрые и родные, которым Вэй Ин доверял с этого момента всецело, всечасно, и любовался бы ими столько, сколько позволила ему его судьба. Мама – пронеслось в его голове, и он хотел бы, хотел отдернуть себя и напомнить, что где-то позади осталась его настоящая мама, вот только не мог. Эта мать, которую он оставил в грязной избе была чужой, разве Вэй Ин мог любить её так, как любил сейчас эту Женщину, свою Спасительницу? Мать была злым человеком, и разве было раньше в слове мама что-то мягкое, нежное, доброе, как в этой женщине? Мать кричала на него или просто не обращала внимания. Мать ставила перед ним кастрюлю редиса и лука, мать кидала его на пол, грозила ножом.       Но Она... Не богиня ли она, подумалось Вэй Ину. Он посмотрел на неё ещё раз снизу вверх, и встретился с ней взглядом. Она сощурился свои нежные светлые глаза и улыбнулась краем губ. Было ли это ответом?       Жизнь Вэй Ина изменилась. Он жил теперь в светлом цзиньши, где всегда было чисто, через голубые занавески сквозил свет и отражался в – подумать только! – зеркальце, стоявшем на тумбе. Белая и голубая мебель. Прекрасные вазы в нишах. Тяжёлое одеяло и новая одежда.       Мама сумела расчесать его непослушные густые волосы. Она водила красивым деревянным гребнем по его коротким волосам, очень-очень долго – они никогда никуда не торопились. Его мама никуда не торопилась. Она никогда не делала ничего в спешке, всё её движения были плавны и грациозны, и отчасти Она смогла научить этому и Вэй Ина. Время замерло. Первое время он спал и кушал, снова спал и снова кушал. И каждый раз, когда мама приносила ему еду в постель и садилась на самый её краешек, Вэй Ин горячо благодарил ее.       Слова благодарности, которые всякий раз слетали с его губ перед тем, как он с голодом набрасывался на еду, были едва ли не единственными за всё время, что он провёл в месте с ней. Она молчала, предпочитая изъяснялся простыми жестами, или шептала, очень тихо. А Вэй Ин не мог противится её воле. Она не спрашивала – и он не отвечал. Они молчали, всё время молчали, и со временем Вэй Ин начал ощущать себя счастливым. Постепенно и впервые в жизни. Их быт был прост и тих. Тихо было всегда, Вэй Ин привык к этой тишине и любил её.       Дни шли, а Вэй Ин не вставал с постели. Со дня рокового падения из родного окна его ноги ослабли, и он едва мог ими двигать. Однажды, откинув одеяло, он тихо спросил у мамы:        – Что с ними? – и запоздало всё тело его сковал ужас. Мама села на край его кровати и нежно провела рукой по его неподвижным ногам. По её лицу скользнула непривычная обеспокоенная тень, губы дрогнули, словно она хотела что-то сказать, но не решилась, и спустя несколько тяжёлых мгновений сложились в печальную улыбку.       – Не стоит боятся, – шепнула вдруг она и отвернулась. Вэй Ин не боялся. Он ведь верил ей, и спустя некоторое время смог вставать, смог снова чувствовать ноги и двигать ими.       С мамой в тихом цзиньши прошло много дней, бесконечно много. Вэй Ин старался не вспоминать о матери, которую оставил дома, старался снова научится ходить, старался помогать маме на кухне, хотя она лишь качала головой и мягко отодвигала его от высокой столешницы. Вэй Ин улыбался без причины и любовался на маму. Так прошло очень много времени.       Однажды Вэй Ин сидел в своей кровати вечером, готовился ко сну. Он уже привычно расчесывал гребнем волосы, перебирал их в руках и мечтал оом, что однажды они вырастут такими же длинными, почти до поясницы, как у мамы.       Мама подошла к его кровати и ласково взглянула на него.        – Вэй Ин, – произнесла она бархатным, тихим голосом. Такое Вэй Ину было в новинку: она разговаривала редко, и всегда шёпотом. – Вэй Ин, – повторила она, и у него замерло сердце. Её руки всего на секунду показались ему светящимися, словно были чуть ярче, чем должны быть. Руки порхнули над одеялом и коснулись Вэй Ина, сжали его маленькие ладошки, а дальше всё словно поплыло перед глазами – как в тумане мама говорит ему что-то ласковое-ласковое, и... И вдруг Вэй Ина забирают грубые руки на следующее утро, и мама смотрит ему вслед с горечью, с грустью в глазах, стоит на пороге цзиньши с опущенными руками. И почему-то Вэй Ин понял тогда – он видит её в последний раз.       Ему часто сняться реки и горы, которые он видел из окон прекрасных цзиньши, облака, плывшие меж бирюзовых долин и нефритовых гор, стада благородных оленей, мелькавшие по голубым далям. «Где же мы? » – ломал когда-то голову Вэй Ин, но не смел задать вопрос маме, которая, видя недопонимание Вэй Ина, отображающиеся на его лице, лишь скованно улыбалась.       – Ты такой настойчивый, – вздыхает Вэй Ин, отпивая горячего чаю. – Я и сам толком ничего не помню. Раньше я жил не здесь. У меня были родители, кажется, мы жили в деревне, но случился пожар, и меня подобрала одна женщина... Она вылечила меня, ухаживала за мной. Она была красива, словно божество... Совсем как ты, – Вэй Ин немного нервно рассмеялся. – Но потом я оказался здесь.       – Как? – наконец спросил Лань Чжань после минутной паузы. В глазах его на секунду заплескалось что-то очень тяжкое и горькое, но он постарался это скрыть, опустив глаза. Вэй Ин предпочёл сделать вид, словно не заметил этого, выдавив корявую улыбку.       – Не знаю. Не то что бы совсем не помню, но описать...       Он покачал головой. Настала не совсем приятная пауза; Лань Чжань сидел почему-то расстроенный, с опущенным взглядом, и от этого расстройства и Вэй Ину было невесело. Время тянулось. Вэй Ин, бесцеремонно подперев голову рукой, разглядывал дорогущие, расшитые серебром одежды Лань Чжаня, который замер, словно каменное изваяние.       Внезапно Лань Чжань с тихим вздохом приподнимается, ревниво оправляя свои одежды, словно собирается встать. Его глаза были опущены в пол, но он вдруг поднимает их, пронзая Вэй Ина взглядом, и садится обратно.       – Прости, – говорит он. Брови в Вэй Ина высоко взлетают, губы приоткрываются от неожиданного поведения возлюбленного. – У меня тоже не было матери.       – Почему? – тут же мягко спрашивает Вэй Ин; в нежном жесте он берёт светлую, словно белый нефрит ладонь Лань Чжаня в свою, но внутри него зажигается неугасимый огонёк чистого интереса. Лань Чжань вздыхает так, словно прекрасно это осознаёт.       – Она была кроткой женой своего мужа, который запирал её в четырёх стенах собственного дворца. Она не могла такого стерпеть, хоть и горячо его любила. Любое её словно обращалось сильнейшим заклятием, любой её взгляд даровал окружающему гармонию, силу и спокойствие. Она была могущественной женщиной и, конечно, пошла против мужа. Её постигли муки жестокого выбора, который ей дал глава клана – изгнание, свержение с небес, или смерть.       Лань Чжань делает ощутимую паузу, прикрывает глаза и продолжает:       – Конечно, она выбрала смерть.       – Что она сделала? – тут же спрашивает Вэй Ин, немного ошарашенный такими подробностями, которые немного не вязались с чистой и непорочной репутацией клана Лань. – Не повиновалась мужу?       Лань Чжань кивает, снова опуская взгляд, а вот Вэй Ин закатывает глаза. Неужели, не разделив мнение мужа, богиня снискала такое жестокое наказание? «То нельзя, это нельзя, кошмар... Думать там вообще можно?» – спрашивает сам себя Вэй Усянь.       – Можно, – как бы невзначай бросает Ванцзи и с каменным лицом наблюдает, как глаза Вэй Ина лезут на лоб.       – Что это такое было, Лань Чжань? Не говори, что ты ещё и мысли умеешь читать! – вскрикивает Вэй Ин, на что уши Лань Чжаня снова краснеют.       – Я просто угадал, – говорит он, изо всех сил стараясь не поменять выражения лица, но Вэй Ин лишь звонко смеётся в ответ.       – Лань Чжань, Лань Чжань, врать ведь запрещено! – журит его он, грозя пальцем, и с удовольствием отмечая про себя цвет кончиков ушей небожителя.       – Я просто приму это к сведению, – произносит он, отсмеявшись. – Как принял к сведению и то, как ты оказался в моей комнате в день нашего знакомства.       Лань Чжань замирает, перепуганный внезапным непрямым вопросом. Такое нелегко, совсем не легко объяснить.       – Я... – задыхается Лань Чжань; Вэй Ин не может сдержать улыбки. На самом деле, он просто принимает этот подарок судьбы и уже не ждёт объяснений. Когда Лань Чжань впервые появился – да, Вэй Ин не понимал, что его привело, а сейчас... Удивительно, но сейчас это не кажется ему таким уж важным, кажется, что уже ничего на свете не может удивить его всерьёз – окажется ли Лань Чжань каким-нибудь драконом, или здесь и сейчас раскроется ещё одна вселенская тайна.       Ведь в конце концов Лань Чжань – его родственная душа, чжицзи. И ему он доверяет полностью, всецело.       – Лань Чжань просит прощения, – вдруг чинно и немного торопливо объявляет Ванцзи, взмахивает руками и складывает их перед собой в почтительном жесте. Всё его движения плавны и изысканы. – Позволь объясниться.       – Нет, что ты, не стоит... – Вэй Ин совсем обескуражен. Ему, смертному, кланяется небожитель – где это видано? Видя непоколебимый настрой Лань Чжаня, он беспомощно добавляет:       – Я же просто пошутил...       – Вэй Ин, – перебивает его Лань Чжань с ледяной интонацией, словно извинения не требуют отлагательств. – Мне жаль, что я держал тебя в неведении так много времени. Ты живёшь в Солнцестоянии, – Лань Чжань неопределенно показывает рукой на окно. Он, словно на покаянии, стоит на коленях с опущенной головой, с опущенным взглядом, как будто читает текст с пола. – Это закрытый объект клана Вэнь. Глава Лань принял решение послать меня на разведку, чтобы раскрыть тайну чужого клана. Грязный, конечно, ход, но что поделать... В тот день я случайно увидел тебя в распахнутое окно, и боле не смог оторвать от тебя взгляда. То, что мы родственные души, многое объясняет.       На губах Вэй Ина вновь расцветает хитрая улыбка. Вот значит как: Лань Чжань залюбовался на истинного первым. Но вот что непонятно: почему они осознали родство душ лишь в момент поцелуя, хотя всё это время их тянуло друг к другу просто непреодолимой силой?       – Не знаю, – честно отвечает Лань Чжань, когда Вэй Ин озвучивает свой вопрос. – Я посмотрю в библиотеке.       – В библиотеке? – со смешком вырывается из Вэй Ина. Лань Чжань смотрит на него не понимающим взглядом. – Кто же ищет такое в библиотеке?       – В библиотеке Гусу Лань есть всё, – ревниво возражает Лань Чжань, и его лицо становится очень милым от этой ревности.       – Как скажешь, – соглашается Вэй Ин, и, заметив, что Лань Чжань всё ещё стоит перед ним на коленях, как будто ожидая приговора, добавляет сконфуженно: – Прошу тебя, встань с колен... Ты же не в чем не виноват.       Вместо ответа Лань Чжань вдруг вскакивает, хватая свой меч, прислоненный к столику. В руках у него, охваченный голубым пламенем, сгорает талисман. Вэй Ин не имеет никакого понятия о том, что это означает, но поспешно вскакивает следом.       – Ты куда?       – Мне пора, – коротко поясняет Лань Чжань. Брови его сведены к переносице, голос обеспокоенный. – Прости. Если хочешь... Я приду вечером.       – Да, – тут же соглашается Вэй Ин, хватая Лань Чжаня за руки. – Если бы это было возможно... Дни на пролёт.       И взгляды их, родные, влюблённые, вновь встречаются. Так близко, так нежно, так, как никогда в жизни не было.       – Если бы это было возможно, – повторяет Лань Чжань, выдыхая слова в самые губы Вэй Ина. И они соприкасаются, мягко, любовно, и в животе Вэй Ина вновь взлетает что-то быстрое и лёгкое, и мечется во всё стороны. Как в сказке – прикосновения к плечами и прижатая грудь к груди. Неловко соприкоснувшиеся языки. Разрывая поцелуй, Вэй Ин напоследок прижимается к сильной груди, кладет голову на плечо, прижимает руки к самому сердцу Лань Чжаня. К сердцу, которое всю жизнь бьётся бок о бок с его сердцем.

🪷🪷🪷

      Вэй Ин заходит в главную залу поместья Цзян, вздыхая, и поправляет растрёпанные волосы, зевает. И тут же видит перемену: за столом вместо привычных двух человек – Цзян Чэна и Шицзе – сидят четверо.       – Что здесь... – начинает Вэй Ин, и рот его остаётся открытым. Сестра поднимает на него взгляд, чрезвычайно знакомый и раздражающий. Такой, какой у неё бывает, когда она видит своего павлина.       Павлин же, лёгок на помине, закатывает глаза и смотрит на него таким взглядом, словно Вэй Ин умственно отсталый. А глава семьи Цзинь, разодетый в свою нелепую золотую одежду, с интересом смотрит на то, как Вэй Ин старательно пытается поднять челюсть. Немая сцена.       – Сянь-Сянь, – наконец проговаривает его сестра нежно. – Я выхожу замуж.