Вещими ли были сны?
А если не были — то была ли быль-то?
Это — твоя вечность, твоя черная весна,
Ее близкое дыханье, ее голос среди сна
— Ах, ты ж, срань! — сквозь зубы прорычала Стеша, потянув расцарапанный палец в рот. — Ебанутая? — тотчас сплюнула Ветер, — и так от консервов живот крутит, а ты всякую гадость в рот тянешь. — Это не гадость, — Стеша вытерла пальцы о майку, — а рука. И вновь склонилась над столом. Попытки вскрыть дверь камеры грубой силой не увенчались успехом. Но интерес не спешил покидать перевозбуждённый от потока мыслей мозг, поэтому, послонявшись по котельной без дела, Стеша села за изготовление отмычки. И теперь пыталась выгнуть кусок проволоки в ровный прутик. Проволока отыскалась среди погрома на пути к кают-компании, а вот сподручных для такого дела плоскогубцев не было. Высунув кончик языка и сосредоточенно хмурясь, Стеша истязала проволоку гаечным ключом. Старалась стиснуть металлическую нить плотно сдвинутыми концами инструмента. Проволока вываливалась из пальцев, тотчас исчезая в одноцветном жёлтом мареве на столе. Приходилось наощупь искать её и начинать с начала. Ещё несколько минут прошли в тишине, пока Стеша чуть слышно ругалась под нос. Ветер молчала — но ощутимо наблюдала за процессом. — Победа! — выровняв железный прутик и прикрутив к нему второй на манер ручки, Стеша подняла готовую отмычку. Металл был настолько тонок, что его тепло растворялось в температуре комнаты. И даже о его существовании, о его реальности они знали только из-за ощущения на кончиках шершавых пальцев. Можно было подносить его к лампе, к стеклам очков и даже вплотную к глазам — но он останется незримым. Стеша замерла, остановленная растекшейся в голове мыслью. Губы дернулись, нарисовали усмешку, и вновь сомкнулись. — Все такое несуществующее… — прошептала она. — Несущественное? — уточнила было Ветер, но Стеша решительно мотнула головой. — Откуда нам знать, что вокруг правда есть, а чего нет вовсе? Может ли нам казаться, что мы держим проволоку? Если уронить ее на пол, то мы ее больше не найдем. Может, то, что мы начали вспоминать нам тоже лишь…кажется? Придумываем, как тут могло все быть, а мозги и рады стараться — досочинят до полной картинки. И мы верим. А этого всего могло не быть. Никогда. Ни красного самолета, ни операций, ни Исаевой, ни плаката на стене. Она сложила руки на груди. Уставилась в потолок. — Вот я оставила отмычку на столе. Мы найдем ее? Или потеряем, как кучу воспоминаний, о которых тоже, наверное, никогда не вспомним? — Мне не нравится твой настрой, — серьезно ответила Ветер, — почему ты начала сомневаться? Это ты вела меня за собой и твердила, что только память делает нас кем-то, и без нее мы никто. Неужели ты не доверяешь настолько? Но Исаева действительно была здесь. Ее фото. Похожая подпись на доске. Стеша резко повернулась на стуле. Доска почета стала своеобразным дополнением их интерьера, и где-то среди чужих фотографий была единственная пустая ячейка. Стеша зажмурилась. Ее желтые пальцы вынимают фото из-за стекла — она потирает пальцами и вспоминает это движение. Снова. Можно ли верить этому воспоминанию, что отпечатано буквально в коже? Или его тоже создал мозг в попытке придумать им прошлое? — И мы видели их с Мартеном трупы внизу, — строго продолжила Ветер. — Или не их, — выдохнула Стеша, — или его звали не Мартен… Как понять? Как нам убедиться, Ветер? Чему нам верить? Что из снов — действительно всего лишь сны?.. Она сидела на стуле задом-наперед, обхватив тощими руками спинку. И раскачивалась. Стул глухо ударял ножками по пыльному полу. И подбородком Стеша слабо тыкалась в жесткое дерево. Помолчав несколько секунд, Ветер отчеканила: — Архивы. Они нужны нам не меньше, чем Алексею. Если будет какое-то подтверждение на бумаге, список участников экспериментов или хотя бы наше фото… Понимаешь, к чему я, да? Если мы это сможем ощутить в своих руках, как проволоку — то уже неважно, насколько подробно мы это помним. Оно будет правдой. В это можно будет спокойно верить. Стеша резко развернулась на стуле, провела ладонью по столу, схватила отмычку. Железная. Настоящая. Видно ее или нет — не имеет значения, потому что пока металл касается кожи, эту отмычку можно вставить в скважину и открыть дверь. Стеша поднялась на ноги, повернула голову, посмотрела невидящими глазами на доску почета. — Я до тебя доберусь. Им нужна их фотография. Они вернулись к камере. Согнувшись над замочной скважиной, Стеша принялась работать отмычкой. Проволока постепенно выгибалась, принимая форму резьбы. Погрузившись в процесс, она начала тихо напевать бессвязный мотив. Ветер, уловив мелодию, едва заметно отбивала ногой ритм. — Знаешь, если Лёшка все же отыщет архивы, будет как-то паршиво понимать, что он может сам их прочитать, а мы… — Да, — огрызнулась Ветер, — вот именно, я уже думала об этом. Скажу честно, я не вижу причин не доверять ему…в этом. Наверное. Пока мне видится, что он такой же прямодушный дурак как ты. Но тем не менее. У него будет в руках вся информация про опыты, про станцию, про тех ублюдков, что заперли нас здесь, а нам останется только сесть и слушать. — Как думаешь, Ветер, мы можем найти способ читать? Проволока провернулась раз, два — и дверь скрипнула. Забыв о разговоре, они подскочили пружиной на месте, тотчас вцепившись в прутья и с усилиями сдвинули решетку. Открытая камера была под носом — но сделать первый шаг было боязно. Они мялись на пороге. То сжимали ладони в кулаки, то отпускали. Полумрак, отсветы на стенах, камера, куда их заводили — под конвоем? заломив за спину руки? — под взгляды других людей, что сидели в остальных камерах и наблюдали. — Пошли, — хрипло скомандовала Ветер, — не бойся, я с тобой. Камера обхватила их сумраком. Вещи на полу валялись стылые, слабо отличаясь друг от друга температурой. Одежда, битая посуда — благо они не успели разуться — ненужные инструменты и порченные книги. Иные предметы нельзя было рассмотреть по очертаниям, но вышло ощупать. Присев на корточки, они трогали, разбирали, сразу откладывая ближе к выходу то, что еще могло пригодиться. Вроде разряженного фонаря или сломанного карандаша. Лёшка придет — вместе заменят батарейки и заточат грифель. Забавное щекотное чувство вспыхнуло под ребрами. Они ждали его. Чувство столь позабытое — но все же знакомое и согревающее изнутри. Впервые за очень долгое время они ждали не пробуждения и не новой спячки. — Странное дело, — хмыкнула Стеша, — я…не сомневаюсь в том, что он правда существует. Ни разу не сомневалась. Кроме первой встречи. Он как будто слишком настоящий, чтобы оказаться бредом. — И слишком теплый, чтобы быть призраком, — вздохнула Ветер, — понимаю, о чем ты. Явился из ниоткуда, обжился в нашем доме, потащил за собой непонятно куда, но…как бы нелепо ни звучало, с ним спокойнее. Хотя от него очень много шума и волнений. Смешной. — С ним лучше, — сказала Стеша, и Ветер не оспорила. Среди барахла попалась еще одна зажигалка. Потрясли, выяснили, что наполовину емкость была полна горючего. Стеша села удобнее, скрестив ноги по-турецки, подняла зажигалку на уровень лица и провернула колесико. Огонек разбавил полумрак, быстро нагревшийся воздух вокруг затрепетал золотым ореолом. Вспомнился темный контур амулета и мерцающая рыжая птичка посередине. Если б только…как эту птичку… — Бумага горит, — прошептала Ветер. Стеша вытянулась струной, ощутив ком в горле. Воспоминание накрыло ее следом. Пальцы стискивают зажигалку. И проводят сверху вниз — раз! — скользят снизу вверх — два! Лист. В ее пальцах — чуть смявшийся лист. Она — они? — сидят именно здесь, на полу камеры средь гор бесполезного мусора, по правую сторону прибитая к стене койка. И перед ними, прямо как сейчас, открытая нараспашку дверь в неярко освещенный коридор. В пальцах левой руки — лист. В пальцах правой — металл. Уже потеплевший от ладони металл. Большой палец прокручивает. Прокручивает колесико. Тихое-тихое «вжик». И огонек. Вспышка. Вжик — и вспышка. — Бумага горит, — дрожащими губами прошептала Стеша. Вспышка. И огонек. Они проводят зажигалкой вплотную к листу — точно так же, как с птичкой — и огонь почти касается бумаги. Почти трогает ее. Почти. Вплотную. Снизу вверх. Сверху вниз. Правая рука проворачивает колесико и ведет зажигалкой. Левая рука держит лист. Отточенное движение, как разгибается и сгибается правый локоть. — Мы делали это много раз. — Мы то отдаляли руку от листа, то приближали. Чувствуешь? Огонь все ближе к бумаге…зачем? Что мы делали? Мы… Правая рука вздрагивает. — Блять! — погасив зажигалку, Стеша схватилась за голову, — бумага сгорела! Она сгорела, Ветер, ты видела?! Мы сожгли ее! Она сгорела, свернулась в черное, ты видела? Ты… Это… не значит ли… — Видела, — отрешенно проговорила Ветер. Почувствовав крепнущую нервозность Стеши, она перехватила контроль над телом. Принялась перебирать хлам на полу, протирая штанины комбинезона, погружаясь в пыль и мелкий сор. Искала, пока пальцами не наткнулась на то, что полностью подтвердило возникшее в памяти видение. Поджав губы, Ветер зажмурилась. Они обе отчетливо наблюдали, как на бумаге от огня зажигалки проступил контур. Образ. Темные черты чьего-то лица. А потом — в воспоминании или прямо здесь? — рука дрогнула. И пламя зажигалки тотчас набросилось на лист, проглотив чужие очертания. Ветер опустилась на колени. Под вещами на полу камеры она отыскала обрывки листов — обожженные, изъеденные огнем. Когда-то давно они сидели в камере и жгли эти бумаги одну за другой, а когда сожгли, бросили обрывки прямо вместе с зажигалкой. Должно быть, чтобы не вспоминать. Ни того, как сожгли, ни того, что именно решили сжечь. — Мы спалили нашу фотографию, — поникшим голосом озвучила Стеша. — Интересно бы знать, почему, — Ветер поднялась на ноги, — неужели у нас такое противное лицо? — Но там гораздо больше бумаг. Это было не просто наше фото, мы… Я вот думаю… архивы, которые никак нигде не отыщутся… Уж не мы ли часом их все пожгли, чтобы ни о чем не вспоминать? А, Ветер? Могло так быть? Слышишь? — Слышу, — Ветер недовольно скрестила руки на груди, — я тоже об этом сразу подумала. Стали бы мы тогда, в прошлом, жечь найденные документы? Если не могли прочитать — то теоретически мы могли сжечь их попросту из-за злости. Особенно ты. — Эй! Не смей делать меня крайней! — А могла и я с той же вероятностью, чтобы мы не ворошили воспоминания и не думали лишний раз ни о чем. Как ни посмотри, вывод напрашивается один. Есть шанс, что Алексей битый час ищет то, что мы еще давно уничтожили. Блять. Отвратительно. — Значит ли это, что мы сами отрезали себя от прошлого с концами? Вопрос Стеши прозвучал излишне громко — и вдруг дверь камеры захлопнулась. Они обернулись. Замерли, не находя сил сдвинуться с места. — Ты тоже их видишь? — двинула губами Ветер. — Это тени, — подернула плечом Стеша. По ту сторону едва различимой для них решетки подрагивали тени — и уверенными мазками обрисовывали картину. Они стоят посреди своей камеры, застегивая ворот синей рубахи. А там, за прутьями, люди. Застыли, заложив руки назад, выжидая, когда они — она? — выйдут наружу. Стеша сглотнула. Ветер мотнула головой, растрясая по плечам волосы, снова посмотрела вперед — тени. Стекают со стен на пол, чуть дрожат от покачиваний двери, но человеческого в них ничего нет. Они. Решетка. Тени. — Показалось, — словно сакральное откровение произнесла Стеша, делая шаг навстречу двери. — Верно, — не обращая внимания на колкость в груди, Ветер толкнула дверь, — видишь, легко открывается. — Но почему она захлопнулась? — нахмурилась Стеша. Подхватив ее волнение, Ветер прошлась по коридору до котельной. Где-то поодаль доносился странный гулкий шум, а вокруг сделалось прохладно. Запрокинув голову, Ветер задумчиво прислушалась. Сквозняк. Откуда? Ноги немного сковывал не пережитый еще испуг от сожженной бумаги, от захлопнувшейся двери и сгустившихся теней. Но они поднялись по лестнице, сразу отыскав причину. Холодом сквозило из щели незапертой двери энергоблока. Видимо, Лёшка не закрыл до конца перед уходом. — Погоди, — не успев отойти, Стеша подняла палец, — послушай еще раз. Они молча постояли, расшифровывая гулкий шум наверху. Он шел откуда-то издали, быть может, находился за пределами энергоблока. И казался знакомым. — Буря, — наконец, вынесла вердикт Ветер, — снаружи воет. А он не закрыл дверь и люк, поэтому вместе с поднявшейся метелью сюда проник сквозняк. — Значит, буря. — Стеша замялась, после чего медленно спустилась вниз. Она прошлась кругом, рассуждая вслух: — Сколько уже его нет? Тебе не кажется, что прошло достаточно времени, и ему пора бы назад? Или это только здесь кажется… Он-то, наверное, занят поисками. Блять, поисками того, чего, возможно, и нет совсем! Постой, но метеостанция недалеко, он должен был уже идти назад! Или опять отсюда мерещится, что она недалеко? Круги обретали резкие скосы, Стеша встревоженно переносилась из одного угла котельной в другой. — Если началась буря, ему ни в коем случае нельзя быть на улице. Хотя, метеостанция тоже не отопляемая, скорее всего. Ветер, с ним же не может случиться ничего…плохого? — Может, — отрезала та. — Блять! — снова выругалась Стеша, раздраженно топнув ногой, — конечно, может! Что угодно может! Мы остались без него на час, а тут вон сколько всего случилось, представь, что могло произойти с ним… Черт, черт, он же еще адаптацию не прошел, его иногда качает как алкаша… А если он не вернется? Ветер! Если он пропадет там, мы же это только через день поймем! — Идиот твой Лёшка, если помрет на дороге в сто шагов, — прошипела Ветер. Но Стеша чувствовала, как впиваются ногти в ладонь — напускное раздражение скрывало то, что Ветер не хотела ей показывать. Ей тоже стало не по себе. Очевидно. Озлобленно пихнув стул, Стеша еще раз прошлась по котельной. Прогретый воздух вдруг почудился ей душным до тошноты, а в животе клубилась неуемная тревога. Даже присесть не удавалось, ноги сами носили ее от стены к стене, не находя сил остановиться. Прежде она всего лишь раз была напугана из-за Лёшки — когда он впервые ушел наверх. Так явственно тогда виделось, что он окажется галлюцинацией и больше не придет. Но он пришел. Потому что всего лишь поднялся на крышу, собрал снег и спустился. В этом нет ничего страшного — они сами уже выбирались туда и смотрели на самолет. На сей раз Лёшка ушел далеко и не вернулся до бури. Не успел. Почему? — вопрос этот кусался и царапался внутри, глубже, чем дрожало волнение притихшей Ветер. Стеша закусила губу и стискивала зубы все сильнее, пока к старым ссадинам не добавилась новая. Пока на язык не упали крупные капли крови. Боль немного отрезвила, ободрила, помогла собрать мысли в кучу. — Ты чего? — в голосе Ветра смешались недоверие и недовольство. — Я не могу, — Стеша набросила на плечи каэшку, — не могу! Может, он там замерзает насмерть, пока мы торчим в тепле. В тепле, которое он сюда принес, между прочим. Нам нужно найти его и… — Нет. — Надо взять с собой все, что может пригодиться… — Нет! — рявкнула Ветер, — никуда ты не пойдешь! Совсем рехнулась, в край уже?! Если он, со своими зрячими, блять, глазами сумел там потеряться, ты сдохнешь в двух шагах от энергоблока. Где ты собралась его искать? Что ты вообще думаешь делать? Сядь, сядь немедленно и успокойся. Положи куртку! — Не положу! — Стеша застегнула ворот, — и не «я», а «мы», Ветер. Мы пойдем, и ты отлично знаешь, почему мы должны это сделать. Так, надо взять его таблетки… Вот эта коробка, вот эту тоже… Она сгребла в наплечную сумку все картонные упаковки, что попались ей на столе и в лёшкиных ящиках. Потом перелила остатки топленой воды в термос, крепко завинтила крышку, спрятала термос к лекарствам. Ветер не заговаривала, но ощущалась в каждом изрядно натянутом нерве — словно стрела, готовая к выстрелу. Она широко распахнутыми глазами наблюдала за движениями рук, собиравших сумку. И будто была настолько сбита с толку решимостью Стеши, что не находила слов. Стеша тем временем присела над баклажками с топливом, нашла нетронутую и полную доверху. — Возьмем ее, вдруг он решил переждать бурю в постройке? Разведем костер, чтобы не замерз, правильно?.. — Перестань, — одернула ее Ветер, — послушай меня внимательно. Неужели ты не понимаешь, что мы не выходили наружу неспроста? Я не помню, почему, но точно знаю — нельзя туда нам, нельзя. — Брось, ты и про нижние этажи твердила, что нельзя, а мы спускались. Видишь — живы, даже чувствуем себя лучше прежнего. И на крышу блока ты не хотела подниматься, но опять все закончилось хорошо. Что там такого может быть снаружи, а? Это Лёшке буря страшна, ему холодно, а нам — море по колено, разве нет? Стеша присела возле буржуйки, крепко держа в руках канистру дизеля. Подняла голову, устремив глаза туда, где должна быть дверь. — Мне на самом деле очень страшно, Ветер. Чуешь, какие руки холодные? Ахах, они и без того всегда холодные… Я знаю, что наверху почему-то жутко, мне совсем не хочется туда выходить, правда. Еще и медведи сраные на ум лезут. Ты ничего про них нового не вспомнила? Почему так паршиво на душе при одной мысли о них? — Если б вспомнила — то одновременно с тобой. — Верно. Но послушай, Ветер, мы не можем просто отсидеться тут. Не можем больше чуть что ложиться спать и делать вид, будто ничего не случилось. Он где-то там, в буре, один… Пока мне хватает глупости быть храброй, не мешай мне, ладно? Иначе я опять спрячусь в угол и уже никогда не вылезу… Не хочу так. Ни за что. — Я не знаю, что буду делать, если мы встретим там то самое, — проговорила негромко Ветер, — о чем мы с тобой договаривались. Вдруг там есть то, что может нас сломать? Ты обещала мне, Степаш. Дала слово, что не будешь нас доламывать. Потому что, если оно там будет — я не уверена, что сумею спасти тебя. — Меня не надо спасать, — помотала головой Стеша, затягивая ремень наплечной сумки, — это ты думаешь, что мне нужна помощь, но на самом деле, это я — тот, кто идет на помощь. Мы справимся, Ветер, та самая «наружа» не может быть страшнее трупов со второго этажа, верно? Кстати, когда мы спускались, я была уверена, что нас встретят горы тел. А нашлись всего два. Странное дело, скажи? — Есть такое, — отвлекшись на разговор и немного утихнув, ответила Ветер, — могли ли все тела оказаться этажами ниже?.. Или огонь буквально сжег там все трупы? — Вот я об этом и думала, — Стеша уже поднималась по лестнице. Они вдвоем подхватили нелепую игру — «кто лучше сделает вид, что ничуть не страшно». И шагали по ступенькам, волоча за собой канистру, говоря обо всем сразу. Заперли за собой дверь энергоблока и приостановились перед лестницей к люку — страх вновь поднялся со дна желудка. Холодный страх. Подниматься наверх, как и спускаться вниз следом за теплым маяком было не в пример легче. Но теплый маяк теперь где-то совсем далеко — в неизвестной пустоте бури. Как следовать за маяком, которого не видно? — Не понимаю, почему мы ходили босиком, — поднимаясь к люку, принялась вновь болтать Стеша, — в ботинках куда удобнее. — Черт его знает. Наверняка причина имеется, но я не помню. В обуви действительно лучше, но порой находит такое чувство…словно должно стать неприятно. Как от всей верхней одежды, на самом деле, — поддержала разговор ободрившаяся Ветер. Люк сам взлетел над их головой — и оглушительно заревела буря. Впившись пальцами в поручни, они незряче водили головой — но сплошное синее ледяное марево было беспросветно. Ни очертаний, ни контуров, лишь потоки ветра едва различимы. И всюду иссиня-черный, ультрамарин, синева — холод, холод, лютый холод. Ноги стали ватными в коленях, но Стеша сильнее ухватилась за поручень. Выбралась из люка, уперлась в крышу энергоблока. И не могла сдвинуться, будто мороз приковал ее к металлу. Куда им идти в такой ураган? — настоящий арктический смерч накрыл ледяную пустыню. И правда. Сдохнут, едва пройдя пару шагов. — Нельзя! — отчаянно замотав головой, зачастила Стеша, — нельзя, нельзя, нельзя! Мы не пойдем назад, Ветер, мы не пойдем! Он там, в этой буре, значит и нам дорога только вперед, слышишь? Давай, помоги мне встать, мне одной…страшно. — Ебаный рот, — простонала Ветер, схватив канистру и двинувшись к лестнице вниз, — самоубиться хочешь, и меня за собой тянешь. Куда мы пойдем? Где его здесь искать? Не удержавшись на скользкой висячей лестнице, они рухнули в снег. Кое-как поднявшись на ноги, они едва устояли под напором сильных порывов ветра. Тот намеревался снести их, забросать снежными комьями, похоронить в мерзлом склепе. Зажмурившись, они уронили голову на грудь. В их голове пронеслась единая мысль — насколько же они на самом деле слепы и беспомощны. В знакомой котельной к своему зрению удалось привыкнуть, но посреди ревущего бурана… Не ребенок — инвалид, брошенный в пасть Арктики. Сожрет — а они даже не различат, как именно. Молчали. Но медленно двинулись вперед. Левой рукой держа канистру, правой ощупывали собственные следы, пытаясь выдержать ровную линию хода. Когда глаза немного свыклись с мельтешащим маревом, они поняли, что кругом слишком…темно? Стеша задрала голову. Обернулась. Энергоблока отыскать не вышло, как не вышло найти снопа света от фонаря. И сам фонарь где-то сгинул, более для них неразличимый. Несуществующий. — Проклятие, — прохрипела Ветер, на губы лип снег, — мы…уже потерялись. — Фонарь погас, — прошептала Стеша, — в-вот почему Лёшка… Он остался без света! — Что будем делать? — Пойдем к метеостанции, надеюсь, ему хватило разумности не выходить из нее в бурю. — Пойдем, — проворчала отчаянно Ветер, вновь принимаясь ощупывать следы, — вот так и погибнем с тобой из-за какого-то рыжего патлатого неугомонного… — Настоящий пилот никогда не бросит друга в беде. — С каких пор он тебе другом сделался? За пять дней разговоров? — Не мне, а нам, — упрямо спорила Стеша, порой поднимая взгляд и пытаясь хоть немного сориентироваться, — потому что, если бы он не был тебе другом, ты не пошла бы со мной. А ты согласилась. Значит, тебе он тоже важнее, чем… Ветер снес их с ног. Удержавшись на вытянутых руках, Стеша несколько секунд не двигалась, набираясь сил. Жутко представлять, что было бы, окажись они восприимчивы к холоду. Но важно двигаться и идти вперед, иначе тело начнет впадать в спячку — и этого они обе боялись больше всего, хоть и предпочитали не озвучивать. Разогнувшись, Стеша продолжила путь, покачиваясь от порывов. Ветер молчала, но беззвучно согласилась с ее словами. Лёшка был важнее. Важнее чего? — Мы с тобой знаем Север лучше него, — проговорила Стеша, — поэтому и идем выручать. Мы, в отличие от него — полярники. Самые настоящие. — Опять ты навеселе, — фыркнула Ветер, — как дитё, честное слово, я не понимаю, как работает твоя голова. — Точно так же, как и твоя, — усмехнулась Стеша, постучала по шлему, — она-то у нас общая. Посмеиваясь, она прошла еще несколько шагов, вдруг замерев. Протерла тыльной стороной руки очки. Помотала головой. — Это что?.. — прищурившись, она ступила вперед, присматриваясь. —…кажется, костер?.. — с таким же непониманием ответила Ветер. Они действительно шли навстречу костру. Тот отбрасывал алые, золотые и оранжевые всполохи, яростно разрывая синее марево холода. Горячий. Пылающий. Языки пламени взмывали к черному небу и опадали обратно, словно фонтан. И чем ближе оказывались к нему Стеша с Ветром, тем отчетливее различали перед собой костер, и тем сильнее воздух пах дымом. Шаг, другой — и запах дыма резко оттенили совсем иные запахи. Какие-то…мерзкие. И знакомые. Почему-то знакомые. — Что за… Перед костром, спиной к ним, стояли два человека. Они будто вынырнули из пелены бури сами собой. Оба в каэшках с поднятыми капюшонами. Один — рослый, широкоплечий, почти огромный по сравнению со вторым — мелким и тощим. Двое держались за руки и не замечали приближающихся Стешу с Ветром. Они были теплыми — два желтых пятна, порой сливающиеся с костром в цельное горячее пламя. Стеша вновь мотнула головой, но двое никуда не исчезли. Она подошла ближе, видя двоих теперь с боку. Но лиц различить не получилось. Костер подымался вверх — и вдруг принялся резко угасать. Снова поднялся — и так же стремительно угас. Остался лишь ворох бревен. Как отмотанная задом наперед кинопленка — языки меркнут, опускаются и пропадают, оставляя голые тлеющие бревна. Словно костер горел наоборот. Один из стоявших подле людей, маленький и худой, вынул коробок со спичками. Он гнулся над ними, качался на тонких ногах, и странно было, что буря еще не снесла его полностью. Он едва удерживал коробок в таких же тонких пальцах, держа его прямо у глаз. Почти тыкался носом в пропахшую серой коробку. Вынул спичку — чиркнул. Не вышло. Стиснул сильнее. Чиркнул резче — безрезультатно. Он все больше горбился и пытался разжечь спичку почти у самых глаз. Чирк. Чирк. Все яростнее. Человек злился, он озлобленно дергал рукой и сжимал спичку изо всех сил. Чирк. Чирк! Вспыхнул огонь — и человек бросил его прямо на бревна вместе с коробком. Пламя вспыхнуло, горячие языки взмыли к небу. Теперь костер горел в правильном порядке. А Стеша, взглянув на бревна, шарахнулась прочь. Ветер внутри сжалась — прямо в центре заболевшего сердца. Это были не бревна — и потому мутный дым пах вовсе не смоляным деревом. Горели трупы. Вместо ветвей торчали руки и ноги. И рыжие языки жадно, голодно облизывали искореженные предсмертными криками лица. Каждое из этих лиц, вдруг отчетливо проявившихся каждой своей чертой — все эти носы, пряди волос и глаза — показались знакомыми. Они — не двое незнакомцев — а Стеша с Ветром — знали этих людей. Знали тех, кто сгорал в костре, пока лица их плавились и растекались. Запах жженой кожи и запекшейся крови осел где-то в горле. Начало тошнить. Вздрогнув, они обернулись — рослый человек отошел куда-то в сторону. Остался лишь человек второй, худой и маленький. Теперь, оказавшись рядом, они поняли, что человек этот был одного с ними роста. Он стоял, взирая на костер, отрешенно рассматривая трупы. Повел головой, чуть развернув лицо. Очки. А из-под капюшона топорщатся лямки пилотского шлема. Едва вдыхая, Стеша отошла от костра. Его не могло быть — не мог сейчас здесь гореть костер, и не могли в нем тлеть трупы. Но он горел. Быть может, не теперь — но когда-то он был здесь, и были эти двое, вновь воссоединившиеся и взявшиеся за руки. Это все было. Не сейчас. Но было — взаправду. — Матвей, — шепнула Ветер. — И… — Стеша набрала в грудь воздуха, — мы. Они еще немного попятились, оставляя призраков дожигать их костер. Несмотря на осевший пыльной паутиной внутри испуг, в голове начали складываться мысли. Наконец, им удалось отвести взгляд от костра, не заботясь о том, когда тот исчезнет, словно и не горел никогда. — Теперь ясно, куда делись трупы. — Знаешь, что, Степаш? — подала голос Ветер, — костер разводился рядом со складом. Помнишь, за пламенем темнела стена? Это была стена склада. Я теперь помню. — Не хочешь ли ты сказать… — приподняла бровь Стеша. — Именно, — уверенно кивнула Ветер, — мы идем правильно. До склада добрались. Значит, где-то по правую руку должен быть ангар с аэросанями. Но…сколько нам до него еще идти, вот, в чем вопрос. Они осмотрелись, но пелена никак не прояснилась. Стиснув свободную руку в кулак и покрепче схватив канистру, они двинулись дальше. Темнота, вернувшаяся к ним, едва пропал костер, давила на плечи. — А что, — мучаясь нарастающей отдышкой, спросила Стеша, — мы ему скажем про архивы, если он так ничего и не нашел? — Правду, — хмуро ответила Ветер, — как иначе? Осторожно, тебя заносит вправо, чувствуешь? Возьмем немного левее, если идти по диагонали от склада, то до ангара должно быть рукой подать… Только потихоньку, чтоб не сбиться. — Сказать правду? — хмыкнула Стеша, потрогав новый след, — вдруг он…отчается тогда совсем? Как тебе кажется, куда все же подевался Матвей? Мы тогда разводили с ним костер, значит, он впрямь был здесь. Где он сейчас?.. Что с ним случилось? — Бесполезно гадать, пока не получится вспомнить, — пожала плечами Ветер, — я не думаю, что он жив. Все они — все те люди, что были с нами в камерах — мертвы. Давно. Отчего-то я в этом полностью уверена. Мы — последнее, что осталось от них. — Думаешь, Матвея тоже почему-то потом не стало? И мы…остались одни? — Мы всегда одни. Вспышка ослепила их. Десяток прожекторов загорелся со всех сторон, выдернув из мрака одиноко стоящего человека. Стеша задрожала, впившись пальцами в канистру и беспомощно озираясь. Она знала этот беспощадный белый свет, не греющий и лишь больно режущий глаза. Она знала, как он вспыхивает над головой, озаряя пустой потолок операционной. Ветер внутри взвыла, узнавая этот свет — тот, которого они когда-то очень сильно боялись. Стеша попыталась уйти, но только ноги стали ватными и вмерзли в сугроб. «Пациент зафиксирован и готов к осмотру» — отчеканил механический тембр. — Ты еще кто?.. — едва смогла шевельнуть губами Ветер, — я не помню… — Не подходить! — лающим нервным голосом закричала Стеша, выставив перед руки, — оставьте нас! Из темноты на них стеной двинулись тени — желтые теплые люди в одинаковых медицинских халатах. Стеша обхватила себя ладонями, впервые ощущая себя настолько маленькой. Чтобы вглядеться в их лица, ей пришлось задрать голову. Пустые глазницы. Как у черепов. Но брови над пустыми глазницами вдумчиво нахмурены — а в руках у каждого из врачей планшет с листами бумаги. И каждый, стискивая пальцами в перчатке ручку, записывает. Каждый безотрывно смотрит на них — и записывает. Ведет отчет. Кольцо сужалось. Врачи единой стеной без начала и конца обступали их со всех сторон. Стеша стискивала собственные плечи, пытаясь сжаться в невидимый для врачей комок. Ничего не осталось — даже буря словно перестала реветь, лишь заметая ее с головой снежными хлопьями. Она стояла в одиночестве против толпы врачей, а те надвигались, сжимали ее в тисках, сокращая дистанцию до одного шага. Маленького шага перед… «Операция неизбежна» — спокойно сообщил механический голос. Ноги будто по колено уже провалились в вязкий снег. Стеша поникла, склонила голову и закрыла лицо ладонями. Лишь бы не видеть пустых глазниц и не слышать, как среди гробовой тишины шуршат по бумаге ручки. Вот, что пряталось здесь, снаружи, вдали от знакомой теплой котельной. Неизбежность. Потому что и бежать ей уже… — Сволочи! — разрывая на части грудь, провопила поднявшаяся вдруг Ветер, — сукины дети! Это вы! Вы сломали нас, каждый из вас, каждый, каждый! Убить вас мало! Прочь! И, расцепив замерзшие руки, она перехватила тело под свой контроль. Взялась за канистру дизеля — и со всей вскипевшей злобы размахнулась. Канистра со свистом пронзила воздух, разбивая кольцо призраков. Ветер не успокоилась. Она продолжала отбиваться канистрой, через тошнотный страх и дрожь в мышцах шагая наперерез стене врачей. Те расступались и тотчас сливались в единое целое. Словно и не люди это были — а сплошное месиво из голов, пустых глаз и рук с планшетами. Стоило прорвать цепь — та тотчас срасталась в трепещущее на ветру полотнище халатов. — Не тронете! — орала Ветер, сплевывая липнущий к губам снег, — уже никогда больше не тронете! Ублюдки! Твари! Все до одного! Раздался выстрел. И от него все врачи разом дрогнули, разорвавшись из стены на отдельные теплые силуэты. Выстрел прогремел снова и снова — а люди бросились в рассыпную, на бегу падая прямо в снег, если по теплой желтизне вдруг расползалось алое пятно. Ветер вертела по сторонам головой, совсем потерявшись в буре и неразберихе. Краем уха она расслышала заливающихся лаем собак. Откуда? Когда появились собаки? Но всюду лишь летел снег и падали наземь убитые люди. И в сумраке несся крупный рослый человек с огнестрелом в руках. Он бежал куда-то в тьму и пургу. — За ним! — воспряла Стеша, тотчас занимая место замявшейся Ветер, — он нарочно куда-то бежит, он может нас вывести на нужный путь. Главное — не потерять его! И стрелой сорвалась с места. Держа канистру и прижимая к телу сумку, Стеша бегом преследовала призрака. Взрывая коленями сугробы, не замечая саднящих от ветряных порывов щек и едва удерживаясь на ногах ровно. Забыв обо всем, что видела и слышала только что. Она широко распахнутыми глазами хваталась взглядом за мелькающий силуэт. И бежала, когда заболели мышцы живота и сбилось дыхание. Бежала, пока из мрака навстречу не вынырнули очертания здания, а призрак не испарился в пурге. Едва дыша и сплевывая бурлившую во рту от быстрого бега слюну, Стеша добралась до здания. Голова заболела, лоб будто налился крутым кипятком. Навалившись телом на дверь, она толкнула ее, тотчас упав в стылый мрак помещения. Заперла за ними дверь, опустилась прямо в снег. Подняла голову — поняла, что крыши у здания не было. Но все равно крепко взялась за ручку двери, убедившись, что та закрыта. Можно отдышаться и подождать, пока цветастые полосы перед напряженными глазами не исчезнут. — Это ангар, — сказала Ветер, немного придя в себя, — теперь помню, что крыша давно уже снесена. Мы добрались. Ангар… Мы в дверцу зашли, а тут еще ворота настежь открываются. Целиком. Да, точно он. — Отлично, — кивнула Стеша, откинувшись на спину, — дай мне минуту отдохнуть. И пойдем… Ответом ей поначалу стала неверящая тишина. — Сумасшедшая, — прошептала Ветер, — тебе мало?! Мало всего, что мы сегодня успели разворошить?! Ты хоть представляешь, пустая твоя башка, что все это значит? Оно уже не забудется, ничего — ни трупы в костре, ни врачи, ни сраный машинный голос, ты ничего уже не забудешь! Я… Блять, я столько лет берегла тебя, чтобы одним днем ты все испортила! — Да что я испортила-то? — не выдержав, вспылила Стеша. — Что, если они не исчезнут? Никогда больше? Ты выйдешь наружу — а там будет гореть ебаный костер и будет вонять жженным мясом? Ты этого хотела? Этого, когда я твердила, что нам нельзя наверх? А я скажу больше, Степашка, мы вернемся в котельную — и увидим врачей возле нашей камеры! Эти выродки никуда больше не денутся. Знаешь, почему? Потому что я была права — пока мы ничего не помнили, мы были спасены от всей ебаной правды! И могли спокойно спать! Такая правда была тебе нужна? — Замолчи! — Стеша подскочила на ноги, — и выслушай меня хоть раз! Каждый из гребаных призраков, Ветер — наш призрак. Наше прошлое, каким бы оно ни было. Все там, на улице — часть нас, и я буду твердить, что без памяти мы — ничто. Никто. Пустое место. Спокойное пустое место, разве это можно назвать жизнью? — Ты не вытерпишь такой жизни, — сквозь зубы прошипела Ветер, — ты сойдешь с ума, Степаш, и сойдешь с ума всерьез. И я боюсь этого. Боюсь, что мы не вынесем и станем полным идиотом, который не различает правду с галлюцинациями. Неужели правда для тебя важнее рассудка? — Для меня, — выдохнула Стеша, проверив крепление сумки и целостность канистры, — важнее всего сейчас Лёшка. Мы нужны ему сейчас, как никогда раньше. Неужели наш страх сильнее желания помочь? Ветер, скажи, было ли у нас с тобой хоть одно какое-то желание, пока Лёшка не появился? Кроме сна, еды и прочей хуйни? Разве была у нас за эти пять лет хоть какая-то цель? Они молча смотрели на запертую дверь, пока сквозь сломанную крышу на них падал снег. — Блять, как же было проще, когда нам было всё равно. — Может быть, — Стеша потерла руки, — но ты не будешь спорить, что если б не Лёшка — не появилось бы у нас желания узнать прошлое, не захотелось бы ничего вспомнить и…не было, ради кого идти сквозь бурю и призраков вперед. Разве… Он не заслуживает того, чтоб мы добрались к нему, несмотря ни на что? Ветер не ответила — но силой вместе с кровью прилила к охладевшим рукам. И Стеша, усмехнувшись, навалилась руками на дверь. Они обе толкнули мерзлое железо, выбираясь наружу из временного убежища. Обе шагнули навстречу усеянной желтыми телами пустыне, обе пошли, не оборачиваясь и не замирая. Пошли, боковым зрением видя и кольцо кружившихся в буране врачей, и пылающий костер, и дальний свет ламп-прожекторов. Шли, пускай где-то захлебывались лаем собаки и еще порой звучали выстрелы. Они шли, точно зная: от ангара им нужно взять курс налево. И идти, пока не упрутся лбом в метеостанцию. — И все же, — вполголоса спросила Ветер, — что здесь произошло?.. Столько смертей, выстрелы, кровь… Разобраться бы… — Что мы натворили? — проговорила Стеша, — мне не нравится думать, как именно мы в этом всем…поучаствовали. «Я предупреждала их о возможных последствиях недобровольных экспериментов» — прозвенел стальной механический голос. А когда Стеша оглянулась, то призраков уже не было, и лишь буря разгуливала по станции. Притом порывы ветра постепенно слабели. Погода потихоньку менялась, хотя до затишья еще далеко. Но ситуация обнадеживала — если буря пойдет на спад, то можно успеть вернуться с Лёшкой назад, как только он найдется. Через несколько минут блужданий по сугробам перед ними вновь задрожал теплый силуэт. Вряд ли живой — они убедились в этом быстро, когда различили знакомую рослую широкоплечую фигуру. Человек шел впереди, держа в руке канистру горючего, прямо как они сейчас. Шел, не оставляя на снегу термического отпечатка — новый призрак. Стеша последовала за ним без сомнений: — Матвей, — уверила она Ветра, — идет с дизелем. А куда мог идти с канистрой Матвей? То-то и оно — на метеостанцию, значит, он нас и выведет. — Надеюсь, что буржуйка там не сломана. В морозе ее чинить невозможно почти, а у нас и инструментов с собой нет. Только те, которые Алексей брал. — Значит, будем чинить саперской лопаткой, — усмехнулась Стеша, — я вот чего боюсь, вдруг он все ж не на метеостанции? В ангаре его нет, но вдруг он до бури успел перебраться на радиовышку или в тот, другой ангар, где самолеты? Или он успел дойти до других энергоблоков, пока мы тут тащимся? — Тогда он найдет нас, заснувших от мороза, на метеостанции, — резонно ответила Ветер, — и окажется действительно хорошим другом, если отнесет в котельную и отогреет. Снова. Сраный цирк, так и будем ходить друг за другом, как дом за гномом. — Или Пупа за… — …ткнись, — сдерживая смех, оборвала Ветер, — смотри, кажется, добрались. Ветер обрисовывал сохранившуюся часть купола метеостанции, которую им удалось разглядеть. Матвей испарился, стоило им отвести от него взгляд на мгновение. Собравшись с духом, они поднялись на снежный холм, остановившись напротив двери. Та оказалась раскопана. Выходит, Лёшка тут точно успел побывать. Перехватив канистру из левой руки в правую, Ветер тихо шепнула: — Пойдем? — Страшновато, — призналась Стеша, — вдруг он…или с ним… — Не бойся. Я с тобой, — Ветер толкнула дверь.***
Снег летел в разбитую форточку и укрывал его колючим одеялом. Голос бури продолжал выть, не ослабляя ветряных связок. Лёшка стиснул онемевшими пальцами фотографию, пытаясь не выронить ту в сугроб. Сильно выдохнул, чтобы проверить, дышит ли он еще. И почудилось, что пар, немного поднявшись ото рта, тотчас заледенел в воздухе и стеклянным шариком упал вниз. Разбился. Лёшка зажмурился. Он замерзал. И думать об этом совсем не хотелось. Спать нельзя. Но сон пытался просочиться в голову, обещая, что если уснешь — то станет немного теплее, чуть спокойнее, а потом и вовсе все равно. Бодрствовать — холодно и боязно, каждая мысль лишь об опасности. Сон — тепло и нетрудно. Уснуть гораздо проще, чем слушать вьюгу за стенами и думать, когда же она уляжется. Лёшка сглотнул, раскрыл глаза как можно шире. Не спать. Даже если веки сами собой смыкаются, даже если… — Лёшка! — крик оглушил его. Он дернулся, поднялся на локтях, напрягся всем телом. В дверях стоял человек — запыхавшийся, с канистрой в руках, и тоже отчего-то дрожащий. Лёшка мотнул головой, на мгновение подумав, что ему мерещится призрак. Но человек бросил канистру у входа и кинулся на него. Навалился худым легким телом, схватил его лицо голыми ледяными руками. И только теперь Лёшка смог разглядеть черные дыры вместо глаз. — Стеша! — собственный голос оказался совсем хриплым, — Ветер! А как…когда вы…как же?.. — Ты дышишь! — широкая улыбка озарила их лицо, — ты теплый, теплый, теплый! Когда я вошла, мне сначала показалось, что ты уже совсем замерз, даже рыжий перестал быть таким ярким, как обычно… А ты живой, чертила, живой! Что случилось? Тебе стало плохо? Или просто не успел выйти до бури? Говори, Лёшка, давай, говори!.. — Откуда вы здесь? — Лёшка взялся за их ледяные пальцы, — неужели вы дошли сюда через буран? Как? Как?! Фонарь же погас, как вам удалось сориентироваться в такую метель? — Погоди с вопросами, — сказала появившаяся Ветер, — если тебе было плохо, нужно сначала принять таблетки. Она аккуратно высвободила свои руки из его ладоней. Сняла наплечную сумку и принялась вытаскивать коробки, одну за другой передавая Лёшке. Он только беззлобно посмеялся над тем, как они сгребли все медикаменты разом. Включил налобную лампу, присмотрелся к коробкам, выбрал нужную. Но сквозь плотные перчатки онемевшие пальцы плохо справлялись с упаковкой. Заметив это, Ветер забрала коробку, выдавила из блистера таблетку, ткнула ей прямо ему в губы: — Держи, — и следом протянула термос, — запивай. — Холодная, — поморщился Лёшка, сглотнув прохладную воду. От нее внутри будто прошлась новая волна мерзлоты. Ветер похлопала себя по коленям, задумавшись. Огляделась, увидела сломанное окно, поднялась на ноги: — Тут бы молоток и гвозди, чтобы закрыть форточку. Буря уже пошла на спад, но пока не уляжется ветер, я обратно идти не рискну. Нам очень повезло добраться до тебя, но к энергоблоку я пойду только в тихую погоду. Здесь есть, что растопить или разжечь? — Буржуйка, — кивнул Лёшка, — у вас канистра, если я верно увидел? Вы солярку смогли дотащить? Ох, какие же вы…да вы ведь не представляете, насколько вы замечательные, честное слово. Получив в руки канистру, он заметно ободрился. Перебрался в угол, собрал с пола листы из журналов, вынул зажигалку и принялся за печь. Залил ей в пасть топливо, а после начал приводить в сознание. Буржуйка тяжело кашляла и сопротивлялась, но долго отказываться от горючего не смогла. Пламя внутри разгоралось. Тем временем Ветер прошлась по углам, вытащила из сугроба крепкое полотнище, перенесла к столу. — Вот им вполне можно закрыть окно, — она прищурилась, подошла, замерила форточку пальцами, — но надо отрезать кусок, тут совсем небольшой нужен. Ты как, Алексей? Отогреваешься? Стеша уже на пороге мяться начала, говорит, а вдруг он уже того? А я ей и отвечаю — не такой идиот твой Лёшка, чтобы на дороге в сто шагов помереть. — Эй! — Стеша ощерилась, — ты совершенно не так сказала! Слушай, а где тут можно инструменты найти? Ты что с собой в рюкзаке брал, Лёшка? — Гвоздей точно нет, — вздохнул он, — но там должно быть много тяжёлого, чем можно забивать. Нож тоже есть. Только погоди, не клади ничего на стол пока. Он поднялся, оставив ожившую буржуйки нагреваться, подошел к ним. — Смотри, — он поднял отчетный журнал, — архивов я не отыскал, но нашел кое-что важное. Это дневник Матвея. Его надо убрать, он весь промерз и стал довольно хрупким, как бы вы его не уронили. Вот так, теперь клади… Кстати, эта штука, которую вы нашли — метеозонд, Матвей писал, что вы их ездили запускать у самого океана. Он был здесь. Вместе с вами. Теперь можно быть уверенными. — Я знаю, — глухо ответила Стеша, раскладывая полотнище метеозонда, — мы…не просто наугад сюда пришли. По дороге много, кого встретили. Твоего брата в том числе. Он ходил на метеостанцию с горючим, значит, проводил тут достаточно времени. — Больше того — он жил здесь, — кивнул Лёшка, берясь за концы полотнища и растянув его так, как ему жестом показала Стеша, — сначала вы вместе жили в котельной, потом он, так скажем, съехал. Матрас на полу как раз был его. И дневник он писал здесь. — Мы видели одну очень…спорную картину, — Ветер наклонилась к рюкзаку, отыскала нож, вернулась к столу, — костер. Мы с твоим братом. И куча тел в костре. С одной стороны становится ясно, почему на нижних этажах мало трупов, но с другой…я плохо пока понимаю, что случилось на станции, Алексей. Судя по нижним этажам, произошла катастрофа. Мы могли сжечь с ним тела погибших. Но потом… Кхм. — Потом мы видели еще кое-что, — отмерив наощупь, Стеша резко провела ножом по полотнищу, — разбегающихся врачей и человека с огнестрелом. Он нарочно целился в медперсонал, в тех, кто нас оперировал. И они падали в снег. В крови. Умирая. Кто этот человек? — не понятно. Было ли это на самом деле?.. Она разогнулась. Замерла, уставившись в темноту. Потом злостно прочертила ножом снова, полотнище жалобно затрещало. — Тоже не понимаю. Нам нужны архивы, ох, Лёшка, как же нужны архивы… Чтобы наверняка уже знать, каждый ли из моих призраков когда-то был человеком… — Матвей много писал о вашем моральном настрое в те дни. Вам было…плохо, мягко говоря. Что бы ни случилось — вы страдали от произошедшего. И от того, что вдруг остались отрезаны от материка, цивилизации и человечества в целом. Самолеты с провиантом или хоть какая-то служба почему-то так и не появились. По крайней мере, за время, пока Матвей вел записи. Вам всем было нехорошо. И ему. И вам. Стеша вырезала нужный кусок полотнища. После начала перебирать ящики стола в поиске гвоздей. — Мне почему-то кажется, что если Матвей здесь жил, то тут должны быть инструменты. Пока воспоминания о нем совсем смутные, но мне кажется, что я ходила к нему за всякими нужными штуками. Да где же?.. — Кстати, вы не показывались ему вдвоем. Он всегда писал о вас так, будто вы один человек. Стеша зависла. Несколько долгих секунд она молчала, а когда тонкие ноги разогнулись, подымая тело в полный рост, заговорила уже Ветер: — Мы всегда вдвоем. Я не помню ни дня, чтобы одной из нас не было. Значит, не хотели пугать твоего брата. Гвозди отыскались в одном из ящиков под снежной шубой. Ветер показала, как нужно растянуть полотнище, и пока Лёшка его удерживал, принялась забивать саперской лопаткой гвозди в поврежденную раму. Постепенно ткань закрывала сломанную форточку, перекрывая путь снегу снаружи. — Ты понял из дневника, что с ним произошло? — Он мертв. Очень давно. Удар лопаткой об гвоздь прозвучал набатом. Ветер нервно бросила инструмент на пол. Слова рвались из груди, она же подавляла их, пыталась проглотить, и потому совсем по-змеиному шипела. Отвернулась от окна, прошлась от стены к стене. Опустила руки в карманы каэшки, но, не сдержав эмоций, пнула стул. Тот тихо упал в сугроб. — Блядство, — прошептала она. Подняла голову. В черных стеклах мерцали неживые созвездия. — Нам нельзя брать в руки оружие. И трупы неспроста пришлось жечь. Но поверь, Алексей, я очень тебя сейчас прошу — поверь, мы не убивали твоего брата. Мы…мы бы не… Я не… — Тише, — он шагнул к ней, опустил ладони на ссутуленные плечи, — тише, Ветер, вы не виноваты в этом. Матвей сам написал, что собирался покончить с собой. Я…я не знаю, что мне теперь делать с этим фактом. Пытаюсь понять, но не выходит представить, что Матвей сумел вот так… Но это были не вы, слышишь? Не ты. Не Стеша. Он много писал о вас, заботился и…любил. — Какая разница, — она отбрыкнулась от его рук, — ты прилетел сюда искать брата. И хотел найти его живым. А нашел нас — беспомощных, боящихся любого шороха и на грани сумасшествия. Еще скажи, будто доволен. Она вернулась к окну и принялась стучать по гвоздям с такой силой, что иные забивала с двух ударов. Лёшка долго смотрел, завороженный ледяной, но выкипающей через край злобой внутри нее. Как его притягивала заливающаяся ржавым смехом, дурная и перемазанная соляркой Стеша… Так же его сейчас притягивала злая, вытянутая струной Ветер. Он положил руку на грудь, словно трогая сквозь каэшку сердце. Будто и не раскалившаяся буржуйка отогрела его и вернула силы действовать. Они — вечно горящие посреди морозов и льдов — грели надежнее топлива. Лёшка присмотрелся к ее голым рукам, которым нипочем был лютый холод. На языке стало горько. Ладони снова посинели, густой ультрамарин покрыл кожу сеткой. Чтобы добраться до него сквозь буран, они снова замерзли. Ходячий мертвец с живым сердцем. — Мне никогда еще не было так паршиво, как сейчас, после потери Матвея. Это правда. Но совершенно несчастным я себя не считаю. Ветер добила последний гвоздь. И медленно повернулась к нему. — Вы взяли и пришли спасать меня через бурю, вслепую, искали путь по каким-то своим призракам… И пришли. И спасли, на самом деле. У меня никогда прежде не было такого странного, но поразительного друга, как вы. Выходит, что раньше у меня никого, кроме брата, на свете-то и не было… пока вас не встретил. Лёшка подошел к ним — в лице попеременно вспыхивала то Стеша, то Ветер. — Может, вы беспомощные, всего боящиеся и почти ебнувшиеся, но, когда случаются трудности… Вы меняетесь. И вспоминая прошлое — меняетесь. Даже сейчас, пока мы торчим здесь — вы меняетесь, и со всеми этими переменами… Знакомясь с вами все лучше, я вижу двух замечательных людей. Тех, что выжили за пять лет в полной изоляции и сохранили рассудок. Матвей не смог. И мне пиздец больно об этом думать. Но если бы и вы не смогли… Вздохнув, Лёшка сжал их руку, ту, в которой была зажата лопатка. — Теперь, когда я уже встретил вас и привязался, мне так же больно думать о том, что вас к моему прилету тоже могло не быть. — Чудной ты, Лёшка… — Стеша отложила лопатку на стол, и ей на смену тотчас пришла Ветер, — Алексей…ты и правда очень странный человек. — Может быть, — кивнул он, — буря еще не утихла? Нет, ревет пока. Надо полностью отогреться за это время, чтобы хватило сил дойти до котельной. Он сел на оттаявший пол возле печи и широко расставил руки: — Садитесь. Вы уже посинели, как бы в спячку не утянуло. Я теплый, сработаю не хуже второй буржуйки. Заметно помявшись, они несколько секунд простояли над ним. Стеша уперла руки в бока: — Есть одна вещь, которую мы не успели сказать. Кхм, сидя в своей камере, мы вспомнили… — Вы уже и камеру вскрыли? — усмехнулся Лёшка. — Скучно было, не перебивай. Так вот, быть может, что мы сожгли архивы вместе с…фотографией в том числе?.. Эм, ну, мы точно сидели в той камере раньше и жгли все бумаги подряд, так что… — Я бы не торопился нервничать, — на удивление спокойно отмахнулся он, — в дневнике Матвей писал, что вы учились читать. Пытались найти способ для ваших глаз. — И? — не поняв, вздернула Стеша бровь. — Вы еще не поняли? У меня, как только вы про жженную бумагу сказали, сложилась картинка. Птичка, помните? Ну, как вы видели птичку? — Птич… — Стеша нахмурилась, — там камешки по-разному нагреваются… И что? — У разных камней разная теплоемкость, — принялся объяснять Лёшка, — а что в архиве или фотографии может так же отличаться? Думайте, вам нужно самим вспомнить, а не наугад ткнуть. Зачем поджигать бумагу? — Зачем поджигать бумагу? — Ветер сложила руки на груди, — зачем… Бумага горит… Зажигалку к бумаге, поднести вплотную… Они жестикулировали, изображая лист в одной руке и зажигалку в другой. И продолжали рассуждать вслух, меняясь местами, вспоминая, раздумывая. — Вплотную… — И проступили контуры… Рука дрогнула. Почему? — Как с птичкой. Научиться читать. При скольких градусах горит бумага?.. Надо… так, погоди… довести до четыреста пятидесятого градуса… — Точно! — подскочили они на месте, — бумага и чернила нагреваются с разной силой! И если довести температуру почти до горения бумаги, то можно увидеть разницу чернил и листа! Вот оно что! Мы не жгли архивы, Лёшка, слышишь, мы не просто их жгли, мы пытались читать! Точно, я помню! Я сидела в камере и надо было понять, насколько близко поднести к листу, чтобы… Ты ебаный гений! — Просто у Матвея в дневнике несколько страничек выжжены, — объяснил Лёшка, — и когда вы сказали про архивы, то у меня встало все по полочкам. Вы пытались научиться, а видеть можете только за счет теплоемкости, значит, вы бы рано или поздно пришли к идее нагреть бумагу. Но чтобы увидеть разницу, нужно нагреть до очень высокой температуры, практически до сожжения. В дневнике выжжены кусочки страниц. Спрашивается — зачем? Если бы Матвей хотел избавиться от записей, то вырвал бы или сжег всю страницу. А тут понемножку. Понимаете, да? — Значит, после его смерти мы хотели прочесть дневник…прочли ли, интересно? — пожала плечами Ветер, — быть может, хотели найти причину его самоубийства. — Так-так-так, — Стеша перехватила тело и принялась расхаживать по комнате, — если мы не сожгли архивы… Хм, выходит, мы увидели свое фото, но для этого пришлось его хорошенько опалить. И куда мы его дели? Архивы, архивы… — Вспомнила! — остановила ее Ветер, — нам для папок и бумажек Матвей дал чемодан. Небольшой такой, помнишь его вес в руке? — Да-да-да! — затараторила Стеша, — и железная вставка на ручке! Прямоугольный. Его вес… Мы носили его в одной руке… И куда в последний раз несли? Вот мы идем…и…погоди. — Мне не нравится, — проворчала Ветер, — мы…выбросили?.. нет, бред получается. Но вот движение руки. Она размахнулась. — …и мы бросили. Вниз. Куда-то вниз, сбросили специально, и мне кажется, что больше мы его не видели. Если б бросили в другую комнату или в камеру, то хотя бы увидели, куда он упал и как. А тут словно темнота перед глазами. — Блять, — стукнула себя по лбу Стеша, — шахта! Лифтовая шахта! Мы сбросили его туда! Смотри, чувствуешь движение? Размахиваемся, — она качнула рукой, — и вот так бросили вниз, в темноту. Поэтому больше и не видели. Согласна? Лёшка наблюдал эту разыгранную сцену с бурлившими внутри эмоциями. В конце, увидев, что Ветер согласилась с гипотезой, он удрученно вздохнул. Архивы не уничтожены — но весьма хорошо запрятаны. Буквально от самих себя. И чтобы добраться до них, предстоит приложить куда больше усилий, чем хотелось бы. Он отчаянно усмехнулся. Быть может, не реши он потащиться на метеостанцию, то уже сегодня они спустились бы еще ниже — и, кто знает? — нашли бы архивы. Сами по себе. Он вынул сложенную в кармане каэшки фотографию. Нет, сегодняшнее похождение не прошло зря. Он нашел для себя даже больше, чем просто личное медицинское дело Матвея — нашел мысли и чувства брата, с которыми тот жил здесь. И пускай находка причиняет скорее боль, даже боль эта по-своему правильная и хорошая. Матвей хотел бы, что б Лёшка помнил и знал о нем. Значит, последнюю волю брата, оставшуюся невысказанной, можно считать исполненной. Лёшка поднял взгляд. Они стояли, заложив руки за спину, и забавно перепрыгивали с ноги на ногу от скуки. Второй заботой брата перед смертью были они. И эта тревога теперь упокоена — потому как Стеша с Ветром в надежных теплых руках, что не позволят им сгинуть или потеряться среди страшных призраков. — Пойдете греться? — он вновь раскрыл объятия. Они, словно не дав себе времени одуматься, молнией метнулись к нему. Лёшка поежился, когда воплощение холода вдруг опустилось ему на колени. Но, переборов дрожь, обнял их. Прижал ближе, лег щекой на макушку их шлема. Он держал их на руках, будто намеревался убаюкать и уложить спать. А они ощутимо подрагивали, не отодвигаясь при том ни на сантиметр. Привыкали к окружившему теплу. К сомкнувшемуся кольцу костра. — Только не спать, — напомнил Лёшка, — сейчас стихнет буря и…домой. — Домой, — согласились они, вдруг подняв голову и взглянув ему прямо в глаза, — что это у тебя? Как будто фото… Дай посмотреть. — Осторожнее! — но было поздно. Они выхватили их фото с Матвеем, из кармана выудили зажигалку, и пока Лёшка не успел ничего отобрать, провернули колесико. У него сердце облилось кровью дважды, когда они приблизили огонек столь близко, что пламя едва не облизнуло картон. Но в каждом их чуть заметном движении теплилось слишком много надежды… Они провели зажигалкой сверху вниз, снизу вверх… И прошептали: — Ох…это ты с братом. Здесь нашел? — Да, — ответил Лёшка, и зажигалка погасла. — На, — они вернули ему фото, — успели разглядеть, пока не загорелось. — Уж спасибо. — Твой брат даже на этом фото такой взрослый, — Ветер откинулась на грудь Лёшке, вернувшись в согревающие объятия, — у нас в памяти он только тепловизорным отпечатком сохранился. Рослый, широкоплечий, волосы до плеч почти отросли. Здорово было с таким братом, наверное? Он как…как стена, как щит. — Не поспоришь ведь, — улыбнулся Лёшка, — Матвей всегда был броней, по всему свету ищи — другого такого не найдешь. — И твое лицо очень мягкое, — Стеша уткнулась носом ему в плечо, — насколько…ты сейчас похож на себя тогда? Там ты прям заметно младше. — Должно быть, почти такой же. Фото с выпуска из института. Но десять лет уже прошло, лицо должно было огрубеть, а так, наверное, похож. Они сидели молча. Лёшка чувствовал, как под ладонями все еще дрожит их худое тело, обжигаясь об его тепло. Но они не пытались увернуться. — Ты плакал. На щеках контуры слез. — Вы тоже плакали, — не соврал он. Дорожки высохшей соли расчертили их скулы от очков вниз. Лёшка прислушался. Вьюга почти стихла. Еще немного — и пора будет собираться в обратный путь, заканчивать это странное приключение.***
— Раз, два, три, — под бодрый стешин голос ботинки громыхали по коридору, — пять, шесть… Лёшка откинулся спиной на теплую стену. Он сидел прямо возле буржуйки, широко вдыхал ртом прогретый воздух котельной и держал руки на горячем теле печи. В кружках на столе остужался крепкий чай, рядом сушился дневник Матвея. Они вернулись домой. Вместе. И пока они расхаживали по коридору, отмеряя шагами путь до лифтовой шахты, Лёшка раскачивался на приятной границе между бодростью и дремотой. Боль в висках и тошнота отпустили его. Лекарства работали. — Двадцать два. Двадцать три, — из сумрака звучал строгий голос Ветра. Вышли из метеостанции они, обмотавшись веревкой. Стеша, подстегнутая ярым энтузиазмом, локомотивом несла их сквозь темноту и холод. Обратная дорога показалась не в пример легче, и когда они уже были на крыше энергоблока, Лёшка хорошенько присмотрелся к посадочной полосе. Самолет был цел и гордо стоял вдали, расправив белые крылья. — Да, — окликнули его из мрака, — мы его точно здесь бросили. Размахнулись и бросили. Лениво потянувшись, Лёшка поднялся, нацепил на лоб красный фонарь и пошел к лифтовой шахте. Они лежали прямо на грязном бетоне, свесив голову вниз и — как показалось ему — пристально всматривались в зияющее нутро станции. Болтали тонкими ногами, на которых ботинки казались несуразно огромными. Майка чуть задралась, и при свете фонаря Лёшка увидел их голую поясницу. Тронь — и пальцы провалятся меж костей. Сколько пройдет времени, прежде чем они наедят достаточную при их росте массу? Лёшка сел рядом, свесил ноги в черноту. — А врачей-то здесь не оказалось, когда мы вернулись, — весело сказала Стеша, подперев голову кулаком, — ну, призраков. Значит, не они здесь власть — а я! Как была хозяйкой станции, так и останусь. — Ты знаешь, какова природа этих призраков? Почему показали дорогу до метеостанции? — на обратном пути они подробнее рассказали о своих похождениях, — отчего вы их то видите, то не видите? — Хуй разберет. Выглядят как тепловой след, я могу такой, допустим, видеть после твоих следов на снегу. Но только этот след будто пять лет продержался в том месте, где было дело. Как костер. Он в воспоминании горел аккурат там, где мы его разожгли. Ты веришь, Лёшка? — Верю, — ни единой ноты сомнения не прозвучало в голосе, — мозг ваш очень чуднó работает, так отчего бы ему не вспоминать таким странным способом? Если бы мне там, на материке, кто сказал, что однажды я встречу двух людей в одном теле — не поверил бы. Вот правда, не поверил бы, что могут двое постоянно быть бок о бок в одной голове, меняться по желанию, так спорить и общаться. Читал про похожий синдром — а такого не видел. Может, и из врачей никто не видел. А вы — есть. Почему бы мне и в остальное не верить? — Это хорошо. — довольно ответила Стеша, — я теперь многое помню и почти ничего не боюсь. Я…да я с тобой на любой этаж спущусь, ясно? И мы найдем архивы, найдем все, что только можно, и про Матвея, и про остальных. Нельзя, нельзя ни в коем случае, чтобы оно просто осталось тут и забылось, нет! Мы вспомним, вытащим, вскроем все, что случилось на «Надежде». Я… Стеша вдруг села на коленки. — Я буду твоей путеводной звездой. Вот. Вспомню все, чтобы ты полностью узнал судьбу Матвея. — Договорились, — хохотнул Лёшка, — только Матвей уже мертв, ему архивы, по сути, без надобности. А вот вы… вам они куда нужнее. Понять, кем вы были, откуда сюда попали. Нельзя, чтобы ваше прошлое осталось темным пятном, это будет жестоко и нечестно. И я пойду с вами, куда придется, чтобы разобраться. — Ты отличный друг, — растянула Стеша улыбку, — у меня до встречи с тобой никого, кроме Ветра, не было. А теперь ты у нас есть. У обеих. Правда, Ветер? Хах, молчит, она в таком напрямую не сознается. Повисла легкая спокойная тишина. Лёшка глядел в шахту. Значит, пора снова снаряжаться и преодолевать новый отрезок пути вниз. Он вынул пачку сигарет. — Как думаете, Матвеевы? Они цапнули пачку. — Это наши! — радостно воскликнула Стеша, тотчас вынимая из кармана комбинезона зажигалку, — спасибо, что отыскал их! Она вынула сигарету, зажгла, сильно и вдохновленно затянулась — тотчас громко закашлявшись. Лёшка наблюдал за этим, удивленно приподняв брови. А после неловко засмеялся: — Ну, Стеша, зачем это?.. Ты же не куришь и курить не умеешь, для чего эта сцена, глупая?.. Она, не сдаваясь, затянулась снова. Но дым явно душил тонкое горло, и когда Лёшка уже потянулся отобрать сигарету, Стеша затушила ее об бетон. И кинула в пропасть шахты, смахнула невидимый пепел с ладоней: — Дешевая срань, я такое не курю. Не вынеся, Лёшка рассмеялся, закрыв лицо руками. Пыталась ли она казаться взрослее, была ли то набежавшая на голову дурь или отклик привычки жизни с Матвеем? Теоретически, она могла пытаться курить с ним вместе. Но кашель и выкинутая целая сигарета. Лёшка прыснул в кулак. Матвей бы за такое страшно обиделся. Стеша же на его смех не обиделась — привалилась лицом к его плечу. Вольготно, обвыкнув и примирившись с его теплотой. — Мы столько воспоминаний у себя отобрали. А вот архивы просто выкинули. Знаешь, сейчас я уже понимаю, почему именно так. Хотелось их от себя спрятать, а вот для других сохранить. Вдруг однажды, даже когда нас бы уже не было, кто-то взял бы, да и…прилетел. И нашел бы при обследовании чемодан. Чтобы от нас хоть что-то осталось в мире, понимаешь? — Матвей с такой же мыслью метеозонды отправлял, — кивнул Лёшка, — понимаю. — Потом, без твоего брата, — вдруг серьезно проговорила Ветер, — мы слали радиосигналы. Как сейчас помню… Видимо, прежде чем стали бояться… когда нам еще хотелось, чтобы кто-то прилетел и нашел нас. Сидели на радиовышке и отправляли сигналы. Один за другим. Один за другим, один за… Чтобы хоть кто-то. На всем свете. Хотя бы узнал, что мы есть. — Так хотелось верить, — прошептала Стеша, — будто кто-нибудь поймает сигнал. Красный отсвет фонаря гладил их осунувшееся лицо. Лёшка взял их за плечи, прижал к груди — как во время бурана на метеостанции — и мягко покачал в объятиях. Словно баюкая, но на этот раз даже будто всерьез. Хотелось согреть так, чтобы тепло добралось до сердца. Чтобы синева насовсем исчезла с кожи. И вместе со льдом растопить их страх, отчаяние и пережитые в одиночестве годы. Лёшка укачивал их, без стеснения гладил ладонями худую спину. И тихо, как колыбельную, принялся напевать заветные строчки. Те, под которые сам засыпал на Кольской скважине долгие пять лет. Те, что спасали Лёшку от его одиночества, от его отчаяния и страхов. — Вызываю Большую Землю… Я — Ветер… Передаю мои координаты… Я — Ветер… Прием, прием… Их пальцы вцепились в его свитер. Плечи затряслись под ладонями, на шее вдруг сделалось мокро — из-под очков текли прохладные слезы. — Шли годы, Стеша, шли все эти долгие пять лет, — бессвязно и бесстишно напевал Лёшка, — я искал самолет, учился летать и верил только в этот сигнал. Засыпал и просыпался с ним в мыслях, гадал в темноте на койке, кто мог кричать ко мне с Севера. Сидел за радио и думал, кто же ты такая, Ветер. И полетел — чтобы просто достичь ваших координат. Не знал вас совсем, но искал. Я искал вас, слышите?.. Осторожно взялся за подбородок и приподнял их лицо. Текли крупные слезы, падали на тощие ключицы, а губы подернулись улыбкой. У Лёшки горячо ёкнуло внутри. В первую секунду он различил за черными стеклами взгляд неловко улыбнувшейся Стеши. Во вторую — незнакомо, но робко улыбнувшуюся Ветер. — Спасибо, что дождались меня. Он медленно подтянул ноги из шахты на бетон. После поднялся, удерживая их на руках — одинаковый рост мог быть помехой, если бы не их чудовищная легкость. И неспешно направился в котельную, чувствуя, как в объятиях засыпали Стеша и Ветер. Лёшка боялся лишний раз вздохнуть, будто нес хрупкую драгоценность. Только нес он нечто гораздо важнее. Он нес хрупких людей.И две слезы большого горя,
и горсть земли минного поля,
вино и порох темно-серый.
Запить стаканом свежей нефти.
Принять за полчаса до смерти.