Во тьме

      На картине изображена юная черноволосая девушка в окружении белых лилий. Цветы и фигура окутаны мерцающим ореолом, выразительно очерчены на темном фоне, проступают из окружающего мрака, словно светясь изнутри. Одну лилию девушка осторожно держит в руках, не то боясь повредить тонкий стебель, не то готовая разжать пальцы и позволить цветку упасть. Ее голова слегка наклонена, из массы густых темных волос, отброшенных за спину, выбилась и упала на лицо одна прядь. Взгляд полуприкрытых ресницами глаз направлен не столько на лилию, сколько куда-то в непроглядную тьму. Цветок выписан столь тщательно, что зрителю кажется, будто сладкий, насыщенный аромат вот-вот прольется с полотна вместе с сиянием. Нежностью и белизной кожа соперничает с лепестками лилий, точно так же источает свет. Но ощущение мягкости и хрупкости обманчиво. Во всем облике девушки читается скрытая сила, страсть и даже некая царственность — кажется, она вот-вот сбросит с себя оцепенение, вскинет голову и посмотрит зрителю прямо в глаза.        «Во тьме», масло, холст, коллекция автора

Увидел — и запало в душу, и через кисть пролилось на холст. Это живопись. И то же самое — любовь. Сальвадор Дали

      Мичиру влюблена в каждую из своих моделей — искренне, самозабвенно, жадно, но совсем не так, как влюбляются в человека.       Ее не слишком притягивает внешность, у нее нет определенного типажа. Инструмент в руках мастера — подобно холсту, краскам, кистям и мастихину — вот что такое тело модели. Не лицо сердечком, руки, грудь или бедра — набор простых геометрических фигур, объем, свет и тень. Нечто, чему только предстоит обрести подлинную форму. Все равно что необработанный гранит, кусок глины. Просто материал.       Ей неинтересна личность. Мичиру видит лишь часть своего замысла, зато видит отчетливо, безошибочно выхватывает взглядом даже в толпе. Идея, мысль, которую предстоит развить в нечто большее, продуманное, цельное, лишенное противоречий там, где они не должны возникать, и содержащее конфликт, который не оставит зрителя равнодушным. Модель — это частица идеального целого, отколовшаяся по какой-то неизвестной причине, случайно ускользнувшая из головы, обретшая собственную жизнь в мире, который принято считать реальным. Совсем не интересно, продолжится ли эта жизнь после того, как Мичиру впишет лицо и фигуру в композицию, и картина обретет завершенность.       Возможно, ей не уйти дальше собственной головы и субъективного идеализма, но иногда Мичиру ощущает себя сродни заключенным из платоновской пещеры, обреченным принимать иллюзии за действительность, обманутым собственными органами чувств. Иногда, глядя на пустой еще холст, она почти тот, кто творит иллюзии, рисует на стене тени, дает жизнь фантастическим существам и героям, разрушает миры легкими мазками кисти, а значит, обладает большей свободой.       Когда Мичиру завершает работу, ей почти кажется, что она способна выйти из тьмы к свету — в мир, откуда идеи приходят, к подлинной реальности. Возможно, тогда ей откроется всего лишь залитая ослепительным светом пустыня, где настоящее творчество уже невозможно. Потому что бессмысленно. Иначе зачем идеям и образам устремляться во тьму пещеры?       Мичиру продолжает собирать осколки своих идей, обрывки подлинной реальности, ярлыки талантливой гордячки и мизантропа, признание критиков и восторги почитателей ее таланта. Ее не задевают ни похвалы, ни критика, она умеет извлекать из них только полезное, а все остальное выбрасывает в мусорную корзину вместе с прочитанной утренней газетой. Она продолжает влюбляться, творить и терять интерес.       С Рей все иначе. Рей самодостаточна, у нее есть и форма, и содержание. Мичиру не нужно придумывать ее заново, не нужно завершать — ее незавершенность правильная, это поиск себя, своего голоса и пути. Мичиру не может использовать ее, как использует мастихин, не может нанести на холст слоем красок и предать забвению. Потому что ощущает некое родство с ней, и дело совсем не в творческой жилке, хотя именно благодаря ей их встреча состоялась.       Они познакомились на вечеринке — богемная публика, претензия на оригинальность и эксцентричность, жалкая смесь разговоров о высоком искусстве и самых низменных сплетен. Это было так обыденно и банально, ничего общего с судьбоносными встречами, которые любят описывать в книгах: Мичиру всего лишь решила подышать свежим воздухом и оказалась не одинока в своем намерении променять прокуренное и душное помещение на балкон и майскую ночь. Вопреки сложившейся репутации, она не считала нужным вести жизнь затворницы, посвятившей себя искусству, словно древнему ревнивому божеству. Искусство, безусловно, ревниво и требовательно к тем, кто исповедует его, как религию, но временами даже полезно погружаться в бассейн с акулами. Бодрит.       Образ запечатлелся в ее памяти с фотографической точностью: одинокая, почти монохромная фигура, поделенная ночью и льющимся из дверного проема светом на две неравные части. Ночь заполучила себе бóльшую. Услышав шаги, девушка, до того опиравшаяся на перила балкона, выпрямилась, резко вскинула голову, отчего длинные волосы взметнулись тяжелой блестящей волной, черным вороновым крылом. Мрачным потусторонним огнем вспыхнули фиолетовые искры, и точно такие же горели во взгляде, пронзившем Мичиру подобно клинку. Но в следующее мгновение выражение глаз изменилось, потеплело, и губ коснулась короткая улыбка.       — Назойливые поклонники? — понимающе улыбнулась Мичиру в ответ.       — К счастью, только один, — выдохнула незнакомка.       Голос под стать облику. Чистый, звонкий, идеально подходящий молодой девушке. На взгляд Мичиру, ей не исполнилось и двадцати. Невысокая, стройная, с тонкими чертами лица, но достаточно выразительными скулами и маленькими губами, она не казалась ни слишком хрупкой, ни слабой. Еще бы — с таким-то даром убивать одним взглядом.       — Некоторые люди не способны понять слово «нет».       — В этом все мужчины.       Мичиру переступила порог, встала у перил, выдерживая дистанцию достаточную, чтоб комфортно беседовать, не вторгаясь при этом слишком сильно в чужое личное пространство.       — Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? — спросила она. — А если твой поклонник объявится, сможешь сказать, что уже занята. Я подыграю.       Щедрое предложение рождалось совсем не из чисто женской солидарности и желания поддержать прекрасную незнакомку. Не было продиктовано оно и надеждой на настоящее свидание, хотя Мичиру действительно предпочитала встречаться с девушками. Тогда казалось, что она видит перед собой часть будущей картины. Сюжету еще предстоит выкристаллизоваться, но главный элемент уже проявил себя, преподнесен ей на блюдечке самой судьбой. Не упусти теперь.       — Думаешь, сработает?       Девушка скептически хмыкнула, изогнула бровь. Такая мелочь, а Мичиру уже готова схватиться за кисть. Под руками у нее не было даже простого карандаша и обрывка бумаги.       — Еще не встречала человека, которого не убедил бы долгий поцелуй, — вкрадчиво заметила она.       На короткое мгновение во взгляде необыкновенных, особенно для азиатки, фиолетовых глаз, мелькнула настороженность, но потом девушка поняла, что с ней шутят и рассмеялась. Немного неловкая попытка скрыть стыд за неуместное подозрение. Мичиру улыбнулась самой невинной из своих улыбок.       — Меня зовут Мичиру.       — Рей.       Не имя — искра, вспыхнувшая и погасшая во тьме ночи.       Остаток вечера они просто болтали о разных мелочах, ничего существенного, ничего, проливающего слишком много света на биографию или творчество. Мичиру рассказала лишь, что пишет картины, а Рей в качестве ответного жеста призналась, что поет в группе и понемногу пишет песни. Все прочие интересующие ее детали Мичиру узнает потом — от общих знакомых.       Узнает, что Рей в узких кругах считают подающей надежды, но пока неопределенные. Что она, по одним сведениям, дочь крупного бизнесмена, по другим — вообще политика, но не пользуется деньгами и связями родителя. Рассорилась с ним. Бунтарка, желающая доказать, что способна всего в этой жизни достичь своими силами и своим талантом. Нелегко ей придется, думает Мичиру, но если она не сумеет покорить мир, уж точно не из-за недостатка усердия и упрямства. Что же касается таланта — на скромный взгляд Мичиру, посетившей однажды паб ради выступления своей новой знакомой, талант у нее действительно есть, нужно отточить мастерство. И, пожалуй, сменить группу. Они Рей не ровня.       А кто же тогда — ровня?..       Мичиру собирает сведения вместо того, чтоб собирать образ, и видится с Рей еще несколько раз. Каждая встреча — повод ловить каждый жест, взгляд, наклон головы, запечатлевать в памяти детали, чтоб по возвращении в студию по свежим следам перенести все на бумагу. Попытаться перенести. И убеждаться раз за разом, что первое впечатление было не совсем верным. Инструменты не врут — кажется, сама бумага противится, отвергает все эскизы. Все не то, все кажется слишком нарочитым, неестественным. Навязанным. Образ не хочет подчиняться, противится ее руке.       В памяти всплывает темная ночь, колкий взгляд молодой женщины, не желающей подчиняться чужим прихотям, и мягкое свечение овала лица в пятне электрического света, тронутые алой помадой губы. Возможно, Мичиру не так уж шутила тогда насчет поцелуя.       Для начала она поняла, что не так с бумагой: листы ее скетчбука белые. Отвратительно белые. Ничего общего с ночью, в которой способна родиться звезда.       Светлая пастель легко ложится на шероховатую поверхность. На черном цвета кажутся ярче, пронзительней. Сначала свет, потом все остальное. Мичиру позволяет себе расслабиться и ни о чем не думать, держать в голове лишь запечатленный несколькими часами назад образ: знакомые уже до мельчайших подробностей черты, ниспадающие на спину тяжелые блестящие пряди, простая черная футболка ненавязчиво подчеркивает фигуру, потертые джинсы. Похоже, как многие бунтари и творческие личности, Рей пока что упорно отдает предпочтение черному цвету и металлам серо-белого цвета. Тем не менее, сережки в ее ушах похожи на две кроваво-красные звезды, то и дело мерцающие на фоне темных волос, и она не брезгует вызывающе красной помадой. Но ей идет.       Современная Белоснежка: белая, как снег, румяная как кровь, с волосами черными как ночь. Только принцы ее не слишком интересуют.       Растушевывая пастель пальцем, чтоб добиться мягких переходов в нужных местах, Мичиру впервые приходит к выводу, что у нее получается. Не собрать пазл, но поймать образ. Из черноты листа на нее смотрит не карикатура, жалкая пародия, но узнаваемое лицо. И дело совсем не в штрихах пастели и точности пропорций. Не точность главное в искусстве.       Теперь можно установить на мольберте новый холст.       Мичиру окунает плоскую кисть в черную грунтовку, нарушая гладкую, матово поблескивающую поверхность, и широкими мазками наносит состав на холст. Распределяет равномерно, пока натянутый на подрамник кусок льна не становится черным. Белое полотно раздражало ее невыразимо, впервые вместо пространства для нового творения Мичиру видела преграду. Словно в глаза ей светили ярким прожектором. Теперь она готова творить.       А еще готова принять отказ — и это тоже своего рода открытие. Но Рей соглашается, а потом, придя в студию, долго и с неподдельным интересом рассматривает картины, которые еще не обрели владельцев или только готовились к новой выставке. Завершив работу, к большинству из них Мичиру теряла всяческий интерес. Воплощенные идеи больше ей не принадлежат.       Легкими штрихами намечая очертания фигуры, намеками обозначая фон, Мичиру уже знает: эта картина не для продажи. И Рей она ее тоже не отдаст.       Потом она просто теряет счет времени и тонет в рабочем процессе, запахе масляных красок, растворителя и белых лилий, купленных специально. Самодостаточный, утонченный цветок с пьянящим ароматом оказался не только подходящим по ее внутренним ощущениям, но любимым самой Рей.       Секунды утекают сквозь пальцы, минуты ложатся на холст мазками краски. Мичиру вновь начинает со света. Высокие окна зашторены, света в студии совсем немного — Мичиру хочет добиться правильного освещения, правильного сияния кожи и глубоких теней, в которых затеряются все ненужные подробности, невольно создавая недосказанность, интригу. И создавая эффектное, объемное изображение.       В реальный мир Мичиру возвращается, когда Рей молит о пощаде.       — Позировать с непривычки утомительно? — понимающе улыбается она, давно уже не относящаяся к труду натурщиков снисходительно — подумаешь, всего-то и нужно посидеть на месте и не дергаться. Идея, облаченная в человеческое тело, нуждается в поблажках.       — Мечтаю превратиться в каменное изваяние, — жалуется Рей и осторожно потягивается.       Она склоняет голову к правому плечу, разминая затекшие мышцы, плавно запрокидывает назад, невольно чуть приоткрыв губы, и так же осторожно, медленно ведет к левому плечу, завершая полукруг.       Мичиру-художница запросто может разложить на совокупность линий и простейших геометрических фигур человеческое тело и любую его часть. Морщинистое фактурное лицо пожилого мужчины, подсмотренное в парке Фитцгенри, и плавные очертания груди и бедер обнаженной натурщицы давно воспринимаются в одном ключе — некий объект, который необходимо перенести на бумагу или холст, протащив через призму своего восприятия.       Кайо Мичиру смотрит, затаив дыхание, как Рей поднимается с кушетки и подходит к окну, босыми ногами ступая по выкрашенному в светло-серый цвет полу. Такое простое движение вызывает внутри трепет, будто она стала нечаянным свидетелем рождения Венеры. Мичиру смотрит, как ладонь касается шторы, а свет — подставленного ему лица, и ветер ерошит челку. Впервые, глядя, на свою модель, Мичиру завидует солнечному свету и ветру и вспоминает бархатистую поверхность пастельного рисунка под подушечками пальцев.       Не каждый шедевр начинается с белого холста. И не всякое чувство следует выражать прикосновениями и словами.       Впрочем, когда Рей поворачивает голову, и ее взгляд, вопросительный и немного лукавый, останавливается на Мичиру, последнее убеждение уже не кажется таким уж обязательным.